Текст книги "Особенная дружба "

Автор книги: Roger Peyrefitte

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Тем не менее, он был благодарен Александру за то, что тот был так смел; и к этому же решил побуждать себя: завтра утром он назначит свидание с ним на шесть вечера в оранжерее.

Пересекая игровую площадку, Жорж держался поближе к стене, избегая возможности быть увиденным с первого этажа. Он беспрепятственно достиг гравийной дорожки, и самой оранжереи. Люсьен был прав; это было великолепное тайное место. Кадки, в которых были высажены апельсиновые деревья, представляли собой множество ширм. А многоярусные леса, где стояли растения в горшках, были открыты с одного края, и пространство под ними предполагало доступное укрытие в случай опасности.

Жорж стоял возле двери и сторожил. Он сомневался, что событие, на которое он надеялся, возможно. Правда, в трапезной Александр дал понять, что согласен, но ему могут не разрешить покинуть его место в студии. Или он может получить наказание. А если он придёт, через главный вход, рискуя быть замеченным? Знает ли он о гравийной дорожке, которая безопаснее, но это повлечёт за собой необходимость сделать крюк?

Шаги со стороны дорожки заставили сердце Жоржа биться сильнее. И мгновение спустя мальчик оказался там, светлый и грациозный, как если бы он материализовался на краю террасы с помощью магии. Он как всегда был спокоен и естественен, как будто его вояж был простым и обыденным делом.

Тем не менее, едва оказавшись в оранжерее, он взобрался на самый верхний ярус лесов, как будто был еще не совсем готов к тому, чтобы Жорж окажется рядом с ним. Он должен был прекрасно понимать, что эта встреча станет каким–то новым развитием их дружбы.

Жорж последовал за ним, пробираясь между горшками и сел на один ярус ниже, у ног Александра. Он не мог придумать, что сказать; любые его слова рассеяли бы чары, окутавшие их. Он уставился на колени мальчика: они были усыпаны шрамами–сувенирами раннего отрочества, в котором, в этот самый момент, развивается что–то новое.

Он положил свою голову на колени другого мальчика, и ему показалось, как было бы хорошо заснуть, или умереть таким вот образом. Вся его жизнь была прожита ради этого момента. Затем он приподнялся так, чтобы его голова прислонилась к груди мальчика. Его ожидал сюрприз: восхитительное спокойствие мальчика было притворным; его сердце билось также дико, как и у Жоржа. В этом был призыв, которому нельзя было сопротивляться. Жорж поднялся на ярус, сел подле своего друга, затем немного отстранился, чтобы созерцать лицо Александра. Красота его была чудом; и чудом не для поцелуев.

Увидев прекрасную золотую цепочку на шее мальчика, Жорж дотронулся до неё и рассмотрел медальон, висевший на ней. Они были горячими от теплоты, исходившей от тела Александра. И, словно бы сливаясь своей теплотой, чем–то своим неприкосновенным и личным, с другом, Жорж поцеловал их, цепочку и медальон, после чего вернул их назад.

Вернувшись назад, он нашел студию почти неузнаваемой. Хотя там, конечно же, ничего не изменилось: надзирающий Отец по–прежнему читал какие–то религиозные труды; мальчик, подвергшийся нестрогому наказанию, по–прежнему стоял в одном из углов комнаты. На вопросительный взгляд Люсьена Жорж ответил улыбкой. А позже, при очередном конфиденциальном разговоре в спальне, он ничего не рассказал о целомудренном поцелуе медальона. Когда он подошёл к концу своего рассказа, Люсьен спросил, поцеловал ли его Александр. Он был слишком уж резок; хотя, у него уже был опыт в этих вопросах.

Жорж сказал:

– Нет, не поцеловал. Это же не обязательно, полагаю?

– Сам увидишь. Ты начинаешь с прекрасных чувств и заканчиваешь чем–то более существенным! Что–то вроде этого сказал Бурдалу, и я помню, как Андре наступил мне на ногу, когда тот проповедник упомянул об этом в своей первой беседе.

Жоржа встревожила мысль, что Александр уже может быть таким, что и Люсьену стало ясно. Он столкнулся с тем, что невинность Александра была, вероятно, относительной; но ему не хотелось думать, что мальчик порочен. Он хотел, чтобы их дружба продолжала балансировать между добром и злом. Но что за сильное притяжение существовало между Александром и им самим? Быть может, он один из тех Ангелов, которые, по сути, являются чертями? Он воспринял идею насчёт их тайной встречи уж очень легко: может слишком легко? И он настаивал, что их следующая встреча должна состояться послезавтра, несмотря на беспокойство Жоржа, что они могут оказаться не слишком осмотрительными.

Не было ли это нетерпение сигналом о его преждевременной испорченности? Он был братом Мориса, а разве не Морис обрёл своё кредо в непристойных стихах Ришпена?

Правда, до недавнего времени он уделял много времени своим религиозным обязанностям; но Жорж точно знал, что подобным в Сен—Клоде пользовались для маскировки. Что, если он, прислуживая на мессе в верхней часовне, думал о чем–то совершенно другом, чем месса? Если же его благочестие было подлинным, мог ли он согласиться на такую двусмысленную близость так быстро?

Не был ли он с кем–то близок, как и Люсьен во время первого семестра Жоржа? Люсьен являлся предводителем группы общества Святого Детства, но, не смотря на это, по–прежнему был связан двусмысленной дружбой с Андре. Как Жоржу узнать, нет ли у Александра особенной дружбы в младшей школе?

– А у тебя нет такого же друга в твоей школе? – спросил он Александра, как только они снова встретились в оранжерее.

И пораженный Александр ответил, что такого друга у него нет.

– И у меня нет, конечно. Ты мой единственный большой друг, но я очень приятельствую с моим соседом, Люсьеном Ровьером, мальчиком, который в церкви слева от меня. И это даёт мне возможность с удовольствием поговорить о тебе.

Александр, казалось, был этим поражён и удивлён. Он сказал:

– Как?! Значит, вы говорите обо мне?

– Но Люсьен друг…

– Значит, у вас два друга! Я же могу иметь только одного.

С этими словами он пустился наутек.

Жорж остался, не веря только что произошедшему. Он испытывал отчаяние – чувство, бывшее для него совершенно в новинку. Его счастье проскользнуло сквозь пальцы, и кроме него, никто в этом не был повинен. Его разговоры о дружбе были рассчитаны, чтобы проверить Александра, но тест обернулся против него самого. Он вообразил, что мальчик лицемерен; он обнаружил, что честность мальчика чрезвычайно прочна. Как же плохо он читал Карту Любви: разве среди мест, которые следовало избегать, не было «Легкомыслия»? Однако, на обратном пути в студию Жорж попытался убедить себя, что плоды, добытые с таким трудом, не могут быть безвозвратно потеряны. Кроме того, столь бурная реакция Александра, по крайней мере, продемонстрировала силу его чувств к нему, Жоржу.

Люсьен тоже успокоил его. Он не верил, что Александр мог всерьёз рассердиться на такую мелочь, и кроме того, в соответствии с классической драматургией, каждая любовь, каждая дружба имеет своё доверенное лицо, и он, Люсьен, увидится с мальчиком и всё разъяснит. Он расскажет мальчику, что у него самого тоже имеется настоящий, очень большой друг, с которым он расстался, но которого никто не сможет заменить. Жорж отказался от посредничества Люсьена; ему было более чем достаточно вмешательства Люсьена в его дружбу с Александром.

Следующим утром на мессе мальчик был аккуратен, как обычно, и сиял, выглядев, несомненно, даже более тщательно вычищенным и причесанным; но он ни разу не взглянул на Жоржа. Если бы не слишком быстрое и частое перелистывание страниц, то можно было подумать, что он занят чтением книги. Направившись причащаться, он сознательно отстал, так чтобы ни Жорж, ни Люсьен не оказались рядом с ним. В этой же манере он настойчиво продолжал действовать и в последующие дни.

И вот, без сомнения, скорбное воскресенье! Во время высокой мессы Жоржу вспомнилось прошлое воскресенье, когда мальчик, который в настоящий момент избегал его, тогда намеренно развернул кадило в его сторону. Позже, в трапезной, во время зачитывания списка имен было зачитано имя, ранее восхищавшее Жоржа своим изысканным звучанием, а теперь пронзившее его сердце.

Вечерня принесла краткий миг облегчения. Александр щеголял в красном галстуке, которого не было на нём утром: он, должно быть, сменил его после обеда. Но это, без сомнения, было простым удовлетворением прихоти: даже не жест иронии, ибо он не выказывал признаков заинтересованности в Жорже – и это после того, как купил галстук в его честь.

Следующая неделя прошла столь же печально. В одно утро, с целью создания эффекта отсутствия, Жорж притворился нездоровым и остался в кровати до обеда. На обеде он увидел, как Александр один раз глянул в его сторону. Это показалось ему хорошим знаком: мальчик, хотя и украдкой, но следил за ним. Но прежде, чем рискнуть, начиная собственное наступление, Жоржу хотелось убедиться, чтобы у Александра открылись глаза на проблему с Люсьеном. Поэтому он аннулировал своё ранее принятое решение и призвал невольного автора ссоры помочь.

Люсьен, возобновив с этой целью свои обязанности, брошенные им в начале семестра, проник в младшую школу в связи с вопросами общества Живого Розария. Он преуспел, встретившись с Александром и даже сообщив тому наедине, что хотел бы переговорить с ним. Но мальчик ушел, прежде чем он смог продолжить. На следующий день Люсьен снова попытался, на этот раз вооружившись листовками общества Святого Детства; способом вступления в разговор он выбрал похвалу статье, озаглавленной «Души малайских детей», в результате чего должен был удовольствоваться ответом своего собеседника, что того очень интересуют только китайские дети.

В этом семестре на уроках латыни класс Жоржа должен был проходить Буколики [также называются Эклоги – первая из трёх основных работ Виргилия, одного из величайших поэтов Древнего Рима]; в тот день они добрались до второй Эклоги, озаглавленной Алексис. В книге имелось примечание, что Алексис был юным рабом, подаренным поэту, и его настоящее имя было Александр.

Броненосец начал чтение экспромтом; класс заулыбался нежнейшим пассажам.

Жорж не забыл эмоции, которые он испытал, прочитав отрывок о смерти Ниса и Эвриала после своей первой встречи с Александром. И вот, в очередной раз, он встретил рассказ о своих чувствах у Вергилия: привязанность поэта, и бессердечие Алексиса – это как раз его случай.

Во время занятий в студии он принялся переводить следующие по порядку вирши, чтобы узнать, чем всё закончилось. Он был чрезвычайно шокирован советом поэта выбрать другого Алексиса. Он почувствовал, что то, что было у него на сердце – слишком далеко от того, что было на сердце у римлянина.

Ночь сблизила его с Александром. С головой под одеялом он при свете электрического фонарика перечитал обе записки, полученные им от мальчика, и которые он не променял бы ни на что другое. Он лелеял их не только за слова, которых, на самом–то деле, было совсем немного, но и за все детали оформления и каллиграфию. Ему казалось, что между линиями и за каждым словом он мог видеть лицо, склонявшееся над ними, когда они писались, и руку, которая их написала. Он надеялся, что эта ночная литургия может обладать всей силой волшебства. Разве не бог – Амур Фесписа – властвует над подобным? Изображение бога, удерживающего эти две записки, опровергает, что всё обратится в пыль и провозглашает превосходство имеющих веру в жизнь. Дружба между Жоржем и Александра сохранится ради своей красоты, как та статуя.

В один из дней, Жорж, бросив взгляд на календарь, увидел – и был ослеплен увиденным – что этот самый день, суббота 18 марта, был днём Святого Александра. Только этот случайный взгляд позволил ему обнаружить подобное: во время медитации настоятель объявил, что сегодня день святого Кирилла, епископа и мученика. Как в случае со Святым Люсьеном, мартиролог и светский календарь не совпадали – в мартирологе день Святого Александра приходился на 3‑е мая. Жорж решил считать этот счастливый взгляд на календарь предвестником прощения: сначала языческий бог, а теперь и христианский святой, объявили себя его союзниками.

Его идея заключалась в том, чтобы отправить мальчику записку способом, который открылся ему – он положит ее в ящик Александра в трапезной.

После двух или трех неудачных попыток – Жорж терял свои способности вместе с падающей ручкой – он написал:

Александр,

Мои наилучшие пожелания в день твоих именин, сопровождающие подарок, за скромность которого извини меня. Позволишь ли ты мне сказать, ещё раз, что я люблю тебя и клянусь, что я буду любить только тебя. Ты стал всей моей жизнью.

Скромным подарком был флакон лавандовой воды, только что полученный Жоржем. Во время последнего визита родителей он попросил прислать его, желая подарить Александру, сказавшему, что ему понравился этот аромат. Флакон прибыл как раз вовремя. Трапезная была пустынна. Жорж подошёл к месту Александра и открыл ящик. Он увидел инициалы мальчика, выгравированные на кольцах для салфеток: «А. М.» – первая буква как в словах Дружба и Любовь [Amitie – дружба; Amour – любовь, с фр.]. Он положил флакон лавандовой воды и записку под салфетку. Он оказался взволнован всего лишь прикосновением к вещам Александра, к его ящику.

Жорж внимательно наблюдал во время обеда: мальчик удивился, а затем сунул записку в карман. Перед уходом из трапезной он также сунул в карман и флакон. И хотя он не взглянул на Жоржа, но у того появилось ощущение, что тут имеется причина торжествовать.

На следующее утро, войдя в церковь, Александр улыбнулся ему; и Жорж отказался бы даже от тех двух его записок ради такой улыбки. Затем они снова встали бок о бок у престола. Мальчик пах лавандовой водой. И он прошептал он Жоржу:

– Вечером в шесть.

Какая же разница между тем и этим воскресеньем! Шел дождь, но для Жоржа это был прекрасный день, в отличие от прошлого воскресенья, когда ярко светило солнце. Безразличный к очень плохим отметкам недельных тестов – по научным темам – он торопился к оранжерее.

Александр сказал:

– Когда я понял, что вы не сдержали наш секрет, и что у вас уже есть друг, я возненавидел тебя. Затем, после всего, я понял, что это не имеет значения, просто это больше, чем один вид дружбы. Но я хотел подождать и посмотреть, что будете делать вы, потому что всё равно я не знал, как поступить. Разве вы не догадались, когда увидели на мне красный галстук в прошлое воскресенье? Я намеренно не одел его утром; но тогда я думал, что буду хитрым и жестоким, но я изменился. Но почему–то не мог встретиться с вашими глазами. Мне было стыдно из–за нашей ссоры. И все время я думал о тебе и ещё больше полюбил тебя.

Жорж обвил рукой шею Александра. Итак, проделав это, ему стало не страшно поцеловать его; но Александр покраснел, и не решился вернуть поцелуй.

– Ты забыл, по счастью, это бывает – что по воскресеньям я не занимаюсь в студии в это время. Чтобы попасть сюда, я был вынужден просить разрешения покинуть с середины заседание Академии. Настоятель, должно быть, подумал, что мне на самом деле очень плохо! Когда я уходил, они обсуждали Великого Дофина [Людовик Великий Дофин (фр. Louis le Grand Dauphin), 1661–1711, единственный выживший законный ребёнок Людовика XIV от Марии—Терезии Испанской, его наследник (дофин Франции). Умер за четыре года до смерти отца и не царствовал]. Но я предпочёл своего собственного маленького дофина.

И, не улыбаясь, добавил, – Ты больше не ревнуешь Люсьена Ровьера?

– Только к тебе!

– Кстати, а когда твой день рождения? К счастью, я вовремя заметил день твоих именин; но я возненавижу себя, если пропущу твой день рождения.

– 11 сентября.

– А мой 16 июля. Наши месяцы не одни и те же, но, по крайней мере, совпадает сезон – мы оба принадлежим лету. И к весне – день Святого Александра – это более или менее начало весны, а день Святого Жоржа приходится на 23 апреля.

Они направились к двери. Жорж открыл её, однако, задержался в оранжерее, не желая уходить.

– Как хорошо пахнут апельсиновые деревья! – произнёс он. – Этот аромат для тебя – для твоей весны.

Мальчик неожиданно поцеловал его, так легко и быстро, как будто это должно было остаться незамеченным, и, улыбаясь, сказал:

– Это для моей весны.

Жорж вернулся на свое место в Академии. Настоятель декламировал надгробную речь – они приблизились к её концу.

«Ah, moderation de Cornet, tu dois bien confondre cette jeunesse aveugtee!..»

Жорж обследовал своих коллег–академиков: один протирал линзы снятых очков; у другого были воронкообразные уши; еще один, из класса философии, не останавливаясь, крутил перстень, который носил на пальце. Несомненно, он был прав, гордясь кольцом: только философ по происхождению осмелится носить кольцо колледжа Сен—Клод.

Позже, прибыв на заседании Конгрегации, Жорж глянул на Александра. Мальчик с серьёзным видом сидел на своей скамейке. Он ответил на взгляд Жоржа едва заметной улыбкой. Завтра наступал день Святого Иосифа, и отец Лозон рассказывал об этом святом.

За ужином Жорж обнаружил записку от Александра в своём ящике. Александр, должно быть, оставил её там в качестве сюрприза для Жоржа, когда вернулся из оранжереи. Жорж вскрыл конверт: тот содержал локон светлых волос на небольшом кусочке клейкой бумаги, и ниже было написано:

Для Жоржа, в память о моих первых настоящих именинах и нашего большого примирения – этот локон моих волос (надушенных).

Позже, когда он уже был в постели, Жорж взял эту записку в руку и вдохнул её слабый аромат. И, опять, придя в восторг от этого послания, он начал сомневаться про себя относительно главного события дня. Правда, которую он осознавал, но не принимал всерьёз, теперь явился к нему с поразительной ясностью: он и Александр оказались на развилке дорог между Пороком и Добродетелью – излюбленной темы обсуждения.

Им надо было делать выбор, и как можно скорее, а пока Жорж пребывал в неопределённости между этими двумя крайностями. Ему пришла на ум странная фраза из смертельно утомительной надгробной речи, в которой были упомянуты те «честные намерения в бесчестных занятиях», избежать опасности от которых, как сказал Великий магистр Наваррского колледжа, не помогут «ни сталь, ни огонь». Они были в опасности, с которой только что лицом к лицу столкнулся Жорж.

Ответственность стала причиной его волнения. Ведь именно он, терпеливо и бессовестно, вовлёк Александра в нарушение правил колледжа. Самое малое, что от него требовалось – беречь чистоту мальчика. Андре, правда, не соблюдал подобного в своих отношениях с Люсьеном; но у него было оправдание – он имел дело с равным, так как они оба были старшеклассниками.

Жорж выбрал мальчика из младшей школы, которая, несомненно по веским причинам, была отделена от старших учеников. Встреча старших и младших у святого престола подразумевала религиозный смысл: он же обратил его в святотатство.

Целый семестр Александр жил в мире мальчиков своего возраста и разделения школ, посещал службы, слушал проповеди, занимался учёбой. Он нёс освящённого агнца, и целый месяц прислуживал на мессе. В этот день год назад он, вероятно, молился Святому Иосифу; а сегодня пришёл на свидании в оранжерею. Будучи поцелованным, он покраснел; а спустя несколько минут вернул поцелуй и не покраснел. Его pudor, к примеру [застенчивость, исп.], свидетельствовала о его невинности; а лёгкость, с которой он преодолел застенчивость, говорила о его чувственности.

Следовательно, Жорж был несомненной начальной причиной развращения младшего мальчика; но перед кем он должен признавать вину?

Александр и он имели полное право судить самих себя. И так как они были счастливы, то, может быть, раскаянье излишне? Мальчик вдохновлял эту дружбу и своими поступками доказал, что воодушевившись ею, обнаружил, что она ему по вкусу. Пусть он и делает выбор, потом, сохранять ли этот романтизм в отношениях или, лучше, избрать другую форму. Жорж оставит Александру эти размышления, начатые им, для завершения по его собственному вкусу.

Тем не менее, для того, чтобы предохранить себя от чрезмерного увлечения своими отношениями, он надумал, что целесообразнее сделать их свидания менее частыми. Под предлогом того, что ему нужно проработать свою академическую речь, он отменил их встречу, назначенную на вторник, передвинув её на пятницу. Пятница – наш день, написал он.

* * *

Морис был очень доволен собой. Окруженный небольшой группой близких приятелей, он рассказывал им, как, подкупив одного из служителей колледжа, ухитрился получить письмо от своей возлюбленной. В доказательство чего привёл своим заинтересованным друзьям сумму, уплаченную им. Он заявил, смеясь, что особенно уместно было задействовать кого–нибудь из колледжа, потому что его возлюбленная была горничной его матери. Он продолжил откровенный рассказ об удовольствиях, которыми эта юная персона позволила ему насладиться. Ришпен ничто по сравнению с этим.

Дело, поведал Морис, оказалось не совсем простым, потому что он делил комнату с братом; он должен был использовать время, когда пребывал в одиночестве; в любом случае, оттенок опасности делал это предприятие еще более вожделенным.

Жорж, выслушав эти рассказы, почувствовал отвращение. Эти истории были хуже историй Люсьена; не соответствуя ни их возрасту, ни их положению школьников; и имя Александра вроде как опошлялось, упоминаясь в них. Как же мало Морис походил на своего брата! Его тусклые глаза, обветренные красные щеки, и волосы такой длины, что закрывали его низкий лоб – всё говорило о низменных страстях также ясно, как и его слова. Нечистоплотность его пробуждающейся возмужалости была для Жоржа противовесом влиянию Люсьена. Она же заставила его понять, что такое чистота, и сделала для него чистоту Александра ещё более ценной.

* * *

Мальчик бегом ворвался внутрь, и Жорж закрыл за ним дверь оранжереи. Александр произнёс:

– Мне было так нелегко уйти от Отца Лозона. Я забыл вам сказать, что хожу на исповедь к нему в комнату, по пятницам, а не в церковь с другими, по субботам. Обычно он приходит за мной примерно около шести. Поэтому, из–за нашего свидания, мне пришлось использовать свои мозги и прийти к нему самому, немного раньше. Ты пришёл прямо посреди исповеди, как я в прошлое воскресенье пришел прямо посреди заседания твоей Академии. После исповеди мы всегда разговариваем, но когда я заметил по часам на столе, что уже шесть, то сказал, что у меня есть школьное задание, и поспешил сюда, и вот я тут.

– И я тоже удачно исповедовался! Им ведь нужно только это! Мы будем получать все таинства сообща. Мы, словно люди Великого века, о чём нам постоянно трубят в уши – будем одновременно совмещать нашу религиозную жизнь и любовную. Наш духовник отпускает грехи тебе и на следующий день мне, даже не заметив, что каждый из нас говорит то, что и остальные – хотя и незаметно – и что он вдыхает один и тот же аромат от нас обоих.

– Знаешь, Отец может быть не совсем так глуп, как тебе кажется.

– О чём ты?

Александр наклонился, чтобы понюхать один, а затем другой цветок апельсинового дерева. Он получал сладострастное удовольствие от их аромата, но, в то же время, казалось, выигрывал время, прежде чем ответить. Когда он поднялся, на носу у него была пыльца. Как только Жорж смахнул её, он взобрался на ярус лесов, как на их первом свидании, но, увидев, что его друг следует за ним, сказал:

– Нет, ты останешься там. Я предпочел бы, чтобы ты был не рядом со мной, когда я скажу то, что должен сказать.

Жорж наклонился к одной из кадок с апельсиновым деревом и, жуя лист, сказал:

– Я слушаю.

– Отец Лозон только что сказал, что заметил во мне небольшие изменения, и он беспокоится обо мне, и он почувствовал, когда я был у него, что эти изменения – сомнительные. Нет, это не из–за нашей лавандовой воды, я не пользуюсь ей, когда иду к нему. Он заставил меня сесть к нему на колени и заговорил со мной конфиденциально. Он спросил меня, не беспокоят ли меня сомнительные сны ночью – во всяком случае, я не должен ничего скрывать от него. Я посмотрел ему прямо в глаза, чтобы он не настаивал – я уже делал так, когда он использовал слова «изменения сомнительные». Поэтому он ограничился тем, что дал мне два совета: первый – оставаться именно таким, как я есть – я почти поблагодарил его за тебя! Второй – каждодневно читать из молитвенника «Молитву об изгнании порочных мыслей». Он сказал, что если, Божьей милостью, у меня ещё не было таких мыслей, то она отвратит меня любую из них.

Жорж был знаком с этой молитвой. Он читал её однажды на Уединении для того, чтобы отогнать вредные мысли, внушаемые ему Люсьеном. И вот теперь священник рекомендует ту же молитву Александру, как будто догадывается об опасности, которая угрожает ему; молитва против порочных мыслей стала молитвой против Жоржа.

На краткий миг мальчики замолчали, раздумывая. Вечер был темный. Александр, почти невидимый на высоких лесах, сказал:

– Жорж, ты знаешь о тех вещах, о которых мы не должны знать?

– Да, знаю.

– Они тебе интересны?

Произнёс он это очень серьёзным тоном. Была ли эта серьёзность признаком одобрения, так же, как серьёзность его взгляда в тот день, когда он посетил игровую площадку старшеклассников? Чего боится, или желает этот двенадцатилетний мальчик? Быть может, он собирается признаться Жоржу в том, в чём отказался признаваться Отцу Лозону? Тени Люсьена и Андре, прежних участников такой же сцены, казалось, задвигались, паря в сумерках. Быть может, бесповоротному суждено случиться? Жорж вспомнил о своём решении, и чувствах отвращения. Таким же серьёзным тоном, как и Александр, он произнес:

– Нет, эти вещи мне не интересны.

Александр стал проворно спускаться вниз со своего яруса лесов. Его лицо, казалось, сияло каким–то особенным светом, когда он приблизился к Жоржу. Он сказал:

– Как я рад! Ты меня успокоил. При всём том, что я люблю тебя, я не мог не интересоваться, чего ты хочешь от меня. Я боялся, что тут может быть что–то плохое.

Жорж сидел вместе с другими академиками в самом первом ряду стульев в актовом зале, даже впереди преподавателей, и неподалеку от кардинала, который пришел, чтобы председательствовать на этой торжественной церемонии. Усевшись в кресле с зеленой плюшевой обивкой и задрав голову как можно выше, чтобы Александр мог увидеть его, Жорж думал о записке, которую сумел передать своему другу на причастии.

Вскоре, когда ты будешь слушать мои занудные сочинения, думай о них, чтобы они превратились в ласки для тебя.

Его родители тоже присутствовали на церемонии; он имел честь быть представленным ими Его Высокопреосвященству, которого они знали.

Настоятель открыл церемонию; он не пошёл на трибуну, возможно, не желая смотреть с высоты на кардинала, который и без того выглядел сгорбившимся и миниатюрным в своих алых одеждах. Вместо этого он попросту поднялся со своего места и повернулся к Его Высокопреосвященству. Он сказал:

– Мои мальчики, возможно, в вашей памяти Сен—Клод – это не только окружающие его замечательные зеленые холмы, милые изгибы долин, и наш дом, венчающий этот солнечный холм. Это и плодотворный труд в мире нашего уединения; и религиозные упражнения, в которых находит выражение ваше юное благочестие; и преданные учителя, которые расточают свою заботу, обучая вас. Помимо этих разнообразнейших воспоминаний вы должны, кроме того, сохранить момент, когда сюда пришел августейший прелат, чтобы улыбнуться вам, мальчики.

На что Его Высокопреосвященство одобрительно кивнул, словно он был членом Академии Сен– Клода и отвечал на извечное выражение настоятеля: «Разве это не так, господа?»

В заключение настоятель объяснил смысл сегодняшнего мероприятия:

– Церковь, – сказал он, – позволяет нам наслаждаться такими невинными удовольствиями – в воскресенье Laetare [в литургическом календаре Католической церкви и ряда протестантских церквей четвёртое воскресенье Великого поста], когда сама Церковь, в своей литургии, сбрасывает фиолетовые цвета Великого поста, меняя их на розовые.

Жорж, очевидно, был не одинок в своем интересе к цветам: ему пришло в голову задаться вопросом, что он мог бы промолчать о значении красных одежд кардинала, но того же самого цвета были галстуки у двух выпускников колледжа, один из которых являлся членом его Академии.

Затем ученик из класса риторы произнёс комментарий, полусерьезно–полушутливый, о Медитации в Тишине, принадлежащей епископу из Мо. Жорж не знал о том, что настоятель переписал речь этого мальчика, как, впрочем, он переписал и всем остальным. В случае со своей собственной речью, это, по правде говоря, не удивило Жоржа: Отель Рамбуйе его не волновал. Карта любви, конечно же, предполагала некоторое количество замечаний, которые Жорж считал остроумными, но настоятель удалил их. И в остальном почти ничего не осталось от оригинальной речи, и Жоржу не оставалось ничего более сложного, чем просто скопировать измененный текст. Следовательно, под различными названиями, настоятель выступал единственным оратором дня. Но у кого ещё было столько красноречия на тему Великого Века, красноречия насчёт Медитации в Тишине епископа из Мо, и по поводу того, что сказал Иисус, но только единожды в своём детстве, когда он наставлял врачей.

Но вот подошла очередь академиков третьего класса. Жорж устроился на трибуне: но совсем не для Его Высокопреосвященства и не для своих родителей он принял величавую позу и приложил столько усилий для своей дикции.

На следующее утро первыми в церковь вошли старшие мальчики. Когда вошли младшеклассники, Александр сломал строй и встал на колени, в одиночестве посреди хора.

Такое наказание было настолько необычным, что применялось всего два или три раза с начала года.

Жорж ожидал подобного спектакля. Поначалу он был приятно удивлён, как шутке, которую Александр разыграл ради него. Он восхитился изяществом мальчика, его невозмутимостью и гордой осанкой.

К тому же он был горд, что это был его друг. Ему казалось, что Александр расположился таким образом только ради того, чтобы все могли разглядеть его получше, даже лучше, чем когда он появлялся там, прислуживая на мессе. Но позволив этой фантазии удерживать его внимание в течение нескольких минут, он был вынужден признать реальность: Александр отбывал наказание, подвергался всеобщему осуждению, и это на следующий день после того, как Жорж так блестяще проявил себя в качестве оратора.

Жорж надеялся, что Александр, которому он посвятил вчерашние почести, почувствует его сопереживание, и это послужит хоть каким–то утешением. Тем не менее, он упрекал себя за это; ему хотелось испытывать унижение рядом со своим другом. Ему пришло в голову, что стояние на коленях на голом мраморе должно быть болезненным до коленей мальчика; и в жест солидарности, совершенно бесполезный, он убрал из–под себя небольшой коврик.