Текст книги "Отважное сердце"

Автор книги: Робин Янг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

– Полынь, – пробормотала она. – Венок для короля, так ее называли в прежние времена.

Ее мелькающие ловкие пальцы оказывали гипнотическое действие, а запахи трав и древесного дыма кружили голову. Роберт почувствовал, как веки у него наливаются тяжестью, а глаза закрываются сами собой. Он не спал нормально с тех самых пор, как неделю тому покинул Ирвин. Руки и ноги у него отяжелели, словно налитые свинцом.

Он очнулся, как от толчка, и увидел, что колдунья склонилась над ним, держа в руках венок из трав. Его судьба воплотилась в корону, сплетенную из вереска и дрока. Он вдруг вновь увидел себя стоящим вместе с дедом на вершине холма Мут-Хилл; вокруг них сгущались тени, каменная плита позади была пустой, ждущей нового короля. В ту ночь он почувствовал, как обступили его призраки предков. И вот теперь он ощутил, как они вновь собираются здесь, в этой комнате, молчаливые и снедаемые нетерпением, когда Эффрейг наклонилась, чтобы водрузить венок ему на голову. При этом она пробормотала несколько слов на языке, которого он не знал, странной смеси латыни и гэльского наречия.

Проделав это, она отошла к полке, на которой лежали пучки трав. Сунув руку в мешок, стоящий у ног, она вытащила оттуда связку выбеленных непогодой прутьев с ободранной корой. Ее пальцы вновь замелькали, сплетая кривобокую, пустую клетку, достаточно большую для того, чтобы в ней поместился венок, который она и вложила внутрь перед тем, как стянуть верхушки прутиков кожаным шнурком.

Наконец она повернулась к нему:

– Вот и все.

Роберт поднялся на ноги, с интересом и сомнением глядя на паутинку своей судьбы. Неужели вот этот венок из трав и прутиков способен возвести его на трон? Он вспомнил о намерении деда покончить с проклятием Святого Малахии, которое столько лет провисело на ветках дуба. Проклятие ведь так никуда и не исчезло.

– Когда ты повесишь ее на дерево?

– Она должна провести ночь у огня, еще одну – у воды, третью – на воздухе и четвертую – на земле. Только тогда твоя судьба будет готова к тому, чтобы оказаться на дереве.

Роберт потянулся к кошелю с монетами, висевшему у него на поясе, но Эффрейг остановила его.

– Я сделала это не ради денег, – гневно произнесла она.

Роберт убрал руку. Похоже, говорить им было более не о чем, поэтому он развернулся и шагнул к двери. Она пошла следом, явно ничего не ожидая от него. Выйдя наружу, Роберт увидел, что солнце уже село и долина погрузилась в полумрак. В лесу было совсем темно. Внезапно он развернулся, чтобы задать вопрос, который пришел ему в голову.

– Как же ты залезешь на дерево?

Эффрейг улыбнулась, и на этот раз черты ее лица смягчились. Она кивнула на длинный деревянный шест, прислоненный к стене хижины, с раздвоенной рогатиной на конце.

Роберт улыбнулся, вспомнив, как в детстве думал, что она летает туда на метле. Но веселье оказалось мимолетным.

– Я не знаю, с чего начать.

– Всему свое время. Скоро узнаешь.

56

Выйдя из лесу, Роберт направился к своим товарищам, которые ждали его возвращения там, где он их оставил, пустив по кругу мех с вином. Когда они заметили его, на их лицах отразилось облегчение. В небе уже висел яркий месяц.

– Вы нашли то, что искали? – осведомился Александр.

– Нашел. – Роберт приготовился отвечать на вопросы, которые неизбежно должны были последовать: он не сказал им, зачем идет в лес. Впрочем, признаваться в своем поступке ему не хотелось. Но Александр лишь кивнул и прыгнул в седло.

Когда они возвращались верхом по болотистым лугам, на бирюзовом небе проступил силуэт замка Тернберри, нависающий над скалистым обрывом. За ним в лунном свете серебрилось море. Они провели в замке уже неделю, но Роберта до сих пор охватывала грусть при взгляде на него, так сильно он напоминал о потерянной семье. Старое здание, благодаря заботам Эндрю Бойда, пребывало в хорошем состоянии, и Роберт уже начал приготовления к Совету, на который созывал своих вассалов, но, несмотря на череду гонцов и рыцарей, то прибывающих, то отъезжающих с поручениями, замок по-прежнему казался пустым и заброшенным. Лишь горстка незнакомых слуг и рыцарей попадались ему на глаза в коридорах и переходах, по которым гуляло гулкое эхо морского прибоя.

Роберт заметил, что происходит нечто необычное, только когда его спутники стали придерживать лошадей. Натянув поводья, он остановился, поджидая их.

– В чем дело?

– Ворота замка, – лаконично ответил Александр, не сводя взгляд с замка вдалеке, – они были заперты, когда мы уезжали.

И действительно, теперь ворота стояли распахнутыми настежь. Они никого не ждали, и не было причины, по которой, кому-нибудь из обитателей вздумалось бы уехать. Во всяком случае, не через главные ворота, которые открывали только тогда, когда нужно было впустить или выпустить нескольких всадников зараз.

– Вам лучше остаться здесь, сэр Роберт, – заявил Кристофер, обнажая меч.

Роберт потянул собственный клинок из ножен, и лезвие с шипением покинуло уют кожаного чехла.

– Это мой дом, – резко бросил он. Дав шпоры коню, он поскакал по лугу на дорогу, ведущую в замок. Его люди следовали за ним по пятам. С тех самых пор, как они покинули Ирвин, он чувствовал, как в нем нарастает желание беречь и защищать эти земли. И сейчас любовь к ним бурлила у него в крови, еще более подогреваемая тем фактом, что за этими стенами оставалась его дочь.

В распахнутые ворота замка впереди он уже видел, что во внутреннем дворике толпятся люди. Многие все еще сидели в седлах или стояли возле своих коней. Сквозь грохот копыт до него доносились громкие, взволнованные голоса. Обернувшись, он увидел рядом с собой Сетонов и Неса. Вновь устремив взгляд на ворота, Роберт вдруг сообразил, что над толпой развевается флаг, цвета которого отливали густой бронзой в свете факелов. Он моментально узнал его. Еще бы, на знамени красовался герб графа Мара, его тестя. Почти одновременно он заметил какую-то фигуру, разговаривающую с Эндрю Бойдом. Это был высокий молодой человек с темными волосами и лицом, настолько похожим на его собственное – Роберту показалось, будто он смотрит на себя в зеркало. При виде брата, стоящего во дворе дома, в котором прошло их детство, Роберт вскрикнул от радости. Несколько мужчин во дворе замка, заслышав стук копыт, начали оборачиваться и увидели их. Эдвард повернулся вместе со всеми. Он протиснулся сквозь толпу, чтобы приветствовать Роберта, который уже въезжал в ворота.

Роберт спрыгнул с седла и стиснул брата в объятиях. Они расстались всего несколько месяцев тому, но с тех пор случилось столько всего, что Роберту казалось, будто они не виделись целую вечность. Придерживая коней, вслед за ним во двор замка въехали Александр и остальные. Поверх плеча Эдварда ошеломленный Роберт заметил знакомую фигуру, отделившуюся от толпы. Последний раз он видел свою сестру Кристину три года тому, до ее брака с сыном и наследником Дональда Мара. Тогда она была совсем еще девчонкой, серьезной и застенчивой. Сейчас же, в возрасте почти пятнадцати лет, она стала настоящей женщиной, с величественной и прямой осанкой. Привстав на цыпочки, она расцеловала его в обе щеки. Волосы ее, такие же светлые, как и у их брата Томаса, были заплетены в длинную косу с золотой ленточкой, которую она перебросила на спину, а мантию у горла перехватывала симпатичная брошь.

Следом за нею показался ее супруг, Гартнет, старший сын графа Дональда. Он приходился Роберту одновременно и зятем через брак с Кристиной, и шурином, благодаря женитьбе Роберта на Изабелле. В худощавом и серьезном лице Гартнета Роберт разглядел знакомые черты своей покойной супруги. Он был более чем в два раза старше Кристины, и волосы у него уже начали редеть, отступая ото лба, в уголках глаз залегли морщины, но, когда Кристина повернулась к нему, Роберт заметил, что они искренне привязаны друг к другу, что не могло не радовать его.

Но вот его самого Гартнет обнял довольно сдержано.

– Брат, – приветствовал он его, отходя в сторону и становясь рядом с супругой.

Роберт уже собрался было поинтересоваться, что привело их сюда, как вдруг увидел, как сквозь толпу к нему пробирается последний сюрприз в лице его свояка, сэра Джона, вспыльчивого и несдержанного графа Атолла, мужа еще одной дочери графа Дональда. Джон шагнул вперед, и в свете факелов стало заметно, как напряжено его лицо, обрамленное темными кудрями. При виде его Роберт насторожился, потому что, хотя ему всегда нравился прямой и откровенный граф, он был одним из военачальников в армии Темного Комина, которая атаковала Карлайл в самом начале войны. Джон протянул ему руку. После недолгого колебания Роберт принял ее.

– Как приятно видеть вас на родной земле, сэр Роберт, – вот и все, что сказал граф.

Этого было достаточно.

Роберт дружески кивнул Джону, благодарный за явный жест примирения.

– Я слышал, вы побывали в темнице.

– Фортуна благоприятствовала мне. В лондонском Тауэре не нашлось места для всех, кого армия Варенна захватила в плен под Данбаром, и меня, вместе с сэром Эндрю Мореем, под охраной отправили в монастырь неподалеку от Честера. Но однажды ночью пришли его люди и освободили нас.

Роберт повернулся к Эдварду.

– Как ты догадался, что я буду здесь?

– Когда мы узнали о том, что ты отказался выполнить приказ отца в Дугласдейле, я отправил Кристине тайное послание. Мне показалось, что сэр Гартнет сможет помочь тебе или, по крайней мере, предоставить убежище.

– Мой отец скончался два месяца тому, – сообщил Роберту Гартнет. – Я наследовал ему.

Роберт ошеломленно уставился на брата, не находя слов от волнения и благодарности. Он и представить себе не мог, что кто-нибудь станет думать, как помочь ему и защитить после того, как он покинул замок Дугласа, особенно Эдвард, который обвинял его в вынужденной ссылке в Англию. К этому чувству примешивалось глубокое сожаление, вызванное известием о кончине престарелого Дональда, человека, который произвел его в рыцари. Роберт поспешил выразить свои соболезнования Гартнету, который молча принял их.

– С ними были сэр Джон с супругой, – продолжал Эдвард. – Мы договорились встретиться в Лохмабене. Как раз тогда мы узнали о том, что ты отправился в Ирвин, к повстанцам. Но к тому времени, когда мы прибыли туда, переговоры уже закончились. Очевидно, англичане получили донесения о том, что Уоллес начал осаду Данди, и взяли под стражу всех лидеров. Они захватили лорда Дугласа и епископа Вишарта.

– А Джеймс Стюарт? – с тяжелым сердцем задал вопрос Роберт.

– Мы думаем, что сенешалю удалось ускользнуть. – Эдвард покачал головой. – По правде говоря, никто ничего толком не знает, кроме того, что ты исчез за несколько дней до того, как начались аресты. Вот я и решил, что ты направишься сюда.

– Это наш отец приказал тебе разыскать меня? – Радость Роберта от их столь неожиданной встречи сменилась подозрением. – Ты поэтому приехал?

– Нет. – Эдвард оглянулся на толпу рыцарей и оруженосцев, многие из которых носили цвета Мара и Атолла. Он понизил голос. – Наш отец был смещен с должности губернатора Карлайла, брат. Такой приказ отдал король Эдуард, когда узнал о твоем дезертирстве. С небольшим эскортом отец удалился в свои поместья в Эссексе. Он был не в себе, когда мы уезжали.

Роберт отвел глаза.

– Полагаю, он меня ненавидит.

Эдвард не ответил. Он смотрел мимо Роберта, туда, где вместе с Несом остановились Александр и Кристофер.

– Я вижу, у тебя появились новые союзники. – Он сдержанно кивнул молодым людям, которые вежливо наклонили головы в ответ.

– И вполне надежные, – твердо ответил Роберт. Он глубоко вздохнул. – Я также принял решение о том, куда идти дальше.

– Нам следует двинуться на восток к Данди на соединение с силами Уоллеса и Морея, – вмешался Джон Атолл, прежде чем Роберт успел ответить. – В Ирвине до нас дошли слухи о том, что Изменник и граф Суррей намерены атаковать их. Мы должны вместе противостать им.

Кое-кто из рыцарей закивали в знак одобрения.

Гартнет, однако же, проявил осторожность.

– Армия Уоллеса, по большей части, состоит из пеших солдат. Они не могут победить в открытом бою. Нам следует искать возможность начать переговоры, а не войну.

– Как Вишарт и Дуглас? – требовательно поинтересовался Джон.

Когда его свояки начали спорить, Роберт возвысил голос, чтобы быть услышанным.

– Я не стану объединяться с Уильямом Уоллесом. – Они мгновенно притихли, а он продолжал. – Все вы знаете историю отношений моей семьи с Баллиолом и Коминами. Наша взаимная ненависть ни для кого не является секретом, как и тот факт, что мой дед сошел в могилу, справедливо полагая, что имеет на престол больше прав, чем Баллиол. Пять лет тому я дал клятву, клятву, которую намерен исполнить. – Во дворе воцарилась тишина, в которой громко раздавался его голос. – Я подниму людей Каррика и поведу их отсюда на север, в Эйр и Ирвин. Пока Уоллес и Морей будут бороться с англичанами на востоке, я нанесу удар с запада. Я намерен освободить соседние земли от лорда Генри Перси. А потом… – Он помолчал, поскольку времени подготовить свою речь заранее у него не было. – Джон Баллиол был ставленником короля Эдуарда, – сказал он, обводя взглядом лица мужчин, стоявших вокруг него. – Нашей стране нужен новый король – король, который будет защищать ее права и свободы, который даст надежду нашему народу и освободит его от тех, кто намеревается уничтожить его свободу. Король, в жилах которого течет древняя кровь и могущество Малкольма Канмора.

Закончив говорить, Роберт сообразил, что все-таки не назвал вещи своими именами в открытую, но, поймав взгляд Эдварда, понял, что в этом не было необходимости. Лицо брата светилось гордостью. Судя по выражению остальных, они тоже прекрасно уразумели, что он имел в виду. Некоторые согласно кивали, другие задумчиво хмурились. Но никто не возразил, никто не засмеялся презрительно или негодующе. Роберт заметил, что в толпе появилась и Катарина. Совершенно очевидно, служанка тоже слышала его слова, потому что держала голову высоко, и на лице ее читалось открытое одобрение. Она исчезла из виду, когда мужчины обступили его, явно намереваясь засыпать вопросами, на которые, скорее всего, у него ответов не было.

Роберт поднял руки прежде, чем кто-нибудь из них успел заговорить.

– Давайте поговорим о таких вещах подробнее, когда перед нами будут стоять доброе вино и хорошая еда. – Он обратился к своему вассалу. – Сэр Эндрю, мы используем залу под казарму, а в конюшнях придется удвоить количество яслей. – Когда во дворе воцарился шумный хаос и слуги повели лошадей в конюшни, а Александр безбоязненно и самоуверенно представился Джону и Гартнету, Роберт повернулся к Эдварду. – Проследи, чтобы наши гости не испытывали неудобств, – негромко попросил он брата. – Мы вскоре все обсудим, но сначала я должен сделать кое-что еще. – Он помолчал, а потом взял Эдварда за плечо. – Я должен извиниться перед тобой, брат, за то, что не послушал твоего совета. Я знаю, что ты никогда не хотел воевать на стороне англичан против наших соотечественников.

– Ты здесь. – Эдвард улыбнулся. – Только это и имеет для меня значение.

Оставив брата помогать в размещении около пятидесяти мужчин и женщин в главном здании, Роберт зашагал по коридорам в свои покои.

Комната, в которой он остановился, ранее была спальней его родителей. Их старая кровать занимала большую часть помещения, но красное покрывало выцвело и было изрядно изъедено молью. Он испытывал странное чувство в свою первую ночь, занимаясь любовью с Катариной в той самой постели, в которой некогда был зачат и рожден, принесенный в этот мир натруженными и узловатыми руками Эффрейг.

Огонь в камине, разожженный сегодня утром, превратился в пепел, но луна, заглядывающая в окна, давала достаточно света, чтобы он безошибочно пересек комнату, подойдя к груде своих вещей. К седельному мешку, в котором лежало его одеяло и чистая пара одежды, прислонился объемный предмет, завернутый в мешковину. Он поручил Несу носить укутанный щит за собой с тех пор, как они весной покинули Лохмабен. Роберт подумывал о том, чтобы выбросить его после того, как они уехали из Дугласдейла, но по какой-то непонятной причине ему не хотелось делать этого. Когда он снял мешковину, в глаза ему ударил ярко-алый огненный цвет. Взяв щит под мышку, Роберт вышел из спальни и зашагал по коридору, мимо комнаты, которую он некогда делил со своими братьями, направляясь к двери, ведущей на бастион.

Снаружи в небе кружили чайки, и их белые крылья серебрились в лунном свете. Внизу шумело море, и увенчанные пенными шапками валы разбивались о скалы. На мгновение Роберт задержал шит перед грудью, сжимая его обеими руками. Он думал о Хэмфри и Рыцарях Дракона. Он считал себя их братом и боевым товарищем, но это была лишь иллюзия. Правда заключалась в том, что он никогда не смог бы стать одним из них, этого просто не позволила бы кровь, текущая в его жилах. Его вел долг, и не просто перед памятью деда или людей Каррика, которых он поклялся защищать, или перед своими товарищами, которые вместе с ним вступили на полный опасностей путь. Это был долг перед своим прошлым, своим наследием и великими предками, от которых вел начало его род. Внизу, в большой зале замка, висел выцветший от времени гобелен, на котором был изображен Малкольм Канмор, убивающий Макбета и занимающий трон. Его кровь требовала этого.

Усилием воли отогнав образ Хэмфри, Роберт размахнулся и швырнул щит вниз, с крепостного вала. Падая, тот вращался и переворачивался, и огнедышащий дракон вспыхивал золотом в отблесках лунного света, пока не разбился вдребезги о скалы внизу. Набежавшая волна подхватила обломки. Еще несколько мгновений они были видны в пенной толчее, а потом исчезли в толще воды, бесследно канув в бездну.

57

Мост горел. Языки пламени, прорываясь сквозь клубы дыма, бросали малиновые отсветы на воды Форта. Бревна помоста и быки опор, охваченные жарким огнем, рассыпались на глазах, выстреливая в воздух снопы искр. Небо над Стирлингом почернело от копоти, и тяжелый смрад заволакивал замок, приткнувшийся на краю высокого обрыва над морем. Дым окутал болотистую равнину, по которой невысокая дамба протянулась от моста до аббатства Эбби-Крейг у подножия одинокой скалы в миле от замка. Густая завеса дыма скрывала настоящий ад.

По обе стороны дамбы на равнине лежали тысячи и тысячи мертвых и умирающих. Трава была вытоптана напрочь, и повсюду виднелись лужи крови. Люди и кони смешались в невообразимую, ужасающую кучу, из которой торчали изломанные конечности. Там и сям валялись развернутые знамена, полотнища которых пропитались кровью. Рыцари, оруженосцы, пешие солдаты и лучники – все они лежали вповалку, независимо от статуса, образуя зловещие бастионы из плоти и костей. Некоторые были изуродованы до неузнаваемости. Выколотые глаза, расплющенные носы и рты, располосованные до ушей, являли собой жуткое зрелище. Шлемы, остающиеся на головах, носили следы многочисленных ударов топоров и молотов, и зачастую были сплющены всмятку. Из разрезов вспоротых дублетов на животах и груди торчали клочья набивки. Мечи и копья, торчащие из мертвых тел, походили на восклицательные знаки смерти. А запах стоял такой, что не выдерживали желудки даже закаленных в боях ветеранов.

Кое-где умирающие воины еще корчились в агонии. С их губ срывались невнятные проклятия и молитвы, отлетая к затянутым дымом пожара небесам, где в ожидании поживы уже кружили стаи ворон. Кое-кто из раненых еще нашел в себе силы проползти несколько шагов, волоча за собой сломанные руки или ноги, страшно разевая рты в приступах сухой рвоты, когда им на пути попадались трупы со вспоротыми животами. Но далеко уйти им не удавалось. Среди разбросанных тел, подобно ангелам смерти, бродили шотландские пехотинцы, сжимая в руках короткие обоюдоострые кинжалы, бросаясь на любой крик или движение. Стоило какому-нибудь несчастному пошевелиться или издать хотя бы звук, как они склонялись над ним, обрывая последние вздохи ударами кинжалов. В аду кровавой бойни они и сами затруднились бы сказать, кого добивали – англичан или шотландцев, валлийцев или ирландцев. Можно было различить лишь статус умирающего по его одежде или оружию. Рыцари, узнать которых было легче всего, тоже не избегли этой быстрой и безжалостной смерти. Уоллес приказал не брать пленных. Так что выкупа не будет. Как не будет и пощады.

Другие скотты тоже осматривали тела на земле, но в поисках не признаков жизни, а поживы. Мужчины, до сих пор сражавшиеся босиком, с благодарностью стягивали сапоги с трупов. Кое-кто срезал с поясов кошели с монетами и вытаскивал мехи с вином из седельных сумок. Но тех, кто подбирал мечи, шлемы или иные предметы амуниции и снаряжения, было гораздо больше. У трупов рыцарей, самых богатых среди павших, собирались целые группы мародеров, между которыми вспыхивали короткие, но жаркие схватки за обладание добычей.

Впрочем, кое-где на поле еще продолжались отдельные схватки, когда мужчины, обезумевшие от боли и ненависти, рвали друг друга на куски. Кто-то из скоттов повалился на землю, когда в горло ему вонзилась стрела. Валлийского лучника, выпустившего ее, мгновением позже развалило почти пополам лезвие топора. Пехотинец, забрызганный с ног дог головы кровью – чужой и своей, шатаясь от слабости, вонзил кинжал в живот своему противнику. Когда он, застонав от натуги, провернул его в ране и попробовал выдернуть, на колени повалились оба. Совсем рядом рычал англичанин-оруженосец, как бешеный, отмахиваясь мечом от обступивших его скоттов. Он с размаху ударил краем щита одного из врагов в лицо, отчего тот, не издав ни звука, отлетел в сторону. Но тут кто-то из шотландцев, изловчившись, схватил его за руку с оружием и вырвал меч, дав своему товарищу шанс подскочить к англичанину вплотную и воткнуть ему под ребро короткий кинжал.

Английский рыцарь, один из немногих, до сих пор остававшихся в седле, попробовал прорваться к аббатству Эбби-Крейг, направив своего жеребца прямо на толпу скоттов, наступавших на него по дамбе, которая превратилась в единственный путь отступления с поля боя, поскольку мост был весь охвачен пламенем. Шотландцы бросились врассыпную, освобождая ему дорогу, кое-кто просто отлетел в сторону, сбитый копытами коня. Один из военачальников Уоллеса пригнулся, держа наготове меч и видя, что всадник мчится прямо на него. Сжавшись в комок, он полоснул лезвием по задним ногам коня, когда животное пролетало мимо. Сила встречного удара оказалась такова, что клинок вылетел у него из руки, но дело свое сделал. Лошадь заржала от боли, споткнулась, и передние ноги у нее подломились. Всадник был выброшен страшным ударом из седла и покатился по дамбе, несколько раз перекувыркнувшись через голову. Когда он попытался подняться на ноги, на него навалились трое скоттов. Один из них испустил торжествующий вопль, сорвав шлем с головы рыцаря и полоснув его по горлу кинжалом, отчего у того под разинутым в крике ртом раскрылась еще одна страшная рана.

В воздухе то и дело раздавались пронзительные вопли, сопровождаемые громким всплеском – это воины сталкивали своих врагов в Форт или падали сами, пронзенные чужим оружием. Воды залива покраснели от крови. На поверхности покачивались трупы английских пехотинцев и валлийских лучников, медленно опускаясь на дно. Сотни их пали в бою под натиском легионов обезумевших скоттов. Рыцари тонули первыми, тяжелые доспехи увлекали их в пучину. Другие, не обремененные кольчугами или латами, покачивались на поверхности. У въезда на мост гора трупов была особенно впечатляющей. Некоторые тела уже обуглились от огня. Стирлингский мост, ключ к северу, с помощью которого англичане рассчитывали отомкнуть королевство, стал для них роковым.

Сегодня утром, после того как Уильям Уоллес грубо отверг предложение начать переговоры, авангард английской армии под командованием Хью де Крессингэма выступил из замка. Казначея сопровождали несколько сотен рыцарей, крупный контингент валлийских лучников, призванных на службу из Гвента, и многочисленные отряды английской пехоты, усиленной ирландскими войсками. Ширина моста позволяла ехать по нему только двум всадникам в ряд, поэтому остальная часть английской армии под началом Джона де Варенна осталась на месте, ожидая, пока авангард переправится на другую сторону.

Уоллес и Морей с вершины скалы, у подножия которой располагалось аббатство Эбби-Крейг, смотрели, как англичане на целую милю растянулись по дамбе длинной, сверкающей лентой, вышагивая под грозный рокот барабанов. Под скалой притаилась в ожидании жалкая группа всадников, составлявшая всю кавалерию скоттов. Все они были на легконогих лошадках, которые никак не могли соперничать в бою с тяжеловесными и мощными жеребцами англичан. Но недостача тяжелой кавалерии с лихвой перекрывалась превосходством в пеших воинах, тысячи которых выстроились в боевые порядки на склонах холмистой гряды Очил-Хиллз, вооруженные, главным образом, пиками и копьями. Но англичане не дрогнули перед лицом численного превосходства противника, продолжая уверенно продвигаться по вымощенной камнем дамбе, направляясь прямо на ожидающих скоттов. Крессингэм ехал в окружении своих рыцарей, похожий на огромную, жирную личинку в начищенном до блеска хауберке, шелковой накидке и мантии. Конь его покачивался под тяжестью раскормленной туши.

Когда примерно семь тысяч англичан переправились на эту сторону и их передние ряды оказались неподалеку от его кавалерии, Уоллес подал сигнал. Проревел рог, эхо которого докатилось до его войск внизу, заставив англичан задрать головы, и молодой разбойник пришпорил своего коня и устремился по крутой тропе с вершины Крейга вниз. Встретившись у подножия со своими людьми, они с Мореем повели небольшой конный отряд по дамбе, на всем скаку сближаясь с англичанами. В то же самое время пешие шотландские солдаты устремились на врага с нижних склонов. Они надвигались с громоподобным ревом, который прокатился по долине, сотрясая ее склоны и напугав лошадей англичан. Крессингэм приказал своим рыцарям развернуться навстречу приближающейся шотландской кавалерии, а лучники получили команду обстреливать пеших скоттов, надвигавшихся на них со склонов холмов.

Сотни шотландских пехотинцев полегли, скошенные стрелами из луков и арбалетов, которые сбивали их с ног и отшвыривали на идущих сзади товарищей. Но остальные продолжали наступление, перепрыгивая через упавших соотечественников. Основная часть этого войска отклонилась к въезду на мост, захлопнув, таким образом, устроенную Уоллесом ловушку и разрезав английскую армию на две части. К тому времени, когда Варенн и его люди, оставшиеся на другой стороне, поняли, что происходит, было уже слишком поздно. На предмостных укреплениях скотты прорвали оборону дезорганизованных английских пехотинцев, у которых попросту не хватило времени развернуться в боевые порядки и организовать сопротивление. Стремительным броском они захватили мост и перегородили его сплошной стеной из копий, через которую не смогли прорваться конные рыцари, когда Варенн послал их в атаку. Если бы валлийские лучники не двигались в авангарде, скоттам едва ли улыбнулась бы удача, но, как бы там ни было, теперь Варенн и остатки английской армии могли лишь беспомощно наблюдать за разгромом сил Крессингэма на лугах, спускавшихся к заливу. В конце концов, Варенн приказал поджечь мост и отвел свои войска на юг, к поросшим лесом холмам, сознавая, что сражение безнадежно проиграно.

И вот теперь побоище близилось к своему мрачному и жестокому финалу.

Уильям Уоллес находился со своими командирами на усеянной трупами дамбе. Лидер повстанцев сидел на корточках и дышал тяжело, с хрипом, а все мышцы его тела отзывались ноющей болью на любое движение. Он был забрызган кровью с головы до ног, темные шарики ее застыли у него даже в волосах и медленно стекали по лезвию его огромного меча, заброшенного за спину. Рядом с ним неподвижно простерся на земле Эндрю Морей. Молодой рыцарь, возглавлявший отряды северян, стиснул зубы, со свистом втягивая воздух, и лицо его исказилось от боли, пока один из его людей промывал глубокую рану в боку, в которой Уоллес отчетливо разглядел торчащие обломки ребер. До сего дня ему еще не приходилось видеть столько человеческих внутренностей зараз: скользкое месиво кишок и прочих органов, прикрытых хрупкой и ненадежной оболочкой кожи. Один разрез здесь, другой там, и вся требуха неопрятным комом вывалится наружу Было в этом что-то противоестественное. Нечто такое, что напоминало человеку о том, какой неизбежный конец ему уготован – стать кормом для могильных червей.

Остекленевшие от боли глаза Морея с трудом нашли Уоллеса.

– Все кончено?

– Да.

Морей свирепо оскалился.

– Мы разбили ублюдков. – Голова его откинулась назад, и улыбка сменилась гримасой боли. – Хвала Господу, мы разбили их.

Уоллес оглядел стоявших вокруг мужчин. Здесь были и его люди, и люди Морея. Большинство были ранены, все до единого измучены и обессилели, но сквозь боль в их глазах светилось торжество. Они совершили то, что благородные дворяне в лице сэра Джеймса Стюарта и епископа Вишарта полагали невозможным: разбили английскую конницу в открытом бою, не имея в своем составе ни одного рыцаря или тяжеловооруженного пехотинца.

К Уоллесу подошел Адам и сунул в руку кузену бурдюк с вином. Его подбитая мехом накидка давно исчезла, а лысую голову, блестящую от пота, покрывали брызги запекшейся крови. Уоллес принял мех и оторвал его от губ, только когда тот опустел. Вино обожгло его пересохшее горло, но сейчас оно показалось ему сладостным нектаром, вкуснее которого он никогда и ничего не пробовал. Допив последний глоток, он взглянул на бурдюк. Тот был украшен драгоценными камнями.

Адам неприятно улыбнулся.

– Я позаимствовал его у Изменника.

– Крессингэма? – резко бросил Уоллес. – Ты нашел его?

Адам кивнул на группу шотландцев, сбившихся в кучку неподалеку.

– Вон там, кузен.

Оставив Морея на попечение его людей, Уоллес в сопровождении Адама подошел к мужчинам, стоявшим полукругом. При его приближении они расступились, и он увидел на земле тело необыкновенно жирного человека. Он был гол, и складки жира, наплывавшие друг на друга, были усеяны таким количеством ран, что уже невозможно было определить, какая из них стала смертельной. А вот лицо практически не пострадало, лишь один глаз заплыл кровью. Но внимание Уоллеса привлек его рот, точнее, окровавленный кусок плоти, засунутый в него. Опустив взгляд на нижнюю часть обрюзгшего тела Крессингэма, Уоллес понял, что это такое. Темная рана, полускрытая складками его жирных, испещренных венами бедер, красовалась на том месте, где полагалось находиться его мужскому достоинству.