Текст книги "Отважное сердце"

Автор книги: Робин Янг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)

Тишину разорвал очередной болезненный стон, на этот раз дольше и громче остальных. Это был, скорее, душераздирающий вопль умирающего, а не крик боли. За ним последовала долгая пауза. Когда из коридора донесся звук быстрых шагов, Джеймс оторвал взгляд от лица Комина. Епископ Глазго перестал расхаживать по комнате, а епископ Сент-Эндрюсский поднял голову от молитвенно сложенных ладоней. И только граф Файф, задремавший и разложивший подбородки на груди, не пошевелился, когда дверь открылась.

Женщина, появившаяся на пороге, на мгновение приостановилась, обводя взором истомившихся в ожидании мужчин. Ее белая накидка была покрыта пятнами крови. Джеймс моментально ощутил на губах ее кисловато-сладкий привкус. Она встретилась с ним взглядом.

– Мальчик, лорд сенешаль, – возвестила она.

– Слава Богу, – откликнулся Вишарт.

Джеймс, однако, не спешил отводить глаз от напряженного и строгого лица женщины. Спустя мгновение она сама ответила на его невысказанный вопрос:

– Он умер в утробе, сэр. Я ничем не смогла ему помочь.

Вишарт громко выругался.

Джеймс отвернулся и запустил руку в волосы. Ему очень не понравилось выражение, промелькнувшее на лице Джона Комина.

10

Бордо просыпался, и колокольня кафедрального собора рассыпала мелодичный перезвон по лабиринту улиц и переулков. С крыш срывались птицы, и трепет их крыльев белыми хлопьями выделялся на фоне бездонного голубого неба. С грохотом поднимались жалюзи и ставни, ночные горшки опорожнялись в сточные канавы, и сапожники и торговцы текстилем, кузнецы и ювелиры обменивались приветственными возгласами, начиная новый день, а эхо их криков мелкими камешками рассыпалось по узким улочкам.

Адам медленно ехал на своем иноходце по просыпающемуся городу, и в ушах у него стоял перезвон колоколов. Было так странно вернуться туда, где ты родился, после стольких лет, проведенных на чужбине. Город казался необычно новым и полным обещаний, а вовсе не местом, которое ты знал, как собственные пять пальцев. Тем не менее, он и впрямь помнил все эти повороты и закоулки, узнавал знакомые запахи, встречавшие его на каждом углу, начиная от вони кровавой требухи на бойнях у городских ворот и заканчивая жгуче-едким ароматом скотного рынка и соленой горечью реки Гаронны. Воздух был свеж и мягок, зимний ветер не пронизывал насквозь, и камень тяжкой тайны свалился с его плеч, позволяя Адаму радоваться каждому новому звуку и запаху, каждому новому подслушанному обрывку разговора или перебранки, не взвешивая при этом, какой опасностью для него это может обернуться.

Когда стих перезвон кафедральных колоколов, Адам направил коня вверх по улице к грозным стенам замка, возвышавшегося над городом. На его башенках развевались стяги, цветистые и аляповатые на фоне безупречно-безмятежного неба. Один из них, кроваво-красный флаг с тремя золотыми львами, привлек внимание Адама, когда тот подъезжал к воротам. Но тут стражники в хорошо подогнанных кожаных акетонах [27]27
  Акетон – кожаная мужская куртка, надевавшаяся под латы.


[Закрыть]и цветных штанах начали задавать ему вопросы, кто он таков и куда направляется, и он отвлекся от бездумного созерцания. Спешившись, Адам извлек свиток пергамента из сумки, притороченной к его седлу, кожа которой промокла и истрепалась от долгих странствий по Франции. Пока один из стражников рассматривал печать, приложенную к свитку, другой расспрашивал всадника. Поскольку его ответы их вполне удовлетворили, оба отступили в сторону, давая ему возможность пройти под нависающими зубьями опускной решетки.

Хотя было еще рано, двор кишел слугами и королевскими чиновниками. Строгая элегантность зданий и кричащее богатство нарядов мужчин и женщин, попадавшихся Адаму на пути, казались ему глотком живительного воздуха после долгой зимы, проведенной в Эдинбурге, где он застрял на проклятой черной горе в обществе белолицых скоттов. Видя, как слуги разворачивают полотнища разноцветных флагов и крепят их к стенам зданий, он вдруг с удивлением сообразил, что близится праздник Мессы Христовой. [28]28
  Современное Рождество.


[Закрыть]Воздух, который становился все мягче и теплее по мере того, как он продвигался на юг, заставил его поверить в скорый приход весны. Мимо важно прошествовала девчушка с каштановыми кудряшками, хворостинкой подгоняя трех толстых гусей. Адам позволил себе на минутку отвлечься, созерцая упругую округлость ее молоденьких ягодиц, прежде чем направиться на конюшню. Поручив своего иноходца заботам грума, он зашагал к башне в западной части замка, над которой развивался алый стяг с тремя львами.

У входа в башню его встретили новые стражники и новые вопросы, но, в конце концов, его провели по винтовой лестнице в небольшую комнатку, в которой аромат благовоний безуспешно соперничал с запахами свежей краски. Он ждал, пока сопровождавший его паж постучит в дверь. Она отворилась, и Адам заметил еще одного слугу, когда его проводник проскользнул внутрь. Подойдя к единственному в комнате окну, он стал смотреть сквозь мозаичное стекло, искажавшее панораму города внизу. Дверь вновь отворилась, и он обернулся к ней в ожидании, но вышедший оттуда паж прошествовал мимо, не проронив ни слова. Адам прислонился к стене, поскольку мебели в комнате не было, если не считать гобелена с изображением группы молодых рыцарей с кроваво-красными щитами, украшенными символом, который был знаком Адаму ничуть не хуже родового фамильного герба: вставшим на дыбы золотым огнедышащим драконом.

Спустя некоторое время дверь распахнулась вновь, и стоявший за нею мужчина знаком предложил Адаму войти. Комната была залита лучами утреннего солнца, вливавшимися в высокие стрельчатые окна. Адаму понадобилось несколько мгновений, чтобы после сумрака глаза его привыкли к яркому свету, и только тогда он заметил, что у стола, заваленного свитками пергамента, стоит человек. Рост его намного превышал шесть футов, и он показался Адаму самым высоким мужчиной из тех, кого он когда-либо видел. Волосы его, в которых посверкивали серебряные нити, ниспадали на плечи и были подкручены на кончиках, как того требовала последняя мода, но его полотняное одеяние, выкрашенное в строгий синий цвет, выглядело простым и естественным, в отличие от вычурных полосатых шелковых нарядов, которыми щеголяли его придворные. Оно чудесным образом подчеркивало атлетическую фигуру мужчины, перехваченную на талии кожаным поясом, расшитым серебром. Лицо его было аскетически строгим и чистым, обрамленным аккуратной пепельно-седой бородкой, в которой прятался неулыбчивый рот. И только по пристальному взгляду пронзительных серых глаз можно было угадать его мысли, да и то только потому, что в них светилось нетерпение. Одно веко казалось тяжелее другого, оставаясь единственным изъяном на безупречном в остальном лице. Но сегодня это сильнее бросалось в глаза, отметил про себя Адам, чем двадцать четыре года тому, когда они встретились в первый раз и когда стоявший перед ним мужчина был всего лишь полным сил молодым лордом в изгнании. Теперь, в возрасте почти пятидесяти лет, перед ним стоял король Англии, герцог Гасконский, повелитель Ирландии и покоритель Уэльса.

– Милорд, – низким поклоном приветствовал его Адам.

Король устремил взгляд своих пронзительных глаз на пажа у двери.

– Оставь меня.

Паж вышел из комнаты, и Адам заметил картину, нарисованную на дальней стене. Когда он в последний раз входил в эту спальню, ее здесь не было. На ней тоже были изображены рыцари с драконами на щитах, но на сей раз они сгрудились вокруг человека с золотым обручем на голове, сидевшего на каменном троне. В одной руке он держал меч со сломанным лезвием, а в другой – изящный золотой скипетр. Под фреской примостился изящный резной аналой. [29]29
  Аналой – подставка, пюпитр для книг, чаще всего – богослужебных.


[Закрыть]Адам заметил, что на нем лежит толстый фолиант в кожаном переплете. Он разглядел даже тисненые золотом буквы на его обложке. Адам никогда не видел этой книги раньше, но знал, что она собой представляет.

– Я ожидал вас раньше.

Адам встряхнулся, когда голос Эдуарда ворвался в его мысли.

– Роды королевы состоялись позже ожидаемого срока, милорд.

– Полагаю, вы вполне закончили свое дело?

В голосе Эдуарда, обычно спокойном и уравновешенном, читалось плохо скрытое волнение. Еще более необычной казалась тревога в его взгляде. Он даже подался вперед, опершись о стол ладонями с выступившими на них прожилками вен.

– Господь сделал за нас всю работу. Ребенок умер еще в утробе.

Эдуард выпрямился.

– Хорошо, – после короткой паузы промолвил он. – Очень хорошо. – Опустившись на стул с высокой спинкой, он уставился на своего гостя, и взгляд его стал колючим и обвиняющим. – Дело следовало закончить много месяцев тому, еще до того, как королева понесла.

В груди у Адама вспыхнула ярость, но он постарался ничем не выдать ее. Он заслуживал похвалы Эдуарда, но никак не его упреков. И впрямь, беременность королевы стала неожиданной помехой, но ведь и убить короля тоже оказалось нелегко. Если бы речь шла о простом убийстве на расстоянии, стрелой в горло, Адам управился бы намного раньше, до того, как королева зачала ребенка. Но Эдуард настоял на том, что смерть должна выглядеть результатом несчастного случая, поэтому Адаму пришлось отправиться на север Шотландии в кортеже невесты Александра, став еще одним безликим слугой среди множества прочих.

Яд, о чем он подумал почти сразу, пришлось исключить бесповоротно. Он не мог подобраться к кухням незамеченным и, кроме того, у короля были слуги, которые пробовали блюда перед подачей их на стол. Все функции при дворе короля выполнялись особыми слугами, и они ревностно охраняли их. И только через несколько недель Адам сумел найти выход из положения, после того как проехался по предательской и опасной прибрежной тропе между Эдинбургом и Кингхорном. Но даже после выбора места понадобилось время на то, чтобы осуществить задуманное. Ему удалось втереться в доверие к королеве, и теперь оставалось только ждать удобного случая, который, наконец, и представился в виде престольного празднества. Король непременно будет пить, так что с ним будет легче справиться, если дело дойдет до этого, а весенние приливы и шторма сделают тропу по прибрежным скалам единственным доступным маршрутом. Единственное, что ему оставалось, – это убедить молодую королеву послать его к королю, дабы привести того в ее опочивальню, решив, тем самым, судьбу ее супруга под самым благовидным предлогом. Ну, а сделать так, чтобы верный слуга короля не смог сопровождать его, было уже легче легкого, так что Александру пришлось довольствоваться этим тупым ослом Брайсом. Буря оказалась подарком судьбы, который Адам не мог предвидеть, хотя поэтическое предсказание Судного дня не осталось им незамеченным.

– Тем не менее, – заявил Эдуард, выпуская Адама из плена своего тяжелого взгляда, – что сделано, то сделано.

Когда король принялся перебирать документы у себя на столе и вынул один из стопки, Адам заметил большую печать, приложенную к его низу. Он уже видел такие раньше. Это была печать папской курии в Риме.

– У меня есть разрешение Его Святейшества, – сообщил Эдуард, прихлопывая письмо к столу ладонью. – Окончательным решением вопроса я займусь после того, как вернусь в Англию. Но сейчас у меня есть более срочные дела. Король Филипп отчаянно пытается завладеть моими землями в Гаскони. Моему юному кузену не доставляет удовольствия осознание того факта, что в герцогстве я располагаю большей властью, чем он. Полагаю, это заставляет его нервничать. – При этих словах в глазах Эдуарда промелькнуло удовлетворение.

– Но можете ли вы ждать так долго, милорд? После смерти короля в Шотландии началась великая смута. Род Брюсов поднял оружие на Баллиолов, обвинив в заговоре по захвату трона.

– Брюсы меня не заботят. Граф Каррик уже прислал мне сообщение, уверяя, что поддержит любое решение, которое я приму относительно будущего королевства. Он поступит так, как я скажу. Что же до остальных шотландских лордов, то я разошлю им официальные послания, в которых повелю следовать решениям Совета хранителей до тех пор, пока ребенка не привезут из Норвегии.

– И вы полагаете, вельможи подчинятся?

– Ни один из них не пожелает рисковать своими землями в Англии, отказавшись повиноваться мне.

Адам знал, чего этот человек добился в Англии, Уэльсе и Святой Земле; знал, чего и как он достиг за многие годы. Поэтому он просто кивнул, соглашаясь с непоколебимой уверенностью во взоре Эдуарда.

– Чего вы хотите от меня теперь, милорд?

– Вы можете вернуться в свои владения. – Взяв со стола документ с приложенной к нему папской печатью, Эдуард встал и подошел к железной дверце, вделанной во внутреннюю стену опочивальни. Он отпер дверцу и положил документ. Затем достал кожаный мешочек, затянутый шнурком. – Вот, возьмите, – сказал он, протягивая его Адаму. – Это ваш окончательный расчет. Приношу свои извинения за пыль, которой он покрылся.

– Благодарю вас, милорд, – пробормотал Адам. Помедлив, он все-таки задал вопрос, который не давал ему покоя с тех самых пор, как король впервые поручил ему столь опасное задание. – Вы говорили еще кому-нибудь в ордене о моем участии в этом деле?

Эдуард впился в него взглядом.

– Смерть короля Александра произошла в результате несчастного случая. Так думали до сих пор, и так будут думать и впредь.

– Да, милорд, – согласился Адам, опуская увесистый мешочек в кошель на поясе. – Несчастный случай.

У него за спиной отворилась дверь, и раздался негромкий, музыкальный голосок.

– Прошу прощения. Я не знала, что у вас посетитель.

Обернувшись, Адам увидел высокую женщину с оливковой кожей и нежными чертами лица. Волосы ее были убраны под головной убор, украшенный тончайшими шелковыми лентами, а платье до пола сверкало роскошной вышивкой. Адам не видел ее вот уже несколько лет, и морщины, избороздившие лицо королевы, поразили его.

– Я оставлю вас.

– В этом нет необходимости, Элеонора, – возразил Эдуард, подходя к супруге. – Это всего лишь новости из Англии.

На лице королевы отразилась тревога:

– Что-нибудь с детьми?

– С ними все в порядке, – поспешил успокоить супругу Эдуард, и на лице его появилась редкая и оттого еще более нежная улыбка. – Это всего лишь политика, и ничего более. – Обняв Элеонору за хрупкие плечи и увлекая за собой в опочивальню, Эдуард оглянулся на Адама, и его улыбка растаяла без следа. – Сэр Адам как раз собирался уходить.

Направляясь к двери, Адам окинул взглядом фреску и аналой под нею. Изящные золотые буквы на обложке толстой книги весело подмигнули ему в солнечном свете, складываясь в слова:

«Последнее пророчество Мерлина».

Часть 2
1290–1292 гг.

…Себя истребляют сами мечом нечестивым, и ждать, пока по закону власть достанется им, не хотят, но венец похищают.

Гальфрид Монмутский.

Жизнь Мерлина

11

Отовсюду звучали охотничьи рога, и их хриплый рев заглушал заполошный лай гончих. Свора мчалась по горячим следам, и запах зверя кружил псам головы и забивал глотки. Вот уже несколько часов они преследовали свою жертву, и первые проблески рассвета успели смениться лучами утреннего солнца, а густой туман рассеялся, оставив после себя невесомые, прозрачные клочья. И вот теперь смерть была близка, и они мчались к ней навстречу, подгоняемые гневным ревом охотничьего рога.

Роберт горячил своего коня, стараясь не отстать от собак. Деревья и кусты проносились мимо, на их ветвях уже лопались первые почки, и юноша полной грудью вдыхал пьянящий аромат новой жизни. Жеребец чутко повиновался малейшему движению коленей или руки в кожаной перчатке. Впереди показалось упавшее дерево, очередная жертва зимних ураганов. Он вонзил каблуки в бока коня и привстал на стременах, чтобы не упасть во время прыжка. Скакун перелетел через препятствие и с грохотом помчался дальше, вздымая за собой шлейф опавших листьев. Собаки исчезли за крутым гребнем, но Роберт слышал их вой вдали, уже заглушаемый звуками рога. Яростное предвкушение схватки все сильнее охватывало его, и он пустил коня вверх по склону. На самой вершине, которая являла собой вогнутое плато, по краю тянулась высокая земляная насыпь, переплетенная корнями деревьев. В этой насыпи и виднелся разверстый зев пещеры, перед которой сгрудились гончие, облаивая темноту.

Сообразив, что зверь улизнул из расставленной ему ловушки, Роберт выругался, соскользнул на землю и подошел к гончим. Здесь все еще висели густые клочья тумана, и сырой запах земли и гнилого мха ударил ему в ноздри. Юноша потянулся за рогом, который висел у него на поясе. Но едва только пальцы коснулись костяной рукоятки, как из пещеры донеслись какие-то звуки. Они походили на дальние раскаты грома. Пальцы Роберта оставили рог и сомкнулись на рукояти меча. Гончие постарше злобно скалили зубы, прижав уши к голове, и шерсть на их загривках стояла дыбом. Псы помоложе то и дело начинали скулить, захлебываясь от возбуждения и страха и припадая к земле. Попадись им любой другой зверь, даже взрослый пятнистый олень или матерый кабан-секач, они не проявили бы такой опаски и даже страха. Роберт вытащил меч из ножен и пошел сквозь изломанный строй собак, решительно отгоняя ненужные сейчас мысли. Откуда-то снизу, из тумана, долетело его имя, но он и не подумал остановиться.

Подойдя ближе, Роберт увидел, что пещера на самом деле неглубока – скорее, это была яма в насыпи, прикрытая свисающими корнями деревьев. Внутри он разглядел какую-то темную тень, припавшую к земле. Она оказалась крупнее, чем он ожидал, хотя и не такая большая, как о том судачили в деревне. Морда зверя была худой и длинной, с выдвинутой вперед челюстью, с еще не до конца сброшенной и вылинявшей зимней шерстью. А вот вонь из ямы шла омерзительная – едкий, разъедающий глаза запах крупного зверя, с которым Роберту еще никогда не приходилось сталкиваться. Но самым поразительным в нем были глаза, даже не глаза, а два озерца расплавленного золота. Интересно, сколько живых существ нашли свою смерть, встретив этот обжигающий взгляд? Зимой, подле городских стен, ему приходилось видеть окровавленные останки выпотрошенных овец и обглоданных до костей коров. Этот волк, как пояснил ему дед, убивал не просто для пропитания, но и ради удовольствия. Его снедал голод, который нельзя удовлетворить одной теплой кровью. В его сердце жила тьма, а с клыков сочился яд.

Звуки рогов смолкли. Роберт краем уха слышал крики людей и топот копыт, когда охотничья партия взобралась на край плато. Поудобнее перехватив рукоять меча, которая уже взмокла от пота и скользила в ладони, он собрался нанести удар по притаившейся в яме тени. Но волк оказался быстрее. Одним прыжком он вылетел наружу. Из глаз его сыпались искры. Роберт ткнул мечом ему навстречу, но лезвие лишь слегка царапнуло мохнатый бок твари. Волк щелкнул зубами, едва не разорвав горло одной из собак, а потом, обнаружив, что его загнали в угол, развернулся и молча бросился на Роберта. Тот отпрыгнул в сторону, но споткнулся о выступавший из земли корень и, нелепо взмахнув руками, рухнул на спину. Юноша заорал от боли, почувствовав, как челюсти зверя сомкнулись у него на лодыжке. Извернувшись, Роберт схватил выпавший из руки меч и нанес волку удар по холке. Остро отточенное лезвие разрубило мех и застряло в жесткой плоти. Волк разжал челюсти, подобрался, готовясь прыгнуть вновь, и вдруг завыл, завертевшись на месте, когда сзади в него вцепились сразу три гончие. На месте схватки образовался настоящий клубок из мохнатых тел, а Роберт, откатившись в сторону, с трудом поднялся на ноги. В это мгновение в драку ринулись еще две собаки, так что волку пришлось совсем худо. Псы вцепились в него зубами и рвали на части, а он буквально кричал от боли и ярости. Брызги крови разлетались во все стороны, пятная землю и опавшие листья. Держа меч обеими руками, Роберт ринулся в самую гущу схватки и вонзил клинок зверю в бок. Оттуда ударил фонтан горячей крови, окатив его лицо и тунику, и в горле застрял ее противный привкус. Юноша отвернулся, борясь с тошнотой, и в это самое мгновение на поляну перед пещерой ворвались конные и пешие.

Загонщики бежали первыми, сжимая в руках деревянные рогатины, готовые пришпилить зверя к земле. Они замедлили бег, видя, что Роберт склонился над волком, почти погребенным под собачьими телами. Двое из них даже отстегнули хлысты от поясов, готовясь силой отгонять разъяренных псов, если в том возникнет необходимость. Другие взяли сворки наизготовку. Роберт слышал, что они окликают его, но смотрел, не отрываясь, как расплавленное золотое пламя медленно угасает в глазах зверя. Волк запрокинул голову, дыша мелко и часто. Наконец, тело его вздрогнуло в последний раз и затихло. Роберт заставил себя выпрямиться и с трудом вытащил меч из раны в боку зверя. Оказавшись в кольце охотников, отгонявших собак от места схватки, юноша оглянулся и увидел деда. За ним подъехали его отец, Эдвард и с десяток местных жителей, призванных помочь на охоте. Роберт, не дрогнув, встретил тяжелый взгляд деда. Его распирала гордость, и он уже готов был улыбнуться во весь рот, но старый лорд прошел мимо него туда, где загонщики пытались взять собак на сворки. Волк остался лежать на земле в луже крови. Но в драке пострадали и две гончие. Старый лорд склонился над одной из них, осматривая страшную рваную рану в боку животного. Это была Скатчач, его любимая сука. Роберт опустил взгляд на отметины волчьих зубов на своих сапогах, и ему стало дурно.

Старый лорд выпрямился и развернулся лицом ко внуку.

– Почему ты не воспользовался рогом?

Роберт облизнул внезапно пересохшие губы.

– У меня не было времени, – солгал он, чувствуя, как заслуженная победа ускользает от него.

Дед нахмурился еще сильнее. Он жестом подозвал к себе загонщиков.

– Позаботьтесь, чтобы хорошенько промыли укусы, – сказал он, имея в виду свою гончую.

– Она сильно ранена? – хмуро поинтересовался отец Роберта, подходя к собакам, чтобы осмотреть их. На сына он даже не взглянул.

Роберт, глядя на то, как мужчины склонились над ранеными псами, почувствовал усталость и опустошение. Охотничий азарт ушел, и он сам был ничем не лучше мертвого волка, позабытый всеми и никому не нужный. Развернувшись, не разбирая дороги, он зашагал прямиком через лес, машинально отводя от лица ветви. Наткнувшись на гнилой пень, он воткнул в землю свой перепачканный кровью меч и сел. Пальцы его дрожали, когда он принялся стаскивать с ноги сапог. Потом юноша медленно закатал штанину. На белой коже лодыжки явственно отпечатались два ярко-красных полукружья звериных зубов.

– Крови нет?

Роберт резко поднял голову и увидел, что к нему направляется Эдвард. Он вновь опустил взгляд на отметины.

– Нет, – ответил он брату. – Волк не прокусил мне кожу.

– Тебе повезло. Я слыхал, для того, чтобы излечиться от волчьих укусов, нужно девять раз голышом искупаться в море.

Роберт ничего не ответил, вновь натягивая сапог. Эдвард подошел ближе и остановился, привалившись плечом к соседнему дереву и загородив ему весь обзор. Роберт мельком взглянул на него, отметив про себя, каким высоким и стройным стал брат, совсем как молодой дубок, под которым он стоял. В своей зеленой тунике и коричневых штанах он сам казался порождением леса, тем более, что его темные кудри прятались под охотничьей шапочкой, украшенной перьями. Сейчас, в четырнадцать лет, лицо у него оставалось по-мальчишески круглым, а на щеках появлялись ямочки, когда он улыбался. Оно больше не соответствовало его вытянувшейся фигуре. Хотя между ними существовал год разницы в возрасте, все говорили, что они с братом похожи, как две капли воды, и Роберт впервые задумался о том, как должен был измениться он сам за те два лета, что прослужил в Аннандейле оруженосцем у своего деда. Больше года он не видел брата, который едва успел вернуться из Ирландии перед самым его отъездом.

– Это же настоящая бестия, – с восторгом продолжал Эдвард. – Если бы я сам убил его, то непременно повелел бы сделать из него чучело и повесил бы в холле, хотя жуткая вонь наверняка распугала бы всех гостей. – Лицо его забавно сморщилось. – От него пахнет, как от сапог отца!

Роберт закусил губу, но не смог сдержать улыбки.

А Эдвард уже хохотал во все горло, качая головой:

– Должно быть, в тебе горит огонь Марса, раз ты не побоялся броситься на такую тварь, когда она оказалась загнанной в угол.

Улыбка Роберта увяла. Он подхватил с земли свой меч и принялся протирать лезвие пригоршней сухих листьев.

– Мы гонялись за ним несколько месяцев. Остальную стаю мы истребили, а этому постоянно удавалось ускользнуть. – Он встал и повернулся к брату. Юноше хотелось крикнуть Эдварду, что ему очень жаль, что брат не видел окровавленных полей, остающихся после нападения волков, что не сидел он в засаде с охотниками из Аннана и Лохмабена, расставляя капканы и силки окоченевшими пальцами, когда пар от дыхания замерзает на лету, а ослабевшие руки уже не могут держать бурдюк с вином. В день первой охоты Роберта, когда он помог загнать волка в западню, дед начертил ему крест на лбу свежей звериной кровью и провозгласил, что отныне он стал мужчиной. Роберт просто отвернулся, потому что слова застряли у него в глотке. Он должен был высказать их не брату, а отцу.

После сокрушительного разочарования, которое он испытал, вернувшись из Ирландии, – бесконечное пребывание под опекой графа превратилось в неблагодарное и унылое занятие, Роберт, в конце концов, понемногу воспрянул духом при дворе своего деда. Рядом со старым лордом он стал делать первые шаги к тому, чтобы стать мужчиной, медленно, но верно превращаясь в того благородного лорда, которым ему суждено было стать. Он вспомнил свой первый вечер в замке Лохмабен, когда дед усадил его рядом с собой в зале и торжественным, подрагивающим от сдерживаемого волнения голосом принялся рассказывать о том наследстве, которое ему предстояло нести далее.

– Представь себе наш род в виде могучего дерева, – говорил старый лорд, – корни которого уходят сквозь века во времена Завоевателя и эпоху правления Малкольма Канмора и еще дальше, по линии твоей матери, к древним королям Ирландии. Корни уходят в самую глубину, питая ветви, которые вырастают из них, сплетаясь и укрепляясь брачными союзами с королевским домом Шотландии и благородными домами Англии, вплоть до моего отца и меня. И ты, Роберт – новый побег, выросший на могучем древе.

Но сейчас те же самые слова вызывали у него в душе лишь горечь и пустоту. Прошло всего два дня после того, как граф прибыл в Лохмабен, а Роберт вновь ощущал себя так, словно ему двенадцать, а не пятнадцать лет – словно отец взял и одним махом стер все его достижения за последние годы. Он мог выйти один на один против страшного зверя и победить его, но он по-прежнему был бессилен перед лицом холодного неодобрения своего отца.

– Прошлой зимой мы тоже думали, что в окрестностях Тернберри появились волки, – сказал Эдвард, глядя, как Роберт присел на корточки, продолжая тщательно очищать лезвие от крови. – Пропали несколько ягнят. Но потом отец решил, что во всем виноваты собаки той женщины.

– Эффрейг? – не поднимая головы, переспросил Роберт. Давненько он не вспоминал о занятной старухе с ее деревом судеб, заключенных в клетки.

– Я до сих пор не могу поверить в то, что ты рассказал мне перед отъездом. – Эдвард помолчал. – Ты никогда не расспрашивал деда об этом?

Роберт кивнул, свежей охапкой листьев полируя лезвие своего широкого меча.

– И что он тебе сказал? – не унимался Эдвард.

– Он вообще не пожелал говорить со мной ни об этом, ни о ней.

– Но отрицать не стал?

– Нет. Но и ничего не признал. – Роберт встал и сунул меч в ножны, висевшие у него на поясе. Ничего, позже он очистит лезвие по-настоящему. – Насколько я понимаю, расспрашивать отца ты не рискнул?

– Мне почему-то не хотелось, чтобы меня выпороли. В последнее время отец быстро выходит из себя. Только на прошлой неделе он хорошенько отходил Найалла ремнем. Несколько месяцев тому у него случилась лихорадка, и мать списывает его раздражение на последствия болезни. – Эдвард презрительно фыркнул. – Однако когда я слышу, как он орет насчет Солсбери, то понимаю, что лекарь может поставить ему хоть сотню пиявок, но нрав его от этого не улучшится.

– И что он говорил? – со внезапно проснувшимся интересом спросил Роберт.

– Что было неправильно не взять его на переговоры с королем Эдуардом. Что он должен был находиться в Солсбери вместе с дедом.

Роберт ощутил укол удовлетворения. Да, он тоже не присутствовал на Совете, на котором был заключен Солсберийский договор, зато он ездил в город в свите деда и видел роскошную и величественную делегацию, прибывшую на переговоры из Вестминстера.

После того как ребенок королевы родился мертвым, напряжение достигло предела, но вскоре из Франции прибыла официальная депеша от короля Эдуарда, в которой он просил государственных мужей королевства повиноваться воле Совета хранителей до момента коронации несовершеннолетней Маргарет. Дед Роберта, вполне удовлетворенный этим решением, отвел своих солдат из Галлоуэя и, ради блага королевства, вернул захваченные замки Баллиолу и Комину. После этого обстановка разрядилась, и многие вельможи согласились с приказами Эдуарда, так что даже те, кто остался при своем мнении, не пожелали рисковать своими поместьями в Англии, противореча королю. К тому времени, как Роберт стал своим в окружении деда, в королевстве вновь воцарился мир.

Прошлой осенью, после трех лет, проведенных в Гаскони, король Эдуард вернулся и созвал Совет хранителей, посвященный одному вопросу – возможному переезду юной Маргарет, которой исполнилось уже почти семь лет, из Норвегии в Шотландию. Лорд Джон Комин исхитрился оказаться во главе шотландской делегации, которая должна была отправиться в Норвегию на переговоры, но, при содействии Джеймса Стюарта, в ее состав вошел и лорд Аннандейл. Роберт сопровождал деда на юг для участия в одном из самых важных Советов за последние десятилетия, на котором было решено, что Маргарет вернется в Шотландию к концу года. Оставалось уточнить лишь несколько малозначительных деталей, что и будет сделано, как только ассамблея соберется в городе Биргеме.

Роберт жалел о том, что его отца пригласили для участия в заключительном раунде переговоров, но, поскольку он был одним из тринадцати графов, отказать ему не представлялось возможным. Юноша, однако же, вознамерился не позволить ему разрушить то положение, которого он сумел достичь в окружении деда. Впрочем, охота не принесла ему почестей, на которые он рассчитывал. В попытке проявить себя с самой лучшей стороны он поступил безрассудно, но теперь, зная об огорчениях отца, он уже не так страдал от собственной беспомощности.