Текст книги "ГИПНОЗ. Скрытые глубины. История открытия и применения"

Автор книги: Робин Уотерфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

Плацебо и гипноз

Психосоматическая медицина довольно-таки унылое занятие: психосоциальные факторы вызывают стресс, а стресс вызывает болезнь. Давайте взглянем на вещи по-другому и рассмотрим, каким образом мозг может воздействовать на тело для выздоровления. И наилучшим примером, на котором можно отчетливо рассмотреть, как психика благотворно влияет на тело, будет пример использования плацебо.

В 1625 году принц Оранский был осажден в городе Бреда испанским генералом Амброджио Спинолой. Осада длилась несколько месяцев, и условия в городе становились отчаянными.

Как будто у принца было мало проблем, – голландских солдат охватила цинга, а в городе почти не было свежих овощей и фруктов, чтобы дать им необходимый витамин «С». Не было также никаких медикаментов. Принц разработал хитрый план. Договорившись с городскими лекарями он приготовил несколько пузырьков с настоем ромашки, полыни и камфары. Это «лекарство» не применял никто никогда на земле, но принц облек все в таинственную историю о том, как, невзирая на великие трудности и опасности, он раздобыл это средство на далеком Востоке, которое настолько сильно, что две-три капли его, разведенные на ведро воды, начисто истребляют болезнь. Так это и случилось.

Эффект плацебо был хорошо известен со времен Средневековья и ренессанса до Декарта; ученые мужи прибегали к нему, объясняя эффективность заговоров и талисманов. В девятнадцатом веке Джон Эллиотсон, герой одной из предыдущих глав, которого как материалиста обвиняли в пренебрежении силой внушения, при случае выписывал своим пациентам пилюли, приготовленные из хлеба, говоря им, что это опиум или каломель. Я припоминаю, как в Великобритании какое-то время – быть может, в 1970-х – выпускалось болеутоляющее средство анадин с рекламным девизом на упаковке: «Ничто не действует быстрее, чем анадин». Прошло не так много времени, как посыпались остроумные отклики: «Ничто действует быстрее».

Эта безобидная шутка имеет под собой серьезную основу. Однако чтобы ее разглядеть, нам нужно кое-что знать о плацебо. В переводе с латыни плацебо буквально значит: «приношу удовлетворение». То есть оно скорее ублажает пациента, нежели дает ему что-либо эффективное. Плацебо – это любое медицинское средство, которое не предназначено для лечения данной болезни; это может быть любое абсолютно инертное вещество, а может быть также нечто специфическое, но только не для того заболевания, которое лечат. Как я сказал, этот эффект был известен на протяжении всей человеческой истории, но серьезные исследования его начались только в последнем столетии. К великому изумлению исследователей, они обнаружили, что это глупое средство не только лечит и облегчает состояние при широком круге заболеваний, но даже производит побочные токсические эффекты и соответствующие изменения в настроении и поведении. Лекарство, вызывающее тошноту, лечило расстроенный желудок, когда пациентам говорили, что оно поможет. К великому замешательству традиционной медицины, появляются данные, что даже некоторые формы плацебо-хирургии могли бы быть эффективными.

Из этого напрашивается вывод, что все мы обладаем громадными способностями самолечения. Если бы мы только могли найти какой-нибудь способ раскрытия этого потенциала! По сути дела, если вы верите в миф о научно-техническом прогрессе и в то, что фактически все лекарства, применявшиеся до 1900 года, были неэффективны, то выходит, что выздоровление, которое могли производить старые лекарства, строилось на эффекте плацебо. Пациентам делалось лучше не благодаря, а вопреки тем лекарствам, которые они получали. Было сказано:

Великий урок истории медицины состоит в том, что плацебо всегда было нормой медицинской практики, и только в виде исключений, с большими интервалами иногда вводилось в медицинскую практику действительно что-нибудь полезное, вроде лечения цинги свежими фруктами… <Искусство докторов прошлого состояло в умении обращаться с эмоциями людей. Они сами являлись терапевтическими агентами, которые делали лечение эффективным.

В истории медицины отмечается своеобразный феномен: какое-нибудь лекарство входит в моду, какое-то время работает, но потом перестает быть эффективным. На его место приходит другое лекарство, etc. Не далее как в 1833 году французский врач Арман Труссо подгонял своих коллег, чтобы они торопились использовать новые лекарства, пока те работают. Также наше внимание занимает то, что психологические факторы, такие как вера в силу лекарств, столь же важны при лечении болезней, как и фармацевтические. И, следовательно, всякое лечение имеет элемент плацебо-эффекта.

Для того чтобы плацебо работало, пациент, понятно, не должен знать об обмане[65]65
  Был один смешной эпизод, когда по британскому телевидению показывали кинокомедию «Шлепни пони» в апреле 2000 года, в которой неопытная докторша рассказывает своему смышленому пациенту, что она ему выписала плацебо. – Прим. авт.


[Закрыть]. Однако на помощь приходят более изощренные выдумки. Так, например, цветное лекарство действует лучше, чем бесцветное, а с привкусом (особенно горьким) – лучше, чем без привкуса. Похоже, данные мероприятия просто удовлетворяют ожидания пациента в том, каким должно быть лекарство. Также и инъекции действуют лучше, чем прием лекарства через рот (быть может, из-за присутствия доктора или медсестры), а капсулы работают лучше, чем таблетки. Различно окрашенные капсулы или таблетки предположительно имеют различные свойства: лиловый – для галлюциногенов, оранжевый и желтый – для модификаторов настроения, белый – для обезболивающих, серый или темно-красный – для слабительных. Также очень помогает, если выписывающий «лекарство» врач – женщина, предположительно потому, что женщина более симпатична. Чем больше группа людей, принимающих лекарство (настоящее или поддельное), тем больше шансов на успех вследствие силы внушения: «Если это помогает им, то поможет и мне». Если сам врач не знает, что «лекарство» – плацебо, то эффективность «лекарства» от этого только возрастает: ибо мы тонко улавливаем его доверие или отсутствие оного. Если авторитетная персона скажет нам что-нибудь типа: «Наши лабораторные опыты показали, что это будет хорошо для вас», эффективность плацебо еще больше возрастает. Пусть все это и попахивает обманом и шарлатанством, но обратная сторона медали состоит в том, что плацебо хорошо зарекомендовало себя при лечении таких физиологических заболеваний, как ангина, артрит, астма, гипертония, головные боли, мигрень, потливость, импотенция, сенная лихорадка, холодные язвы и бородавки, а также при лечении психологических и поведенческих расстройств, таких как беспокойство, депрессия, бессонница и ожирение. Пускай плацебо-средства и являются лживыми, но излечивающими, а вы могли бы допустить как из финансовых соображений, так и из прочих, что докторам скорее следовало бы выписывать своим пациентам именно плацебо, а не активные лекарства. По крайней мере они должны были бы так делать, убедившись, что их пациент реагирует на плацебо. Хоть это еще больше запутывает объяснение, но, оказывается, не каждый верит в это. Оценки расходятся, а экспериментальные данные противоречивы, но, возможно, около половины всего населения (независимо от образования, пола, возраста, расы, социальной, этнической и религиозной принадлежности) не реагируют. В терминах функционирования мозга это выглядит так, как если бы реагирующие на плацебо оперировали больше правой половиной мозга, а не логической левой. Если попытаться составить портрет реагирующего, то можно было бы сказать, что он склонен к уступчивости и перед началом лечения обеспокоен своей болезнью. Можно сказать, реагирующие легковерны, но можно сказать, имеют веру, тогда как остальные – скептики. Итак, мы снова вернулись к вопросу о лечении верой, уже обсуждавшемуся в третьей и пятой главах. Мне кажется, что при некоторых обстоятельствах мы все могли бы реагировать на плацебо, а неспособность быть таковым – не то качество, которое сохраняется на протяжении всей жизни. Раз публика принимает гипноз за магическую терапию, то не может ли и он оказаться своего рода плацебо? Некоторые люди в самом деле думают, что гипноз – это его разновидность. Это те самые люди, чьи взгляды я разобрал в предыдущей главе, – скептики, неверующие, сторонники теории отсутствия состояния гипноза. Ибо в случае правильности их воззрений все исцеления, приписываемые гипнозу, должны были бы объясняться какими-то другими факторами, например, простой релаксацией. Их, стало быть, беспокоит, что гипноз кажется беспричинно эффективным при лечении ряда хронических болей, бородавок и астмы. Поэтому они полагают, «что когда гипнотическое погружение словно что-то добавляет к терапии, то это не что иное, как плацебо-эффект, по сути ритуал, который максимально усиливает веру больного в эффективность лечения». Однако эксперименты показывают другое. На слабогипнабельных гипноз действует примерно как плацебо. Для высокогипнабельных его эффект по снижению боли намного выше, чем можно было бы ожидать от плацебо. Одной и той же группе испытуемых в эксперименте давали плацебо в качестве болеутоляющего лекарства, а также гипнотизировали; они достигли большего облегчения боли при гипнозе, а не от плацебо. Группа же плохо гипнотизируемых объектов достигала приблизительно того же облегчения, как от плацебо, так и от гипнотического внушения. Было бы поспешным строить обобщающие предположения и того и другого рода: гипноз – это не то же самое, что и плацебо, но он также не вполне изолирован от плацебо-эффекта. Каждое успешное выздоровление включает компоненту действия плацебо – это один из самых главных уроков, который мы усвоили. Таким образом, эффективность гипноза имеет составляющую плацебо-эффекта, но это не плацебо. Итак, мы возвращаемся к главному положению этой главы – гипноз работает.

Меня часто спрашивают: «Можно ли гипноз применять при «таком-то» заболевании? Мой ответ основывается на убеждении в том, что гипноз можно применять как инструмент при лечении любого заболевания, при котором одной из причин возникновения являются установки пациента. И везде, где наблюдается включенность человеческой психики в конкретную проблему – а насколько я могу судить, в какой-то степени так происходит во всем, – там всегда есть потенциальная возможность эффективно использовать методы гипнотического воздействия.

КОНТРОЛИРОВАНИЕ УМОВ

В песне 1967 года «Красный телефон» из альбома «Вечные перемены» психоделической группы «Лав» автор песни Артур Ли использует понятие гипноза в качестве социальной метафоры. Гипнотизм, который обезоруживает и обезличивает нас, в песне понимается как продукт общества в целом. У общества много способов усыпить нас, ввести в транс, закрыть наши глаза на вещи, которые оно не хочет, чтобы мы видели. В крайней форме это превращается в параноидальный взгляд, согласно которому телевидение – это орудие бюрократии в ее зловредной цели контролировать наши умы.

Достаточно странно, но расхожее мнение по этому вопросу совпадает с наиболее продвинутыми исследованиями ученых. Приверженцы теории отсутствия гипнотического состояния, чьи идеи мы видели в десятой главе, дали свое добро на расширение использования термина «гипнотизм». Отрицая, что таковой вообще существует, и настаивая на необходимости заключения этого слова в кавычки, они опустились до утверждения, согласно которому мы всегда, так или иначе, пребываем в некоем трансе. Когда наше сенсорное восприятие ограничено и приковано к телевизору, мы находимся в телевизионном трансе; когда мы в помещении, где много народу, прислушиваемся к речи одного человека, мы находимся в партийном трансе, который еще больше усугубляется двумя-тремя стаканами вина; когда мы играем на компьютере, мы – в компьютерном трансе, и так далее. Сторонники существования гипнотического состояния, напротив, ограничивают применение термина конкретным психическим статусом, и только им. Они признают, что все трансовые состояния имеют некоторые общие черты, но они также указывают на различия.

На этой стадии книги моя позиция ясна, поскольку я отнес себя в десятой главе к лагерю сторонников состояния и уже пару раз назвал «гипнотическими империалистами» тех людей, которые необдуманно применяют термин «гипнотизм» к любому трансу вообще. Конечно, селективность внимания не прекращается никогда – ведь наш сенсорный аппарат создан для того, чтобы фильтровать информацию, а не воспринимать все подряд, – но это вовсе не значит, что мы загипнотизированы. Тем не менее в этой главе я намерен рассмотреть ряд вопросов, которые более или менее близко примыкают к гипнозу и сконцентрированы на следующем: можем ли мы позволить убедить себя против своей воли и может ли кто-нибудь при помощи гипноза сделать это? Некоторые американские службы в 1950-х и 1960-х годах, по всей видимости, считали, что может; и они вкачивали огромные деньги в нелепые исследования по созданию супершпиона. Но прежде чем обратиться к этому щекотливому эпизоду американской истории, рассмотрим сначала менее экстраординарные случаи попыток контролирования умов.

Всеобщий транс и реклама

В своей книге «Пробуждение: преодоление препятствий на пути к человеческому потенциалу» (1986) Чарлз Тарт выделил фразу «всеобщий транс». Он утверждает, что этот транс есть наше нормальное состояние сознания, поскольку все мы загипнотизированы нашей культурой. Данная книга – это удавшаяся попытка актуализировать идеи влиятельного русского мистика Георгия Ивановича Гурджиева (1866–1949), который уверенно провозгласил, что все мы «скорее, малоинтересные модели одушевленных автоматов». Главный момент учения Гурджиева, вообще всех мистических учений – это пробуждение из указанного состояния квази-сна. Автомат лишен и свободной воли, и реального выбора, и ему даже нельзя приказать что-нибудь сделать. Он не действует, но просто реагирует на входящие стимулы. В этом состоянии мы меньше, чем весь человек.

Идея культурного гипнотизма – гипноидальной нереальности так называемой реальной жизни – хорошо показана в фильме Ларса фон Триера «Европа» (1991). Фильм начинается с гипнотического голоса: «Когда вы услышите мой голос, вы проникаете в Европу. Я сосчитаю до десяти, и на счет «десять» вы окажетесь в Европе». Следует стандартная техника релаксации, когда последовательно расслабляются части тела, и это сопровождается монотонным показом бесконечно бегущего перед взором железнодорожного полотна. Монотонный голос возобновляется несколько раз по ходу фильма. «Европа» оказывается Германией сразу после Второй мировой войны – время вероломства и неопределенности, созревшее для обвинения в нереальности, ощущение которой фон Трир старается достигнуть, используя гипнотическое обрамление. Черно-белые съемки, за исключением отдельных моментов, где герои фильма достигают некоторого накала эмоций, еще больше усугубляют ощущение нереальности.

Хотя мне вполне симпатичны идеи Гурджиева с этим упором на необходимость пробуждения, но мне совсем не симпатично высказывание Тарта, что мы все находимся в перманентном гипнотическом трансе. Если мы сейчас уже в гипнотическом трансе, тогда в чем мы окажемся, если нас кто-нибудь загипнотизирует? Неужели это состояние ничем не отличается от нашего повседневного, обыденного состояния? Тарт должен был бы первым признать, что гипнотический транс – это нечто другое, что он указывает на некоторые отличия, включающие преходящую природу гипнотического транса, и что в него вступают по собственной воле, в то время как всеобщий транс более или менее насильно навязывается нам вместе с нашим воспитанием, когда мы настраиваемся на окружающую культуру. Тем не менее он считает, что есть достаточное сходство для того, чтобы назвать всеобщий транс формой гипноза.

Оставив эту полемику в стороне, потому что она могла бы в конце концов превратиться в пререкания по поводу употребления слов, я хотел бы заняться центральным пунктом концепции Тарта, когда он описывает наше пребывание в перманентном трансе. Мы всегда были и постоянно находимся в неком пассивном состоянии, когда нами манипулируют окружающие нас авторитеты. Мы сохраняем контроль над своей жизнью, однако далеко не во всех аспектах. Газеты рассказывают нам, что думать; возможный смех по телевизору подстегивает наш смех. Репортеры призывают нас к наименьшему общему знаменателю и поощряют нашу принадлежность к стаду. Пропаганда всех видов бомбардирует нас, особенно во времена войны: кто-то сказал, что первой жертвой на войне становится правда. Сегодня политики широко используют телевидение и другие средства массовой информации, чтобы представить свою политику в наилучшем свете. Государство и церковь применяют всевозможные формы идеологической обработки, чтобы увековечить кажущийся им правильным на данный момент набор взглядов. Один из главных способов утраты контроля – это наше следование рекламе. Бесчисленные тесты показали, что реклама действует, и в одной Америке на нее ежегодно тратится 200 миллиардов долларов. Когда мы заходим в магазин, мы уже не вполне свободные покупатели: мы покупаем то, что хотят рекламодатели и производители упаковки.

У всех этих техник – пропаганды, рекламы и прочего – общее то, что они апеллируют к нашим эмоциям. Нам нравится думать, будто мы рациональные создания, которые взвешенно рассматривают вопрос и приходят к осмысленному мнению. Рекламодатели хорошо знают, что это не так. Луис Ческин, глава чикагской исследовательской организации, который занимался в 1950-х годах изучением торговли, сказал:

Мотивационные исследования – это такие, при проведении которых хотят выяснить, что мотивирует людей принимать решения. Они применяют техники, которые должны затрагивать бессознательное или подсознательное мышление, потому что предпочтение обычно отдается тем факторам, которых индивидуум не сознает. Фактически потребитель, совершая покупку, ведет себя эмоционально и под принуждением, он бессознательно реагирует на подачу и дизайн, которые в подсознании ассоциируются с товаром.

Так, Ческин говорит, что реклама заботится не только о запоминании названия фирмы. Рекламодатель поместил бы на постер или экран только название фирмы без всяких картинок и периферических эффектов, если бы пытался взывать к образованным представителям общества, которые говорят: «Нам не нужен весь этот гвалт!» И это приятное ощущение собственной важности у интеллектуалов ассоциировалось бы с покупаемым товаром. Так что даже эта разновидность рекламы использует ту же самую технику апелляции к бессознательным мотивам. Мы хотим почувствовать себя изощренными и остроумными, и нас подводят к мысли, что употребление кофе определенной марки поможет нам это сделать. Именно эта марка кофе рекламируется на фоне музыки, которая уносит нас в безмятежные дни молодости. И так далее: все очень прозрачно, как и для чего все это делается, однако прозрачность эта не лишает рекламу потенциальной силы; точно так же испытуемый в легком трансе находится в двойственном положении – понимает, что это все внушения оператора, и тем не менее все равно соглашается с ними.

Рекламодатели хорошо знают, как подцепить наши подсознательные мотивы, нашу беззащитность и скрытую неуверенность, чтобы заставить нас покупать товары своих клиентов. Даже дети рассматриваются как «подрастающие потребители» и, таким образом, как полноправные мишени рекламных компаний. Им приходится нацеливаться на подсознание, потому что опросы показывают все снова и снова, что мы не понимаем нашего осознанного мышления или даже зачастую лжем. Например, пивоваренный завод опрашивал своих потребителей, какой сорт пива они предпочитают: светлое или классическое. Подавляющее большинство опрошенных высказались за светлое пиво, несмотря на то, что завод продавал в девять раз больше классического сорта. В другом опросе людей спрашивали, любят ли они селедку, и большинство отвечало: не любят, тогда как на деле оказалось, что больше трети опрошенных людей вообще никогда не пробовали селедки.

Причина, почему производители начиная с 1950-х начали искать более мощные методы рекламы, очень проста: у них появились средства – в связи с увеличивающейся автоматизацией – для массового производства. Поэтому им пришлось генерировать то, что эвфемистически стало называться «моральным износом»; то есть им пришлось убеждать публику, будто продукция прошлого года – это не совсем то, что они хотели, если сравнивать ее с продукцией нового года; словом, продукция прошлого года годится лишь для мусорного контейнера. Однако мы не настолько глупы. На сознательном уровне мы стали бы протестовать против такого рода макиавеллиевских маневров. Поэтому рекламодатели обходят наше сознательное мышление.

Другой причиной стало повышение уровней стандартизации. Рекламодателям приходится стараться, чтобы их товары выдерживали конкуренцию. В старые дни, когда каждый владелец магазина сам производил свои товары и продукты, разница в качестве была заметной. В наши дни едва ли есть какие-нибудь различия между товарами разных производителей, если не учитывать упаковку. И поэтому рекламодателям приходится здорово трудиться, чтобы создать в наших умах эту разницу. То, что в действительности ничего подобного нет, абсолютно ясно. Завяжите людям глаза и попросите их определить сорт сигарет или напитков, что они обычно спрашивают в магазинах, и они беспомощно провалятся. Однако если в магазине не оказывается данного сорта, они, видите ли, огорчаются. Очевидно, рекламодатели затронули какую-то эмоциональную струну у них внутри. Владельцы современных супермаркетов, такие как Скот Бедбьюри, говорят об «эмоциональных рычагах»: «Nike – это, например, рычаг для глубокой эмоциональной связи людей со спортом и фитнесом. На примере Starbucks мы видим, как кофе вплетается в фабрику человеческих жизней, и это дает нам возможность для эмоционального рычага».

Повторение всегда было отличительной чертой рекламирования, начиная с его появления в узнаваемой современной форме в девятнадцатом веке. Это проверенный способ, как обойти наши способности к критике и обратиться к эмоциям. Существуют и другие методы: например, взывать к авторитетам (помните этих мужчин в белых халатах с серьезными лицами в лаборатории зубной пасты?) или дать нам почувствовать, что мы не как все, если не пьем какой-то конкретный напиток. Однако повторение – и проще, и эффективнее. На более же глубоком уровне вся реклама – а возможно, и вся пропаганда – действует по троичной схеме. Сначала вы привлекаете чей-либо интерес («Вот это да! Какая хорошенькая!»). Затем вам надо вызвать эмоциональный отклик («Хотел бы я принадлежать к тому обществу, где бывают такие хорошенькие женщины»). И наконец, вы должны предложить жертве способ разрешения конфликта («Если я буду пить коктейли данной фирмы, то буду принадлежать к тому обществу»).

Как ни посмотри, все выглядит так, как если бы рекламодатели применяли манипулирование подсознанием. Они целятся на не наше сознательное мышление, но на бессознательное.