Текст книги "ГИПНОЗ. Скрытые глубины. История открытия и применения"

Автор книги: Робин Уотерфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)

Во-первых, необходимо отметить, что враждебность не была всеобъемлющей. За длительными личными нападками «Ланцета» на Эллиотсона прежде всего стояла атака медицинской бюрократии, но и медицинская бюрократия разделилась. Соперник «Ланцета», «Медикал таймс», продолжал печатать статьи и письма о терапевтических благах месмеризма, но главным образом для того, чтобы позлить Уэйкли. Фактически же «Медикал таймс» находился в меньшинстве, и в своих нападках на Эллиотсона Уэйкли был не одинок. Знаменитый врач сэр Джон Форбс (John Forbes, 1787–1861), член Королевского общества и придворный медик, чья позиция по отношению к месмеризму была обычно вполне либеральной, начал свое нападение в апрельском выпуске «Бритиш энд Форендж Медикал Ревью», сказав, что медицину постиг «приступ легковерности». Месмеристы – либо шарлатаны или жертвы обмана недобросовестных людей, либо сами недобросовестные люди или чересчур принципиальные фанатики. Эллиотсона он относил к последней категории.

Месмеризм, вне всякого сомнения, представлял угрозу и вызов медикам. Это был критический период в истории медицины; в первый раз возникла перспектива создания профессиональной стандартизации и руководства, дабы гарантировать качество. Врачи имели, в общем, плохую репутацию, как пьяницы, бабники и похитители наследств; и чтобы исправить эти недостатки, поднялось реформаторское движение. Предлагалось ввести единственный контролирующий орган, который будет регистрировать всех практиков, заниматься стандартизацией медицинского образования и осуществлять санкции против не имеющих лицензий врачей. Иными словами, медицина как профессия была еще очень молодой и беззащитной и как таковая негодовала на то, что месмеризм чувствовал себя вне этого широкомасштабного реформаторского наступления. Обвинения в «шарлатанстве» раздавались направо и налево, под них попадали не только поношаемые месмеристы. В основе своей «шарлатаном» являлся всякий, кто утверждал, что может лечить что-нибудь без понимания, почему его лечение действует. Месмеризм представлял особенную угрозу именно потому, что он пришел со своей большой теорией, которая оспаривала прочие твердые познания медиков. Единственная реакция на это – отвергнуть месмеризм как обман. Странно, однако, но некоторые врачи добавляли, что любые успешные месмерические исцеления – это, мол, результат воображения пациентов: «Это показывает лишь, насколько привержены были ортодоксальные медики к чисто соматическому объяснению болезни, раз могли увидеть в месмеризме надувательство, будучи убежденными, что он, независимо от эффективности, работает через посредство воображения», – с легким ехидством замечает историк Терри Парссинен.

Месмеризм являлся вызовом также и потому, что практикующим его быстро удавалось поставить дело на рельсы, не имея многолетнего опыта и формального образования. Так, например, «Лондон медикал гезет» от 23 августа 1844 года, не стесняясь в выражениях, ругает месмеризм, «допускающий самых униженных и никчемных в общество честное и высокое, он позволяет всяким болванам идти рука об руку с людьми высочайшей научной репутации!» Частично проблема также и в том, что месмеризм пришел в Англию помазанный одним мирром с оккультистами и иностранцами; он казался чем-то подобным лечению верой и другим магическим техникам, от которых викторианские доктора старались дистанцироваться. Ряды общества высокого и честного никогда не должны были быть запятнаны такими целителями.

И, наконец, не надо также забывать и мотив выгоды. Очень многих богатых пациентов привлекал месмеризм (как и другие «ереси» типа гомеопатии и гидропатии). Ортодоксальные доктора теряли, таким образом, доходы и контратаковали, называя месмеристов беспринципными и меркантильными.

Эллиотсон после 1838 года

Глядя на случившееся однажды в месмеровском Париже, Британия 1840-х годов увидела, что месмеризм невозможно сдержать. Он, конечно, не был искоренен, как того хотели бы Уэйкли и другие, когда репрессировали Эллиотсона. Также и Лондону, как столичному городу, было не так-то легко диктовать провинции, что люди должны и чего не должны знать. Месмеризм распространялся по стране странствующими лекторами и актерами. Когда не оглядываешься на авторитеты легче учить и легче понимать; то был маленький бунт, люди посвящались в новое учение, и немалое их количество предприняли даже следующий шаг – вернулись, чтобы взять штурмом столицу. Эллиотсон набрался смелости, снова ввязался в драку и основал «Zoist», «Журнал церебральной физиологии и месмеризма и их применения во благо человека». Он издавался с 1843 по 1856 год и представлял одну из самых продолжительных попыток, какие когда-либо предпринимали энтузиасты, издавая журналы. «Zoist» становится основным поставщиком информации и фактических данных.

Журнал имел ясную и решительную цель, которая также давала Эллиотсону возможность продолжить свои нападки на прошлых и настоящих критиков. В первом выпуске Эллиотсон смотрит вперед в те времена, когда ценность месмеризма будет повсеместно признаваться, и провозглашает:

Наука месмеризма – это новая физиологическая истина непреходящего значения и важности; и хотя сегодняшние псевдофилософы глумятся над ней, с достаточной определенностью можно сказать, что она представляет единственный путь. Только в этом направлении мы можем различить луч надежды на то, что наиболее загадочные феномены нервной системы – самой жизни – когда-либо откроются человеку. Уже сейчас его можно рассматривать как наиболее сильное средство лечения болезней; уже сейчас скальпель хирурга способен раздвигать и членить ткани, оставаясь неощущаемым пациентом. Если такие плоды приносит уже младенец, то что предстоит ждать от зрелого детища?

Обыкновенно журнал публиковал длинные письма от корреспондентов, которые подробно описывали свои успехи применения месмеризма на пациентах, страдающих такими болезнями, как безумие, меланхолия, эпилепсия или гидрофобия[47]47
  Гидрофобия – водобоязнь, бешенство. – Прим. ред.


[Закрыть], после того как все другие средства, такие, как кровопускание, банки или лекарства типа каломели, опиума, мускуса, и прочие были интенсивно использованы, но не принесли никакого облегчения. Приведем один из наиболее коротких и наименее драматичных отчетов самого Эллиотсона:

16 июля 1838 года тесть привез ко мне из Уэльса молодого джентльмена 16 лет от роду на предмет эпилепсии, которой страдал двенадцатый месяц; случай оказался не из легких. Его припадки возобновлялись один-два раза в неделю или раз в две недели, с внезапной силой и мощными конвульсиями, с пеной у рта и ужасными корчами, кровоподтеками на лице и глазах, признаками удушья, прикусывания языка и ступором по длине тела. Одну половину тела, главным образом левую, конвульсии не затрагивали, но она полностью затвердевала во время судорог. Первоначально приступы случались три-четыре раза в день. Это не характерно для эпилептических припадков, когда они в начале болезни повторяются чаще, чем когда недуг становится хроническим. Первый припадок случился через полчаса после того, как в зале суда на его голову упало копье. С тех пор он ни разу не мог посетить храм или другое заведение, где есть люди, без припадка. Даже разрывание какой-нибудь тряпки или любой другой неожиданный звук мог стать причиной нового приступа. Ни он сам, ни его друзья, живущие далеко в Уэльсе, ничего не знали о месмеризме. Вместо того чтобы давать предписания, я начал делать, ничего не говоря, медленные продольные пассы перед его лицом. Он не испытывал приступа в течение двух недель, что являлось обычным перерывом для того периода, когда его привезли. Минуту или две он странно смотрел, и тут случился припадок. Я месмеризовал его, и через пять минут он успокоился, оставаясь бесчувственным еще несколько минут. После припадка у него не было головной боли, но только головокружение и размытость зрения. Я приложил руки к его затылку и лбу, и голова начала болеть. Тогда я месмеризовал его снова на пять минут, боль прекратилась, и он сказал, что его головокружение и размытость зрения стали гораздо меньше, чем обычно после припадка. Я предложил, что надо попробовать лечение месмеризмом, и только месмеризмом, констатировав, что от лекарств не будет, вероятно, никакой пользы… Пациент и его тесть единодушно согласились и я направил их к мистеру Саймсу на Хилл Стрит, который, зная истинную силу месмеризма, применяет его при заболеваниях, как любое другое средство. С того самого дня, как я месмеризовал его, у него никогда не было больше припадков. Последнее заключаю из письма, которое я получил от него почти через двенадцать месяцев…

И перед тем, как перейти к подробному анализу эффектов, произведенных на мальчика лечением Саймса, Эллиотсон сообщает, что теперь, пять лет спустя после лечения, он абсолютно здоров.

Некоторые из сообщаемых исцелений совершенно замечательны. В выпуске журнала за 1848 год Эллиотсон говорит о лечении рака груди. Пациентку представили с большой опухолью, пять-шесть дюймов, в правой груди. Она очень доверяла месмеризму, поэтому Эллиотсон его предложил. Он имел в виду, что применит его как общую анестезию во время операции, однако она дала ему понять, что он должен лечить сам рак. Он не стал ее разуверять. Хотя пациентка и стала лучше спать от применения месмеризма, опухоль продолжала расти. Через шесть месяцев, несмотря на предложения со стороны многих докторов сделать операцию, женщина продолжала верить в месмеризм, особенно если его проводил сам Эллиотсон. Словом, по мере того как проходили месяцы и годы, – наблюдалось постепенное уменьшение опухоли и сопутствующих ей заболеваний, от которых эта женщина страдала, пока рак не исчез полностью.

Ни медицинская бюрократия, ни сам Эллиотсон не имели достаточно времени для осуществления психологического подхода. Значение постгипнотического внушения, например, не получило никакой оценки вплоть до конца столетия. Справочник Джорджа Барта отводит «месмерическому обещанию» лишь один маленький параграф. Эллиотсон верил в то, что месмеризм это физическое явление, что они имеют дело с ранее нераспознанной силой, которая так же естественна, как электричество и магнетизм; однако его квазинаучные аргументы раскололи ряды месмеристов – некоторые из них отрицали такой редукционизм в пользу мистицизма. Но Эллиотсону и его коллегам-физикам их теории казались сопоставимыми с результатами месмеризации животных. Действительно, в этом случае ведь не привлекается никакое воображение. Согласившись, что определенное невидимое нематериальное нечто передается от оператора к объекту, они не находили ничего удивительного в том, что могут месмеризовать неодушевленные предметы, такие, как стаканы с водой или стулья (которые потом будут оказывать благие воздействия на сидящих на них пациентов). Из-за своих физикалистских воззрений Эллиотсон провел большую часть оставшейся ему жизни, доказывая истинность месмеризма и воюя не только с узким скептицизмом медицинского истеблишмента, но и с сенсационным спиритизмом прочих месмеристов. Так называемые высшие феномены гипнотизма являлись проблемой для физических теорий; и это, без сомнения, одна из причин, почему Эллиотсон оставался сдержанным по отношению к таким феноменам. Наверно, флюидист смог бы еще как-то объяснить феномены, связанные с эмпатией между оператором и объектом, а с некоторыми натяжками и ясновидение в пределах комнаты, но с ясновидением на дальних расстояниях уже возникали трудности. Так, например, в пятом издании своей книги «Человеческая физиология» (1840) Эллиотсон поносит Месмера за то, что тот «слишком жаден до всего чудесного», и хотя раньше он и верил в пророчества О’Ки, которая предсказывала жизнь и смерть пациентов, теперь он пытается дистанцироваться от всего паранормального (правда, он еще уделит немного места этим «высшим» феноменам в «Zoist»). В то же время Эллиотсон настаивает:

Я без всякого промедления заявляю, что факты месмеризма, которые я допускаю, ибо они не противоречат установленным патологическим феноменам, есть результат некоторой особой силы. Правда, часто они не реальны, а симулируются, а когда реальны, часто вызваны одними эмоциями – воображением, как принято говорить, но в том, что они могут быть реальными и независимыми ни от какого воображения, я уже достаточно убедился.

Затем он перечисляет такие феномены, намеренно опуская наиболее чудесные из эффектов, однако упоминает те, когда пациенты могут точно диагностировать свое собственное заболевание. Но могут ли они делать то же самое для других, здесь он уже сомневается.

В результате обрушившихся на него гонений с 1843 года Эллиотсон выступал больше как воин. В этом году он не только стал издавать свой «Zoist», но и опубликовал книгу с явно воинствующим заголовком «Многочисленные случаи хирургических операций без боли в месмерическом состоянии; с замечаниями по поводу возражений многих членов Королевского медицинского и хирургического общества и других в принятии неоценимого блага месмеризма». Говоря о радикализме месмеристов, заметим, что Эллиотсон посвятил свою книгу «тем, кто ставит истину выше невежества или простого любопытства, кто испытывает больше удовлетворения в борьбе за благо знания, добродетель и счастье ближнего, чем в борьбе за так называемые собственные интересы».

Эта книга (или брошюра, поскольку она невелика) действительно будоражит ум. Первая глава подробно описывает ампутацию ноги выше колена; месмеристом был не Эллиотсон, а адвокат по имени У. Топхэм, хирургом же – мистер Вард. Пациент Джеймс Уомбелл немного стонал, но оставался неподвижным и спящим, даже когда хирург резал седалищный нерв. После операции он сказал, что не чувствовал боли, но однажды услышал «скрежет» пилы о бедренную кость. Он не только хорошо перенес операцию, но еще и жил потом тридцать лет.

Во втором разделе главы сообщается о реакции Королевского медицинского и хирургического общества (главный орган медицинского образования в то время) на отчет об этой операции. Первый спикер заявил, что пациент, вне всякого сомнения, натренировался терпеть боль. Другие напомнили публике, что часто пациенты переносят операцию без анестезии и не проявляют никакой реакции на боль. Однако не без ощущения боли, напоминает нам Эллиотсон. И так далее и тому подобное. Эллиотсон саркастически озаглавил этот раздел «Определение Королевского медицинского и хирургического общества в Лондоне того, что данный факт не был фактом». Ученые один за другим поднимались со своих мест и, поддерживая друг друга, провозглашали пациента обманщиком. А на следующей встрече они предложили стереть запись об их участии в совещании в протоколе, – это уже больше напоминает историю, как Троцкого ретушировали во всех советских фотографиях после его падения и расстрела. С глаз долой, из сердца вон!

Эллиотсон соглашается со своими критиками, что все феномены месмеризма могут случаться естественным образом и при других обстоятельствах, однако, по его мнению, это не умаляет значения месмеризма как искусственного средства введения в сомнамбулическое состояние («спящее бодрствование»). Вторая и последняя глава описывает другие случаи анестезии при хирургических операциях (в том числе стоматологических) по всей Англии и заканчивается известным случаем с мадам Плантэн из Парижа, который мы видели в 4-й главе.

Пик карьеры Эллиотсона приходится на 1846 год, когда подошла его очередь произнести Гарвейскую речь перед медиками Королевского колледжа. Разразилась шумная кампания с письмами в медицинские журналы, сожалеющими по этому поводу, однако ничего нельзя было поделать. Протокол колледжа позволял предоставить трибуну самому младшему члену, который до этого не имел привилегии выступать с речами. Итак, они предоставили ему эту возможность, но приняли некоторые меры предосторожности, позаботившись о присутствии полиции на случай беспорядков – надо понимать, на случай чрезмерного удивления августейшего академического окружения. Эллиотсон ухватился за возможность и подготовил блестящую речь. Какой шикарный повод для демонстрации свободомыслия! Показать, как самого Гарвея сначала высмеяли и презрели за идею, что кровь циркулирует по телу, как подвергались освистыванию вакцинации и прививки etc.! «Давайте же помнить обо всем этом: никогда не позволяйте власти, тщеславию, привычкам или страху выглядеть посмешищем сделать нас безразличными и, тем паче, враждебными истине». Его заключение звучало особенно напыщенно:

Никогда ранее как сегодня не была так насущна необходимость признать все это. Совокупность представленных нам фактов не только замечательна в смысле физиологии и патологии, но также является предметом величайшей важности для предупреждения страдания человека от руки хирурга и при лечении болезней. Главные феномены бесспорны; авторы разных времен сообщали о них; и все мы, кто-то изредка, а кто-то каждый день, были их свидетелями. Что же необходимо было выяснить, так это могут ли они производиться искусственно, под нашим контролем, а выяснить это можно только экспериментальным путем. Высочайший императив нашей профессии – тщательно и беспристрастно прояснять эти феномены экспериментально, причем, самостоятельно каждому врачу. Я проделывал это в течение десяти лет и без страха заявляю, что предупреждение боли при хирургических операциях, приостановка прогрессирования болезни, обеспечение хорошего самочувствия больных и излечение многих заболеваний, когда другие традиционные методы лечения не помогают, – все эти феномены истинны. И таким образом, во имя любви к истине, от имени нашей благородной профессии, от имени и во благо всего человечества, я призываю вас исследовать этот важный предмет.

Позже в 1840-х годах Эллиотсон был одной из движущих сил за создание в Лондоне месмерической лечебницы, однако обстоятельства уже превратили его в реликтовый пережиток эпохи. Брейд, к изучению его работ мы скоро подойдем, решительно отстранил гипнотизм от физикалистских теорий, которым предавался Эллиотсон, и тем самым отслужил заупокойный молебен животному магнетизму. Хирургическая анестезия, этот изумруд в короне месмеризма, стала излишней вследствие введения химической анестезии. Более того, по Британии в 1850-х годах, как и в Соединенных Штатах, прокатилась спиритическая горячка, и месмеризм в этой суете был подзабыт. Длинная кампания Эллиотсона окончательно вымотала его: в 1860-х годах он часто страдал от депрессии и даже подумывал о самоубийстве. Диккенс и другие друзья сохранили преданность ему до конца.

Чарльз Диккенс и жена банкира

Читателю романов Диккенса простительно, если он не догадывается, что Диккенс страстно увлекался месмеризмом. В книгах это почти не отразилось, если не считать некоторых случайных образов вхождения в транс. Однако Эллиотсон был крестным отцом его сына Вальтера, семейным доктором и другом на всю жизнь. В письмах Диккенса часто встречаются ссылки на него и на месмеризм вообще, и всего лишь случайная публикация этих писем, собственно, и поведала читателю об интересе Диккенса. 27 января 1842 года он написал Роберту Кольеру в Бостон:

По поводу моего мнения о месмеризме сразу скажу, что я одним из первых близко видел эксперименты доктора Эллиотсона, – он один из самых моих близких и дорогих друзей, – что я всецело ручаюсь за его честность, мужество и талант и вверил бы свою жизнь в его руки в любую минуту, – и было бы нечестно по отношению к нему и самому себе после увиденного своими собственными глазами, если бы я хоть на один лишь миг отказался от признания, что я верю ему и стал таковым вопреки всем предвзятым мнениям.

В 1842 году эти письма широко печатались в журналах и газетах США, таких, как «Монинг пост» в Бостоне (1 февраля), «Нью Уолд» (12 февраля) и «Пэтриот» в Балтиморе (25 февраля). Мнения разделились. «Пэтриот» утверждал, что веру Диккенса в животный магнетизм надо классифицировать как «дряхлость гения», однако «Нью Уолд» аплодировал смелости честного признания, которое могло бы ударить по популярности Диккенса.

Первое письменное упоминание о встрече Диккенса с месмеризмом относится к январю 1838 года, когда он вместе со своим иллюстратором встретил Эллиотсона и наблюдал его работу с Элизабет О’Ки. Они стали друзьями, и Диккенс все снова и снова приходил смотреть на демонстрации Эллиотсона и его ассистентов в Университетском госпитале. Они часто встречались между 1839 и 1844 годами, и Эллиотсон также представил Диккенса Тауншенду в 1840 году. Сам Диккенс отказывался гипнотизироваться, потому что не хотел терять контроль, но был рад попробовать себя в качестве месмериста и сделал это впервые во время лекционного тура в США, в Питсбурге. Его объектом была жена Кэтрин (Кейт):

А по поводу магнетизма, позволь мне сказать, что во второй вечер в Питсбурге, где присутствовали только мистер К. и портретист, Кейт села и, смеясь, предложила мне попробовать свою руку на ней. Я же до этого лишь разглагольствовал о предмете и прикидывался, будто я могу оказать воздействие, но еще не пробовал. В течение шести минут я магнетизировал ее сначала до истерии, а потом и до магнетического сна. В следующую ночь я попробовал снова, и она впала в дремоту за две с небольшим минуты. Я могу разбудить ее совершенно легко; но скажу честно (не будучи готов ни к чему такому внезапному и серьезному): я впервые был изрядно встревожен.

Он назвал это «необычайным успехом» и, вернувшись домой, в Лондон, практиковал уже на более широком круге знакомых и родственников, главным образом ради показа и развлечения, но при случае также, чтобы успокоить чьи-либо нервы и дать расслабиться.

В 1844 Диккенс и его семья были в продолжительном путешествии по Италии. В Генуе они встретились и стали близкими друзьями с банкиром Эмилем де ла Ру и его семейством. Мадам де ла Ру (урожденная Августа Гранет) страдала от целого ряда симптомов, типичных для истеричных женщин высшего класса: у нее был нервозный тик, головные боли, бессонница, а порой конвульсии и каталепсия. Диккенс узнал этот тип из демонстраций Эллиотсона и понял, что симптомы психосоматические, а значит, можно помочь гипнозом. Он решился месмеризовать ее и начал лечение 23 декабря 1844 года. Когда она была в трансе, он обычно заставлял ее говорить о своих страхах, фантазиях и сновидениях посредством свободных ассоциаций. К потрясению как Эмиля, так и Кэтрин, у Диккенса с мадам де ла Ру возникли очень интенсивные отношения, которым вдобавок помогало улучшение здоровья Августы. Она была, конечно, сильно зависима от Диккенса, но Диккенс настолько увлекся, что был также зависим и от нее. Одним из того, чем он увлекся, была борьба с «фантомом» – проекцией страхов Августы, который часто появлялся во время их сеансов и старался сорвать терапевтические старания Диккенса.

Диккенс не принадлежал к тем, кто останавливается на полдороге, а его уверенность и энергия были неисчерпаемы; со своей стороны, Августа была ненасытной. Взаимная привязанность стала такой, что, даже будучи врозь (Кэтрин, ставшая теперь ревнивой, настаивала на продолжении путешествия), они назначали ежедневное свидание на 11 часов. Каждый день Диккенс концентрировался на ней целый час; она же покорно входила в назначенное время в транс, однако когда Диккенса с ней не было, возвращалась к рецидивам до тех пор, пока они не встретились снова в апреле в Риме, совершив совместное путешествие обратно в Геную. Все это, несомненно, было одним из факторов, расстроивших брак Диккенса с Кэтрин. Еще задолго до того, как Фрейд дал явлению название «трансфер»[48]48
  Трансфер – перенос на личность психотерапевта чувств, испытанных больным в прошлом по отношению к значимым для него людям: родителям или тем, кто их замещал. – Прим. ред.


[Закрыть], психологи-любители викторианской эпохи уже знали (и сильно интересовались) о феномене притяжения между оператором и объектом, считавшимся естественным приложением магнитной теории. Они до хрипоты спорили, что это своего рода любовь ребенка к родителю, а никакое не сексуальное влечение. Наступала эта любовь (как и в случае Диккенса и мадам де ла Ру) чаще всего у объекта, страдающего от беспокойства, когда тот чувствовал ослабление внимания оператора.

После того как Диккенс вернулся в Лондон в июне 1845 года, связь между ним и его пациенткой ослабла, и хотя они от случая к случаю встречались и переписывались на протяжении последующих лет, та интенсивность ушла навсегда. Мадам де ла Ру все так же плохо себя чувствовала. Диккенс предлагал возобновить лечение, но она отказывалась, так как знала, что он не смог бы стать ее доктором на все время, и предпочла страдать вместо предлагаемого временного улучшения, за которым последовало бы ухудшение. После этого эпизода с женой банкира, у Диккенса больше не было ни одной возможности месмеризовать другого человека, однако он сохранил интерес к теории предмета. Месмеризм, казалось, давал надежду на истинное самопознание, – то есть на познание источника своей жизненной энергии; однако он пришел к выводу, что коль скоро месмеризм может вскрывать проблемы, то не сможет окончательно их вылечить. Его интерес к предмету оставался сильным, отчасти отразившимся на биографии; так, например, в 1850-х годах он поставил и взял на себя главную роль в комедии восемнадцатого века господина Инхбальда «Животный магнетизм» в Небворт-хаус, где жили Булвер-Литтоны.

Как я уже сказал, многие британские интеллектуалы девятнадцатого столетия баловались или интересовались месмеризмом. Если Диккенс зашел дальше, чем другие (скажем, чем Шарлотта Бронте, которая позволила себя месмеризовать только один раз), то это объясняется лишь его сильной натурой. Он говорил Кэтрин, что его призвание к месмеризму, к исследованию природы власти, к утверждению своей воли и личности, к глубинному испытанию всех возможностей и видов человеческих отношений – неотделимо от его искусства и жизни. «Интенсивное преследование любой идеи, – сказал он, – которая полностью овладевает мной, это одно из качеств, которое отличает меня от остальных людей – иногда во благо, а иногда, осмелюсь сказать, и во вред».