Текст книги "На дальних мирах (сборник)"
Автор книги: Роберт Сильверберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 58 страниц)
– Ну все,– объявила наконец Элисандра,– Я свою часть сделала. Теперь ты делай свою, Чолли.
Среди здешних развлечений для туристов было то, что можно назвать осмотром достопримечательностей, а главная достопримечательность у нас – красная гигантская звезда. После исследовательского проекта по изучению звезд, прикрытого несколько лет назад, мы унаследовали около дюжины так называемых солнечных «санок»; их использовали для проникновения сквозь бахрому мантии Бетельгейзе. Мы начали с того, что арендовали такие «санки» для трехдневной экскурсии. Они рассчитаны на двух пассажиров, ни о какой роскоши нет и речи, нет даже двигателя. Вся прогулка – чистая баллистика. Мы рассчитываем орбиту, выстреливаем «санками» с помощью больших отражателей, и вы отправляетесь в головокружительный полет сквозь внешнюю бахрому, откуда открывается прекрасный вид на десять-двенадцать планет системы огромной звезды. Когда «санки» выбирают всю длину троса, мы ловим вас поворотным колесом и притягиваем обратно. Описание впечатляет, и так оно и есть; что касается опасности, то чего нет, того нет. Во всяком случае, обычно все безопасно.
Найдя Фазио в гравитационной гостиной, я сказал:
– Мы организовали для тебя экскурсию, парень.
«Санки», которые я арендовал для него, назывались «Корона». Элисандра выполняла диспетчерскую работу для этих туров, а я время от времени работал на них на колесе, хотя обычно имел дело с большими космическими лайнерами, использующими станцию Бетельгейзе как отправную точку для прыжка еще дальше в космос. Мы собирались вместе руководить полетом «санок» Фазио. К несчастью, на этот раз должен был произойти несчастный случай – из-за прискорбной мелкой ошибки в расчете орбиты. «Санки» Фазио должны были не облететь по краю широко раскинувшуюся корону Бетельгейзе, а рухнуть прямо в сердце гигантской красной звезды.
Я предпочел бы рассказать Фазио о нашем плане, пока мы спиральными коридорами спускались к месту старта. Но я не мог, потому что все, услышанное им, услышал бы и симбионт, а то, что было хорошей новостью для Фазио, для симбионта стало бы плохой. Захватить эту дрянь врасплох, вот что было важно.
Заподозрил ли Фазио что-то? Бог весть. Мне кажется, на его месте я бы догадался. Но, может, он нарочно старался выкинуть из головы любые мысли о предстоящем полете.
– Ты даже представить себе не можешь, на что это похоже,– говорил я.– Необыкновенное зрелище. Смоделировать его абсолютно невозможно. Не сравнить с видом на Бетельгейзе, открывающимся со станции.
– «Санки» скользят сквозь корону на пленке испаряющегося углерода,– вступила в разговор Элисандра.– Жар просто скатывается с их поверхности.– Мы болтали, как одержимые, стараясь заполнить разговором каждое мгновение.– Ты будешь абсолютно защищен и сможешь войти в атмосферу звезды...
– Конечно,– подхватил я,– Бетельгейзе такая огромная, такая интенсивная, что практически в любой точке системы ты находишься внутри ее атмосферы...
– Есть еще планеты,– вклинилась Элисандра,– На этой неделе они так расположены, что ты сможешь увидеть около дюжины...
– Отелло, Фальстаф, Зигфрид, может, Вотан...
– Карта на потолке кабины...
– Пять газовых гигантов с массой вдвое больше Юпитера. Присмотрись к Вотану, у него одного есть кольца...
– И Изольда, ее невозможно не заметить. Она еще краснее, чем Бетельгейзе, как налитой кровью глаз...
– С одиннадцатью красными лунами, но без фильтров их не разглядеть...
– Отелло и Фальстаф. Судя по картам, Аида тоже...
– А еще целая куча комет...
– Астероиды. Как мы считаем, в результате гравитационного возмущения там столкнулись две планеты...
– И эйнштейновское отклонение, это очевидно...
– Крупные солнечные вспышки...
– Вот мы и пришли,– сказала Элисандра.
Мы находились на взлетной палубе. Перед нами возносилась сверкающая металлическая стена. Элисандра активировала люк, и стали видны маленькие «санки»: полированное, сужающееся к одному концу судно с «лягушачьим» носом и невысоким бугорком в центре. «Санки» стояли на рельсах, над ними аркой изгибались витки пусковой установки, в данный момент испускавшие голубовато-зеленое свечение, что свидетельствовало об отсутствии заряда. Все работало автоматически. Мы должны были лишь посадить Фазио на борт и дать сигнал на взлет. Об остальном позаботится орбитальная программа, которую Элисандра рассчитала и ввела раньше.
– Для тебя это будет главное путешествие жизни, парень! – сказал я.
Фазио кивнул. Глаза у него слегка остекленели, ноздри подрагивали.
Элисандра включила управление предполетной подготовкой. Крыша «санок» открылась, и механический голос из громкоговорителя на палубе начал объяснять Фазио, как забраться внутрь и пристегнуться для взлета. Руки у меня заледенели, в горле пересохло. Тем не менее я чувствовал себя на диво спокойным, учитывая ситуацию. Это убийство? Технически говоря, да. Однако я нашел этому другое название. Эвтаназия. Сведение кармического счета. Искупление давнего греха и исполнение обещания. Для него – освобождение после десятилетнего пребывания в аду, для меня – освобождение от не столь мучительной, но все-таки жгучей душевной боли.
Фазио подошел к узкому входному люку «санок».
– Постой-ка.– Я схватил его за руку.
Мне хотелось полностью свести счеты.
– Чолли,– произнесла Элисандра.
Я проигнорировал ее предупреждение и обратился к Фазио:
– Я должен сказать тебе кое-что, прежде чем ты уйдешь.
Он бросил на меня странный взгляд, но промолчал.
– Я все время повторял, что не застрелил тебя, когда синсим проник в тебя, потому что у меня не хватило времени, так как медики прилетели слишком быстро. Отчасти это правда, но в целом пустая болтовня. У меня просто не хватило мужества.
– Чолли...– повторила Элисандра, на этот раз с раздражением.
– Еще одна секунда,– сказал я ей и снова повернулся к Фазио.– Я глядел на тебя, глядел на свой тепловой пистолет и думал о синсиме. Но не мог сделать этого. Стоял там с пистолетом в руке и не предпринимал ничего. А когда приземлились медики, было слишком поздно... я чувствовал себя такой дрянью, такой трусливой дрянью...
Лицо Фазио пошло пятнами. Красные круги синсима сверхъестественно сверкали в его глазах.
– Сажай его в «санки»! – закричала Элисандра,– Эта штука вот-вот возьмет контроль над ним, Чолли!
– Олигабонгабоо! – залепетал Фазио.– Унгабаноо! Ловушкака!
И он в ярости кинулся на меня.
Я был тяжелее его на тридцать килограммов, но он едва не сбил меня с ног. Тем не менее я ухитрился устоять. Он отскочил от меня и стал разворачиваться, но Элисандра вцепилась ему в руку. Он с силой ударил ее ногой, она отлетела в сторону, но я сзади обхватил его согнутой рукой за горло, а Элисандра подползла по полу и стиснула его ноги. Теперь мы смогли поднять Фазио и попытаться запихнуть в «санки». Но даже так удержать его оказалось нелегко. Мы вдвоем боролись против одного тощего, выгоревшего изнутри человека, но он извивался, изгибался и корчился, словно какой-то дьявол. Он царапался, колотил ногами и локтями, плевался. Глаза у него горели. Каждый раз, когда мы подталкивали его чуть ближе клюку «санок», он умудрялся оттащить нас от него. Мы с Элисандрой выдыхались, и я подумал, что долго нам не продержаться. Это не Фазио сражался с нами, это синтетический симбионт, выведенный в лаборатории овоидов, пытался спастись от огненной смерти. Бог знает, какие чужеземные гормоны он закачивал в кровеносную систему Фазио. Бог знает, как он перестроил его кости, сердце и легкие в целях достижения большей эффективности. Если Фазио удастся вырваться, я не знал, кто из нас выйдет из дока живым.
Но ему нужно было дышать. Я все сильнее сжимал его горло, чувствуя, как хрустит хрящ. Плевать. Я хотел одного – запихнуть Фазио в «санки», мертвого или живого, и дать ему наконец покой. Ему и себе. Я сжимал туже... туже...
Фазио захрипел, а потом издал отвратительный булькающий звук.
– Ты его прикончил,– сказала Элисандра.
– Да. Да.
Тем не менее я продолжал сжимать его горло, и он обмяк, хотя мышцы по-прежнему яростно, конвульсивно подергивались. Тварь внутри него все еще рвалась в бой, однако сейчас в легкие почти не поступал воздух, и мозг начал испытывать нехватку кислорода. Мы с Элисандрой медленно протащили Фазио последние пять метров до «санок»... подняли к люку... принялись запихивать внутрь...
Тело Фазио сотрясла небывалая по силе конвульсия. Умудрившись наполовину повернуться, несмотря на мою хватку, он оказался лицом к лицу с Элисандрой, и на его губах возник пузырь чего-то серого, блестящего. На одно короткое мгновение время остановилось. Потом все снова пришло в движение. Пузырь лопнул; фрагмент какой-то ткани вырвался оттуда и проскочил короткое расстояние между губами Фазио и Элисандры. Симбионт перед лицом смерти выбросил частицу себя, чтобы найти нового «хозяина».
– Чолли! – взвыла Элисандра, отпустила Фазио и отшатнулась, будто ей плеснули в глаза кислотой.
Ногтями она скребла лицо, пытаясь отодрать маленькую серую скользкую штуку, облепившую ей рот и почти мгновенно выбросившую две блестящих псевдоподии, проникшие в ноздри. Я не знал, что симбионт способен вот так выпускать отростки. Надо полагать, никто этого не знал, иначе таким, как Фазио, не позволяли бы разгуливать на свободе.
Я хотел завопить, хотел расколотить все вокруг. Я хотел заплакать. Но ничего этого я не сделал.
Когда мне было четыре года – мы жил и тогда на Бэкгаммо-не,– отец купил мне у торговца на Вихревом мосту маленький вихревой кораблик. Это была игрушка, чтобы запускать в ванной, хотя она имела все стабилизирующие распорки и кронштейны в миниатюре. Мы стояли на мосту, мне ужасно хотелось посмотреть, как кораблик работает, и я бросил его через поручни в водоворот. Конечно, он мгновенно исчез из виду. Удивленный и огорченный тем, что кораблик ко мне не вернулся, я обратился за помощью к отцу. Однако он подумал, что я бросил его подарок в водоворот ради шалости, и одарил меня испепеляющим, полным черной ненависти взглядом, который я никогда не забуду. Я проплакал полдня, но это не помогло мне вернуть кораблик. Я хотел заплакать и сейчас. Несомненно, происходило что-то абсурдно несправедливое, и я снова почувствовал себя четырехлетним, но не к кому было обратиться за помощью. Я остался один.
Я подошел к Элисацдре и на мгновение обнял ее. Она рыдала и пыталась заговорить, но эта дрянь залепила ей губы. Лицо побелело от ужаса, тело безумно подергивалось.
– Не беспокойся,– прошептал я.– На этот раз я знаю, что делать.
Как быстро мы действуем, когда наконец начинаем действовать. Прежде всего я забросил Фазио – точнее, то, что от него осталось,– в люк «Короны» легко, словно охапку соломы. Потом я подхватил на руки Элисандру и понес ее к «санкам». Она не боролась со мной по-настоящему, только слегка изгибалась. Симбионт пока не имел над ней большой власти. В последний момент я поглядел ей в глаза, надеясь, что не увижу в них красных кругов. Нет, их еще не было, не так быстро. Ее глаза оставались такими, какими я их помнил и любил. Взгляд твердый, спокойный, ясный. Она понимала, что происходит. Говорить она не могла, но взглядом сказала: «Да, да, давай, Чолли, ради Христа!»
Несправедливо. Несправедливо. Но в жизни вообще нет справедливости, подумал я. А если она все же существует во вселенной, то на уровнях, недоступных нашему восприятию, в каком-то равнодушном макрокосмическом месте, где в долгосрочном периоде все уравновешивается, но конкретный грех совсем не обязательно искупает конкретный грешник. Я затолкал Элисандру в «санки» рядом с Фазио и закрыл люк. Подошел к пульту управления, ввел сигнал о запуске и смотрел, как «санки» заскользили по рельсам к выходному люку на своем пут к Бетельгейзе – дороге в один конец. На мгновение активированные отражатели вспыхнули красным светом и снова засияли голубовато-зеленым. Я отвернулся, задавшись вопросом, не сумел ли симбионт в последний миг и в меня запустить частицу себя. Я ждал, не возникнет ли в голове ощущение покалывания. Но нет. Видимо, на нас обоих у него не хватило времени.
И только тогда я рухнул на рельсы и позволил себе заплакать. А через какое-то время вышел из шахты – молчаливый, оцепеневший, опустошенный, без единой мысли в голове. Когда шесть недель спустя проводилось расследование, я сказал, что понятия не имел, с какой стати Элисандра решила лететь вместе с Фазио.
– Может, это был акт самоубийства? – спросили меня эксперты-дознаватели. Я пожал плечами и ответил:
– Не знаю. Представить себе не могу, что творилось в тот день в их головах.
И снова впал в молчание – оцепеневший, опустошенный, без единой мысли в голове.
Итак, Фазио обрел покой в пылающем сердце Бетельгейзе. И моя Элисандра тоже. А я живу, день за днем, по-прежнему работаю здесь, на станции, на колесе, разворачивая к далеким звездам корабли, пролетающие мимо бахромы гигантского красного солнца. И мне по-прежнему является призрак, но это уже не призрак Фазио и даже не призрак Элисандры – нет, это уже не они. Думаю, меня преследует мой собственный призрак.
Подселенец
© Перевод Б. Жужунавы
1
Это был мой первый полет в небеса, и я был никто, вообще никто, а этот полет должен был сделать из меня кого-то.
Но хотя я был никто, я уже осмелился взглянуть сверху на миллион миров и почувствовал к ним великое сострадание. Они окружали меня, жужжали в ночи, летели своими путями, и каждый из них верил, что движется. И каждый ошибался, конечно же, поскольку миры никуда не движутся, а лишь бесконечно вращаются, навеки прикованные к одной точке пространства, как жалкие обезьянки на цепочке. Кажется, что они движутся, да. Но на самом деле они стоят. А я – тот, кто глядел на эти небесные миры и преисполнялся сострадания к ним,– я двигался, хотя казалось, что я стою на месте. Поскольку я был на борту небесного корабля, корабля Службы, летевшего с такой непостижимой скоростью, словно он совсем не двигался.
Я был очень молод. Мой корабль, как и сейчас, назывался «Меч Ориона» и летел от планеты Канзас-4 к Кул-де-Саку, Страппадо и нескольким другим мирам. Обычный маршрут. Это был мой первый полет, и я был капитаном. Долгое время я думал, что могу потерять душу в том полете, но теперь я знаю: после случившегося на борту я не потерял душу, а приобрел ее. И возможно, не одну.
2
Роучер думал, что я мягкий. Я мог бы убить его за это; но он уже мертв.
Попадая на небеса, вы должны отказаться от своей жизни. Что можно получить взамен, мне только предстояло узнать, и вы, если захотите, тоже узнаете. Но одно неминуемо – вы оставляете позади все, что связывало вас с земной жизнью, и становитесь другим человеком. Мы говорим: вы отказываетесь от тела и обретаете душу. Конечно, вы можете сохранить и тело, если хотите. Должны хотеть. Но тело вам больше ни к чему – в том смысле, в каком, по-вашему, от тела есть толк. Я расскажу вам, как это происходило со мной во время первого полета на борту «Меча Ориона», много лет назад.
Я был самым младшим офицером на борту и поэтому, естественно, стал капитаном.
Вас назначают капитаном в самом начале, пока вы еще никто. Это испытание: человека бросают в море и смотрят, выплывет он или нет. Утонувшие остаются в команде и выполняют разные полезные обязанности, как то: питают корабль своей энергией, занимаются погрузкой-выгрузкой или спящими пассажирами, чистят, моют, убирают и прочее. Те, кто не утонул, занимают другие командные должности. Всем находится дело. Эра пустой траты ресурсов, в том числе и человеческих, давным-давно закончилась.
На третий день после вылета с Канзаса-4 Роучер сказал, что я самый мягкий капитан, под началом которого он когда-либо служил. А он служил под началом многих, потому что Роучер ушел в небеса, по крайней мере, двести лет назад, а может, и больше.
– Я вижу это в ваших глазах – мягкость. Даже в наклоне вашей головы.
В его устах это не было комплиментом.
– Мы высадим вас на Ультима Туле,– продолжал он.– Вам никаких обвинений не предъявят. Просто посадят в капсулу и сбросят вниз, а тулийцы поймают вас и выпустят. Лет за двадцать-сорок вы найдете способ вернуться на Канзас-четыре. Думаю, это лучший выход.
Роучер маленький, ссохшийся, со смуглой кожей. В его глазах сияют пурпурные отсветы космоса. Он видел миры, забытые тысячу лет назад.
– Сам иди в капсулу,– сказал я ему.
– Ах, капитан, капитан! Не надо понимать меня неправильно. Вы, капитан, дарите нам ощущение мягкости.– Он протянул руку и попытался погладить меня по щеке.– Подарите нам чуть-чуть вашей мягкости, капитан, хоть чуть-чуть!
– Я зажарю твою душу и съем ее на завтрак, Роучер. Вот тебе моя мягкость. Вали отсюда, понятно? Подключись к мачте и наглотайся водорода, Роучер. Уходи. Уходи.
– Такой мягонький! – ответил он.
Но ушел. В моей власти было наказать его, ведь я капитан. Он понимал это, как и то, что я не стану применять свою власть; но всегда есть шанс ошибиться. Капитан действует в пограничной полосе между достоверностью и возможностью. Члены экипажа на свой страх и риск измеряют ширину этой полосы. Роучер понимал это. В конце концов, он сам когда-то был капитаном.
В этом полете к небесам нас было семнадцать – обычный экипаж десятикилометрового корабля класса «мегаспор» с полным набором подпространственных пристроек, расширений и виртуальных отсеков. Мы доставляли большой груз вещей, в те дни считающихся жизненно важными на дальних колониях: картофельные чипсы, искусственные интеллекты, климатические установки, матричные разъемы, медицинские машины, банки костных трансплантатов, преобразователи почвы, транзитные сферы, коммуникационные «пузыри», синтезаторы кожи и органов, препараты для приручения диких животных, аппаратуру генного замещения, опечатанные партии «порошка забвения», запрещенное оружие, и так далее, и тому подобное. На борту также были пятьдесят миллиардов долларов в виде жидкой валюты для передачи от центрального банка центральному банку. Имелись и пассажиры – семь тысяч колонистов, восемьсот живьем, остальные в матричной форме для последующей пересадки в тела в мирах назначения. В общем, стандартный груз. Экипаж работал за комиссионное вознаграждение, тоже стандартный вариант – один процент от накладной стоимости, разделенный на обычные доли. Моя доля составляла пятидесятую часть, то есть два процента чистой прибыли, включая бонус за капитанскую должность; в ином случае я получил бы сотую часть или даже меньше. Роучер получал десятую часть, а его дружок Булгар – четырнадцатую, хотя оба даже не были офицерами. Это показывает ценность старшинства на Службе. Но ведь старшинство – это выживание, и разве способный выживать не должен быть вознагражден? В последнем полете моя доля составляла одну девятнадцатую, а в следующем наверняка будет еще больше.
3
Вы никогда не увидите звездный корабль. Мы всегда остаемся в небесах; когда мы приближаемся к очередному миру, корабли наземного базирования взлетают к нам, чтобы забрать груз. Самое близкое расстояние, на которое мы можем подойти к планете, составляет миллион длин корабля. Чуть ближе, и нас разорвет на части ужасающая сила, которая исходит от планет.
Впрочем, мы не тоскуем по возможности ходить по земле. Для нас это смертельно. Если бы мне сейчас пришлось ступить на сушу – после того, как я провел в небесах большую часть жизни,– я бы умер через час. И это была бы чудовищная смерть. Но с какой стати мне сходить на землю? Вероятность этого еще существовала во время первого полета на «Мече Ориона», но с тех пор я выбросил эти мысли из головы. Вот что я имею в виду, когда говорю, что вы отказываетесь от своей жизни, уходя в небеса. Также вас покидает чувство, что пребывание на земле каким-то образом совместимо с самим фактом жизни. Если бы вы могли полететь на звездном корабле или хотя бы увидеть его, как мы, вы поняли бы меня. Я не упрекаю вас за то, что вы такие, какие есть.
Позвольте мне показать вам «Меч Ориона». Хотя вы никогда не увидите его так, как видим мы.
Что бы вы увидели, если бы вышли из корабля, как мы иногда делаем, на звездную прогулку в Великий Космос?
Первое – это свет корабля. Космический корабль светился ужасающим, необычайным светом, раскалывающим небеса, как рев трубы. Ослепительный свет предшествует ему и следует за ним. Перед кораблем движется светящийся конус, прорезающий пустоту. За собой корабль оставляет световой след такой интенсивности, что, кажется, его можно собрать и взвесить. Этот свет испускает гипердвигатель корабля: корабль пожирает пространство, и свет – его отбросы.
Внутри этого сияния вы увидели бы иглу в десять километров длиной. Это и есть корабль. Один его конец резко сужается до точки, а другой имеет Глаз. Чтобы пройти весь корабль из конца в конец, заглядывая во все отсеки, понадобится несколько дней. Это полностью самодостаточный мир. Игла плоская – вы легко можете расхаживать по внешней поверхности корабля, его верхней палубе. И по нижней палубе тоже – той, что с нижней стороны иглы. Мы называем одну палубу верхней, а другую нижней, но, когда вы снаружи, эти отличия не имеют смысла. Между верхней и нижней палубами располагаются палуба экипажа, пассажирская палуба, грузовая палуба и управляющая палуба. Обычно никто не переходит с одной на другую. Мы остаемся там, где нам положено быть. Двигатели помещены в Глаз. Там же и капитанская каюта.
Игла – корабль, но это не весь корабль. Вне вашего поля зрения останутся подпространственные пристройки, расширения и виртуальные отсеки. Они окутывают корабль сетью сложных внешних структур. Но они имеют другой уровень реальности, и по этой причине увидеть их невозможно. Корабль прокладывает в пустоте туннели, распространяясь вдаль и вширь в поисках пространства для всего того, что он должен нести на себе. В этих удаленных зонах хранятся наши припасы и продовольствие, запасы топлива и весь груз, перемещающийся по расценкам второго класса. Если на корабле находятся пленники, они тоже летят в подпространственных пристройках. Если высока вероятность того, что на своем пути корабль столкнется с серьезной турбулентностью, он оборудует себя стабилизаторами, а до тех пор хранит их в виртуальных отсеках. Вот они, таинства нашей профессии. Примите их на веру или проигнорируйте, как угодно: вам вообще не положено о них знать.
На постройку корабля ушло сорок лет. Сейчас у нас есть двести семьдесят один корабль и постоянно строятся новые. Они – единственное, что связывает материнские миры и восемьсот девяносто восемь колоний, а также множество колоний этих колоний. Со времени начала работы Службы пропали четыре корабля. Никто не знает почему. Утрата звездного корабля – худшее бедствие, какое я могу себе представить. Последнее такое событие произошло шестьдесят виртуальных лет назад.
Звездный корабль никогда не возвращается в мир, откуда впервые взлетел. Для этого Галактика слишком велика. Совершая полет, он уходит все дальше и дальше в небеса, описывая бесконечную незамкнутую кривую. Вот так мы служим в нашей Службе. Возвращаться нет смысла, поскольку мы пролетаем сквозь множество световых лет и миров. Мы живем вне времени. Приходится, поскольку другого способа нет. Это наша ноша и наша привилегия. Да, вот так мы служим в нашей Службе.
