Текст книги "На дальних мирах (сборник)"
Автор книги: Роберт Сильверберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 58 страниц)
Можно не сомневаться, что Хэмблтон нанесет очередной удар. Скорее всего, немедленно. Есть ли способ остановить его? Можно ли нанести упреждающий удар? Решительно вмешаться в прошлое самому, чтобы угроза Томми Хэмблтона исчезла навсегда? Слишком рискованно: в такой операции можно потерять больше, чем приобрести. С другой стороны, на что еще надеяться?
Несколько дней Миккельсен пытался выработать разумную стратегию. Нужно избавиться от Хэмблтона так, чтобы не разорвать непрочную паутину обстоятельств, связывающих Миккельсена и Джанин. Перебирая и отбрасывая варианты, он отыскал решение.
Очередной фазовый переход настиг Миккельсена, как удар молнии. Стояло солнечное утро, теплое и ясное. Когда головокружение прошло, он обнаружил себя в холостяцкой квартире на девяностом этаже с видом на бухту Мишен-Бей. Во рту было сухо, а наполовину чужие воспоминания о прекрасной спутнице жизни, двух детях и кошке таяли с каждой минутой. Да, еще замечательный дом в старой доброй Корона-дель-Мар...
Джанин? Дана? Элиза? Минибел?
Их больше нет. В этом многоквартирном доме Миккельсен поселился в двадцать втором году, после разрыва с Ивонн. Мелани должна заглянуть около шести. Такова реальность. Есть и другая, но она рассеивается и скоро исчезнет.
Вот и дождался. На этот раз у Хэмблтона получилось.
Для страха или душевной боли времени не оставалось. Первые полчаса Миккельсен лихорадочно фиксировал каждую деталь своей потерянной жизни: телефонные номера, адреса, имена, обстоятельства. Он успел многое записать о жизни с Джанин и о цепи фазовых переходов, вплоть до последнего. Когда писать стало нечего, зазвонил телефон. Господи, пусть это будет Джанин!..
Это оказался Гус Старк.
– Ник? Мы с Донной сегодня не можем. У нее очень разболелась голова. Надеюсь, вы с Мелани не будете слишком разочарованы, кроме того... Эй, ты в порядке?
– Фазовый переход случился. Очень тяжелый.
– Ясно...
– Мне надо найти Джанин.
– Кого?
– Джанин. Джанин Картер. Стройная, высокие скулы, темные волосы. Разве ты ее не знаешь?
– Д жанин? Я знаю Джанин? Вы с Мелани что, поссорились? Я думал...
– Мелани тут ни при чем.
– Джанин Картер? – Гус осклабился.– Ты не о подружке Томми Хэмблтона говоришь? Был такой богатый коротышка в JIa-Джолле лет десять-двенадцать назад. Тогда еще...
– О ней самой. Как ты думаешь, где ее сейчас можно найти?
– По-моему, она вышла за Хэмблтона. Переехали на Ривьеру, если я ничего не путаю. Ник, насчет сегодняшнего вечера...
– Пропади он пропадом, этот сегодняшний вечер! Созвонимся попозже.
Дав отбой, Миккельсен перевел телефон в режим глобального поиска по запросу «Томас и Джанин Хэмблтон». Оставалось ждать. Сейчас, в момент вынужденного бездействия, до Миккельсена дошла вся глубина потери. Задрожали руки, на лбу выступил холодный пот. Наверняка Томми позаботился спрятать ее как следует, за семью уровнями закрытых сетей. Только идиот может надеяться, что ее номер в открытом доступе...
Телефон. Миккельсен нажал кнопку. Звонила Джанин.
– Ник? – спросила она севшим голосом. Судя по глазам, Джанин находилась в полуобморочном состоянии.– Господи, Ник. Это ты?
– Джанин?! Где ты находишься?
– На вилле около Ниццы. Кап-д’Антиб. Ник? Куда делись наши дети? Дана. Элиза. Я их так и не родила?
– Наверное. У Томми на этот раз получилось.
– Я еще помню... будто на самом деле – будто мы прожили вместе десять лет, Ник!
– Объясни, где тебя искать. Я вылетаю ближайшим самолетом из Сан-Диего.
Джанин некоторое время молчала.
– Не надо, Ник. Это бесполезно. Мы теперь совсем другие люди. Еще час или два, и мы ничего не сможем вспомнить. Даже забудем, что когда-то были вместе.
– Джанин!
– У нас больше нет прошлого, Ник. Будущего тоже.
– Я приеду! Почему я не могу приехать?
– Я замужем за Томми. Мое прошлое рядом с ним. Ник, мне самой плохо и страшно, я еще не все забыла. Не забыла, как нам было хорошо вместе. Дети, пляж, пестрая кошка... Но ведь этого больше нет. Моя жизнь здесь, а твоя там. Я просто хотела сказать тебе...
– Мы можем все поправить. Ты не любишь Томми. Мы принадлежим друг другу. Мы...
– Он сильно изменился, Ник. Совсем не похож на того Томми, которого ты знаешь по Ла-Джолле. Стал добрее, внимательнее, человечнее... Десять лет прошло, в конце концов.
Зажмурившись, Миккельсен вцепился в подлокотник дивана, чтобы не упасть.
– Два часа,– сказал он.– Всего два часа назад Томми разорвал в клочья нашу жизнь. Нам никогда не получить ее обратно, но кое-что мы можем исправить, Джанин! Тебе достаточно уехать с этой проклятой виллы, и тогда...
– Прости, Ник.– Нежный, хрипловатый, негромкий голос Джанин казался почти чужим.– Боже мой, Ник... Такая беда. Я так тебя любила. Прости, Ник.
Экран погас.
Со времени последнего путешествия, когда они ездили в страну ацтеков, прошло много лет, и Миккельсен поразился, сколько это теперь стоит. Но он воспользовался кредитной картой, лимит которой позволил это сделать: заявку удовлетворили через пять минут. Миккельсен объяснил, куда желает отправиться и как хочет выглядеть, прибавил еще несколько сотен, и гример привел его в порядок, избавив от седины и разгладив морщины. Потом мастер восстановил его калифорнийский загар – к сорока годам он бледнеет, если в офисе проводить больше времени, чем на берегу океана. Миккельсен стал выглядеть лет на восемь моложе, и этого достаточно, чтобы не вызвать подозрений. Если не налететь на тогдашнего себя, все получится.
Шлюзовую камеру заполнил ароматный туман. Когда дверь снова открылась, Миккельсен шагнул в прохладный декабрьский день две тысячи двенадцатого года. Всего на четырнадцать лет назад в прошлое, а кажется, будто попал в доисторическую эпоху: одежда, прически и автомобили режут глаз, дома громоздкие и неуклюжие, на варварски раскрашенных щитах – реклама идиотских товаров. Когда Миккельсен проживал две тысячи двенадцатый год по первому разу, мир не казался ему таким вульгарным. Хотя, если подумать, настоящее вульгарно только в глазах будущего.
Странность окружающего мира доставляла ему удовольствие: он словно попал в старое кино. Спокойный и довольный, он шагал вперед, оставив боль далеко позади. Потерянную жизнь Миккельсен совершенно забыл, чувствовал лишь необходимость действовать. Принять меры против человека, укравшего у него самое драгоценное.
До Лa-Джоллы Миккельсен добрался на взятом напрокат автомобиле. Как и следовало ожидать, в пляжном клубе собрались все, кроме молодого Ника Миккельсена, оставшегося в Палм-Бич с родителями. Старый Миккельсен спланировал операцию быстро, но тщательно.
Его приятели очень удивились: Гус, Дэн, Лео, Кристи, Сэл и прочие. До чего же они были молоды! Дети, просто дети – слегка за двадцать. Прически, гладкие лица; Миккельсен раньше не задумывался, насколько ты молод, пока молод.
– А я думал, ты во Флориде,– удивился Гус.
Кто-то сунул Миккельсену в руку бутылочку чего-то бодрящего. Другой повесил ему на ухо аудиокапсулу, и она немедленно запульсировала, сотрясая скулу. Улыбаясь, пожимая руки, похлопывая по плечу, обнимая друзей, Миккельсен уделил внимание каждому.
– Палм-Бич – такая тоска,– объяснил он,– Решил вернуться в свою стаю. А где Ивонн?
– Скоро подойдет,– ответила Кристи.
Минут через пять к ним присоединился Томми Хэмблтон. На мгновение Миккельсен оцепенел от ужаса: ему показалось, что это тридцатипятилетний Томми, его современник. К счастью, нет – и лицо помягче, и губы более пухлые. Пронесло. На самом деле Томми никогда не выглядел молодым, сообразил Миккельсен. Именно о таких говорят: человек неопределенного возраста.
Конечно, полоснуть ножом по его гладкой шее было бы здорово, но Миккельсен не был рожден убийцей. К тому же убийство – не идеальное решение. Вместо этого Миккельсен отвел Хэмблтона к стойке, угостил его коктейлем и сообщил негромко:
– Думаю, тебе не помешает знать, что мы с Ивонн расстаемся.
– В самом деле? Как жаль! Мне казалось, вы самая крепкая пара среди нас.
– Я и сам так думал. Увы, всему приходит конец. К новому году у меня будет другая подружка. Не знаю кто, но не Ивонн.
– Не думал, что так повернется. Очень, очень жаль,– сказал Хэмблтон серьезно.
– Не все так плохо,– улыбнулся Миккельсен.– Не все так плохо для меня, и не все так плохо для тебя. Видишь ли, Томми, я уже не первый месяц замечаю, как ты смотришь на Ивонн. Она тоже это заметила. Хочу, чтобы ты знал: я не собираюсь путаться у вас под ногами. Без обид, Томми,– просто время пришло. А если она спросит, скажу, что лучше тебя ей никого не найти. Я не шучу.
– Это... благородно с твоей стороны, Ник! Чтобы кто-нибудь так достойно...
– Я просто желаю ей счастья, Томми.
Ивонн появилась под вечер, когда уже темнело. Миккельсен не видел ее много лет и поразился, до чего она заурядна, неинтересна, инфантильна. Нет, она очень хорошенькая со своими стриженными светлыми волосами, вздернутым носиком и веселыми зелеными глазами. Непонятно только, как ему удалось всерьез полюбить эту совершенно чужую девушку. Правда, это случилось до Джанин.
Ивонн удивилась неожиданному возвращению Миккельсена, но не слишком сильно. Позднее, на пляже, куда они отправились вдвоем, Миккельсен сообщил ей: он давно понял, что на самом деле она любит Томми, и не собирается им мешать. Ивонн только захлопала ресницами.
– Ты думаешь? – пропела она сладким голоском,– Наверное, я могла бы влюбиться в Томми. Мне не приходило в голову... Но можно попробовать. Если, конечно, я тебе надоела, Ник.
Ни обиды, ни душевной боли в словах Ивонн не прозвучало. Словно это и не про нее.
Довольно скоро Миккельсен покинул клуб и отправил персональный факс себе самому в Палм-Бич: «Ивонн влюбилась в Тони Хэмблтона. Как бы ни было тяжело, постарайся справиться с этим. Не мешай им. Если встретишь женщину по имени Джанин Картер, обрати на нее особое внимание. Верь мне, ты не пожалеешь. Я точно знаю».
Миккельсен подписался: «друг» и секретная закорючка в углу, которую он с давних пор использовал в качестве личной метки. Не решаясь на большее, он надеялся, что у молодого Миккельсена хватит ума во всем разобраться и принять новый расклад.
Садясь во взятый напрокат автомобиль, он решил, что поработал неплохо. В Сан-Диего его ждала шлюзовая камера промежуточной станции и короткая дорога домой, в родное время.
На выходе из шлюзовой камеры Миккельсена встретила знакомая сухость во рту. Выходит, даже если фазовый переход – дело твоих собственных рук, ничего не меняется. Интересно, чего он добился? Цель была одна: спасти брак с женщиной по имени Джанин. Видимо, он, Миккельсен, любил ее очень сильно, пока не потерял в результате предыдущего фазового перехода. Похоже, вернуть Джанин он не сумел: сейчас он точно не женат, его подружек зовут Синди, Мелани, Елена, кто-то еше... Джанин среди них нет. Пола! Да, четвертую подружку зовут Полой.
В руке, однако, листок бумаги, и на листке выцветает текст: «Ты этого не помнишь, но в 2016 или 2017 году ты женился на Джанин Картер, бывшей жене Томми Хэмблтона. Знай: как бы тебе ни нравилась твоя нынешняя жизнь, с Джанин было гораздо лучше».
Может, оно и так. Один бог знает, как он устал от холостяцкой жизни. Теперь, когда Гус и Донна решили пожениться, Миккельсен остался последним холостяком в старой компании. Это его немного смущало. Ведь он так и не встретил женщину, с которой захотел бы прожить остаток жизни. Сказать по правде, ни с одной из своих подружек он не хотел бы прожить даже год. Оказывается, до фазового перехода он был женат. Джанин? Удивительно и совсем на него не похоже.
Домой Миккельсен попал еще засветло. Он принял душ, побрился, переоделся и направился в «Цветок над лагуной», где собирался встретиться с Томми Хэмблтоном и Ивонн. Он не видел Томми несколько лет – с тех пор, как тот поселился на вилле своего брата на Ривьере. Миккельсену не терпелось посмотреть на него. Томми и Ивонн. Ее Миккельсен помнил очень хорошо: курносая блондиночка, невысокая, с ладной фигуркой, прекрасно играет в теннис. Одиннадцать или двенадцать лет назад Миккельсен был к ней очень, очень неравнодушен; еще до Адрианы, Шарлин, Джорджианы, Недры, Синди, Мелани, Елены и Полы. Сейчас он увидит их вместе, Томми и Ивонн. Здорово!
Скоростной лифт плавно вознес Миккельсена по стеблю «Цветка над лагуной» и остановился внутри золотого купола высоко над водами бухты. Хэмблтон и Ивонн его уже ждали.
Том ми изменился не так уж сильно: все тот же, в дорогое одетый джентльмен невысокого роста. Но Ивонн Миккельсена поразила. Удивительно, как время и деньги могут изменить женщину. Шикарная, уравновешенная, элегантная – куда делись пухлые щечки? – Ивонн говорила теперь с легчайшим намеком на французский акцент. Миккельсен обнял их обоих по очереди и позволил увлечь себя к стойке.
– Как славно, что ты нашелся,– сказал Хэмблтон,– Столько лет прошло!
– Да, целая вечность.
– От женщин до сих пор отбоя нет?
– Как сказать... Более или менее. Аты, Томми? По-прежнему возвращаешься на три дня в прошлое, чтобы подтереть все как следует?
– Почти никогда,– усмехнулся Хэмблтон.– Зимой мы с Ивонн смотрели на падение Трои, а короткая дистанция меня больше не интересует... Ах! Надо же!
– Что такое? – спросил Миккельсен, перехватив взгляд Хэмблтона, направленный куда-то в темный угол бара.
– Давняя подруга,– объяснил Томми.– Точно, она! Собственно говоря, мы едва знакомы,– Глядя на Ивонн, Хэмблтон объяснил: – Я встретил ее через несколько месяцев после того, как мы с тобой начали встречаться, любовь моя. Ничего не было, разумеется, но могло... могло бы быть.
Глаза Томми затуманились, но ненадолго. Он улыбнулся.
– Вам надо познакомиться. Девушка как раз для тебя, я уверен. Если это она, конечно. Бывает же такое! После стольких лет... А ну-ка, пошли!
Ухватив ошеломленного Миккельсена за руку, Хэмблтон поволок его на другой конец бара.
– Джанин! – прокричал Хэмблтон издалека.– Джанин Картер?
Джанин оказалась элегантной темноволосой женщиной на пару лет моложе Миккельсена. Она удивленно глянула на Хэмблтона ясными глазами.
– Томми? Это ты?
– Ну конечно, я! Моя жена Ивонн сидит вон там. А это мой старый и лучший друг Ник Миккельсен. Ник – Джанин...
– Я знаю, звучит глупо,– сказала Джанин, глядя на Миккельсена,– но мы не встречались где-то?
Как только их глаза встретились, Миккельсен почувствовал прилив таинственной энергии.
– Долгая история,– ответил он.– Выпьем чего-нибудь, и я расскажу вам обо всем.
Туризм
© Перевод Б. Жужунавы
Глаза Эйтела не сразу приспособились к темноте и ослепительно ярким, разноцветным, перекрещивающимся лучам прожекторов. Но чтобы понять, в каком странном «зоопарке» он оказался, глаза не требовались. Ночной клуб был полон инопланетян – семь или восемь видов. Чувствительный нос Эйтела сразу уловил всю гамму обрушившихся на него обонятельных впечатлений – фантастическое «рагу» из телесных запахов пришельцев, чужеземных феромонов, трансгалактической косметики, озонового излучения личных защитных экранов, небольших выбросов внеземных атмосфер, просачивавшихся из дыхательных устройств.
– Что-то не так? – спросил Дэвид.
– Запахи. Они потрясают меня.
– Накурено? Ты этого не выносишь?
– При чем тут табак, кретин? Чужеземцы! Пришельцы!
– A-а... Пахнет деньгами, ты имеешь в виду. Согласен, здесь это просто потрясает.
– Несмотря на твою сообразительность, иногда ты бываешь поразительно туп,– пробормотал Эйтел.– Если только не говоришь это умышленно. Скорее всего, именно так, потому что я не знаю ни одного тупого марокканца.
– Для марокканца я действительно очень туп,– невозмутимо ответил Дэвид,– Выходит, с твоей стороны это тоже тупость – избрать меня своим партнером. Твои дедушки в Цюрихе сгорели бы со стыда, если бы узнали. А?
Он одарил Эйтела раздражающе ангельской улыбкой.
Эйтел сердито нахмурился. Он никогда не мог понять, оскорбляет его вертлявый маленький марокканец или дразнит. Однако гак получалось, что Дэвид всегда выходил из этих перепалок с парой лишних очков.
Отвернувшись, Эйтел стал рассматривать публику.
Много людей, конечно. Это было самое крупное заведение Марокко, где собирались чужеземцы, фокусная точка, и множество простофиль приходили сюда, чтобы просто поглазеть. На них Эйтел не обращал внимания. Больше не имело смысла вести дела с людьми. Скорее всего, здесь присутствовали и типы из Интерпола, чтобы не допустить как раз таких сделок, какие надеялся заключить Эйтел. Черт с ними. У него руки чисты, более или менее.
Но чужеземцы! Чужеземцы, чужеземцы, чужеземцы!
Весь зал был заполнен ими. Огромные круглые глаза, паучьи конечности, кожа нелепой текстуры и цветов, не имеющих земных названий. Эйтел чувствовал, как в нем нарастает возбуждение, такое нешвейцарское, нехарактерное для него.
– Ты посмотри на них! – прошептал он,– Они прекрасны!
– Прекрасны? Тебе так кажется?
– Фантастика!
Марокканец пожал плечами.
– Фантастика – да, прекрасны – нет. Голубая кожа, зеленая кожа, никакой кожи, две головы, пять голов. Где красота? Для меня прекрасно одно – деньги. И то, с какой готовностью они ими швыряются.
– Тебе не понять,– сказал Эйтел.
Вообще-то Эйтел и сам себя не вполне понимал. Вскоре после того, как первые чужеземные туристы прибыли на Землю, он почувствовал, что они расшевелили неожиданные области его души: странные предчувствия, неясная космическая тоска. Когда в сорок лет обнаруживаешь, что существует что-то помимо Панамских трастовых фондов и банковских счетов, это немного беспокойно, но и восхитительно. Он застыл в состоянии восторга и душевного смятения. Потом посмотрел на Дэвида и спросил:
– Где твой кентавриец?
– Я его не вижу.
– Я тоже.
– Он клялся, что будет здесь. Зал такой большой, Эйтел. Пой-дем поищем.
Воздух был насыщен красками, звуками, запахами. Эйтел осторожно обошел застолье красных ригелиан с грубой ноздреватой кожей, сильных и шумных, словно толпа американцев на пикнике. За ними сидели пять гладких, волнистых стеропидов в респираторах конической формы. Это хорошо. Стеропиды – легкая добыча. Если сорвется сделка с кентаврийцем, они смогут стать клиентами Эйтела.
Как и вон та троица с Арктура: плоские головы, седеющие зеленые волосы, три глаза, сверкающие, как бело-голубые солнца. Аркгуриане были жуткими транжирами, хотя редко интересовались товарами Эйтела – предметами изобразительного искусства, ну или почти предметами изобразительного искусства. Может, следует раскрыть им глаза. Проходя мимо, Эйтел для начала одарил их улыбкой: обычный землянин, налаживающий дружеский контакт на пути, возможно, к более тесным взаимоотношениям. Однако арктуриане не отреагировали. Они глядели сквозь Эйтела, как будто их глаза не воспринимали ту часть спектра, в которой он обитал.
– Вон,– показал Дэвид.
Да. На другой стороне зала находилось бирюзовое существо, необычно длинное и тонкое, выглядевшее так, будто оно представляло собой сооружение из высококлассной резины, натянутой на беспорядочно собранную арматуру из коротких стержней.
– С ним женщина,– сказал Эйтел.– Этого я не ожидал. Ты не предупредил.
Глаза Дэвида вспыхнули.
– Ах, хороша, очень хороша!
Она была более чем очень хороша. Она была роскошна. Но это не имело значения. Ее присутствие здесь могло усложнить ситуацию. Кто она? Гид? Переводчик? Может, кентавриец привел собственного эксперта в области произведений искусства? Или она агент Интерпола, принарядившаяся, чтобы выглядеть как дорогая шлюха? А может, и вправду шлюха.
«Бог мне помогает,– подумал Эйтел.– Если кентавриец, так сказать, влюбился, это отвлечет его отдела. Нет. Бог помогает Дэвиду».
– Нужно было предупредить меня, что тут замешана женщина,– сказал Эйтел.
– Я не знал! Клянусь Иисусом, Марией и Моисеем, я не видел ее вчера. Но все будет в порядке. Иисус, Мария, Моисей, иди, не тормози! – Дэвид улыбнулся, подмигнул и направился к стойке– Иди к нему, слышишь? Ты меня слышишь, Эйтел? Все будет в порядке.
Кентавриец заметил красную гвоздику на лацкане Эйтела и вскинул руку жестом, очень напоминающим выдвижение телескопической трубы, а женщина улыбнулась. Это была потрясающая улыбка, и она застала Эйтела врасплох. На мгновение ему захотелось, чтобы кентавриец вернулся в свое созвездие Кентавра и женщина осталась тут одна. Он тряхнул головой, отгоняя эту мысль. Он здесь ради дела, ни во что впутываться не собирается.
– Ганс Эйтел, из Цюриха,– представился он.
– Я Анакхистос,– сказал кентавриец.
Голос у него звучал так, словно исходил из синтезатора, как, возможно, и было, а лицо представляло собой непрозрачную, неподвижную маску. Зрение обеспечивала единственная яркая полоска рецепторов на лбу, в дюйм шириной, воздух всасывался через небольшие клапаны на щеках, а для еды имелась трехгранная ротовая щель, похожая на свинчивающуюся крышку мусорной корзины.
– Мы очень счастливы, ото вы пришли,– продолжал кентавриец.– Это Агила.
Эйтел позволил себе взглянуть прямо на нее. Это было потрясающе, но мучительно, как глядеть на солнце. Волосы у нее были рыжие и густые, изумрудные глаза широко расставлены, губы полные, зубы блестящие. Облегающее платье, неотчетливо футуристическое, из металлической сетки, зеленое, мягкое. Она напоминала искусственное трехмерное создание, одну из тех нереальных, идеализированных женщин, которые иногда появляются в рекламе коньяка или горнолыжного курорта. В такой непомерной красоте есть что-то причудливое. Профессионалка, решил Эйтел.
– Это огромное удовольствие для меня,– сказал он, обращаясь к кентаврийцу.– Встретить коллекционера вашего уровня и иметь возможность помочь...
– И нам очень приятно. Мне вас очень настойчиво рекомендовали. Сказали, что вы знающий, заслуживающий доверия, осмотрительный...
– Таковы традиции нашей семьи. Меня готовили к этой профессии.
– Мы пьем мятный чай,– сказала женщина. – Присоединитесь к нам?
Голос у нее был теплый, глубокий, акцент нераспознаваемый. Шведка? Бывают рыжеволосые шведки?
– Прошу прощения, для меня это немного слишком сладко,– ответил Эйтел,– Может, немного бренди...
Появился официант – будто по телепатической команде. Эйтел заказал курвуазье, а женщина еще чаю.
«Очень спокойная, очень доброжелательная»,– подумал Эйтел.
И представил себя в постели с ней: как он запускает пальцы в эту густую рыжую гриву, скользит губами по стройным бедрам. Эта фантазия вызывала приятное чувство, но по-настоящему не волновала – пустая мечта, легкая, милая, не вызывающая ни усиления сердцебиения, ни других проявлений страсти. Хорошо. Первый опасный момент прошел, он снова держит себя в руках. Интересно, кентавриец «снял» ее на вечер или на более долгий срок?
– Мне нравится марокканский чай,– заметила она.– Он такой замечательный, такой сладкий. Сладкое – моя страсть. Думаю, я на него подсела.
Официант наливал чай традиционным способом, с высоты трех футов. Эйтел сдержал дрожь. Марокканская кухня в целом восхищала его, но чай ужасал: слишком много сахара, прямой путь к диабету.
– Вам тоже нравится мятный чай? – спросил он чужеземца.
– Он удивительный,– ответил тот.– Одна из самых удивительных вещей на этой удивительной планете.
Эйтел понятия не имел, искренен ли кентавриец. Он, как и большинство людей, проявлял большой интерес к психологии инопланетян на протяжении десяти лет, прошедших после отмены галактического карантина, когда они начали появляться на Земле en masse [46]46
Массово (фр.).
[Закрыть]. Он много знал о них, однако разгадать кентаврийцев оказалось почти невозможно. Если они как-то и проявляли свои чувства, это носило характер кратковременной и, возможно, даже воображаемой пульсации их «резиновой» кожи. У Эйтела была теория, что их кожа слегка обвисает, когда они довольны, и натягивается, когда напряжены, но эта теория имела под собой очень мало оснований, и он не придавал ей серьезного значения.
– Давно вы на Земле? – спросил он.
– Это первая неделя,– ответил кентавриец.– Пять дней здесь, в Фесе, потом мы отправимся в Рим, Париж и Соединенные Штаты. А затем и в другие места. Ваш мир чрезвычайно увлекательный. Такая энергия, такая грубая сила. Я надеюсь посмотреть все и увезти с собой много произведений искусства. Я, знаете ли, страстный коллекционер земных вещей.
– С особым интересом к живописи.
– К живописи, да, но я собираю и другие вещи.
Это немного слишком в лоб – или Эйтел неправильно уловил смысл, в чем сомневался. Он взглянул на женщину, но та никак не отреагировала.
– Какие, например? – осторожно спросил он.
– Все, что отражает суть вашего мира! Все прекрасное, все по-настоящему земное! Конечно, я очень разборчив. Мне нужны только первоклассные вещи.
– Я не мог бы выразиться лучше,– сказал Эйтел.– Мы с вами придерживаемся одной философии. У истинного знатока нет времени на безвкусные, тривиальные, несовершенные вещи, на неумело реализованные импульсы.
Его тон, тщательно отработанный за годы работы с клиентами, не был заискивающим, а выражал лишь теплое, искреннее одобрение. От кентаврийца, скорее всего, эти нюансы ускользали, но Эйтел никогда не позволял себе недооценивать клиента. Неожиданно он перевел взгляд на женщину и добавил:
– Уверен, вы тоже так считаете.
– Конечно.
Она сделала большой глоток мятного чая, и сладкий напиток скользнул в горло, словно моторное масло. Потом она очень необычно повела плечами. Эйтел увидел, как странно двигалось тело под металлической сеткой. Конечно, она профессионалка. Несомненно. У него мелькнула мысль: возможно ли между этими двумя что-то сексуальное? Он сомневался, но кто знает. Более вероятно, что она просто одна из первоклассных «вещей» в коллекции Анакхистоса, в высшей степени земная «вещь»: в некотором роде произведение искусства. Удивляло также, каким образом кентавриец сумел отыскать ее столь быстро. Может, есть служба, поставляющая гостям-чужеземцам эскорт высшего сорта – конечно, по самой высокой цене?
Эйтел чувствовал ее аромат, не неприятный, но очень странный. Икра и тмин? Осетр, вываренный в шартрезе?
Она сделала знак официанту принести еще чая и сказала, обращаясь к Эйтелу:
– Проблема экспортных сертификатов... Как вы думаете, с этим будет сложно?
«Как неожиданно и поразительно,– подумал он.– Понять, что заботит твоего клиента, и воспринимать его сложности как свои собственные».
– Дело трудное,– сказал он.
– Мягко сказано,– вмешался в разговор кентавриец, как будто только и дожидался реплики Агилы.– Для меня это отвратительно. Ограничения на вывоз с вашей планеты произведений искусства... унизительные проверки... ажиотаж, требования более жестких ограничений... зачем?
– Постарайтесь понять природу этих панических настроений,– успокаивающе заговорил Эйтел.– Мы маленький отсталый мир, всего несколько лет как вышедший из полной изоляции. Неожиданно для самих себя мы вступили в контакт с огромной галактической цивилизацией. Вы ходите среди нас, вы очарованы нами и нашими произведениями искусства, вы хотите коллекционировать наши вещи. Однако вряд ли их хватит на всю цивилизованную вселенную. Произведений Леонардо и Вермеера не так уж много, а вас очень много. Люди опасаются, что вы обрушитесь на нас в огромном количестве с вашим несметным богатством, с вашей страстью к нашему искусству, скупите все ценное, что мы когда-либо создали, и увезете за сотни световых лет отсюда. Вот как возникли эти законы. Это вполне естественно.
– Но я не собираюсь никого грабить! Я хочу делать законные приобретения!
– Я вас очень хорошо понимаю.– Эйтел рискнул мягко, сочувственно положить ладонь на руку кентаврийца. Некоторых инопланетян обижал любой интимный контакт с землянами, но кентавриец, похоже, не возражал. Его «резиновая» кожа на ощупь была изумительно мягкой и гладкой, вроде тончайшего презерватива.– Я целиком на вашей стороне. Экспортные законы – абсурдная и чрезмерная реакция. На нашей планете такое изобилие произведений искусства, что можно удовлетворить потребности искушенных коллекционеров вроде вас. Распространяя свою культуру по звездным мирам, мы нерасторжимо связываем себя с самой материей галактической цивилизации. Вот почему я делаю все, что в моих силах, чтобы лучшие шедевры Земли были доступны нашим гостям.
– А надежные экспортные лицензии вы сможете обеспечить? – спросила Агила.
Эйтел приложил палец к губам.
– Не будем обсуждать это сейчас, хорошо? Давайте наслаждаться этим вечером, а скучными проблемами коммерции займемся позже.– Он лучезарно улыбнулся.– Могу я предложить вам еще чаю?
«Пока все идет на редкость гладко»,– подумал он.
Контакт установлен, основные направления соглашения обозначены. Даже женщина не усложнила дело, как он опасался. Время отступить, расслабиться, дать взаимопониманию расцвести и окрепнуть.
– Вы танцуете? – неожиданно спросила Агила.
Он перевел взгляд на танцпол. Ригелиане, пошатываясь, тяжело топтались самым нелепым образом, словно танцующие медведи. Арктуриане и проциониты, напоминающие связки блестящих металлических стержней, воодушевленно скакали вверх и вниз, а стеропиды с мечтательным видом выписывали феерические балетные па.
– Да, конечно,– ответил он немного испуганно.
– Потанцуете со мной?
Он смущенно бросил взгляд на кентаврийца, и тот милостиво кивнул.
– Анакхистос не танцует,– с улыбкой сказала она,– А я люблю. Сделаете мне одолжение?
Эйтел взял ее руку и повел женщину на танцпол. Во время танца он сумел взять себя в руки, двигался легко и грациозно. Инопланетяне откровенно разглядывали их – временами люди вызывали у них ужасное любопытство,– но эти взгляды не досаждали. Ее бедра были тесно прижаты к его бедрам, ее тяжелые крепкие груди прильнули к его груди. Осознав это, он почувствовал, как кровь заиграла в жилах, выкрикивая хорошо знакомый биохимический приказ: «Иди за ней, пообещай что-нибудь, скажи что-нибудь, сделай что-нибудь». Эйтел отмахнулся от этого.
Женщины есть везде – в Ницце, в Риме, в Афинах. Провернув сделку, он пойдет к одной из них.
– Агила – интересное имя,– сказал он.– Израильское?
– Нет.
Она произнесла это невозмутимо, но как бы поставила точку, лишив Эйтела пространства маневра. Его одолевали вопросы: кто она такая, как связалась с кентаврийцем, какова ее роль при нем, как, по ее мнению, пройдет сделка с кентаврийцем? Но одним спокойно произнесенным словом она захлопнула перед ним дверь. Эйтел сосредоточился на танце. Агила была гибкая, чуткая, ловкая. Но ее манера двигаться тоже казалась странной: как будто ноги скользят над полом, не доставая до него нескольких дюймов. Очень необычно. И голос... точнее, акцент... какой он? Эйтел повсюду побывал, но он никогда не сталкивался с таким произношением, с такой текучестью гласных, с таким... резонансным построением фраз, как будто она говорила и одновременно прислушивалась к своему эху. Наверняка происхождение у нее экзотическое – румынка, финка, болгарка. Нет, это недостаточно экзотично. Албанка? Литовка?
