Текст книги "На дальних мирах (сборник)"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 58 страниц)

  13

В одиночестве я поднимался к Глазу через мрак и таинство корабля, преодолевая уровень за уровнем. Сокрушительное молчание продолжалось. Мне ужасно недоставало Вокс. До сих пор я никогда не чувствовал такого полного одиночества. Не осознавал, насколько привык к ее присутствию, и не представлял, каким ударом для меня станет ее уход. За те несколько дней, пока она скрывалась во мне, наличие двух душ в одном мозгу стало восприниматься как нормальное состояние, и одиночество внутри моего черепа теперь казалось неправильным.

Неподалеку от того места, где палуба экипажа сужалась, переходя в изгиб Глаза, из полутьмы совершенно неожиданно выступила стройная фигура.

– Капитан.

Голова моя была полна мыслями о Вокс, и он застал меня врасплох. Я в испуге отскочил.

– Господи!

– Это я, Булгар. Что вы так испугались, капитан? Всего лишь Булгар.

– Оставь меня.

– Нет. Постойте, капитан! Пожалуйста, подождите.

Он схватил меня за руку, не давая вырваться. Я остановился и повернулся к нему, дрожа от ярости и удивления.

Булгар, дружок Роучера, был мягкий человек с тихим голосом, широким ртом, оливковой кожей и большими грустными глазами. Они с Роучером бороздили небеса, когда меня еще и на свете не было. Они хорошо дополняли друг друга. Роучер был маленький и твердый, словно фрукт, сотни лет пролежавший на солнце, а Булгар – маленький, мягкий, на вид сдобный и мясистый. Вместе они представляли собой законченное, нерасторжимое целое. Я прекрасно представлял себе, как они лежат рядом на койке, подключившись друг к другу: один человек в двух телах, связанные еще теснее, чем мы с Вокс.

С усилием, но я сумел взять себя в руки. И спросил отрывисто:

– В чем дело, Булгар?

– Уделите мне минутку, капитан. Нужно поговорить.

– Мы и так разговариваем. Чего тебе нужно от меня?

– Сбежавшая матрица, сэр.

По-видимому, моя реакция была сильнее, чем он ожидал. Глаза у него расширились, он отступил на пару шагов и облизнул губы.

– Мы интересуемся, капитан... интересуемся, как идут поиски... есть ли у вас хоть какое-то представление, где может быть матрица...

– Кто это «мы», Булгар? – сухо спросил я.

– Роучер. Я. И другие. Но в основном Роучер, сэр.

– A-а... Значит, Роучер хочет знать, где матрица.

Коротышка придвинулся ближе, вглядываясь в меня, как будто пытался различить Вокс под маской моего нарочито бесстрастного липа. Неужели он знал? И все остальные тоже? Мне хотелось крикнуть: «Ее здесь больше нет, она ушла, покинула меня, сбежала в космос!» Но по-видимому, Роучера и его дружка беспокоило не то, что Вокс нашла убежище во мне.

Голос Булгара звучал мягко, вкрадчиво, обеспокоенно.

– Роучер очень встревожен, капитан. Ему приходилось летать на кораблях со сбежавшими матрицами. Он знает, сколько неприятностей они могут причинить. Он на самом деле тревожится, капитан. Должен признаться, я никогда не видел его таким встревоженным.

– Чем, по его мнению, матрица угрожает ему?

– Он боится, что она завладеет им,– ответил Булгар.

– Завладеет?

– Войдет в его голову через разъем. Проникнет в сознание. Такие случаи известны, капитан.

– Почему это должно случиться именно с Роучером? Почему не с тобой? Не с Педрегалом? Не с Рио де Рио? Или еще каким-нибудь пассажиром? – Я сделал глубокий вдох.– Почему не со мной, если на то пошло?

– Он просто хочет знать, сэр, какова сейчас ситуация с матрицей. Известно ли вам, где она. Может, вы уже сумели поймать ее.

Что-то странное почудилось мне в глазах Булгара. Я подумал, что меня снова проверяют. Эти разглагольствования о том, что Роучер боится вторжения сбежавшей матрицы, могли быть попыткой выяснить окольным путем, не случилось ли это со мной.

– Скажи ему, что она ушла,– ответил я.

– Ушла, сэр?

– Ушла. Исчезла. Ее больше нет на корабле. Передай ему это, Булгар. Пусть забудет о том, что она может просочиться в его мозг.

– Она?

– Матрица женщины, да. Но теперь это не имеет значения. Она ушла. Сбежала в небеса. Аварийная ситуация миновала.– Я сердито уставился на него, страстно желая уйти к себе и там лелеять свою печаль.– Не пора тебе вернуться на свой пост, Булгар?

Поверил ли он мне? Или подумал, что я наскоро слепил обрывки полуправды, прикрывая свою причастность к тому, что матрица до сих пор не найдена? Этого я не знал. Булгар отвесил мне короткий, но почтительный поклон и зашагал прочь со словами:

– Спасибо, сэр. Я передам ему, сэр.

Он растаял в полумраке. Я продолжил путь наверх.

По дороге я встретил Кэткэта, а потом Рейбака. Оба посмотрели на меня, но не сказали ни слова. В глазах Кэткэта мне почудилось что-то укоризненное, но почти любящее, а вот холодный зловещий взгляд Рейбака заставил меня вздрогнуть. Каждый на свой лад, они как бы говорили: «Виновен, виновен, виновен!» Но в чем?

Прежде я воображал, что любой, столкнувшись со мной на борту корабля, с первого взгляда поймет, что я приютил беглянку, и станет ждать, когда я выдам себя, допустив какую-нибудь промашку. Теперь все было в точности наоборот. Мне казалось, что они глядят на меня и думают: «Он абсолютно одинок, здесь у него никого нет». И я сжимался, стыдясь своей изоляции. Хотя и понимал, что это на грани безумия. Я чувствовал себя взвинченным и безумно усталым; может, это была ошибка – совершить вторую прогулку среди звезд так быстро после первой. Я нуждался в отдыхе. Я нуждался в том, чтобы спрятаться от всех.

 Мне захотелось найти на борту «Меча Ориона» кого-то, с кем я мог бы обсудить случившееся. Но кого? Не Роучера же. И не 612-Язона. Я действительно находился в полной изоляции. На этом корабле я мог поговорить только с Вокс, но она ушла.

Укрывшись в своей каюте, я подсоединился к медицинскому аппарату и задал десятиминутный курс очищения всего организма. Это помогло. Владевшие мной фантомные страхи и надуманные сомнения начали отступать.

Я открыл вахтенный журнал и просмотрел, какие еще капитанские обязанности нужно выполнить до конца дня. Мы приближались к точке разворота, к одному из тех узлов силы, равномерно разбросанных по небесам, которые звездный корабль должен использовать, чтобы двигаться дальше, через следующий сектор вселенной. Прохождение точки разворота с использованием всех ее преимуществ осуществляется автоматически, но – по крайней мере, в теории – ответственность за успех возлагается на капитана: я должен отдавать команды и отслеживать процесс с самого начала до завершения.

Но до этого еще есть какое-то время.

Я связался с 49-Генри-Генри, который был дежурным, и запросил данные о ситуации с матрицей.

– Без изменений, сэр,– сразу же ответил он.

– Что это означает?

– Отслеживание продолжается, сэр, но местонахождение пропавшей матрицы не установлено.

– Ни малейшего намека?

– Никаких данных вообще, сэр. По существу, нет способа выделить слабый электромагнитный импульс сбежавшей матрицы из фонового шума электрической системы корабля.

Я тоже так считал. 612-Язон докладывал мне об этом почти теми же словами.

– У меня есть основания считать, что матрицы больше нет на корабле, Сорок Девять-Генри-Генри.

– Правда, сэр? – сказал 49-Генри-Генри в своей обычной наполовину надменной, наполовину насмешливой манере.

– Да. Я тщательно изучил ситуацию, и мое мнение таково: сегодня матрица покинула корабль, и больше мы о ней не услышим.

– Должен я зафиксировать это как официальную позицию, сэр?

– Да.

– Сделано, сэр.

– Следовательно, можно немедленно выйти из режима поиска и закрыть дело. Мы запишем в дебет одну матрицу, и счетоводы Службы позднее зафиксируют это.

– Хорошо, сэр.

– Свободен,– приказал я интеллекту.

Генри-Генри отключился. Я сидел среди роскоши своей каюты, снова и снова прокручивая в уме прогулку среди звезд и пытаясь оживить ощущение гармонии, любви, единения с мирами небес, нахлынувшее, когда мы с Вокс медленно плыли на груди Великого Космоса. Тут же обострилось чувство потери, не покидавшее меня с тех пор, как Воке исчезла. Совсем скоро мне предстояло встать, отправиться на командный пункт и приступить к надзору за разворотом; но пока я сидел, неподвижный и безмолвный, перед разверстой бездной одиночества.

– Я не ушла,– неожиданно произнес тихий голос.

Это было как удар в сердце. Я не сразу обрел способность говорить.

– Вокс? Где ты, Вокс?

– Здесь.

– Где?

– Внутри. Я никуда не уходила.

– Ты никуда...

– Ты расстроил меня. Мне просто нужно было немного побыть одной.

– Ты знала, что я ищу тебя?

– Да.

Щеки вспыхнули. Злость, словно ручей в половодье, бурно растекалась по моим венам.

– Ты понимала, что я чувствовал, когда ты... когда мне показалось, что тебя больше нет со мной?

– Да,– совсем тихо и не сразу ответила она.

Я заставил себя успокоиться. Сказал себе, что она ничего мне не должна, кроме благодарности за убежище. Что боль, которую она причинила мне своим молчанием, в общем, не ее дело. Что она еще дитя, непослушное, беспокойное и недисциплинированное.

– Я скучал по тебе. Гораздо сильнее, чем способен выразить,– сказал я через какое-то время.

– Мне очень жаль.– В ее голосе звучало раскаяние, но не слишком сильное.– Мне надо было подумать. Ты расстроил меня, Адам.

– Тем, что попросил показать, как ты выглядела прежде?

– Да.

– Не понимаю, почему это так сильно тебя огорчило.

– Ты и не должен понимать,– отозвалась Вокс.– Теперь я не возражаю. Можешь увидеть меня, если хочешь. Ты все еще хочешь? Ну вот. Это я. Вот такой я была раньше. Не вини меня, если почувствуешь отвращение. Хорошо? Хорошо, Адам? Вот. Смотри. Это я.

  14

Внутри возникло болезненное ощущения скручивания, как если бы тяжело оттаскивали некий силовой барьер. Потом на экране моего сознания расцвело великолепное светящееся багряное небо Канзаса-4.

Она не просто показала мне свой мир. Она перенесла меня туда. Я чувствовал на лице мягкий влажный ветер, вдыхал свежий, чуть-чуть едкий воздух, слышал шуршание блестящих жестких листьев, свисавших с ярко-желтых деревьев. Черная почва под голыми ногами ощущалась теплой и упругой.

Я стал Лилианой, которой нравилось называть себя Вокс. Мне было семнадцать; меня раздирали силы и порывы, могущественные, как ураган.

Я стал ею изнутри, но одновременно видел ее снаружи.

Волосы у меня были д линные, густые, темные, ниспадавшие на плечи водопадом кудрей. Бедра широкие, груди налитые и упругие: я чувствовал их тяжесть, чувствовал боль в них – как если бы они были наполнены молоком, хотя его там не было. Лицо напряженное, настороженное, мрачное; в нем светился раздраженный, неспокойный ум. Совсем не отталкивающее лицо. Вокс была привлекательной девушкой.

Из-за того, что она сначала не хотела показать себя, я ожидал, что она безобразна или имеет какое-то уродство и, вынужденная таскать грубую обременительную оболочку плоти, воспринимает ее как постоянный упрек самой себе. По ее словам, жизнь на Канзасе-4 была унылой, печальной и жалкой, лишенной всякой надежды. Поэтому она отказалась от своего тела, превратилась в чистое электричество, чтобы получить новое тело – любое тело,– когда достигнет Кул-де-Сака. «Я ненавидела свое тело,– говорила она мне.– Не могла дождаться, когда избавлюсь от него». И она так не хотела показаться мне хотя бы мельком, что предпочла на долгие часы впасть в молчание столь полное, столь беспросветное, что я подумал – она покинула меня.

Все это по-прежнему оставалось для меня загадкой. Лилиана, которую я видел, которой я стал, была стройной и сильной девушкой. Не красавица, нет, слишком сильная и крепкая, но далеко не урод: взгляд теплый и умный, губы полные, нос прекрасной формы. Безусловно, у нее здоровое тело, полное жизни.

Конечно, никаких уродств; с какой стати я вообще решил, что они есть? Ретрогенетическая хирургия исправляет любой дефект. Нет, с телом, от которого Вокс отказалась и к которому питала отвращение – даже стыдилась его,– все было в полном порядке.

Потом до меня дошло, что я вижу ее со стороны. Причем не напрямую; я вижу ее, фильтруя и интерпретируя информацию, которую она мне передает, прогоняя ее через сознание стороннего наблюдателя – себя самого. Который на самом деле не понимает ничего относительно того, что это значит – быть кем-то, кроме себя самого.

Каким-то образом – это была автоматическая регулировка на уровне подсознания – я сместил фокус восприятия. Все старые связи рухнули, и я потерял любое ощущение нашей раздельности.

Я стал ею. Полностью, безоговорочно, неразрывно.

И тогда я понял.

Фигуры скользили вокруг нее, похожие на тени, непостижимые, раздражающие. Братья, сестры, родители, друзья: все они были чужими для нее. Все на Канзасе-4 чужие для нее. И по-другому никогда не будет.

Она ненавидела свое тело не из-за его болезни или уродства, а потому, что это ее тюрьма. Она была заключена в него, как в тесную каменную камеру. Клетка из плоти держала ее в подчинении, привязывала к прекрасному миру под названием Канзас-4, где она знала лишь боль, одиночество и отчужденность. Тело – вполне приемлемое, здоровое тело – стало для нее эмблемой и символом порабощения души; вот за что она ненавидела его. Мятежная, неугомонная по духу, она не сумела найти приемлемый способ жить в условиях удушающей предсказуемости Канзаса-4, где была обречена оставаться духовным изгоем. Для нее существовал единственный способ покинуть Канзас-4: отказаться от тела, привязывавшего ее к планете. И она восстала против него со всей яростью и отвращением, презирала его, ненавидела и в конце концов отказалась от него. Понять все это, глядя на нее только снаружи, было совершенно невозможно.

Но я понял.

Я понял даже больше в один краткий миг нашего полного единения. Я понял, что она имела в виду, когда говорила, что я ее двойник, ее копия, ее второе «я». Конечно, мы были очень разными. Я – здравомыслящий, уравновешенный, работящий, покладистый мужчина; она – безрассудная, непостоянная, импульсивная, горячая девушка. Однако подо всем этим мы оба были неудачниками, чужаками в своих мирах, не умеющими приспосабливаться к той жизни, для которой предназначены. Способы справиться с этими бедами мы тоже выбрали разные. Тем не менее мы были похожи по сути – две половинки одного и того же существа.

«Теперь мы всегда будем вместе»,– сказал я себе.

И в то же мгновение наш контакт разрушился. Она разорвала его: наверняка испугалась, что наша новая близость станет слишком глубокой,– и я снова почувствовал себя отделенным от нее границами собственной индивидуальности, собственного «я». Я чувствовал, что она здесь, внутри меня; теплое, хотя и обособленное присутствие. По-прежнему внутри меня, да, но снова отдельно.

  15

Пора было заняться работой. Все эти дни присутствие Вокс отвлекало меня, и все же я не позволил себе забыть, что наш полет продолжается. Жизнь всего корабля, в том числе и пассажиров, зависела от исправной работы экипажа и даже от меня. Миры ожидали даров, которые мы им несли. На данный момент моя задача состояла в том, чтобы надзирать за осуществлением разворота.

Я объяснил ситуацию Вокс и предложил временно покинуть меня. Мне придется подключиться к другим членам экипажа, а значит, они могут обнаружить ее внутри меня. Что последует дальше, не стоило даже обсуждать. Но она отказалась.

– Нет. Я не покину тебя. Я не хочу уходить. Но я спрячусь глубоко внутри – как тогда, когда ты меня расстроил.

– Вокс...– начал я.

– Нет. Пожалуйста. Я не хочу об этом говорить.

Спорить не было времени. Я чувствовал глубину и силу ее упрямой решимости.

– Ну, тогда спрячься получше.

И я отправился вниз, на управляющую палубу.

В главном навигационном зале уже собрались все, кому предстояло принять участие в процессе: Фреско, Рейбак, Роучер. Рейбак должен был следить, чтобы коммуникационные каналы оставались открытыми, Фреско настраивал навигационные координаты, а Роучер, инженер-энергетик, контролировал флюктуации цикла ввода-вывода и дренажа. Моя роль состояла в том, чтобы подавать сигнал о переходе от одной стадии процесса к другой. Откровенно говоря, я был, по сути, лишним, поскольку Фреско, Рейбак и Роучер делали все это десятки раз на протяжении множества полетов и руководство им практически не требовалось. Если копнуть глубже, то и они были лишними, поскольку за всем надзирал 49-Генри-Генри, а искусственный интеллект способен контролировать процесс без человеческой помощи. Тем не менее формально требовалось наше участие, и в этом был смысл.

Интеллект превосходит человека по умственным способностям, по возможностям сопряжения и быстроте реакции. Тем не менее он всего лишь слуга, к тому же искусственный слуга, не понимающий ни человеческой хрупкости, ни присущей людям этической сложности. Слуг нужно использовать как инструменты, принимать решения они не должны. Общество, передающее слугам обязанности, связанные с жизнь и смертью, в итоге обнаруживает, что эти самые слуги держат его за горло. Даже моя роль, пусть и новичка, была важнее: инициатор, контролирующий процесс. Не исключено, что с этим мог справиться любой, по кто-то непременно должен делать это, и по традиции этот «кто-то» – капитан. Назовите это ритуалом, назовите стилизованным танцем – как пожелаете, но невозможно уйти от человеческой потребности в ритуале и стилизации. Может, такие аспекты процесса кажутся второстепенными, но они по-своему полезны, значительны и, следовательно, тоже важны.

– Начинаем? – спросил Фреско.

Мы подключились друг к другу: Роучер непосредственно к кораблю, Рейбак к Роучеру, Фреско ко мне, я тоже к кораблю.

– Имитационная модель,– сказал я.

Рейбак набрал первый код, и огромное пространство главного навигационного зала наполнилось пульсирующим светом: вокруг нас открылась картина небес, силовые линии, узлы разворота, звезды, планеты. Мы плавали в невесомости, как ангелы. Ощущения были очень близки к тем, что испытываешь при звездной прогулке.

Изображение корабля имело вид яркой стрелы ослепительного света и располагалось под нами слева. Впереди, как гнездо сплетенных злобных змей, пульсировал шар, обозначавший точку разворота под названием Ласиейт-Огни-Сперанца и пронизанный непроницаемыми витыми тускло-серыми полосами с ярко-алыми прожилками.

– Входим в режим приближения,– сказал я.– Активировать рецепторы. Начинаем выравнивание. Начинаем сличение механического момента. Подготовить скачок ускорения. Проверить угловую скорость. Начинаем поворот. Входим в сектор смещения. Поднять мачту.

После каждой команды один из участников процесса касался нужной клавиши, или нажимал управляющую панель, или просто посылал импульс в сознание корабля, напрямую или через того, кто непосредственно с ним соединен. Из вежливости все дожидались моего приказа, но скорость их реакции свидетельствовала о том, что их сознание уже было настроено на нужное действие.

– Это потрясающе! – внезапно сказала Вокс.

– Ради бога, Вокс! Что ты делаешь?

Насколько я знал, остальные услышали ее восклицание так же явственно, как если бы оно донеслось из громкоговорителя.

– Я хочу сказать,– продолжала она,– что не представляла себе ничего подобного. Я чувствую весь...

Я резко, с болью в сердце приказал ей заткнуться. После всех моих предостережений вот так обнаружить себя – это просто безумие. В ее молчании я почувствовал вибрирующий отзвук мрачного недовольства. Однако у меня не было времени тревожиться из-за перепада настроений Вокс.

Искрящиеся дуги смещающей силы прошили пространство главного навигационного зала, едва показалась наша мачта – не такая, как у судов планетарных морей, а скорее гигантская антенна. Она должна была связать нас с точкой разворота – корабль и точка разворота тянулись друг к другу, как многорукие борцы. Жаркие малиновые, изумрудные, золотистые и аметистовые вспышки пронзали воздух, отскакивая друг от друга. Точка разворота, активированная и трепещущая между энергетическими уровнями, обвивала нас миллионом щупальцев, готовясь развернуть корабль на оси и зашвырнуть к следующей промежуточной станции на пути сквозь небеса.

– Захват,– доложил Рейбак.

– Режим сближения,– сказал я.– Пространственная сетка одиннадцать.

– Пространственная сетка одиннадцать,– повторил Фреско.

Казалось, пылал весь зал.

– Изумительно,– пробормотала Вокс.– Невероятно прекрасно...

– Вокс!

– Запрашиваю разрешение на разворот,– сказал Фреско.

– Даю разрешение на разворот,– ответил я.– Сетка одиннадцать.

– Сетка одиннадцать,– снова повторил Фреско.– Разворот произведен.

По мне прокатилась волна дрожи – и по Фреско, и по Рей-баку, и по Роучеру. Это корабль в лице 49-Генри-Генри завершил процесс захвата. Точка Ласиейт-Огни-Сперанца поймала нас, поглотила и перенаправила, послав к следующему порту. Я слышал, как Вокс внутри меня разрыдалась – не от отчаяния, а от восторга и избытка чувств.

Мы разъединились. Когда Рейбак повернулся ко мне, на его суровом лице мелькнула тень улыбки.

– Отлично, капитан,– сказал он.

– Да,– добавил Фреско.– Отлично. Вы быстро учитесь.

Я почувствовал на себе изучающий взгляд сияющих глаз Роучера.

«Ну давай же,– думала,– Тоже скажи мне комплимент. Гели знаешь, как это делается».

Когда мы покидали главный навигационный зал, Фреско пошел рядом со мной. Без единого слова мы добрались до ожидавших нас транзитных траков. Только я собрался забраться на свой, как он – или все же она? – негромко окликнул меня:

– Капитан!

– В чем дело, Фреско?

Он наклонился ближе. Мягкие хитрые глаза, лукавая улыбка. Тем не менее от навигатора исходило ощущение дружественной теплоты.

– Это очень опасная игра, капитан.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Прекрасно понимаете,– сказал Фреско.– Не притворяйтесь. Мы все были подключены друг к другу. До меня кое-что дошло. Я знаю.

На это мне нечего было сказать, и я промолчал.

Спустя мгновение Фреско заговорил снова.

– Вы мне нравитесь. Я не хочу, чтобы вы пострадали. Но Роучер тоже знает. Я не в курсе, знал ли он раньше, но теперь точно знает. На вашем месте я бы сильно обеспокоился, капитан. Будьте благоразумны. Вы меня поняли?