Текст книги "Витпанк"
Автор книги: Роберт Сильверберг
Соавторы: Джеффри Форд,Кори Доктороу,Нина Кирики Хоффман,Пат (Пэт) Кадиган,Дэвид Лэнгфорд,Пол Ди Филиппо,Пэт Мэрфи,Уильям Сандерс,Брэдли Дентон,Аллен Стил
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
Нас прогнали через разрушенное здание вслед за боевой бригадой. Еще одно тело, лежавшее посреди следующей улицы, молчаливо свидетельствовало о наличии где-то поблизости другого бланка-снайпера. Лейтенант показал на сумку с боеприпасами, валявшуюся рядом с телом – принадлежавшим, как я теперь увидел, тому самому чумазому frère,которого я заставил играть в догонялки, – и сказал мне:
– Не стоит оставлять это пропадать. Прихвати ее с собой.
Я широко улыбнулся.
– С радостью, – ответил я. – Но свой компьютер вы можете выключить. – Я развел руки и пожал плечами: – Пояса нет. Футболки тоже нет. И пользы от меня тоже нет! – Я совершенно уверен, что захихикал при этом; вся сцена носила не менее сюрреалистический оттенок, нежели ночь, проведенная в клубе трастафара.
Прежде, чем лейтенант успел мне ответить или сделать что-нибудь, между нами шагнул frèreс наушниками на голове.
– Лейтенант, – сказал он. – Monsieur le sergeant Abalain [38]хочет с вами поговорить.
И вдруг ни с того ни с сего лицо лейтенанта покрылось бледностью – не меньшей, чем на лице мертвого трастафари. Это произвело на меня впечатление: я никогда не подумал бы, что офицер может настолько испугаться сержанта, пусть даже такого ядовитого, как Абален. Лейтенант взял наушники, надел их, прикрыл глаза и начал слушать.
– Это была футболка, – сказал Абален.
Мы сидели в его кабинете, в перестроенном многоквартирном доме девятнадцатого века. Из окна я мог видеть офисный центр, служивший мне бараком на протяжении первых недель моего кошмара.
– Их делают из специальной ткани, пронизанной датчиками. Они были разработаны для лечения раненых на поле боя – датчики регистрируют направление и скорость любого предмета, который ударяется в ткань. Ну, а мы несколько модифицировали их, вшив в воротник маленькие передатчики. Это очень удобный способ определять местонахождение снайперов – тем более что ни бланки, ни пенисты до сих пор не знают, что мы располагаем такой возможностью. – Он развел руками и улыбнулся. – Разумеется, ваше назначение на эту работу было ошибкой.
Я отхлебнул из бокала, который дал мне Абален. Вино было хорошим, с богатым и полным букетом; танины почти полностью выветрились, но вино еще сохраняло легкий привкус ежевики. Подозреваю, что оно пролежало в чьем-то погребе добрый десяток лет, прежде чем было призвано внести свой вклад в Дело.
Я намеренно заставлял себя думать о вине, чтобы держать свои эмоции под контролем. С тех пор, как меня вытащили из отряда смертников, прошло почти двадцать четыре часа, и кажется, я перестал трястись лишь непосредственно перед тем, как меня привели в кабинет к Абалену. У меня сохранились неотчетливые воспоминания о том, как страх и ярость вырвались из меня наружу, когда меня уводили с бойни, как я лягнул лейтенанта в пах. Разумеется, это вполне могло быть и фантазиями.
Почему-то только теперь, прихлебывая вино, я вспомнил, что прошло уже несколько недель с тех пор, как я выкурил последнюю сигарету. Но отразилось это лишь в том, что вкус вина чувствовался лучше – по-видимому, я был слишком занят или слишком напуган, чтобы обращать внимание на никотиновое голодание.
– Значит ли это, что я свободен и могу идти?
Абален рассмеялся; это прозвучало как лязг засова на кладбищенской ограде.
– Преклоняюсь перед вашим чувством юмора, monsieur, – сказал он. – Поверьте, если бы я мог, я отправил бы вас обратно домой, на Рю Техас – но мой отчет о нашем маленьком разговоре касательно вашей работы вызвал интерес у некоторых весьма значительных людей. Соответственно, мне было дано распоряжение предоставить вам новую возможность послужить Делу…
На следующий день я явился в кабинет, следующий по коридору за кабинетом Абалена. Он даже приблизительно не был настолько же хорошо обставлен – однако это не была камера, и здесь в меня никто не стрелял, так что я решил считать это переменой к лучшему. Я больше никогда не видел ни того лейтенанта, ни кого-либо из моих собратьев-мишеней. Признаюсь, их судьба не особенно меня волновала.
Абален сказал, что собирается дать мне указания относительно моего нового назначения. Дожидаясь, пока он подойдет, – а я не сомневался, что уже знаю, в чем будет заключаться это назначение, – я решил для себя, что возьмусь за исследование. Я ничего не мог с собой поделать: когда передо мной оказывается массив данных, я просто должен узнать, что это такое. Ну а обшарпанный металлический стол, занимавший большую часть кабинета, мог бы послужить наглядным определением понятия «массив данных». На столе, занимая почти всю его поверхность, громоздились три кучи с осыпающимися склонами, готовыми в любой момент обрушиться. Две из них состояли из бумаг, в третьей были разнообразные запоминающие устройства: магнитно-оптические диски, парочка древних дискет и даже один или два голо-куба.
Ближайшую ко мне бумажную кучу составлял различный официальный мусор: пресс-релизы, распечатки телеграфных сообщений. Те, что попались мне на глаза, относились либо к ООН, либо к одной из трех основных организаций бланков. Во второй куче были собраны практически не поддающиеся расшифровке документы на французском, в которых я в конце концов смог опознать рабочие рапорты либертинских офицеров и тайных агентов.
– Вы ведь можете извлечь из этого некоторый смысл, не так ли? – В дверях стоял Абален.
На протяжении нескольких секунд я смотрел ему прямо в глаза, затем вновь повернулся к рапортам.
– Какого рода смысл вы хотите, чтобы я извлек?
– Вы будете делать ту же работу, которую описывали мне, когда вас только что, э-э… мобилизовали. Мне требуется информация, заключенная, как я подозреваю, во всех этих рапортах и пресс-релизах. От вас требуется, используя свое умение, вытащить эту информацию на поверхность. – Сержант улыбнулся мне – ободряюще, как он, без сомнения, полагал. Наверное, раньше он был каким-нибудь консультантом по вопросам управления, прежде чем решил, что революция может предоставить больше возможностей иметь людей во все дыры.
– Вы будете работать здесь и присылать мне информацию, как только у вас наберется что-нибудь стоящее. В вашем распоряжении электронный блокнот и ноутбук, они находятся в правом верхнем ящике стола. Они подключены к световоду, выходящему непосредственно в защищенную папку на моем рабочем столе. К сожалению, доступ вовне вам предоставлен не будет, но об этом не беспокойтесь: я позабочусь, чтобы у вас была вся информация, необходимая вам для работы.
«Этой информации мне более чем достаточно», – подумал я про себя.
День 30-й: Революции не будут предоставляться льготы
– Должен признаться, я не понимаю эту революцию.
– Чего здесь не понимать? – Абален предложил мне «Марли»; я был несколько удивлен таким жестом с его стороны, и еще более удивлен, осознав, что отрицательно качаю головой. – Мы ведь, собственно, не революционеры; вы и сами это знаете. Мы пытаемся восстановить славу французской культуры – в каком-то смысле это скорее делает нас консерваторами.
«Полагаю, более правильным термином здесь было бы „реакционеры”», – подумал я.
– Что, без сомнения, объясняет, почему столь многие ваши лозунги так похожи на рекламу закусочных, – сказал я, показывая ему один из листков. – «Франция и ты: вам по пути!»
– Философия закусочных в своей основе французская, – возразил Абален. – Это философия крестьян, а не какая-нибудь там разукрашенная буржуазная haute cuisine [39]. Это все равно что эпоксидная плитка, к которой вы и подобные вам «Старожилы Пари» так пренебрежительно относитесь – она полностью соответствует научному рационализму подлинной революции.
Абален говорил на живом, беглом французском. На прошлой неделе он поймал меня на том, что я слишком внимательно слушаю один из его телефонных разговоров, и без предупреждения окатил меня ураганным огнем французской речи. Увидев по выражению моего лица, что я несомненно все понял, он удовлетворенно кивнул и вернулся к своему разговору, словно ничего другого и не ожидал.
– Если ею не выкладывать Диснея, – возразил я.
– Что ж, в таком случае это культурный империализм, – сказал Абален. Он мог бы понравиться мне, если бы при этом улыбнулся или хоть чем-нибудь показал, что у него есть чувство юмора. Но он был убийственно серьезен, и я еще больше ненавидел его за это.
– И какую же роль играете во всем этом вы? – спросил я. – Вы какой-нибудь тайный агент?
– Совершенно ничего похожего, monsieurРозен. А если бы и был, я, разумеется, не сказал бы вам об этом, – он выдул струйку дыма мимо моего левого уха; я ощутил запах горящего мусора. – Я всего лишь слуга Коммуны, – продолжал он. – Я делаю все что могу, чтобы вывести Францию обратно к солнечному свету научного рационализма. Прошу вас, имейте в виду, что мы все очень признательны вам за ту помощь, которую вы нам оказываете.
«И которую ты вменяешь себе в заслугу», – мысленно добавил я.
– Я мог бы делать больше, если бы имел доступ к большему количеству информации, – сказал я. Того, что мне выдавали до сих пор, не хватило бы и фундаменталистскому проповеднику, чтобы опознать грех. Мне нужно было получить большую выборку для того, чтобы мой план сработал.
– На меня произвело большое впечатление уже и то, что я получал от вас до сих пор, – сказал Абален («Господи Иисусе, – подумал я, – если такое merde [40]производит на них впечатление, то все будет проще, чем я думал!»). – Конечно, это не имело большой непосредственной тактической ценности. Но тем не менее, даже имея это на руках, мы смогли по меньшей мере дважды сделать подножку пенистам в СМИ. Теперь мы ведем в пропагандистской кампании – в конечном счете это может оказаться не менее важным, чем то, что делают наши бойцы.
– По крайней мере, дайте мне возможность иметь дело с рапортами, не прошедшими через цензуру, – я вытащил из кармана брюк пригоршню мятых листков. Две трети текста были замазаны черной или белой краской. – Я сам буду судить, пригодна информация или непригодна!
– Я посмотрю, что я смогу сделать, – ответил он.
На следующее утро унылого вида frèreпинком зашвырнул в мой кабинет пластмассовый ящик. Сваленные в нем бумаги, дискеты и кристаллы являли собой воплощенный хаос, но меня это не заботило. Я всегда прихожу в возбуждение, получив свежий источник информации, а на этот раз возбуждение было более интенсивным, поскольку ставки были гораздо выше, чем обычно.
Одной из первых вещей, которые я выяснил, когда наконец приступил к анализу, было известие о том, что мой старый друг майор Ледуа мертв. Впервые об этом упоминалось в официальном сообщении, сделанном пару недель назад – там заявлялось, что он убит бланками. Однако мне не понадобилось долго вынюхивать, чтобы выяснить, что на самом деле его вычистили сами коммунары. Я нашел упоминание о серии доносов на него со стороны абаленовских подчиненных, и хотя обвинение не излагались в подробностях, результат тем не менее был вполне очевиден. Если бы даже к тому моменту у меня еще не начали возникать подозрения, этого одного было достаточно, чтобы в моем мозгу зазвенел звоночек.
На самом деле при этом известии я почувствовал скорее угрюмое удовлетворение, нежели удивление. Каждая революция рано или поздно начинает пожирать собственных детей, как кто-то когда-то выразился. В Парижской Коммуне, очевидно, трапеза уже началась. Для меня это было как раз то, что надо; собственно говоря, от этого и зависел мой план.
Всю следующую неделю я не вылезал из-за стола. После всего, через что я прошел, для меня было глубоким, почти плотским удовольствием иметь возможность полностью погрузиться в исследования. Мало-помалу я сплетал свою паутину – не забывая время от времени выдавать действительно сногсшибательные заключения относительно того, что замышляли бланки и пенисты. Это было, в общем-то, довольно легко: в сравнении с большинством корпораций правительства не более сложны, чем больничная утка. К тому же ни бланки, ни пенисты – ни Коммуна, если уж на то пошло, – не были даже и правительствами в любом из обычных значений этого слова. Поэтому не прошло и нескольких дней после того, как я начал свою работу, как Абален принес мне бутылку по-настоящему хорошего «Реми», имея в виду поздравить меня с моей потрясающей проницательностью. Я принадлежу скорее к любителям бурбона, нежели коньяка, но тем не менее подарок принял. Это было меньшее, что Абален мог для меня сделать – и я собирался позаботиться о том, чтобы так и оставалось.
После того, как он принес мне бутылку, я не видел сержанта на протяжении двух недель. Я воспользовался этой передышкой, чтобы побродить по зданию, а впоследствии даже и по окрестностям. Спустя совсем небольшой промежуток времени все уже знали, что Абален завел себе собственного агента, и никто не обращал особенного внимания на неряшливого пария в замызганном белом костюме. Это изгнало последние сомнения, которые могли возникнуть относительно роли Абалена в Коммуне: этот человек носил свои сержантские нашивки в качестве овечьей шкуры.
Выяснение истины относительно судьбы Сисси не породило во мне решимости убить Абалена – оно лишь углубило ее. Я едва ли уделил ей хоть одну мысль с тех пор, как лейтенантик использовал меня в качестве подсадной утки, но затем в одной из бумажных груд я обнаружил список призывников, набранных в «Диалтоне»; призывники были аккуратно разделены по полу и национальности, но сами имена были зашифрованы. В списке была только одна женщина-канадка. В тот момент я осознал, что прошло уже несколько недель с тех пор, как я думал о Сисси, и почувствовал себя на верхушке стены боли, настолько высокой, что было невыносимо смотреть вниз. Поэтому я вновь вернулся к работе и вскоре наткнулся на зашифрованный список распределения койко-мест – он был почти идентичен списку призывников, но несколько женских имен отсутствовали, включая единственную канадку.
Складывать вместе два и два – это то, чем я занимаюсь. В тот момент я не мог остановить себя. Сисси и еще некоторое количество молодых беззаботных трастафара были призваны служить Коммуне весьма специфическим образом – это была служба такого рода, который требует скорее будуара, нежели койки.
Вплоть до этого момента я пытался разработать такой план, где с Абаленом было бы покончено, а я сам выбрался бы целым и невредимым. Но увидев этот второй список, я почувствовал, как ко мне возвращается тот ирреальный, не заботящийся о предосторожностях фатализм, который охватил меня, когда я вышел на середину улицы, таща сумку с боеприпасами. Абален умрет, и я умру вместе с ним.
Свобода передвижения, которую обеспечивало мне покровительство Абалена, предоставила мне также все необходимые возможности, чтобы ввести в базу несколько свежих рапортов с различных терминалов и автономных клавиатур, не защищенных паролями, используя идентификационные номера, почерпнутые мной из тех нецензурированных рапортов, что выдал мне Абален. В этих рапортах не было ничего бросающегося в глаза, никаких, боже упаси, прямых намеков; я даже умудрялся имитировать ужасающую грамматику, которой пользовались некоторые из агентов коммунаров. Кроме того, большую часть информации, которую я вкладывал в них, было легко проверить, поскольку все это было попросту списано мной из других источников или представляло собой мои собственные, уже подтвержденные умозаключения относительно того, чем занята другая сторона. Именно так и нужно проворачивать такие дела: следует говорить как можно больше правды, чтобы немногочисленные крохи измышлений прошли более или менее незамеченными.
Именно более или менее – до тех пор, пока кто-нибудь не решит, что все эти деревья должны что-то значить, и не приостановится, чтобы увидеть лес. Я нисколько не сомневался, что в этой революции, как и во всех прочих, имеется свой процент любителей считать деревья.
Впрочем, должен признаться, что к концу второй недели я уже довольно сильно нервничал. Приятно думать, что знаешь свое дело и что результат твоей затеи вполне предсказуем в пределах твоего опыта. Однако любое дело несет в себе опасность полного провала – а если бы рухнуло этодело… Думать об этом было невыносимо.
Так что я был более чем немного испуган, когда однажды поздно вечером Абален ворвался ко мне в кабинет с таким видом, словно только что выяснил, что капитализм действительно является наиболее эффективной экономической доктриной.
– Нам нужно уходить, вам и мне, – сказал он.
– Куда уходить? – спросил я. Я не ожидал снова увидеть его – собственно, я надеялся прочитать в следующей пачке коммунарских пресс-релизов его некролог.
– Позже объясню. Только возьмите свой блокнот. – Он отключил мой электронный блокнот от питания, отсоединил кабели и вручил его мне. – Он нам понадобится, чтобы пройти через заставы.
– Через заставы?
– Не разыгрывайте болвана; делайте, как я сказал! – В Абалене, по-видимому, проснулся буржуа-солдафон, которого я всегда в нем и подозревал. – Мне еще нужно кое-что сделать. Встретимся в вестибюле через пять минут. И лучше будьте там, Розен, или я позабочусь, чтобы вас пристрелили.
Как правило, я не так уж медленно соображаю. Полагаю, только полная уверенность, что я покончил с Абаленом, помешала мне сразу понять, что произошло на самом деле: этот мерзавец как-то пронюхал, что ему собираются предъявить обвинение, и решил убраться подальше от своих frères, пока они не отделили его голову от плеч… или каким еще там образом они отправляли на тот свет тех, кто больше не удовлетворял представлениям Коммуны о проецировании прошлого в будущее.
Впрочем, я оставался вне игры не более чем какую-нибудь минуту. Мой род занятий приучает думать на ногах, и я оказался на своих почти мгновенно. Я проскользнул в кабинет Абалена и принялся распихивать себе по карманам все, что лежало на поверхности, не забыв прихватить и его электронный блокнот – он, разумеется, был заперт, но в моей голове быстро складывался план, как с этим справиться.
Мой костюм, должно быть, выглядел немного встопорщенным, когда я вышел в вестибюль; однако frèresпо большей части не очень хорошо разбирались в портновском искусстве, так что я не был удивлен тем, что никто не заметил моих оттопыривающихся карманов.
– Что случилось? – спросил я Абалена, как только мы оказались снаружи и зашагали по полимерным плиткам мостовой. Он повернул на север – очевидно, направляясь к фешенебельным северо-восточным arrondissements, где пока что господствовали бланки.
– Один друг намекнул, что мне собираются предъявить обвинение перед Центральным Комитетом, – ответил он. – Разумеется, в таких случаях об оправдании не может быть и речи.
– Разумеется, – сказал я.
– Впрочем, человек на таком положении, как мое, неизбежно должен возбуждать зависть у многих. Так что, оправдают меня или нет, я вполне уверен, что если я позволю себе быть вызванным, дело вряд ли кончится для меня добром. Поэтому я с сожалением должен оставить свою службу революции и Коммуне. Им не повезло.
– А зачем вам я? – я на всякий случай засунул руки в карманы, чтобы у Абалена не возникло излишнего любопытства относительно их формы.
– Но мне казалось, что вам не терпится вернуться домой. – Абален изобразил углом рта легкую сочувственную moue [41], и я едва удержался от того, чтобы не ударить его ногой в пах. – Ну и кроме того, разумеется, monsieurРозен, вы – мой пропуск через заставы.
– Разумеется.
Абален, как обычно, летел на гребне волны, опережая весть о предъявленном ему обвинении. Его небрежного взмаха было достаточно, чтобы нас пропускали сквозь всевозможные КПП и заставы, попадавшиеся на нашем пути через коммунарскую зону – здесь никому еще не сообщили, что теперь он является врагом революции. Я начинал жалеть, что не распространял свою дезинформацию несколько более широко.
– Вы не хотите рассказать мне, что вы собираетесь делать? – спросил я у него, когда мы миновали еще одну группу значительно-немногословных frères. – А то я чувствую себя как человек, которому предлагают вкладывать деньги, не дав даже посмотреть на проспекты.
– Капиталистический юмор. Смешно, – отозвался он. – В общем-то все довольно просто. Мы направляемся к заставе на относительно стабильной части фронта. Я говорю с патрулями с нашей стороны, то есть со стороны Коммуны. Мы с вами направляемся на небольшую рекогносцировку. Как только мы проходим нашу заставу, мы ныряем прочь из виду, приближаемся к передовой линии бланков с другого направления, и здесь уже вы обеспечиваете мне проход в бланкский сектор. Просто, не так ли?
– А каким образом я сыграю свою роль в этом хитроумном плане?
– Терпение, старина. Терпение. Когда придет время, я все вам объясню, но не прежде.
Я пожал плечами. Вопрос стоял не в том, собирается ли Абален убрать меня, но лишь, когда и как он намеревается это сделать. Ощущая на поясе тяжесть его блокнота, я лишь надеялся, что он дождется того момента, когда мы доберемся до бланкских застав – и тогда я смогу удивить его прежде, чем он удивит меня.
Судя по виду заставы, линия фронта здесь не изменялась в течение нескольких недель, а может быть, и месяцев. На колючей проволоке скопился налет грязи и голубиного помета, чего в более активных частях города попросту не увидишь. У ног апатичных frères-патрульных вились собаки; ни одного силового панциря видно не было. Кто-то из них либертизировал где-то терминал видеолотереи и установил его прямо на наблюдательном пункте, к которому тащил меня Абален. В приемной щели терминала торчала аннулированная карта, позволявшая играть бесплатно, но вместе с тем исключавшая возможность выигрыша; и пока Абален что-то неспешно врал лейтенанту, я подошел к группе скучающих frères,наблюдавших за символами, которые в бессмысленной последовательности мелькали на экране. Глядя на всю эту мразь, скопившуюся здесь в углу, невозможно было поверить, что существуют такие районы Пари, где из человеческих тел и зданий вырываются куски для того, чтобы самый бессмысленный в мире проект реконструкции мог двигаться своим отвратительным ходом.
– Нам пора, – раздался позади меня голос Абалена. – Надеюсь, вы сумеете оторвать себя от этого волнующего занятия?
Я проглотил просившийся на язык ответ и повернулся, чтобы следовать за ним. Он даже не соизволил подождать меня, и мне пришлось пуститься рысцой, чтобы его нагнать. Мы нырнули в какое-то здание и спустились в подвал, где провели несколько неприятных секунд в темном, сыром туннеле, возродившем кошмары моего краткого пребывания в роли поджариваемой электрическим током лабораторной крысы, прежде чем появиться среди развалин старой станции метро. Мне показалось, что я увидел в отдалении вспышку света. Что это, оптический прицел?
Я остановился, уже ощущая на своей грудной клетке тяжелый взгляд снайпера, как раз под грудиной, и внезапно мне привиделась Сисси, стоящая в точности так, как я сейчас. Кто знает, сколько трастафара было принесено в жертву, чтобы отогнать бланков, после чего их койки перешли к новым хозяевам? Я чувствовал странную смесь скорби и облегчения – если так, то все закончилось для нее быстро; это не было бесконечным кошмаром серийных изнасилований, представлявшимся моему подсознанию.
Абален не колебался ни секунды, я должен признать это. Схватив меня за руку, он повлек меня за собой наружу, на улицу. Теперь, находясь так близко к свободе, я обнаружил в себе гораздо меньше хладнокровия по отношению к возможности быть застреленным, чем пару недель назад. Наконец мы, целые и невредимые, оказались на другой стороне, в заброшенном многоквартирном доме, недосягаемые для взглядов как коммунаров, так и бланков. Для нас не составило труда преодолеть еще метров двести живописных руин, не подставляя себя ничему, кроме электронного наблюдения. Я подумал, что мы, должно быть, доберемся до самого аванпоста бланков, прежде чем frèresнаконец сообразят, что задумал Абален.
– Итак, что вы собираетесь делать, перейдя границу Страны Будущего и вернувшись в реальный мир? – спросил я, когда он остановился посреди того, что когда-то, по-видимому, было симпатичным внутренним двориком. – Как революционер-теоретик будет приспосабливаться к буржуазным махинациям?
– Мне сперва показалось, что это серьезный вопрос, а не просто еще одна жалкая попытка съехидничать, – сказал он. – Никогда не пытайтесь перещеголять француза в колкостях, monsieur.Здесь мастера – мы.
«Пытаешься хлопать крыльями, ты, маленький говнюк, – подумал я. – Давай, хлопай; тем смешнее будет посмотреть, как ты шлепнешься на землю».
– Дело в том, monsieurРозен, что я чрезвычайно легко приспосабливаюсь. У меня не будет никаких затруднений с тем, чтобы войти в новую жизнь. Возможно, для этого мне придется уехать из Парижа, и это будет жаль. Но даже если Бухарест или Буэнос-Айрес и нельзя назвать Городом Света, все же я смогу чувствовать себя там вполне удовлетворительно.
Он вытащил маленький пистолет и направил его на меня.
– В конце концов, экономической разведкой можно заниматься где угодно.
Если он ожидал, что я буду потрясен, то он разочаровался. По крайней мере, я на это надеюсь. Честно говоря, я ждал от него чего-то хоть капельку более умного. Вместе с тем я был рад, что он не смог придумать ничего лучше, чем обмен личностями. Выжидательно посмотрев на меня несколько мгновений, он насупился и махнул пистолетом.
– Пойдемте, сержант Абален, – сказал он.
Бланки, разумеется, уже увидели нас, и когда мы вышли из руин и двинулись через улицу, направляясь к их заставе, нас ожидала хорошо вооруженная комиссия по встрече. Абален подтолкнул меня вперед и поднял руки над головой. Один из бланков в пятнистом комбинезоне жестом показал мне сделать то же самое.
– Надеюсь, ребята, вы сможете мне помочь, – сказал Абален, когда мы добрались до бланков. Его английский был почти полностью лишен акцента, и я накинул ему за это еще несколько очков. Удивительно много талантов у нашего сержанта! – Я несколько месяцев был в плену у этих ублюдков, – продолжал он. – Вот один из них. Его зовут Абален. Считайте, что это мой подарок вам, если вы позвоните в мое посольство и поможете мне выбраться отсюда.
Это вызвало оживленные переговоры среди бланков. Я улыбнулся.
– Спасибо, – сказал я Абалену. – Всегда хотел быть знаменитым. – Он не вышел из роли; да я и не ожидал этого.
Показался офицер. Его форма была сшита у портного, хорошо вычищена и выглажена до хруста. На нем были темные пилотские очки, в руках он держал офицерскую тросточку. «Ничего удивительного, что вам, ребята, не удается отвоевать город», – подумал я.
– Итак, перед нами печально известный сержант Абален, – произнес он, глядя на меня.
– Боюсь, это не так, – возразил я. – Но вот это – Абален. – Я кивнул на сержанта.
Тот изобразил на лице весьма убедительную гневную гримасу.
– Это ложь! – вскричал он. – Он похитил меня и убил моих друзей! Вы не можете допустить, чтобы это сошло ему с рук!
– Ох, да бросьте вы! – Я повернулся к офицеру. – Неужели здесь нет никого, кто видел фотографию Абалена? – Я заранее знал ответ: подобно многим своим бывшим коллегам, Абален весьма серьезно относился к тому, чтобы избегать камер; но теперь я и сам играл роль.
Офицер улыбнулся – очевидно, довольный собой.
– Я думаю, самое лучшее будет допросить вас обоих. Вы не можете оба быть Абаленами, но на тот случай, если один из вас все-таки он…
Время настало. Я расстегнул свою куртку.
– Этот вопрос можно легко выяснить, – сказал я, отстегивая пряжку абаленовского блокнота. Самоуверенность Абалена пошла трещинами вместе с его новым имиджем. Я помедлил, наслаждаясь моментом. Это не было достаточной местью за Сисси или даже за те несколько недель, которые он вырвал из моей жизни. Но это было все, чего я мог для себя ожидать, и я хотел, чтобы это продлилось подольше.
Я показал компьютер офицеру.
– Ретинальный замок, – сказал я.
– Если вы хотите снова увидеть свою кузину, monsieur,лучше остановитесь.
Это взорвало меня.
– Ты, убогий сучий выкормыш, – сказал я, вынимая из кармана две бумажки: список призывников и список распределения койко-мест. Я поднес их к его лицу. – Куда подевалась женщина-канадка, Франсуа? Смотри, – я ткнул пальцем в листок, словно это было сердце Абалена. – Вот она была призвана; теперь посмотри сюда, – я потряс листком койко-мест. – Ее койки здесь нет! Так что же с ней произошло, monsieur le sergeant?Отправлена на Монмартр? На стрельбы? – В моем голосе появились истерические нотки. Я сглотнул, скомкал листки в кулаке и швырнул их ему в грудь.
– Нет, – проговорил он. – Все совсем не так…
Я не дал ему закончить. Рывком поднеся компьютер к своему лицу, я ткнул большим пальцем в кнопку питания. Компьютер негодующе фыркнул.
– Как печально! – сказал я. – Компьютеру сержанта Абалена не нравятся мои глаза! – Я развернул блокнот к Абалену, и тот попятился. – Джентльмены? – сказал я бланкам. Двое из них схватили Абалена за плечи. Он пытался отвернуть голову, но блокнот обладал большей подвижностью, чем его шея. Секундой позже он радостно чирикнул и засиял, как новогодняя елка.
Я швырнул блокнот на землю и вывернул поверх него содержимое своих карманов.
– Полагаю, здесь вы найдете, с чем позабавиться, – сказал я. Абален что-то пролепетал; я не слышал, что именно. Офицер дал ему пощечину – то ли в ответ на его слова, то ли просто из принципа; на это мне было плевать. Потом они все принялись его бить.
Я вытащил последнюю из своих гигиенических салфеток, чтобы стереть со своих рук его кровь.
День 63-й: Все закончится слезами
– Франция благодарит вас за те услуги, что вы ей оказали, monsieur! – Я понимал, что генерал бланков говорит больше для проныр из прессы по ту сторону зеркальной стены, чем для меня, однако наклонил голову, надеясь, что выгляжу достаточно смиренным и проницательным. – Когда этот негодяй Абален предстанет перед судом, весь мир увидит, какое истинное лицо скрывается за маской Парижской Коммуны!
Я старался оставаться blasé [42]; но, глядя на этого человека, не мог не удивляться арифметике Парижа: как, ради всего святого, можно сложить вместе людей, живущих на моей улице, тех, с которыми я играл в бейсбол, и тех, кто продавал мне хлеб с сосисками и вино – и получить в сумме такое дерьмо, как Абален или вот этот идиот? Какая переменная в этом проклятом уравнении могла заставить людей перестать думать и поручить всю тяжелую работу своим эмоциям?
Я надеялся, что покончив с Абаленом, буду чувствовать себя очищенным – но ничего подобного не произошло.
– Ну и хорошо, – произнес я, вставая с места. – Я был бы рад остаться и посмотреть, но сейчас мне надо домой. Я собираюсь провести сорок восемь часов под душем, а затем проспать по меньшей мере неделю.
