Текст книги "Роберт Маккаммон. Рассказы (СИ)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 53 страниц)

Все началось с убийства обычного пьяницы – человека, хорошо известного в округе и считавшегося местным оборванцем, танцующим на улице за несколько пенсов. Его нашли спящим в переулке, только его сон сопровождался перерезанным горлом, а пальцы его рук, которые с такой готовностью держали чарки с ликером, купленным для него щедрыми идиотами, были отрезаны. Был составлен рапорт, тело увезли на телеге – скорее всего, сбросили в реку, – и жизнь в Лаймхаусе потекла своим чередом.

Простите, у меня трубка погасла. Мне так нравится моя трубка. Момент. – Сие недоразумение было быстро исправлено, и рассказ продолжился:

– Итак, прошло две недели. Следующим, через три улицы от первого убийства, был найден пожилой уличный музыкант. Снова перерезанное горло и снова отрезанные пальцы. В тот момент я почувствовал, что к моему затылку прикоснулся холодный коготь. Схема убийств… Я тогда ещё подумал, что это кто-то, кто убивает с большой скрытностью и с большой… радостью, по-другому и не скажешь. И этот человек выбрал мир Лаймхауса, чтобы в нем выступить. Мир быстрых приходов и уходов, безликих встреч, теней, ищущих другие тени в тавернах и переулках… изменчивый мир… мир экипажей, приезжающих и уезжающих, и отчаявшихся женщин, согласных на все ради пары монет. Все это было моим миром для патрулирования. Мой народ – каким бы он ни был – нужно было защищать. Ну, я хоть и не был единственным констеблем в Лаймхаусе, но эти убийства происходили на моей территории. Как я уже сказал, это входило в сферу моей ответственности, и поскольку я планировал продолжать оставаться констеблем насколько это возможно, я был полон решимости действовать соответственно. Однако все, что я мог сделать в тот момент – это опросить местных жителей, но это ни к чему не привело.

Прошел месяц, затем другой. Потом нашли маленького уличного мальчишку восьми лет от роду. Убит. Приметы те же. После этого я объявил в тавернах награду в пять фунтов за любую достоверную информацию. Стали поступать бессвязные сообщения, но ни одной настоящей зацепки. У меня было искушение обратиться за помощью в ваше агентство, мадам Герральд, но мне было трудно выделить даже те пять фунтов, а моя Лора занимала скромную канцелярскую должность в компании, производившей морские канаты. Я просто не был в состоянии заплатить ваш обычный гонорар – по слухам, я знал, насколько он высок.

– Что-нибудь можно было устроить, – отозвалась Кэтрин.

– Возможно, но время для этого прошло. Моё объявление о награде не осталось без ответа. Следующая жертва, молодая цыганка, которая бродила по докам, предсказывая судьбу, была найдена убитой так же, но с отличием. Во рту у неё торчала игральная карта. Пятерка треф. Пятерка, понимаете? С этого началась наша маленькая игра, потому что я понял, что убийца наблюдает за мной. Возможно, он находился в одной из таверн, где я сделал своё заявление, и видел, что я задаю вопросы. Я знал, что принял это дело близко к сердцу… а, возможно, это был кто-то, с кем я беседовал, потому что я обошел все магазины и конторы.

Затем я нанял четверых мальчишек, чтобы они следили за улицами и докладывали мне обо всем, что находили подозрительным или неуместным в своих районах. Не прошло и недели, как один из этих молодых джентльменов был убит. Убийца засунул ему в рот ещё одну игральную карту после того, как перерезал ему горло и отрезал пальцы. Это был туз треф. После этого «Глоуб» и «Булавка» узнали о преступлениях, и меня допросили их агенты. История появилась в печати – так родился «Билли Резак».

– Пятерка треф и Туз треф, – обобщила Кэтрин. – У вас были соображения, почему карты именно этой масти?

– Те же самые, что, вероятно, сейчас в голове у вас. Что это было важно, и что он меня дразнил. Я предположил, что таким образом Билли Резак намекал мне, что является членом какого-то игорного клуба. А как вы, должно быть, знаете в Лондоне их превеликое множество. Итак, я начал посещать подобные заведения, но что мне было там искать? Какой внешний признак мог выдать существо такой звериной природы? Был ли какой-то смысл в его манере убивать? Мои размышления сводились к тому, что есть «раздача» карт, и что человеческие пальцы держат эти самые карты в процессе игры. Ну, я не знал, какой знак искать, но все же посетил все игорные клубы в Лаймхаусе и в соседних районах… и не обнаружил ничего, кроме ощущения, что за мной наблюдают… играют со мной… вовлекают в игру со смертельными последствиями.

Из-за статей в «Глоуб» и «Булавке» в Лаймхаус были назначены ещё два констебля. Их присутствие заставило Билли Резака исчезнуть на несколько месяцев. Его следующая жертва – ещё один уличный мальчишка – появилась всего через несколько дней после того, как с дежурства ушли дополнительные констебли. Для меня было очевидно, что он жил в Лаймхаусе и держал руку на пульсе. Как я уже говорил, возможно, это был кто-то, с кем я беседовал ранее. Возможно, трактирщик или местный торговец, знавший все обстоятельства и подробности. Но кто же он такой, я понятия не имел, пока его двенадцатая жертва не подсказала мне кое-что.

Меня вызвали на место происшествия в один переулок. Убийцу в разгар работы прервал нищий, который остановился, чтобы справить малую нужду в подворотне. Он убежал, отрезав только шесть пальцев. При свете лампы мы переместили тело проститутки, и я заметил блеск маленького предмета, который находился под её левым плечом. Это была серебряная пуговица с манжеты. Та, что, я слышал, называется запонкой. Я предположил, что покойная в агонии дернула убийцу за рукав, и пуговица оторвалась. На этой находке – которая, к слову сказать, выглядела совершенно новой – был выгравирован трехмачтовый корабль. Диковина была очень красивой и, несомненно, была изготовлена опытным серебряных дел мастером. От себя могу добавить, что такая экстравагантная вещица была в Лаймхаусе такой же редкостью, как пресловутая свинья с крыльями. То есть, её никогда не видели среди толпы обычных докеров, матросов и торговцев. Ну, а у меня, появилась реальная зацепка, и, наконец, след.

– Серебряных дел мастера, – догадалась Кэтрин.

– Именно так. Следующие два дня я ходил по местным умельцам с запонкой в руке. Мне не везло вплоть до полудня второго дня, когда я посетил серебряника в Вестминстере, за много миль от Лаймхауса. Этот джентльмен узнал в пуговице свою работу, и после того, как я представился констеблем, он сообщил, что пуговица была изготовлена по заказу молодого человека по имени Дэйви Гленнон, сына Мидаса Гленнона, чьё дело я хорошо знал, поскольку он владел фирмой, поставлявшей смолу корабелам Лаймхауса. Поэтому я посетил усадьбу Гленнонов, и после некоторого недопонимания со стороны дворецкого у входа, меня, наконец, сопроводили к Дэйви, который только что вернулся с полуденной прогулки по своему замечательному парку.

Молодой Гленнон держался так, как и следовало ожидать от бездельника, чей отец сколотил состояние и планировал, что его сын начнет заниматься делами только после его смерти. Короче говоря, и сноб, и осел. Но был ли он убийцей? Это был худощавый молодой человек лет двадцати пяти. С маленькими руками. Судя по первому впечатлению, он не был способен приложить достаточно сил, чтобы сломать кости пальцев, даже с помощью подходящих кусачек. Нет, я понял, что он точно не моя добыча… и все же, должна была быть какая-то связь. Когда я объяснил ему, зачем пришёл, и показал пуговицу, он вспомнил, что несколько месяцев назад играл в клубе «Гринхоллс» в Лаймхаусе – одном из многих клубов, которые он посещал еженедельно и в которых проигрывал значительную часть отцовских денег, – и в какой-то момент, оставшись без денег, поставил на кон серебряные пуговицы. И быстро их проиграл. Кому, спросил я.

Он заявил, что не знает имени этого человека, но несколько раз видел его в «Гринхоллс». Я попросил описать его, и он сказал, что это был высокий элегантный мужчина с крепкими руками. Хорошо одетый. По его мнению, ему было около сорока пяти лет. В глазах его блестел хитрый ум. Мужчина был молчалив и сдержан, а также оказался очень азартным игроком.

Я почувствовал всем своим существом, сердцем и душой – хоть это оказался более пожилой и утонченный человек, чем я подозревал, – что это точно был Билли Резак!

Следующим моим вопросом к Дэйви Гленнону стало: когда будет следующее собрание в «Гринхоллс»? В пятницу вечером, сказал он. Я спросил, не сможет ли он пойти туда со мной и указать на человека, который выиграл серебряные пуговицы, если этот человек, конечно, будет там присутствовать.

Он хотел знать, что ему за это будет, поскольку убийства в Лаймхаусе его не интересовали. Я сказал, что, если этот человек действительно окажется Билли Резаком, я позабочусь о том, чтобы Дэйви был признан героем Лондона как в «Глоуб», так и в «Булавке», и тогда он сможет получить от города какую-нибудь награду – медаль или деньги. Конечно, «Булавка» была способна возвысить его имя до небывалых высот, и Мидас не имел бы к этому никакого отношения. Как я и предполагал, мысль о том, чтобы возвыситься над именем отца, привела его в восторг – так я заручился его согласием.

Можете себе представить моё разочарование, во время встречи в «Гринхоллс» он не увидел за игорным столом того самого человека? Мы оставались на месте до трех часов ночи, тогда была брошена последняя карта и последняя игральная кость. Билли Резак так и не появился.

Самое обидное… он был где-то там. Кажется, он видел, как мы с Дэйви Гленноном встретились у входа в здание. В тот момент он хорошо знал меня по внешнему виду, потому что, я уверен, следил за мной. Он знал, что у меня есть серебряная пуговица. Он точно знал, почему я был там с молодым Гленноном. Он знал, что я приближаюсь к нему. Он знал.

Все это… побудило его ударить меня побольнее, в самое сердце. Возможно, потому, что я прервал его игорный вечер. Возможно, потому, что он почувствовал угрозу своей удаче. Возможно, потому… что он просто не хотел, чтобы я победил.

– Ваша жена? – рискнула спросить Кэтрин.

– Жертва номер тринадцать. Простите… моя трубка.

Да. Это была она. Моя Лора. Как он уговорил её зайти в тот переулок, когда она возвращалась домой с работы в «Брикстоне», ума не приложу! Это была не пустынная улица, и ещё не совсем стемнело. Как? Это мучило меня. Может, он просто окликнул её, сказав, что у него есть новости от меня? Его лицо было скрыто в тени, или она его видела? Мог ли он просто сказать: «Идите сюда! С Джоном случился несчастный случай!» – и в тот момент она забыла об осторожности, хотя я её предупреждал? Что её туда потянуло? И почему я не встретил её и не проводил до дома, ведь мы жили всего в нескольких кварталах от брикстонской фабрики канатов? Я же делал это в прошлом. Почему не в тот день? Потому что в тот день – в следующую пятницу после моей предыдущей вылазки – я снова наблюдал за дверью клуба «Гринхоллс» вместе с молодым Гленноном, ожидая прибытия игроков. Как убийца, должно быть, и предвидел.

Игра. Вот чем все это было для него, дамы. Просто игра.

– А потом? – спросила Кэтрин, когда Джон Кент погрузился в раздумья и снова принялся раскуривать трубку. – Что было дальше?

– Ах. Дальше. Дальше было… то, что, я уверен, он планировал сделать со мной с самого начала, ибо я слишком близко подобрался к нему. Он чувствовал это. А ещё… я мешал ему посещать «Гринхоллс», и, думаю, это усилило его желание прикончить меня. Я все время был настороже – знал, что он наблюдает за моими действиями и ждёт удобного случая.

Прошел месяц. Потом ещё один. Каждую пятницу вечером я дежурил у «Гринхоллс», хотя молодой Гленнон уже покинул меня. Я рассчитывал, что смогу узнать этого человека по описанию и видел четверых, которые могли бы подойти. Но в глубине души я знал, что Билли Резак не предстанет передо мной так легко, и четверо мужчин, которых я выделил, хоть и не были ангелами, но все они жили далеко за пределами Лаймхауса, а один – так и вовсе был очень приличным членом парламента. Я был твердо уверен, что Резак живёт в Лаймхаусе, по-другому и быть не могло, просто потому, что он знал обо мне и знал то, что я опрашивал местных.

Я всегда был начеку, когда делал обход. Когда же я возвращался в свой домик на Нерроу-стрит, тот, что в тени высоких мачт, я порядком снижал бдительность. Это случилось как раз перед петушиным криком утром четырнадцатого октября 1696 года. Я отпер дверь и вошёл в дом, держа перед собой лампу. Усталость буквально валила меня с ног, и, возможно, поэтому я был вял и телом, и разумом. В любом случае, я учуял его прежде, чем он ударил меня сзади. От него исходил запах лекарств… нет… не то… запах хищного зверя. Наверное, у него пот выступил от предвкушения.

Я очнулся в полумраке собственной кухни, где мы с Лорой так часто ужинали. Моя лампа констебля все ещё горела и стояла на полке. Я был привязан веревками к кухонному столу за талию и бедра. Мои руки были раскинуты в стороны и привязаны за запястья, так что ладони оказались полностью открыты. Кусок ткани торчал у меня изо рта. Я не мог закричать. Странно, однако, на чем останавливаются мысли в такой момент. Помню, я страшно разозлился, потому что почувствовал холодный сквозняк из разбитого окна, того, что в дальнем углу комнаты, и подумал, сколько же будет стоить отремонтировать его до наступления зимы.

Ну, в тот момент я на самом деле наполовину обезумел.

И вдруг… он предстал передо мною, вышагивая из стороны в сторону в конусе света.

Я смог немного приподнять голову и получше его рассмотреть. В его правой руке что-то поблескивало. Одет он был весьма изысканно: в серый костюм, рубашку с оборками и чёрный галстук. Я подумал: да… это и есть убийца! Он был весь из себя такой денди – вот почему ему удавалось заманивать своих жертв в переулки, и вот почему он носил серебряные запонки. Даже в его манере ходьбы, в этих плавных движениях и легкой поступи, было нечто аристократичное. Возможно, когда-то он был спортсменом. Видите ли, я продолжал изучать его, рассматривать, но в то же время у меня в голове звенела мысль, что игра подходила к концу, и я проиграл.

Но такова уж человеческая натура, дамы, и я продолжал цепляться за надежду, что как-нибудь выберусь оттуда. Пот градом катился у меня по лицу, а сердце колотилось, как угорелое, но какая-то часть меня оставалась спокойной. Бдительный. Эта часть думала о том, как бы, в буквальном смысле, изменить ход игры, отнять ведущую роль у этого монстра, и отомстить ему не только за мою жену, но и за всех моих умерщвленных подопечных.

Он склонился надо мной.

Как я уже сказал, на нем был серый капюшон с прорезями для глаз. Он провёл кончиками своих металлических кусачек по моим щекам. Помню, в тот момент я подумал о том, как они сияют чистотой, хотя столько повидали.

– Джон, – сказал он, и я никогда не забуду шелковистый тембр его голоса, как будто со мной говорил сам смертельный холод, – вот и конец. – Он щелкнул кусачками у меня перед глазами. – С какой руки нам начать?

Я пытался сопротивляться, пытался опрокинуть стол, но он ударил меня в грудь, и из меня вышел весь воздух. Когда он подошел к моей правой руке, я сжал её в кулак. Он снова ударил меня со всей силы, и я почувствовал, как кусачки сомкнулись на моем пальце.

Как описать ту боль? Разница состояла в том, что другие жертвы были мертвы или уже умирали, когда он с ними это проделывал. Разве за это можно быть благодарным? Я услышал скрежет лезвий о кость, и то, как она хрустнула… а потом мою руку обдало леденящим холодом, и холод этот распространился по всей руке до самого плеча.

Убийца действовал быстро, я бы даже сказал, очень быстро для Билли Резака. Второй палец исчез прежде, чем я ощутил лезвия… и, как бы то ни было, в тот момент Господь милосердный притупил мои чувства, и блаженный сон сменил кошмар наяву.

Билли Резак, должно быть, почувствовал, что сознание покинуло меня, потому что далее он с помощью своих кусачек сорвал большую часть плоти с моего следующего пальца, прежде чем, наконец, добрался до кости. Все моё тело содрогнулось. Я намочил штаны. Не очень прилично упоминать об этом, но это правда. Потом я услышал, как он ахнул-то ли от удовольствия, то ли от ещё более низменного экстаза, – и отнял палец. Как я и сказал… зверь.

Кусачки сомкнулись на моем большом пальце. Я до сих пор чувствую тот их укус, особенно очень часто в момент пробуждения.

Но тут раздался стук в заднюю дверь, меньше чем в пяти футах от того места, где Резак измывался надо мной.

– Джон? – позвала Дорин. – Джон, ты…

Я услышал её крик и понял, что она заглянула в комнату через разбитое окно. Конечно, она увидела, что происходит, и снова закричала. Большой палец, хотя и сильно порезанный, остался цел. Кажется, я видел, как убийца поднял нож, чтобы пронзить им моё сердце, но Дорин закричала ещё раз, и он отказался от попытки убийства, чтобы успеть сбежать через парадный вход. Я слышал крики. Кто-то ещё увидел его на улице. Потом я потерял сознание.

Так уж вышло, что Дорин приходила ко мне каждые несколько дней, чтобы приготовить мне поесть, зная, во сколько я обычно прихожу домой. Она была – и все ещё является – доброй вдовой немного старше меня, с которой я познакомился в церкви. В какой-то степени, она так же страдала от одиночества, как и я. Её визиты не были регулярными, поэтому, если Резак и следил за моим домом, он, скорее всего, не видел, что она ко мне ходит. Благодаря этому, моя рука и моя жизнь были спасены.

После случившегося судья Арчер лично приказал, чтобы Лаймхаус наводнила армия офицеров, которым было вверено разыскать это чудовище. Мало того, что у «Гринхоллс» была организована засада, и Дэйви Гленнона заставляли каждую пятницу вечером ходить туда с констеблем, выдававшим себя за обычного игрока, так ещё были собраны досье на всех, кто когда-либо бросал кости или сдавал карты в этом заведении. Судья Арчер – хороший человек – послал художника к молодому Гленнону, чтобы тот нарисовал портрет Билли Резака по его описанию… но, понимаете, к тому времени память его потускнела, и он не смог ответить на самые простые вопросы. Была ли челюсть большой или маленькой? Острые скулы или полные щеки? Высокий лоб или низкий? Цвет глаз? Цвет волос? Ну, темноволосый и темноглазый – вот и все, что от него смогли добиться. Не так уж и много.

И, как и следовало ожидать, Билли Резак исчез. Больше не было убийств с отрезанными пальцами. Я рассудил, что он переехал из Лаймхауса в какой-нибудь другой город Англии, в какое-нибудь местечко со множеством окрестных деревушек, где он мог бы начать все сначала, если бы захотел. На этом история и закончилась, пока я не получил письмо из Нью-Йорка.

Как я мог на него не ответить? Знать, что он здесь… знать, на что он способен. Просто знать… Я не мог закрыть на это глаза. Понимаете?

Кэтрин ответила после минуты раздумий.

– Я понимаю то, что этот человек может никогда не открыться вам, поскольку заставил вас пересечь Атлантику. Вы говорите, он игрок. Допустим. Я думаю, он уже считает себя победителем, просто дав вам знать, что он все ещё где-то «здесь», поблизости. Поэтому я очень сомневаюсь, что он когда-нибудь войдёт в эту дверь, за которой вы так страстно наблюдаете.

– Не согласен, – качнул головой бледный курильщик, выпустив в её сторону облако дыма. – Он покажется, и я буду его ждать.

Глава третья

Кэтрин и Минкс остались за столом с Джоном Кентом, заказав ещё бокал вина и ещё одну кружку эля. Время шло под аккомпанемент гитерны Салли Алмонд. Вскоре унесли последнюю тарелку, и зал покинул последний клиент. Поленья в камине дотлевали, превратившись в красные угли.

Когда Салли подошла к столу – Кэтрин предположила, что она пришла узнать, как продвигается вечер – её немой вопрос был встречен одним словом, изреченным мадам Герральд:

– Позже.

Снаружи, на Нассо-стрит все ещё стелился густой туман. Он медленно проплывал по улице, словно рыщущий бесплотный дух, завитками обвивавшийся вокруг крыш и дымоходов.

Мистер Кент рассказал, что снял комнату в пансионате Мэри Беловер через дорогу с окнами, выходящими на таверну Салли Алмонд. Таким образом он мог наблюдать за этим заведением и днем. Он также сказал, что определенно вернется сюда и следующим вечером, чтобы отужинать здесь снова. Затем он пожелал им спокойной ночи и отправился в путь. Вскоре его одинокую фигуру поглотил туман.

* * *

Минкс шла с Кэтрин по Нассо-стрит в сторону Док-Хауз-Инн, где располагались покои мадам Герральд. Пусть час был уже поздним, но далеко не все жители города разошлись по домам – для многих ночь продолжалась. Пожалуй, молодой Нью-Йорк стремился стать таким же неусыпным, как и Лондон. Самые непоседливые его жители не покидали таверн – даже самых дешевых – до предрассветного часа, когда крайняя стадия опьянения совпадала с последним делением свечных часов.

За стеклами домов горели свечи, мимо проезжали редкие экипажи, то тут, то там раздавались крики, откуда-то доносился лай собак, случайные голоса заходились в спорах и поднимались до невообразимых высот, чтобы вскоре умолкнуть снова. Музыка, смех, звуки скрипки – все это, как в калейдоскопе, сменяло друг друга. Город неустанно трудился над тем, чтобы быть городом.

Кэтрин поплотнее запахнула воротник своего чёрного бархатного пальто, потому что слишком отчетливо представила себе, как Джону Кенту отрубают пальцы. Этот образ никак не желал покидать её воображение.

– Мне кажется, – обратилась она к Минкс, пока они продолжали двигаться на юг, – что единственный способ решить проблему Салли Алмонд – это решить проблему Джона Кента. Мы должны выяснить все о личности мистера Резака. Что ты об этом думаешь?

– Нет никаких доказательств того, что этот человек и в самом деле здесь, – ответила Минкс. – Да, письмо было отправлено из Нью-Йорка. Но это не значит, что он здесь живёт. Он запросто мог прибыть сюда на пакетботе из Филадельфии или из Бостона. Он может быть где угодно.

– Разумеется. Все это может быть частью игры, которой он, похоже, наслаждается. И все же… большинство аспектов его действий говорит о безумии. Этот человек – это существо – скорее всего, желает закончить начатое. Довести до финала. Фактически, он может быть вынужден закончить его, даже после стольких лет. Как по-твоему, в этом есть смысл?

– Разве что, в самом бессмысленном смысле, – усмехнулась Минкс.

– Да, – отозвалась Кэтрин. – Что ж, посмотрим, как пойдут дела.

– И каков же наш следующий шаг?

– Завтра я нанесу визит Полли Блоссом и расспрошу её о клиентах. Возможно, кто-то из них проявляет… гм… особый интерес к рукам и пальцам. – Кэтрин одарила Минкс взглядом, говорящим о сомнительном удовольствии подобных забав. – Хоть наше существо, возможно, и не режет в открытую, но не исключено, что оно не прочь поразвлечься подобным способом. А ты, как я полагаю, знаешь почти все местные игорные дома?

Минкс пожала плечами.

– Я даже частенько в них выигрывала.

– И это хорошо. Ты могла бы посетить некоторые из них завтра вечером и поискать… – Кэтрин задумчиво помедлила, – человека, который носит пуговицы на манжетах. Возможно, его привычки в одежде переплыли через океан вместе с ним. В любом случае это станет хорошим началом поисков.

Минкс поднялась вместе с Кэтрин по ступеням Док-Хауз-Инн и пожелала ей доброй ночи. Она дождалась, пока Кэтрин скроется за дверью, и лишь после этого повернулась. Её собственная обитель – комната над каретником[48] 48
  Каретник – постройка для карет, лошадей, сопутствующих приспособлений и нужд. Как правило, деревянное, реже каменное, отдельно стоящее одноэтажное здание. В состав включались экипажный сарай, конюшня с несколькими стойлами, крытый дворик, где могли располагаться комнаты, а также отдельные навозные ямы и ледник.


[Закрыть], примыкающая к конюшне Тобиаса Вайнкупа – располагалась в четверти мили отсюда к северу от Бродвея.

Она неспешно направилась на север, раздумывая нам тем, чтобы посетить одну из наиболее оживленных таверн или игорных клубов нынче же вечером, так как для неё ночь была порой возможностей. Ложиться спать до двух часов ночи она считала бессмысленной тратой времени.

Она повернула на восток, направившись в сторону сурового – но, для неё, более захватывающего – района, полного таверн, который привлекал бездельников, впервые испачкавших свои ботинки грязью этого острова задолго до того, как все эти здания были построены. Это были её люди.

Минкс миновала квартал, и тут вдруг услышала мужской голос. Совсем близко:

– Подойдите.

Минкс замерла, став в пол-оборота и слегка оглянувшись.

Он стоял там, окутанный туманом. На нем было утепленное черное пальто из фирнота[49] 49
  Фирнот – толстая, мягкая шерстяная ткань с «подкопчённой» поверхностью.


[Закрыть] и тёмная треуголка, надвинутая на лицо так, что черт было не разглядеть. Впрочем, Минкс и без треуголки ничего не рассмотрела бы: ближайшим источником света был желтый светильник на верхнем этаже склада, где кто-то сейчас работал допоздна или же что-то крал.

– Подойдите, – повторил мужчина.

– Сам подходи, – ответила Минкс. Рука её скользнула к ножу, спрятанному под пальто. Он отступил, и туман тут же поглотил его.

Минкс вытащила нож. Она не боялась. Ножи множество раз спасали её шкуру, и она прекрасно знала, как с их помощью спустить шкуры с других. Нет, она не боялась, однако волнение все же ощущала. Хотя волнение было не совсем то, напряжение – вот более подходящее слово. И все же внешне Минкс оставалась сосредоточенной и спокойной – такова была её природа. Она жалела, что сейчас за её спиной не стена. Здесь, на открытой улице, она была уязвима сразу с нескольких сторон, напасть могли откуда угодно. Её сердце забилось чаще – не от страха, но от волнующего ощущения опасности. Это чувство очистило её разум от остатков крепкого яблочного эля, который мог бы замедлить её реакцию. Теперь она была готова.

Минкс развернулась и направилась в свою любимую таверну – «Петушиный Эль». Там можно было раздобыть крепкий напиток, надышаться табачным дымом, наслушаться брани, достойной мгновенной Божьей кары, и провести время в компании самых отвязных грубиянов Нью-Йорка. Это был её тип заведения.

Ей померещилось, или это действительно было какое-то движение? Там, справа, в тумане? Определенно, было. Минкс поняла, что за ней следят. Она продолжила путь, но чувства её обострились. Её колкий взгляд осматривал окрестности, а рука крепко сжимала рукоять ножа, сделанную из слоновой кости.

Совершенно неожиданно прямо перед ней из тумана вынырнул силуэт. Он все ещё был наполовину скрыт мраком ночи, но стоят достаточно близко, чтобы напасть.

Минкс снова остановилась и тихо произнесла:

– Ты мне путь преградил.

– Послушайте меня, мисс Каттер, – ответил он. – У меня нет желания конфликтовать с вами или с мадам Герральд. Эта игра – только для Джона Кента. Мой совет вам и вашей нанимательнице: не вмешивайтесь. Я понятно изъясняюсь?

Голос. Гладкий и шелковистый. Смертельный холод, так, кажется, сказал о нем Джон Кент. Но разве он производил такое впечатление? Пожалуй, нет. Не на неё.

Минкс догадалась, что он следил за ними с Кэтрин с того самого момента, как они покинули таверну Салли Алмонд. Он наблюдал за тем местом, как и Джон Кент.

– Мне понятно другое: я знаю, что ты такое, – ответила Минкс. – Знаю, кто ты. Очень скоро мы разоблачим тебя. Твое время на исходе.

– Ах! – усмехнулся он и выждал довольно долгую паузу. – Да. Время на исходе. Благодарю, что так ясно дали мне это понять. А сейчас вы ведь извините меня, не так ли? – Он вдруг начал отступать.

Минкс не видела смысла в продолжении расспросов, как не видела она его и в развязывании ночной поножовщины. Перспектива вести бой в таком густом тумане вовсе её не прельщала. Если она была права, у этого человека имелось при себе холодное оружие, и он, очевидно, прекрасно знал, как им пользоваться.

– Доброй ночи, мистер Резак, – пожелала она, но обнаружила, что говорит уже с пустотой.

* * *

Как раз в тот момент, когда Минкс расположилась за угловым столиком в «Петушином Эле» с кружкой горячего пряного напитка, а её лезвие демонстративно вонзилось в столешницу, дабы шокировать остальных посетителей, Джон Кент проснулся в своей постели в пансионате Мэри Беловер.

Некоторое время он лежал в темноте, размышляя, что же могло его разбудить. Ему были хорошо знакомы сны о Лоре – о счастливом времени, проведенном ими вместе и об ужасном ощущении, будто он стоит рядом с ней в момент её смерти, но в то же время не в силах пошевелить даже пальцем, чтобы помочь ей. О, он хорошо знал эти сны, поэтому отлично понимал, что этой ночью его пробудило что-то другое.

В следующий миг он услышал это: небольшой камушек ударился о стекло его окна. За ним последовал другой, пока Джон Кент лежал, борясь с сомнениями в том, на самом ли деле он бодрствует или все ещё спит.

Наконец, он поднялся с кровати, подошел к окну, отдернул штору и выглянул наружу.

Туман все ещё стелился густым полотном, но по мере того как Джон вглядывался во мрак из окна на верхнем этаже, он начал различать чью-то фигуру, стоявшую на мостовой.

Воображение?

Он подумал, что оно и впрямь разыгралось, пока ещё один маленький камушек не врезался в оконное стекло и не отозвался почти музыкальным звоном. Все ещё напрягая зрение, мужчина заметил, как фигура подняла руку и изобразила жест, который можно было трактовать единственным образом:

Выходи играть!

Джон Кент отошёл от окна. Он затратил мгновение, чтобы ударить по кремню и поджечь трутницу, после чего зажег лампу, имевшуюся в комнате – все эти манипуляции он проделал своей здоровой рукой с впечатляющей быстротой. Стоя в чадящем желтом свете фонаря, мужчина быстро оделся; в качестве последнего штриха он приставил накладные деревянные протезы к правой руке – с единственным здоровым пальцем и искалеченным большим – и надел поверх них перчатку.

Затем он взял пистолет из своей дорожной сумки и, усевшись на кровать, принялся подготавливать его к единственному выстрелу, используя свинцовую дробь, кремень и чёрный порох из кожаного порохового рожка.

Он не спешил. Он знал, кто вызывает его на улицу, и знал, что время пришло. Его сердце едва билось, но на лице, так похожем на лицо палача, выступила испарина. Во рту пересохло. Момент настал, и он должен был убедиться, что Билли Резак снова не избежит правосудия.

Он поднялся, накинул на плечи длинное черное пальто, обмотал горло темно-зеленым шерстяным шарфом, надел треуголку и убрал пистолет за пояс бриджей с левой стороны. Затем он ещё раз выглянул в окно. Фигуры не было видно… но Билли Резак был там! О, да, он ждал его где-то там, и финал их игры неумолимо приближался.

Джон Кент глубоко вздохнул и вышел из комнаты. Спустившись по винтовой лестнице, он окунулся в темную ночь. Некоторое время спустя – примерно, около сорока минут – единственный пистолетный выстрел донесся до слуха нескольких жителей, которые обитали возле заброшенных речных голландских доков, недалеко от Западного округа. Это привело лишь к тому, что несколько фермеров поднялись со своих кроватей и выглянули в окна, но ничего примечательного не увидели. Затем – поскольку большинство людей в городе Нью-Йорке хотели заниматься только своими делами и не вмешиваться в чужие – они вернулись в свои постели и вновь погрузились в сон.