Текст книги "Роберт Маккаммон. Рассказы (СИ)"
Автор книги: Роберт Рик МакКаммон
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 53 страниц)
Robert McCammon. "Strange Candy", 2012.
– Какая странная конфета, – сказал я.
– Да, я тоже заметила, – отозвалась Кэрол. – И Дженни тоже. Она сказала, что ни за что не станет есть такую. Положила её обратно. И сказала, что её можешь съесть ты. – Кэрол вяло улыбнулась, будто бы говоря: если осмелишься. Едва заметная улыбка – вот и всё, на что ей хватило сил в этот Хеллоуин. Год выдался не из лёгких.
– Хм, – протянул я, внимательнее приглядевшись к конфете, которую только что вытащил со дна мешка со сладостями. Маленькая мертвенно-бледная рука с пятью пальцами. Она поблёскивала так, будто была покрыта песчинками сахара, но наощупь оказалась совершенно гладкой. – Странно, – заметил я. – А откуда она, не знаешь? Случайно не из какого-нибудь дома с привидениями?
– Понятия не имею, – Кэрол села рядом на диван и прижалась ко мне. – Одно могу сказать точно: на ней нет обёртки, так что я никому бы не посоветовала её есть.
– Опасайтесь отравленной руки! – я бросил конфету обратно в мешок, который наша восьмилетняя дочь украсила летучими мышами, чёрными кошками, совами и ведьмиными шляпами, вырезанными из яркой цветной бумаги. Этой ночью Дженни в наряде сказочной принцессы ходила за конфетами в компании соседских зомби, призраков, Бэтменов, вампиров и говорящих тыкв. Она изрядно вымоталась и уже легла спать. А мы с её мамой решили порыться в мешке со сладостями, из которого Дженни уже выудила всю самую ценную «добычу»: маленькие шоколадные батончики – каждый в отдельной обёртке, – пакетики «M&M’s» и шоколадные кексы «Риз». Она у нас девочка смышлёная. Всё самое ценное она сложила в пакетик поменьше и убрала на кухонную стойку. Я не сомневался, что любую пропажу она непременно заметит. Так что о том, чтобы копаться в пакете с её «добычей» нечего было и думать.
Мы жили в маленьком городке. Но не слишком маленьком. В таком месте, где не так много улиц, не так много домов и где почти ничего не происходит. Но город был хороший, и соседи у нас тоже были хорошие. Этим вечером мы втроём – я, жена и дочь – вместе вышли на улицу и обошли много домов в поисках лучших сладостей. И, разумеется, на дне мешка со сладостями оказалась странная конфета, которую не решился бы трогать ни ребёнок, ни взрослый. Это неизбежная часть любого Хеллоуина.
Как я уже сказал, год выдался не из лёгких. В этом году на Хеллоуин было гораздо холоднее, чем в прошлом. А ещё немного темнее и намного тише. Обстановка была, я бы даже сказал, мрачной. Количество семейных фотографий в нашем доме сократилось. Вот так обстояли дела.
Мы с Кэрол обсудили наши планы на завтра. На субботу. Мы могли бы отдохнуть. Идти нам было некуда, никаких важных планов не было. Рано утром обещали дождь и похолодание. Совсем скоро зима. Я подумал о холодных днях, о деревьях без листьев и понял, что ещё не готов к этому.
Часы показывали почти полночь. Время фильма ужасов. Да-да, была у меня такая традиция. Каждый Хеллоуин ровно в полночь я выбирал из своей коллекции DVD-дисков какой-нибудь старый фильм ужасов. А дисков у меня было много. Кэрол устала за день, к тому же она всё равно не очень-то любила ужасы, поэтому я поцеловал её, пожелал спокойной ночи и, когда она стала подниматься по лестнице, полез в свою коллекцию в поисках фильма, название которого уже держал в уме. Нашёл: «Призрак дома на холме», первая версия 1963 года, чёрно-белая картина, от которой мороз по коже. Я уже смотрел его, и не раз. Последний раз – в прошлом году. Я хорошо его знал.
Я вставил диск в DVD-плеер, откинулся на спинку дивана и включил фильм. За окном уныло завывал ветер, будто кто-то оплакивал покойника. Да уж, обстановка под стать празднику. Если не считать, что Хеллоуин почти закончился, и все ведьмочки, чёрные кошки, вампирчики и призраки либо уже спали, либо готовы были вот-вот провалиться в мир грёз.
И когда я успел достать эту белую сверкающую руку из мешка?
Не помню, но это как-то произошло. Может быть, когда в фильме впервые показали дом на холме, эту прекрасную готическую обитель ужаса? Может быть. Но вот я уже поймал себя на том, что смотрю на странную конфету и гадаю, кто мог бросить её в мешок. Я понюхал её.
Пахло мятой.
«Элеонора… Элеонора… Оно знает моё имя…»
Отличный фильм. Но я держал в руке странную конфету – держал в руке призрачную руку, – и мне начинало казаться, что она не только красиво выглядит (пять длинных заострённых пальцев)… и не только приятно пахнет… а что, если она приятна и на вкус? Она вовсе не ядовита. Просто… не такая, как остальные. Необычная. Я никогда раньше таких не видел. Так что… поймите меня правильно, я вовсе не хотел отравиться, просто… это ведь всего-навсего конфета, только сделанная в форме человеческой руки. Разве это имеет какое-то значение?
Пан или пропал. Ну, это же просто смешно – бояться конфеты. То есть, я, конечно, не боялся. И откусил один палец. Хрустящий. Это определённо… мята? Нет, не совсем. Мятный привкус есть, но… кажется, туда добавлена корица? Или масло гвоздики? Вкус напомнил мне кое-что: восковые губы, я до сих пор помнил их вкус. Незабываемый, но… необъяснимый.
Ничего плохого не случилось. Я съел всю конфету. Хрустела она вполне приятно.
А теперь – драма, чёрно-белый ужас и одинокая страдающая душа, обитающая в доме на холме.
Как я уже сказал, время близилось к полуночи. Почти полночь. Ещё несколько шажков секундной стрелки, и очередной Хеллоуин останется в прошлом.
Вот только я уже не был в своей гостиной, я больше не смотрел фильм на большом экране.
Нет.
Я был в другом месте. Это произошло, когда я моргнул? Или когда отвёл глаза от экрана, чтобы посмотреть на часы? Или это случилось в промежутке между ударами моего сердца?
Это уже была не моя гостиная. Я стоял в какой-то другой комнате. Мне показалось, или в воздухе слегка пахло порохом? Комната была маленькая, будто бы гостиничная. Тёмная. Печальная. Окна плотно завешаны шторами, словно старые раны: зашиты, но не до конца излечены. Они выглядели так, будто уже долгое время сквозь них не проходил ни свет, ни жизнь.
У зашторенных окон на стуле сидел седовласый мужчина средних лет. На лоб ему свешивалась седая прядь. Он без любопытства взглянул на меня, а затем снова отвернулся. Его лицо оставалось в тени. Он заговорил:
– Скажи Мэгги, что она не виновата, – сказал он. – Скажи, что я любил её, но был слишком слаб. Я мог бы винить во всём этом азартные игры, я мог бы много что винить. Но винить я должен только самого себя. Она пыталась быть сильной за нас двоих, а я был слеп и не мог оценить этого. Передашь ей это? Передай ей, что она не должна винить себя за то, что я сделал… это был мой выбор. Маргарет Баллард, 309, вторая Южная авеню. Передашь ей?
– Да, – ответил я. Или мне только показалось, что я произнёс это? Маргарет Баллард, 309, вторая Южная авеню. – Да, передам.
Внезапно и человек, и стул, и вся комната вместе с окнами исчезли. Я оказался посреди извилистой дороги, по бокам которой возвышались деревья. Дул сильный ветер, и этот ветер подтолкнул меня в темноту. На обочине стояли двое, молодой парень с юной девушкой, им обоим было лет по шестнадцать-семнадцать. Они держались за руки и улыбались: очевидно, парочка влюблённых.
– Эй! – окликнул меня темноволосый кудрявый парень с горящим взглядом, – взглядом человека, который наслаждается своим бунтарством. Казалось, он готов был прорваться сквозь ветер и оседлать падающую звезду. Девушка тесно прижималась к нему, а он обнимал её так, что они практически слились в единое целое.
– Скажите папе с мамой, что всё хорошо, – сказал он. – Я слишком разогнался. Я идиот. Не сбавил скорость перед поворотом. Но нам так хотелось уехать, так хотелось! Ужасно хотелось. Скажите им, чтобы они так сильно не расстраивались, ладно? Скажите им, что мы любили друг друга… по-настоящему любили, такой любовью, о которой все мечтают. Мы ведь не могли просто взять и разлюбить друг друга, правда же? Скажите им, что мы до сих пор любим друг друга и всегда будем любить. Ладно? Майк и Энн Фрейзер, 622, Овербрук-роуд. Передайте им всё это и передайте то же самое родителям Линн. Джеральд и Кейти Баннерманн, 4114, Милвью-стрит. И ещё, скажите им… пусть они принесут сюда цветы. Ну, просто… тогда мы будем знать, что они нас услышали.
– Хорошо, – сказал я. Ветер то усиливался, то менял направление. Я увидел за спинами влюблённых вмятину на дереве и сломанные ветки. 622 Овербрук-роуд и 4114 Милвью-стрит. – Я всё им передам, – сказал я. Парень так нежно поцеловал девушку в лоб, что я поверил: да, они и правда до сих пор любят друг друга.
Я уже стоял на углу в деловом центре города. На всех светофорах горел зелёный свет, но на дорогах не было ни единой машины, потому что была полночь, Хеллоуин, и все в городе уже спали.
Все, кроме маленького темноволосого мальчика, который стоял на дороге и улыбался мне, будто своему знакомому. Кажется, я его тоже узнал, только никак не мог вспомнить имени, и, кажется, я что-то слышал о той трагедии, что произошла здесь в мае.
– Скажите маме, что мне жаль, но я больше не смогу быть главным мужчиной в доме, – сказал он. – А ещё, пусть она перестанет сидеть дома одна, пусть снова знакомится, встречается с людьми. Когда меня сбила машина, мне было совсем не больно. Это был просто несчастный случай. Я бежал, хотя не должен был здесь бегать. Но скажите маме, что я не хочу, чтобы она опускала руки, не хочу, чтобы она пошла за мной. Я мечтал полетать на самолёте, но никогда не летал, и… когда это случилось… я почувствовал, будто летаю. Скажите ей, что я люблю её и хочу, чтобы она жила, как раньше. Пусть снова играет в бинго, вдруг опять выиграет джек-пот? Мэри Уолдрен, 744 Кларк-стрит. Только стучитесь посильнее, она обычно сидит в дальней части дома и может не услышать.
– Обязательно, – заверил я его. 744 Кларк-стрит. – Я всё передам.
В ту же секунду декорации снова изменились. Я стоял в Мидпойнт-парке, где светили все фонари, а на лавке сидел седой старик. На нём был тёмный костюм и белая рубашка с тонким чёрным галстуком. Он сидел, выставив ноги перед собой, и выглядел вполне довольным.
– Ну и ну, – вздохнул он. – Время – такая штука. Ох, боже мой. Что за жизнь! – он посмотрел на меня и улыбнулся. – Была жизнь и у меня, – доверительно добавил он. – Скажите Тедди, что его дедушка Николас никогда его не забудет. Ни за что! Он ещё совсем маленький и ничего не понимает. Джон с Эми пытались объяснить ему, но – нет… он попросту не способен понять. Скажите ему, что дедушка Николас хочет, чтобы он вырос большим и крепким, чтобы научился бросать мяч далеко-далеко. Тот футбольный мяч, который я ему подарил. Он знает. Скажите ему, что я в хорошем месте, что я очень скучаю и никогда его не забуду, что всё идёт так, как и должно. Ах, да, передайте Джону и Эми, чтобы сделали бассейн, Тедди будет рад. Джон и Эми Филлипс, 2561, Вайсрой-сёркл. Вы всё поняли?
– Да, – ответил я. 2561, Вайсрой-сёркл. Понял.
– Вот и всё, – сказал он. – Вам пора домой.
Я проснулся? Или пришёл домой пешком? Я вернулся домой откуда-то издалека?
Не знаю, как, но я оказался на диване перед большим экраном. Хеллоуин закончился. На часах было уже семь минут первого ночи. Снаружи снова выл ветер, и я, судя по всему, решил отправиться спать, потому что я выключил телевизор и DVD-плеер и пошёл наверх. По пути я размышлял о своём необычном сне… странно, но я отчётливо помнил все адреса, что и кому я должен сказать. Странно… но ещё более странным было то, что я всё ещё чувствовал мятный привкус во рту. Я подумал: пять пальцев на призрачной руке – пять призраков, с которыми я встретился.
Я заглянул к Дженни. Она крепко спала, хотя по крыше стучали капли дождя. По привычке я заглянул и в пустую комнату. Затем пошёл в спальню, где спала Кэрол. От усталости у меня хватило сил только на то, чтобы снять обувь. Кэрол устроилась рядом со мной, вздохнула, и я тоже уснул, как только мысли о призрачной руке и пяти призраках постепенно исчезли.
Во сколько раздался звонок в дверь? Рано. Было всего семь утра.
Я встал, а Кэрол нетвёрдо села в постели и сказала:
– Кто бы это мог быть?
– Не знаю, – ответил я, направляясь к двери под очередную трель звонка, – но кто бы это ни был, надеюсь, у него есть веская причина.
На пороге стоял худой мужчина чуть за тридцать со светлыми рыжеватыми волосами и выражением решимости на лице. Шёл небольшой дождь, поэтому на нём была тёмно-зелёная куртка, ткань которой не пропускала капли воды, заставляя их скапливаться на поверхности. Стёкла его очков тоже были покрыты крошечными капельками.
Я открыл дверь – возможно, чересчур резко, – и спросил:
– В чём дело?
– Крис Паркер?
– Да. Чем обязан? – Я услышал, как сзади ко мне подошла Кэрол, зевая и потирая глаза. Да уж, отличное начало субботы, в которую мы собирались отдохнуть!
– Мистер Паркер, – сказал мужчина. – Она просила передать, что у неё всё хорошо. Она сказала, что ей больше не больно… и что она хочет, чтобы вы знали, как сильно она вас любит. Вас обоих, – добавил он, посмотрев на Кэрол.
– Что? спросила Кэрол. – О чём вы?
Я слушал. Я был потрясён. Но я продолжал слушать.
– Она сказала, что не жалеет об утраченных волосах. Ерунда – так она сказала. И ещё… она хотела передать Дженни… она надеется, что Дженни получила хорошую добычу.
– Что? – Кэрол вцепилась мне в руку. В глазах у неё стояли слёзы. Я обнял её и крепко прижал к себе. Мы стали единым целым, как те влюблённые, с которыми я недавно встретился. В эту секунду мы были нужны друг другу как никогда.
Бет, наша старшая дочь, покинула нас в апреле. Ей было пятнадцать лет. Рак. Весна выдалась невесёлой. И год выдался не из лёгких. Семейных фотографий поубавилось, потому что мы потеряли одного из членов нашей семьи.
– Кажется, это всё, – с этими словами мужчина развернулся, спустился с крыльца и направился к своей машине. Но вдруг замешкался и обернулся, стоя под дождём. Он сказал:
– Ах, да. Вот ещё что. Она сказала, что там… где она сейчас… нет одиноких.
Он сел в машину.
И я позволил ему уехать.
Я позволил ему уехать, так и не спросив, не нашёл ли он случайно в мешке со сладостями, которые принесли его сын или дочь, странную конфету с запахом мяты. Я позволил ему уехать, так и не спросив, не съел ли он ту конфету, и каким по счёту пальцем на ней был я.
Он сел в машину и уехал прочь.
Кэрол положила голову мне на плечо, она дрожала, потому что, хотя она и не понимала, что происходит, она понимала, что мы только что получили сообщение от духа, который в эту хеллоуинскую ночь находился где-то на грани между миром живых и миром мёртвых. Духа, который не хотел никого напугать, а хотел лишь избавить своих близких от боли, горя и чувства утраты, пусть лишь на малую толику.
Я чётко помнил все адреса, которые мне дали, и все сообщения, которые должен был передать.
Я нежно поцеловал Кэрол в лоб. «Мы всегда будем любить друг друга», – подумал я.
Затем я сказал ей, что должен съездить кое-куда, это очень важно, и что они с Дженни могут поехать со мной, если захотят, и тогда по дороге я попытаюсь рассказать им о том, что случилось прошлой ночью и что это была за странная конфета.
И я попытаюсь объяснить им, в чём заключается миссия, которую я должен выполнить. Миссия сердца и души. Миссия милосердия. Миссия любви, не знающей границ. Пять разных домов на пяти разных улицах нашего города – города, где почти ничего не происходит.
Перевод: А. Домнина
БелыйRobert McCammon. "White", 2015.
За Рассом Трусдейлом пришли в тот момент, когда он досматривал «Конана», потягивая имбирный чай с травами.
Тихо, словно тени, они проникли в его квартиру через парадную дверь; трое мужчин, облаченных в черные костюмы с капюшонами и маски, будто кошки в ночи, проскользнули по узкому коридору прямо в гостиную. Прежде чем Расс успел закричать, они заклеили ему рот скотчем и аккуратно вытащили из кресла с откидной спинкой, стараясь не пролить ни капли чая и не издать ни малейшего звука, который может насторожить соседей, затаившихся за стенами, окрашенными в серый цвет.
Они заломили ему руки за спину и стянули запястья чёрными пластиковыми наручниками. Ничего, что он одет в красную клетчатую пижаму: там, куда его ведут, одежда не имеет значения. Расс слабо пытается сопротивляться, но рука в чёрной перчатке, сжимающая ему шею, намекает, что лучше вести себя спокойно; в его голове пульсирует кровь, штаны намокли от мочи, и он становится податливым, как пластилин. Эти люди – профессионалы с железными нервами.
Ему на голову надевают чёрный мешок. Сначала ноги его не слушаются, и его приходится тащить силой, но затем один из профессионалов бьет его под колено – аккурат по нервам, и вспышка боли заставляет плохого мальчика слушаться старших. Он идёт туда, куда они заставляют. Куда-то вниз, вниз. Левой ногой он задевает что-то металлическое. В его охваченном ужасом мозгу мелькает мысль, что на голени останется синяк. И дальше – вниз, вниз. Открывается дверь автомобиля, Расса заталкивают в холодный салон, где чьи-то руки хватают его за плечи и с силой опускают на колени, дверь захлопывается – похоже на фургон, думает Расс; да, это и есть фургон, и он трогается с места.
Вперед и вперёд. Как долго они едут? Пятнадцать минут, двадцать? Вперед и вперёд, без остановок. Расс задумывается: почему фургон не останавливается на светофорах? Рука в перчатке треплет его по правой щеке, будто бы с сожалением. «За что? За что? За что?» – скотч превращает его слова в неразборчивое мычание, к тому же никто его не слушает.
«Это фильм ужасов, – думает Расс. – Настоящий. Здесь нет ни вампиров, ни зомби, ни духов умерших. Но это фильм ужасов, и я в нем главный герой».
Он не имел ни малейшего понятия, за что в эту октябрьскую ночь его вытащили из теплой и уютной квартиры. У него нет ни больших денег, ни богатых родственников. Он не брал в долг у уличных спекулянтов. Врагов у него тоже нет, насколько ему известно. Он не делал ничего плохого.
Тогда за что?
Фургон замедляется. Колеса подпрыгивают на «лежачих полицейских». Четыре раза. Затем фургон останавливается, открывается дверь, и Расса вытаскивают наружу, и в этот раз на его шее уже заранее держат руку – на случай, если он решит сопротивляться, поэтому он и не пытается – все равно без толку. Он высокий и худой, весит чуть больше семидесяти килограммов, а люди, которые его схватили, сильны как футбольные нападающие или профессиональные борцы на закате карьеры. С ним обращаются, как с мешком соломы. Сопротивляться бессмысленно.
– Пошел, пошёл, пошёл, – кричат ему в ухо. Слышится эхо, и Расс понимает, что они, судя по всему, на какой-то закрытой парковке или где-то под землей. Пятнадцать-двадцать минут езды от его дома… Бесконечно далеко.
Расс идёт вперёд. Его не подталкивают, но слишком замедляться тоже не позволяют. Они действуют твердо и эффективно, они носят ботинки, которые стучат по бетону: клац, клац, клац. Новая нота: звенит брелок на ключах. Отпирают замок. С легким скрипом открывается дверь. Расса ведут вверх по лестнице. Расс чувствует, что в воздухе пахнет сигаретами и дезинфицирующим средством, а от него самого исходит едкий сладковатый запах страха. Под ногами что-то хрустит, будто костная стружка.
Вверх и вверх. Два лестничных пролета. Три пролета, четыре. Отпирают ещё одну дверь. Руки, ведущие Расса, не жестоки, но и не милосердны. Они будто говорят: «Это всего лишь бизнес, парень, всего лишь бизнес. Мы делаем своё дело, и делаем его хорошо, мы не хотим портить себе репутацию, так что, будь добр, делай то, что мы говорим, а иначе нам придется выбить тебе зубы».
Его заталкивают в комнату, судя по звукам и ощущениям, довольно маленькую.
– Итак, – раздается голос. – Вот вы и на месте.
Эти слова прозвучали так, будто за ними вот-вот последует продолжение, нечто вроде: «Добро пожаловать, дорогой друг», или «Устраивайтесь поудобнее, я принесу попкорн». Но голос молчит. Это не единственный голос: ещё один, монотонный, официальным тоном произносит: «Мы его взяли, он в белой комнате».
Руки отпускают его.
С глухим стуком захлопывается дверь. В замке поворачивается ключ.
Щелк.
Ужасный звук.
Расс Трусдейл со связанными за спиной руками, заклеенным скотчем ртом и мешком на голове, стоит и ждёт. Пол под ногами холодный, очень холодный. Он ждёт, но ничего не происходит. Он долго стоит, не осмеливаясь пошевелиться. Через некоторое время начинает плакать, из-под мешка раздаются приглушенные скотчем всхлипывания, но если даже в комнате кто-то есть, они молчат.
Время идёт. Сколько прошло, час? Время теперь не имеет значения. Он ждёт и ждёт, боясь пошевелиться. Чувствует, что за ним наблюдают. Если он шевельнется, им это может не понравиться. Но если он не будет двигаться, они поймут, что он послушный мальчик, что он будет их слушаться, что он хочет, чтобы это недоразумение разрешилось – и тогда он отправится домой, домой, домой.
И поэтому он стоит неподвижно так долго, как только может.
Наконец, он не выдерживает: всего лишь переносит вес тела с одной ноги на другую и натыкается бедром на что-то твердое. Похоже на край стола. За ним кто-то сидит? За ним кто-то сидел все это время? «Простите, – думает он. – Что бы я ни сделал, что бы вы обо мне ни думали, простите. Прошу вас, прошу вас, прошу… это какая-то ошибка… прошу… умоляю…»
В дверной замок вставляют ключ. Под удушающим мешком по лицу Расса стекают капли пота. Дверь открывается. Он дрожит, чувствуя по движению воздуха, как кто-то вошёл – явно не один человек. Дверь снова захлопывается с таким грохотом, что Расс подпрыгивает. «Не к добру это», – думает он. Звук зловещий, он словно говорит: «Теперь ты в нашей власти».
С его запястий снимают наручники. Прежде чем он успевает потереть затекшие руки, по его одежде скользит острое лезвие. Секунда – и он стоит совершенно обнаженный. Затем его толкают в кресло. Чья-то грубая рука хватает его правую ладонь и с силой прижимает к столешнице. Этот человек легко переломает в его руке все кости, если захочет. С его рукой совершают какие-то манипуляции: пальцы расставляют широко друг от друга. Расс стискивает зубы и мычит от боли, но манипуляции продолжаются. Теперь берутся за левую руку. Его тело обматывают скотчем, приматывая его к стулу и фиксируя левую руку к боку. На это требуется много времени и скотча. Они хотят убедиться, что он не сможет высвободиться. Пот стекает по лицу Расса ручьями, в его голове мелькает мысль, что ещё немного – и он захлебнется в своём мешке. «Пожалуйста, – мысленно умоляет он, – пожалуйста».
Дело сделано.
– Хорошо, – произносит кто-то. Дверь открывается и снова закрывается, на этот раз тихо.
– Представление начинается, – объявляет другой голос.
С головы Расса снимают мешок.
Ему в глаза бьет белый свет двух ярких прожекторов. Ослепленный, он жмурится изо всех сил. Перед ним за двухметровым столом сидят двое, чьих лиц он не может разглядеть. Он смотрит по сторонам и видит стены, покрытые белой глянцевой плиткой, отражающей свет. Потолок тоже белый и блестящий. Он будто попал в рот, где только что до блеска начистили зубы. В воздухе сильно пахнет дезинфицирующим раствором. «Дурной знак», – думает он, пока его глаза пытаются привыкнуть к свету.
Кто-то за его спиной протягивает руку и так резко срывает скотч с его рта, что Рассу кажется, что ему чуть не оторвали губы. Руку убирают, и Расс пытается оглянуться, но шея не поворачивается так далеко назад, чтобы он мог что-то разглядеть; человек за его спиной находится для него в слепой зоне.
– Рассел Джей Трусдейл, – произносит один из сидящих за столом. Голос мужской, спокойный. Таким голосом обладают менеджеры по продажам – льстецы, способные заговорить зубы кому угодно.
– «Джей» означает «Джеральд», верно?
– Я не должен здесь находиться, в чем дело, это какая-то ошибка, я ничего не…
– Тс-с-с, – перебивает его «менеджер». – Помолчите минутку, Рассел. Давайте успокоимся и будем вести себя подобающе.
– Богом клянусь, я ничего не знаю, у меня ничего нет, ради всего святого, я не должен быть…
Рука профессионала давит на болевую точку у него на шее, и боль заставляет Расса замолчать. Слезы наполняют его глаза и стекают по лицу.
– Тихо, – говорит мужчина. – Давайте-ка минутку поразмышляем о наших грехах.
Наконец, с его шеи убирают руку.
Расс ничего не говорит. Он тяжело дышит, сердце бешено стучит; скосив глаза, он замечает, что растопыренные пальцы его руки привязаны проволокой к гвоздям, торчащим из крышки стола. Он пытается пошевелить рукой, приподнять её над столом хоть немного, но тот, кто делал работу, хорошо знает своё дело.
– У нас возникла проблема, – продолжает человек. – Думаю, вы знаете, о чем идёт речь, Рассел.
– Я не знаю, клянусь, выслушайте меня, просто послушайте…
«Стоп, – говорит он сам себе. – Так будет только хуже. Остановись. Дыши, дыши, дыши. Пот попал в глаза. Дыши, черт возьми! Успокойся… попытайся вспомнить. Тише, тише. Думай. Давай ещё раз. Тише».
– Произошла большая ошибка, – говорит он голосом, который даже он сам ни за что не узнал бы.
Тишина. Где-то работает вентилятор? Расс слышит тихое жужжание.
– Ошибка, – повторяет незнакомец. – Он говорит, это ошибка, – он будто разговаривает с кем-то другим, кто тоже находится в комнате. Он наклоняется вперёд, но лица по-прежнему не видно из-за прожекторов. – Рассел, мы никогда не совершаем ошибок, – по его голосу слышно, что он слегка улыбается. – Знаете, я могу обидеться.
– Я не должен находиться здесь, – говорит Расс. – Я просто сидел дома, смотрел телевизор. Я уже собирался спать…
– Мне плевать, Рассел. Почему меня должны волновать ваши привычки: когда вы смотрите телевизор, когда вы ложитесь спать? Никому из присутствующих здесь это неинтересно.
– Послушайте… прошу вас… Откуда вы знаете, как меня зовут? В чем дело? Я могу все исправить!
– Вы говорите, что можете исправить? Я вас правильно понял?
– Да. Конечно. Я могу…
– Для этого мы вас сюда и пригласили. Чтобы все исправить. Иначе вы бы по-прежнему сидели дома, смотрели телевизор и готовились ко сну. Мы ничего не делаем без причины. Это была бы пустая трата человеко-часов.
– Исправить что? – спрашивает Расс. – Что я должен исправить?
– Все, – отвечает «менеджер» самым спокойным тоном. – Все, что вы только что пообещали исправить.
– У меня нет денег, – говорит Расс. – Ладно, в прошлом месяце я немного перегнул палку с кредитами и купил посудомойку, но я расплачусь, клянусь, я…
– Прекратите клясться, – мягко отвечает незнакомец. – Это вам ничем не поможет.
Расс думает, что начал раздражать его, а этого он совсем не хочет. Он меняет тактику.
– Я хочу все исправить. Что бы это ни было. Я просто… я просто хочу знать, кто вы такие и почему я здесь.
– Вы здесь потому, что я так захотел. Я – тот, кто хочет, чтобы вы находились здесь. Все просто, не так ли?
Рассу кажется, что он разучился дышать, он не может вздохнуть, он вот-вот потеряет сознание.
– Слушайте… пожалуйста… я не сделал ничего плохого. Я просто сидел в своей квартире.
– Угу.
– Вы не могли бы убрать свет? Я так ослепну.
Долгое время все молчат. Человек за столом не двигается, прожекторы остаются на месте.
– У вас, – произносит менеджер, – возникли некоторые проблемы.
– Проблемы? Какие проблемы?
– Необходимо кое-что исправить, и вы только что вызвались это сделать. Теперь… Рассел, я хочу задать вам вопрос и хочу, чтобы вы как следует подумали, прежде чем ответить. И ответ должен быть честным, все ясно?
– Да. Ясно. Что вы хотите узнать?
– Хорошо, – «менеджер» произносит это таким тоном, будто хвалит непослушного ребенка. – Вопрос следующий: что находится между красным и синим?
– Что?
– Именно об этом я и спрашиваю. Что находится между красным и синим?
– Я не… – Рассу кажется, что его сейчас стошнит, рвота подступает к горлу, и ему приходится несколько раз сглотнуть. – Я не понял вопроса.
– Тогда я повторю. Что. Находится. Между. Красным. И. Синим?
– Я не знаю, я вас не понимаю! – «Американский флаг, – проносится в его голове, – конечно! Вот что он имеет в виду». – Белый! – Расс едва не выкрикивает это. – Между красным и синим находится белый!
Тишина затягивается. Где-то крутится вентилятор, разгоняя тяжелый воздух.
– Вы же знаете, что ответ неверный, – говорит «менеджер». – Рассел, кажется, мы начали не очень хорошо, не так ли?
– Белый! На флаге Америки между красным и синим находится белый! Разве вы не это имели в виду?
– Нет, – отвечает он. – Хорошо, давайте так. Вы работаете специалистом по обработке данных в НСР [29] 29
Национальный совет по разведке – прим. пер.
[Закрыть], верно?
– Да.
– Как давно вы там работаете и чем конкретно занимаетесь?
– Проверяю данные. Числа. Ну, где-то… восемь лет. Вот и все. Я проверяю числа по контрольным листам.
– Хм. И вы занимаетесь этим на протяжении восьми лет. Ваша работа не кажется такой уж значимой.
– Но этим я занимаюсь. Это моя работа. Этим я…
– Вы серьезно относитесь к своей работе? – спрашивает человек. – У вас есть ощущение, что вы приносите кому-то пользу?
– Да. Думаю, да. То есть… Кто-то же должен этим заниматься. Но больше я ничего не делаю, только сверяю списки с числами, – Расс осмеливается задать вопрос. – Что с моей рукой? Что вы собираетесь делать?
– Вопрос не в том, что я собираюсь делать, Рассел. Вопрос в том, что вы вынудите меня сделать. Вы готовы сотрудничать?
– Конечно. Клянусь… то есть, да. Но этот свет… пожалуйста, вы не могли бы подвинуть эти лампы?
– Нет, Рассел, не мог бы.
Некоторое время незнакомец молчит; он просто сидит и слушает тишину. Затем прочищает горло и спрашивает:
– Что находится в ячейке номер девять-семь-семь-два в камере хранения Центрального вокзала [30] 30
В Нью-Йорке – прим. пер.
[Закрыть].
– Что?
– Рассел, если вы не будете отвечать на прямые вопросы, вы меня разозлите. Повторяю: что находится в ячейке номер девять-семь-семь-два в камере хранения Центрального вокзала?
– Не знаю… я… я вообще ничего не знаю ни о какой ячейке на Центральном вокзале.
– В самом деле?
– Да! Богом клянусь, не знаю!
– Давайте первый, – говорит «менеджер», и мужчина, стоящий в слепой зоне Расса, включает электронож и ловко отрезает указательный палец Расса, прямо под костяшкой.
В жизни каждого бывают моменты, которые называют точкой невозврата. Это означает, что вы перешли черту, которую иногда не следует переходить, потому что пути назад уже нет. Расс только что достиг этой точки невозврата через невыносимую жгучую боль, и крик, вырывающийся из его груди и эхом разносящийся по этой белой комнате страха, свидетельствует о том, что домой он уже никогда не вернется.
– Тс-с-с, – говорит «менеджер». – Сделайте глубокий вдох. Я подожду.
