Текст книги "Ныряющие в темноту"
Автор книги: Роберт Кэрсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
В этом мире уже не безопасно быть Голиафом, если Давид становится невидимым.
Американцы, однако, не долго оставались такими уязвимыми. ВМС стали организовывать конвои: старая морская стратегия, когда боевые корабли эскорта сопровождали группы судов, идущих вместе. Теперь, когда немецкая субмарина обстреливала судно союзников, корабли эскорта оказывались на месте, чтобы обнаружить, догнать и уничтожить ее. По мере усиления конвоев добыча немецких подлодок свелась почти к нулю.
К военным усилиям США присоединились ученые американских лабораторий и университетов. Одним из самых мощных вооружений стал радар. В условиях полной темноты или сильного шторма самолеты и боевые корабли, оснащенные радаром, могли обнаружить всплывшую подлодку даже с большого расстояния. Привыкшие к комфортабельным условиям преимущественно надводных боевых действий, когда могли двигаться значительно быстрее, чем в погруженном состоянии, субмарины вдруг ощутили мощный напор со стороны самолетов союзников, которые появлялись в небе, словно по волшебству. По началу Карл Дёнитц, главнокомандующий немецким подводным флотом, недооценил опасность радара, и его подлодки продолжали гибнуть. Даже когда Германия наконец полностью осознала угрозу, субмарины не могли сделать ничего, кроме как погрузиться и выжидать под водой, что защищало их от радара, но делало слишком тихоходными, чтобы уйти от противника.
Подводная среда таила свои опасности. Корабль союзников, подозревающий, что поблизости от него находится вражеская подлодка в погруженном состоянии, мог воспользоваться сонаром – источником звуковых волн, чтобы выследить ее. Как только луч сонара отразится от металлического корпуса подлодки, она обречена: она не сможет уйти от противника, находясь под водой, и превращается в рыбу в бочке, если решит подняться на поверхность и отбиваться с помощью своих орудий.
Субмарины полагались на радио для связи со своим штабом. Однако их противники использовали и эту зависимость. Ученые разработали систему радиопеленга, известную как «Huff-Duff» (от HF/DF – высокочастотный радиопеленг), которая позволяла кораблям союзников, находящимся в море, фиксировать положение немецких субмарин. Теперь, когда субмарина пользовалась радиосвязью – даже чтобы дать погодную сводку, – она, таким образом, выдавала свое местоположение. Союзники, не теряя времени, направляли группу морских охотников к обнаружившим себя подлодкам.
Возможно, самым большим и убийственным прорывом союзников было раскрытие кода. С самого начала войны немецкие войска кодировали свои сообщения с помощью шифровальной машины «Энигма». Квадратное, похожее на печатную машинку устройство, было способно создавать комбинации из миллионов знаков, и эти комбинации, как полагало верховное немецкое командование, были нераскрываемыми. Это был самый надежный код, который когда-либо создавался. Дешифровальщики союзников оценивали шансы раскрытия кода «Энигмы» без ключа примерно в 150000000000000000000:1, но они все же пытались. Ушли годы исследовательского труда, в котором участвовали, в числе прочих, польские криптологи. В исследованиях помогли захваченная машина «Энигма» и ключевые документы. Целые команды криптографов, математиков, египтологов, ученых, специалистов по кроссвордам, лингвистов и шахматных гроссмейстеров месяцами атаковали «Энигму», построив при этом первый в мире программируемый компьютер, который должен был помочь им в их усилиях. Напряжение умственных сил и моральное давление могло сокрушить их самих, но они не сдавались, и через несколько месяцев, с помощью разведданных, они взломали код – это была одна из самых больших побед интеллекта в XX веке. К концу 1943 года союзники использовали перехваченные сообщения, кодированные «Энигмой», чтобы направлять соединения морских охотников к ничего не подозревавшим немецким субмаринам. Дёнитц подозревал, что «Энигму» могли раскрыть, но эксперты постоянно уверяли его, что вскрыть ее код невозможно. А тем временем союзники продолжали читать сообщения радиообмена и уничтожать немецкие субмарины.
К весне 1943 года немецкие подлодки оказались зажатыми в тисках союзников, для них не осталось безопасных мест во всем океанском просторе. В мае того же года союзные силы уничтожили сорок одну немецкую субмарину, это была катастрофа, которая стала известна как «Черный май» и которую Дёнитц охарактеризовал как «немыслимую даже в моих самых безумных предположениях». Счастливые временауступили место Sauergurkenzeit,или времени соленых огурцов.Охотники первых лет войны превратились в добычу.
К началу 1945 года у немецких субмарин почти не было шансов не только нанести хоть какой-то урон противнику, но и вообще выжить. На смену элитным боевым кадрам, которые угрожали господством над миром в начале войны, приходили молодые, неопытные подводники. Бомбардировки союзников опустошали немецкие города, Франция была сдана, советские войска вступили на землю Германии. Находясь на борту субмарины, окруженный врагами, которые могли заранее знать все его шаги, член экипажа немецкой субмарины не мог даже и мечтать о безопасной дороге домой. Его Германия переживала падение.
Думая о последних годах подводной войны, Чаттертон и Колер, независимо друг от друга, почувствовали особую гордость за изобретательность и упорство союзников. Они гордились способностью Соединенных Штатов подняться против одной из самых ужасающих угроз в истории человечества и бороться с ней до тех пор, пока мир вновь не обрел безопасность. И все же ни один из них не мог забыть о членах экипажа, лежащих мертвыми в затонувшей подлодке, которую они нашли. Они не делились своими чувствами с женами, коллегами по работе или друзьями. Вместо этого они решили снова встретиться в «Скоттиз».
На этот раз их разговор отличался от тех, которые ныряльщики вели между собой во время предыдущих обедов. До этого Чаттертон и Колер говорили в более широком смысле – поиски, теории, стратегии, великие идеи о раскрытии тайны «U-Who». Теперь, имея представление о чувстве безысходности немцев в последний период подводной войны, они стали мыслить более узко, их идеи касались теперь жизни людей, останки которых им удалось найти.
Снова и снова они спрашивали друг друга: «Как эти люди могли продолжать сражаться?» Ответ частично содержался в высказывании Дёнитца, в котором он характеризовал команду субмарины. Он называл их «Schicksalsgemeinschaft» – сообществом, связанным судьбой, когда каждый человек «зависит от другого человека, поэтому они связаны клятвой». Для ныряльщиков такая братская общность казалась самым благородным чувством, и, похоже, именно это чувство характеризовало их дружбу.
Был еще один ответ, о котором оба ныряльщика думали, но о котором ни один из них не говорил вслух. Большинство людей, казалось им, шли по жизни, так и не познав самих себя до конца. Человек может считать себя благородным, храбрым или справедливым, думали они, но, пока это не пройдет настоящую проверку, оно так и останется всего лишь мнением. Это более, чем что-либо другое, поражало ныряльщиков в немецких подводниках, сражавшихся в конце войны: зная о тщетности своих усилий, они выходили в море, готовые нанести удар. Прощаясь в этот вечер, каждый из ныряльщиков думал, выдержат ли они такую же проверку. «U-Who» забрала уже жизни трех ныряльщиков. Чаттертон и Колер могут сейчас отступить и отказаться от попыток окончательной идентификации – они уже были уверены в принадлежности подлодки. По дороге домой в этот вечер оба думали так: «Что можно будет сказать обо мне, если я сдамся? Чего я буду стоить, если жизнь будет меня испытывать, а я даже не попытаюсь устоять?»
ГЛАВА 11
НЕПОЛУЧЕННОЕ СООБЩЕНИЕ
В конце мая 1993 года, когда жители Брилля все еще раскачивались после зимней спячки, ныряльщики зафрахтовали «Искатель» для первого в сезоне похода к затонувшей рубмарине. К этому времени Чаттертон и Колер уже называли эту подлодку «U-857» и даже заявляли о своем открытии перед собраниями ныряльщиков. Многие задавали им вопрос, с какой целью они собираются продолжать поиски в таком опасном месте кораблекрушения теперь, когда они уже идентифицировали подлодку. Ныряльщики отвечали, что пока не найдут доказательств на самой лодке, все остальное будет оставаться только чистой гипотезой. Они до сих пор шли на такой риск вовсе не ради одних только предположений.
Первый рейс к субмарине был запланирован на 31 мая 1993 года, День Поминовения. По дороге к причалу «Искателя» Чаттертон и Колер ощущали небывалый подъем. Чаттертон сделал очень важные открытия на борту затонувшей подлодки и побывал в таких ее местах, в которые никто из других ныряльщиков заглянуть не отваживался. Он был неутомим в своих поисках, и его умозаключения привели к таким выводам, которые даже самые авторитетные в мире исследователи подводной войны не оспаривали.
У Колера были аналогичные ощущения. Два года тому назад он был ненасытным охотником за трофеями и одним из «Атлантических искателей кораблекрушений». Он жил, чтобы взметать дерьмо до самого неба, а в перерывах устраивать ад на земле. Когда он узнал о подлодке и ощутил душу ее экипажа, когда он увидел, как Чаттертон посвящал целые погружения видеосъемке для последующего исследования, как он проводил поиск с самого начала (и результаты этого поиска вносили изменения в написанную историю), челюсти его привычек разжались, и он воспринял себя не просто как ныряльщика, а как исследователя, который продолжает путь к конечному пункту своей детской мечты.
Но не все радовались таким переменам. В межсезонье некоторые дружки Колера из числа «Атлантических искателей кораблекрушений» яростно обвиняли его в предательстве. «Ну что, ты теперь ныряешь со своими новыми дружками, да? – спрашивали они, когда Колер находил время присоединиться к их походам. – Как тебе ныряется с этим гадом, который поставил решетку на „Дориа“?»
Какое-то время Колер очень болезненно реагировал на все их выпады. Эти друзья привели его в мир глубоководных исследований, и именно их наука помогла ему остаться в живых. Чаттертон видел, как все это неприятно Колеру, и всегда поддерживал его. «У твоих друзей есть планы на этот сезон, – говорил Чаттертон. – Снова погрузиться к „Орегону“, снова пойти к „Сан-Диего“. Что им надо, еще одна тарелка с „Орегона“? Еще одна ваза наподобие тех двенадцати, которые они уже нашли? Это – дерьмо, Ричи. Это противоречит духу ныряльщиков. Ты ведь на это не клюешь. Если бы клевал, ты бы не нырял к подлодке».
Колер всегда отвечал ему так: «Ты прав, Джон. Для меня все изменилось».
Все на самом деле изменилось, и настолько, что Колер посвятил часть межсезонья, чтобы перейти на тримикс. Он видел, как погружения Чаттертона и Юрги становились все более безопасными и эффективными благодаря новой газовой смеси. К тому же он считал, что Рузы погибли из-за того, что решили всего один раз вернуться к воздушной смеси. Колер действительно был охвачен такой решимостью, что бросил курить, чтобы улучшить свои физические возможности под водой.
Автомобильная стоянка Брилля казалась всем прибывающим на «Искатель» более безлюдной, чем обычно, однако, никто не удивлялся. Если гибель Фелдмана создала «U-Who» репутацию смертельной ловушки, то смерть Рузов окончательно закрепила за ней этот образ. В сообществе ныряльщиков поговаривали, что есть тысяча способов погибнуть в этом месте кораблекрушения, что если тебя не убьет глубина, то это сделают свисающие стальные прутья или беспорядочное нагромождение проводов внутри нее. Участие в экспедиции стоило дорого – 150 долларов только за доставку. Трофеи, достойные каминных полок, практически отсутствовали. Шумиха в прессе уже давно улеглась. Ныряльщики, спускавшиеся на такие глубины, хотели добычи, и они хотели жить. Большинство из них ответили на предложение идти к субмарине: «Спасибо, не надо».
Собравшиеся на борту «Искателя» ныряльщики пожали друг другу руки и начали обмениваться впечатлениями от межсезонья. Около полуночи со стороны «Жуткого бара» к «Искателю» направился человек, больше напоминавший скелет. Все смолкли. Силуэт приближался, волоча ноги через автостоянку, и вскоре подошел к причалу. «Это Билл», – прошептал кто-то.
Лицо Нэгла было совершенно желтым и покрыто багровыми шрамами. Волосы жирные, футболка грязная. Он весил не больше 120 фунтов, кожа свисала с ног, а оставшийся от живота бугорок был единственным воспоминанием о былых аппетитах этого человека. Под мышкой он нес бойскаутский спальный мешок, которым пользовался с тех пор, как был еще мальчишкой, тот самый, который он брал с собой, когда снял колокол с «Андреа Дориа», будучи одним из властителей подводного мира.
Ныряльщики с трудом изобразили приветливые лица. «Здорово, Билл, – сказал один. „Искатель“ в отличной форме, Билл», – подхватил другой. Когда судно отходило в эту ночь от причала, все на борту были благодарны, что Чаттертон и Кроуэлл тоже идут с ними.
По дороге к месту потопления «U-Who» ныряльщики в последний раз обсудили свою стратегию. Паккер и Гатто, возможно, одна из лучших команд ныряльщиков к затонувшим судам во всей стране, проникнут в машинное отделение. Помимо того, что в этом отделении помещались мощные дизельные двигатели субмарины, здесь же находились приборные панели, телеграфные аппараты и прочее оборудование, на котором мог быть выгравирован номер подлодки. До этого проход в машинное отделение был невозможен: он был заблокирован массивной частью воздухозаборной системы, упавшей с верхней части субмарины. Паккер и Гатто, тем не менее, были готовы устранить препятствие, даже если понадобятся веревка и несколько подъемных надувных мешков. В условиях замкнутого пространства это была рискованная операция. Но такой проход обеспечит дополнительное преимущество. Получив доступ в машинное отделение, ныряльщики смогут также пройти в соседний электродвигательный отсек – еще одно отделение, до сих пор недоступное для ныряльщиков.
План Чаттертона был проще. Он вернется в носовой отсек затонувшей подлодки – в радиорубку, отсек акустиков, жилой отсек командира, унтер-офицерский жилой отсек, т. е. зоны, которые он уже обследовал. Попав туда, он практически перестанет двигаться. «Это вопрос видимости, – объяснял он Юрге на борту судна. – Это все равно, что смотреть на большую кучу мусора, пока одна мелкая вещь в этой куче не начнет отличаться от всего остального. Я буду искать проблеск порядка в этом хаосе. Думаю, что если начну копать, то никогда не увижу ничего, кроме кучи мусора. Но, если я буду неподвижен, если я буду смотреть достаточно долго, думаю, я замечу что-нибудь».
У Колера был аналогичный план. Во время своих исследований в период межсезонья он видел десятки фотографий, на которых немецкие подводники держали в руках зажигалки или карманные часы с номером или эмблемой их субмарины. Так же, как и Чаттертон, он считал, что важные предметы находятся в передней части затонувшей субмарины, где члены экипажа спали и хранили свои личные вещи. Однако, в отличие от Чаттертона, он собирался копать, доверяя своим рукам заменить глаза в облаках черного ила, которые поднимутся в результате его усилий. Он был готов проникнуть куда угодно, но только в такие места, где, по всей вероятности, не было человеческих останков.
Утреннее солнце разбудило всех своим сиянием. Как и в прошлый сезон, Чаттертон и Колер нырнули вместе. Колер вдохнул в себя тримикс – колдовской газ, который, как он раньше свято верил, убивает своих языческих последователей. Он не умер. На глубине 100 футов он прислушался к своему сознанию, проверяя, нет ли наркоза, а Чаттертон смотрел, как Колер проверяет себя. Никаких «барабанов». На глубине 200 футов Колер остановился, чтобы увидеть окружающую обстановку. Если бы он дышал воздушной смесью на такой глубине, его зрение уже сузилось бы. «Невероятно, – подумал он. – Это все равно, что после портативного телевизора на кухне пойти в кинотеатр». Он знаком дал понять Чаттертону: «О’кей». Чаттертон расплылся в улыбке. Оба ныряльщика проникли внутрь затонувшей подлодки и поплыли к отсеку, в котором погибло так много членов экипажа, отсеку, в котором качество видимости сыграет ключевую роль.
Колер пробирался дальше, оказавшись в жилом отсеке унтер-офицеров – месте, которое было усеяно костями. Чаттертон остановился в жилом отсеке командира лодки. Он особо ни с кем не делился, но полагал, что у него есть шанс обнаружить здесь судовой журнал субмарины – КТВ.Предметы с читаемыми записями сохранялись и на более старых затонувших судах, и КТВстанет важнейшей находкой: непосредственный отчет о задании подлодки, цели, надежды, страхи и гибель. Если КТВдо сих пор существовал, только спокойный взгляд может его обнаружить. Чаттертон замер.
Поначалу беспорядок в жилом отсеке командира, как и ожидал Чаттертон, выглядел кучей мусора. Он расположился и стал вбирать в себя окружающую обстановку. Пока только мусор. Шли минуты, он продолжал всматриваться, и первые проблески порядка стали, как бы танцуя, отделяться от хаоса.
«Этот предмет имеет форму», – подумал Чаттертон, потянувшись вперед к кучке обломков. Он вытащил нетронутый кожаный ботинок.
«Этот кусок металла более гладкий, чем остальные», – размышлял он, протягивая руку к другой кучке мусора. На этот раз он вытянул сигнальную ракету.
«Этот коричневый предмет не природного происхождения», – думал он, просовывая руку сквозь груду деревянных щепок. Он вытянул индивидуальный акваланг экстренного всплытия – полный комплект с небольшим кислородным баллоном, дыхательным аппаратом и жилетом.
За двадцать минут Чаттертон нашел три важных предмета, которые просмотрел во время предыдущих посещений носовых отсеков. На каждом могли быть надписи. Акваланг мог быть наиболее вероятным таким предметом. Когда они были в Германии, Хорст Бредов настоятельно советовал ныряльщикам поднять именно это устройство – мини-баллон и прорезиненный загубник, которые подводники использовали для экстренной эвакуации с тонущей подлодки. Члены экипажа очень часто наносили внутри них свои имена. Во время подъема к «Искателю» Чаттертон ощущал особую гордость, хотя все это время он никак не мог объяснить себе ее причину. На глубине 20 футов, когда он увидел над собой качающееся на волнах судно, он все понял. Распознав красоту среди хаоса обломков, он совершил то, что сделало Нэгла знаменитым, а его давнишней мечтой было научиться нырять, как Билл Нэгл. Когда Чаттертон взобрался на борт, Нэгл с трудом притащился, чтобы осмотреть трофеи. Чаттертон ощущал душок от его тела и видел его грязные волосы. Он обнял капитана за плечи и попросил помочь ему снять снаряжение. Это было приятное чувство. Чаттертон думал, что его мечтой остается нырять, как Нэгл.
Колер взобрался на судно вслед за Чаттертоном и сбросил с себя баллоны. Он нашел только осколки кофейника, поэтому кинулся к столу, чтобы осмотреть находки Чаттертона. Ныряльщики поместили ботинок, сигнальную ракету и акваланг в ведро с пресной водой и начали их промывать. Нэгл достал сначала ботинок и оттер въевшуюся грязь полотенцем. Ныряльщики сгрудились вокруг, пытаясь рассмотреть имя, инициалы или другие надписи. Ботинок был чистым – хозяин не оставил на нем никаких пометок.
Затем Нэгл достал из ведра сигнальную ракету в форме патрона от дробовика. Ее выстреливал член экипажа в воздух из ракетницы в случае бедствия. Он потер ее круговыми движениями, словно кувшин с джином. В ответ появилась надпись на немецком. Но это было всего лишь название изготовителя и калибр ракеты.
Оставался только акваланг экстренной эвакуации. Он состоял из коричневатого спасательного жилета из прорезиненного брезента, черного растрескавшегося резинового шланга и оранжевого загубника, алюминиевого кислородного баллона величиной с термос, с помощью которого подводник мог дышать в экстренных ситуациях. Из трех поднятых со дна предметов он был в наихудшем состоянии. Большая его часть была изъедена океанской средой. Кислородный баллон был помят в середине и погнут, отчего потерял форму. Нэгл оттирал аппарат. Грязь отпадала. Надписей не было. Нэгл оттирал дальше. На Этот раз на рукоятке загубника появились крошечный орел и свастика.
– Там есть какое-нибудь имя? – спросил Колер.
Нэгл потер еще немного.
– Никакого имени, – сказал Нэгл. – Похоже, он мог принадлежать любому из них.
Надежды Чаттертона улетучились с борта «Искателя», испарившись в утреннем бризе.
– Ноль из трех, – сказал он. – Этот корабль – крутой сукин сын.
Он взял акваланг экстренной эвакуации и поместил его в свой кулер. «Стоит взять его домой, очистить и просушить, – сказал он, обращаясь к Юрге. – Кто знает, может быть, я увижу какие-то надписи, когда брезент полностью высохнет».
Паккер и Гатто поднялись по трапу с более оптимистичными новостями. Упавшая часть воздухозабора, перекрывшая вход в машинное отделение, во время межсезонья сдвинулась – подарок от зимних штормов. Внутри группа видела несколько инструментов и механических частей, на которых мог быть выгравирован номер субмарины. Еще одно погружение – и у них будет время, чтобы начать осмотр.
– Какую часть машинного отделения вы сумели увидеть? – спросил Колер.
– Немного, – ответил Паккер. – Было видно всего около десяти футов внутри. Там еще одно большое препятствие, которое загораживает дальнейший проход. Все еще невозможно проникнуть в электродвигательный отсек. Но, думаю, мы продвинулись достаточно далеко, чтобы найти что-то важное.
– Поздравляю, – сказал Чаттертон. – Думаю, у вас, парни, все получится.
Неспокойное море и резко ухудшающаяся видимость помешали завершить все следующие погружения. Когда Нэгл поднял якорь и деликатно разбудил двигатели судна, многие ныряльщики вслух мечтали о чудесных находках, которые Паккер и Гатто поднимут из машинного отделения, когда им предоставится очередная возможность. Сначала дискуссию возглавлял Чаттертон, вспоминая о сокровищах, которые он видел в таком же отсеке «U-505» в чикагском музее. Но вскоре после начала разговора Чаттертон стал молчаливым и все смотрел на свой кулер, представляя внутренность побитого временем акваланга экстренной эвакуации. Он думал о том, существует ли порядок внутри этого изломанного предмета, он думал об этой субмарине, в которой все было не так, как представлялось.
Чаттертон вернулся домой после экспедиции в День Поминовения около полуночи. Он спокойно распаковал снаряжение, стараясь не разбудить жену. Когда остался только кулер, он выудил оттуда акваланг экстренной эвакуации и пошел в гараж. Полки со всех сторон ломились от трофеев, поднятых с затонувших судов, превратив гараж в музей его подводных приключений. Он нашел место для потрепанного акваланга рядом с многолетним «урожаем» сервизных тарелок, столового серебра и фарфора с борта «Андреа Дориа». Он полагал, что потребуется несколько дней, чтобы его трофей полностью просох. Дома Чаттертон умыл лицо и подумал: «Паккер и Гатто будут теми, кто найдет доказательство принадлежности субмарины».
Несколько дней спустя Чаттертон отправился в гараж, чтобы проверить акваланг экстренной эвакуации. Когда он открыл двери, его взору представилось жуткое зрелище: разбитый фарфор был разбросан по всему полу, осколки стекла врезались шрапнелью в стены и потолок, толстая деревянная полка частично лежала на полу, частично свисала со стены. «Кто-то взорвал мой гараж, – произнес Чаттертон вслух. – Кто-то пришел сюда с бомбой».
Все еще ничего не понимая, он нашел метлу и стал подметать. Практически ничего из выставленного на полках не уцелело. Он продолжал мести. Среди мусора он увидел блестящий серебристый металлический предмет – это был кислородный баллон акваланга эвакуации, но он больше не был цилиндрическим и запаянным, теперь он был плоским, как вскрытый и выдавленный тюбик зубной пасты. «Проклятье, – подумал Чаттертон. – Взорвался кислородный баллон. Эта штука была действующей. Акваланг эвакуации поднял на воздух мой гараж».
Чаттертон внимательнее осмотрел расплющенный цилиндр. Взрыв сорвал с него полувековое наслоение – то, что нельзя было удалить обычным стиранием. Чаттертон поднес баллон ближе к глазам. На расплющенном металле была отпечатана надпись: 15.4.44.
Чаттертон тут же сообразил, что означает эта надпись, и побежал в дом, чтобы позвонить Колеру.
– Ричи, дружище, кислородный баллон взорвал мне гараж, – сказал он.
– Что?
– Акваланг для экстренной эвакуации. Помнишь кислородный баллон? Он был все еще заряжен. Я оставил его просохнуть в гараже. Наверное, он взорвался из-за коррозии. Все мои вещи с «Дориа», которые были в гараже, уничтожены. Мой гараж напоминает зону боевых действий. Но взрыв дал нам ключ, на баллоне есть дата: пятнадцать-точка-четыре-точка-сорок-четыре —по-европейски это означает 15 апреля 1944 года. Это дата гидростатического испытания, дата, когда баллон проверили и сертифицировали как годный.
– Это значит, что лодка вышла в море после 15 апреля 1944 года, – сказал Колер.
– Точно.
– Я мигом к тебе.
Чаттертон вернулся в гараж. Он взял метлу, но мести не мог. Только теперь до него дошло, как ему повезло с этим спасательным аквалангом. Он держал его целый час в сумке, проходя декомпрессию, вплотную рассматривал его на борту «Искателя», держал его вблизи бензобака своего грузового пикапа, двигал его по гаражным полкам. Пока он ждал Колера, его сознание полностью занимали две мысли. Во-первых, становилось очевидно, что их затонувшая лодка – это «U-857», которая вышла в поход в феврале 1945 года. И во-вторых, ныряльщики, по всей видимости, подошли к разгадке тайны слишком близко, и, как бы безумно это ни звучало, возможно, погибшие подводники начали защищаться.
Через несколько часов после взрыва в гараже Чаттертон позвонил майору Грегори Вайденфелду, историку Гражданского воздушного патруля, который упорно доказывал, что два обычных гражданина на частном самолете потопили немецкую подлодку в районе Нью-Джерси в 1942 году.
– Послушай, Грег, – сказал Чаттертон. – Мы нашли дату гидростатических испытаний спасательного акваланга, которая доказывает, что потопленная субмарина оказалась в этом месте в период после 15 апреля 1944 года. Это исключает вероятность того, что это была ваша подлодка. Мне жаль.
Некоторое время Чаттертону казалось, что он слышит, как Вайденфелд пытается взять себя в руки. Он не помнил никого, кто с таким пылом защищал воспоминания людей, обойденных почестями.
– Спасибо, Джон, – произнес Вайденфелд. – Это значит, что там есть еще одна субмарина, которую вам предстоит найти.
Через несколько дней Чаттертон получил известие о том, что его друг, ветеран подводной войны, Карл-Фридрих Мертен скончался в возрасте восьмидесяти семи лет. Известие не было неожиданным, поскольку Мертен болел последнее время. И Чаттертон знал, что с уходом из жизни Мертена, а также после прощания с Вайденфелдом закрылась одна из страниц в исследованиях ныряльщиков. В течение года Чаттертон, Колер и Юрга считали «U-157» (благодаря информации от Гражданского воздушного патруля) и «U-857» (благодаря сведениям Мертена о его соратнике Вайнгертнере) наиболее вероятными решениями разгадки. Они полностью свыклись с этими версиями и считали этих людей друзьями.
Погода и другие фрахты не позволили «Искателю» вернуться к «U-Who» до 31 июля. Поэтому ныряльщики едва могли усидеть на месте после того, как судно через два месяца после первой в этом сезоне экспедиции наконец вышло в направлении затонувшей подлодки. Это будет поход, когда Паккер и Гатто начнут поднимать трофеи из дизельного отсека.
На следующее утро Чаттертон и Колер нырнули и направились в сторону носовых отсеков субмарины – места, где, как они все еще полагали, можно найти предметы, идентифицирующие затонувшую подлодку. Как и раньше, Чаттертон внимательно рассматривал место, наполненное обломками. В жилом отсеке командира на самом видном месте он увидел бинокль. «Я был тут много раз, но никакого бинокля не было, – думал Чаттертон. – Я никак не мог его пропустить». Чаттертон поднял бинокль и поднес его к маске. Оптика частично отсутствовала, и большая часть прибора была покрыта морской растительностью. Если бинокль принадлежал командиру, возможно, под слоем налета было его имя. Последующие поиски Чаттертона многого не принесли. Все это время он думал о том, как символично было найти бинокль во время спуска, посвященного созерцанию.
Колер продолжал поиски в унтер-офицерском отсеке. Он тщательно избегал кладовочки, где были аккуратно расставлены ботинки подводников, а также других зон в отсеке, полных человеческих останков. В куче ила он увидел предмет, который принял за чашу, и поднес его к маске, чтобы рассмотреть. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что он держит в руках череп. Ил высыпался из глазниц и носовой полости. Год назад он поддался бы панике и швырнул бы этот череп назад в груду обломков. Но теперь он продолжал держать его и смотреть ему в глаза. «Я сделаю все, что в моих силах, чтобы установить ваши имена, – произнес Колер вслух. – Ваши семьи должны знать, где вы».
Пора было покидать затонувший корабль. Он взял череп и осторожно положил его так, чтобы тот мог смотреть внутрь отсека и на своих товарищей.
На поверхности Чаттертон и Колер отмывали бинокль. Прибор не был никак помечен. Теперь им не оставалось ничего, кроме как ждать возвращения Паккера и Гатто, отправившихся работать в многообещающем дизельном отсеке. Через час эта команда поднималась по трапу. Сумку Паккера распирало. Он раскрыл сетчатый контейнер и вынул оттуда манометр величиной с суповую тарелку – один из приборов, который, как знали из книг Чаттертон и Колер, имел на себе номер субмарины. Ныряльщики сгрудились, чтобы лучше все видеть. На алюминиевой шкале манометра были выгравированы орел и свастика. В остальном шкала имела только соответствующие слова и цифры. Паккер протер корпус манометра, и он почти рассыпался у него в руках. Так же, как в случае с табличками на задвижках торпедных аппаратов, прибор был изготовлен из дешевого недолговечного металла, который Германия применяла в конце войны из-за недостатка сырья. Вывод был неутешительным: другие предметы внутри дизельного отсека, включая опознавательные бирки, были, скорее всего, сделаны из такого же низкосортного материала и вряд ли пережили воздействие морской среды.
Сильнейшие течения заставили сократить по времени большинство из последующих погружений. Этим вечером, когда «Искатель» разрезал черно-голубую Атлантику по пути к Бриллю, мало кто из ныряльщиков мог придумать, о чем говорить. В рулевой рубке, пока Нэгл ворчал: «Эта проклятая подлодка…», Чаттертон сделал короткую запись в своем дневнике: «Что дальше?»
