Текст книги "Меч войны"

Автор книги: Роберт Картер

   – И что предлагал месье Ло?

   – Он сказал, что отступит из Срирангама к Пондичерри и оставит свою лучшую артиллерию Мухаммеду Али.

   – И каков же был ответ? – Он вылил оставшуюся воду на огонь, загасив его.

   – Генералы Мухаммеда Али сказали посланцу, что лишь безоговорочная сдача предотвратит их уничтожение. Лоуренс не возражал.

   – Ангрези не глупцы.

   – Но я принёс также и надежду, господин, – сказал Надир Заман. – Можем мы поговорить наедине?

Он дал знак приблизиться.

Чанда размышлял какой-то момент, ощущая сильную борьбу в себе самом. Тот внутренний покой, который он старался обрести, зависел от спокойного принятия им смерти. В эту ночь он читал Книгу и нашёл в ней суры, способные успокоить его душу. Он был готов.

Пройдя в шатёр, закутанный человек открылся. Это был Монаджи, командир эскадрона конницы маратхов.

   – Я вижу, что вы любите жизнь, – сказал он западным шепелявящим наречием, глядя на украшения шатра. – Но вы должны знать, что Мухаммед Али Хан не потерпит, чтобы вы наслаждались ею дальше.

Чанда понимающе наклонил голову, почти незаметно, но этого оказалось достаточно для индуса, и улыбка появилась на его губах.

   – Фимиам, приятная пища, вино, женщины... о, эта радость жизни...

   – Говори, что привело тебя, – нетерпеливо прервал Чанда.

   – Если вы попадёте в руки англичан, они отдадут вас Мухаммеду Али, который безжалостен. Я пришёл предложить вам жизнь. И могу обеспечить бегство в Карикал.

Раза вступил в разговор:

   – Я потребовал заложника высокого ранга, чтобы обеспечить безопасность отца.

   – Я сам пришёл сюда по вашему приглашению. – Монаджи выпрямился. – Вы думаете, мне безразлична моя собственная безопасность? Но мы все – люди чести. Наши обещания надёжны. – Его глаза сверкнули на Чанду. – Или я ошибаюсь?

   – А что, если нам убить тебя? – спросил Раза, разгневанный наглостью маратха.

Индус склонил голову.

   – Если вы решите нарушить слово, как я могу помешать вам? Но убейте меня, и вы убьёте вашего драгоценного отца. Я не думаю, что вы рискнёте его спасением. Или вашим.

Чанда Сахиб улыбнулся про себя. «Поразительно, что маратхи Морари Рао постоянно выступают моими преследователями, – думал он, – что они захватили меня в момент славы, магически появляются на каждом повороте моей судьбы. В каждый критический момент они обращают судьбу против меня. Это – кисмет. Но как прекрасна симметрия судьбы! Как схожа с розой картина моей жизни!»

   – И какова цена?

   – Ваш сын поставил всё золото, которым вы владеете.

   – Всё золото? – спросил он голосом, окрашенным печальным юмором.

   – Таков был договор, исполнить который мы оба поклялись.

   – Я немного могу предложить тебе, Монаджи, – сказал он, высыпая перед ним золотые мохуры из маленького мешочка. – Хорошо, если здесь будет пятьдесят монет.

Маратх начал методически исследовать монеты. Чанда Сахиб наблюдал за ним, как наблюдают за умелой работой хлебопёка или подметальщика. Эти люди – профессиональные бандиты, прирождённые грабители. Как любят они свою работу.

Он сказал отрешённым, задумчивым голосом:

   – Я пришёл в Тричинополи по повелению Дост Али двенадцать лет назад, опасаясь нападения маратхов. Я победил Танджор и его раджу, пытаясь спасти царство от набегов вашей конницы. Я захватил Тричинополи ради моего господина и удерживал его под осадой Морари Рао. Из этой крепости его люди увезли меня в цепях в Сатару. Там я хорошо узнал любовь, которую ваш народ питает к золоту. После моего освобождения вы появлялись при каждой битве, в которой я сражался, но всегда противодействовали мне. Я задаюсь вопросом, почему это так, если ваша цель состоит единственно в самообогащении?

Монаджи сделал жест, обозначающий нечто вне человеческого понимания.

   – Карма, – произнёс он.

   – Подобные совпадения так же невероятны, как выпадение орла на монете пятьдесят раз кряду. Это неслыханно. Как странен мир, в котором мы живём.

   – Это хорошее золото, – радостно сказал Монаджи. – Это хорошее предзнаменование для вас. Где остальное?

   – Остальное? Ты можешь обыскать весь лагерь, и всё, что найдёшь, будет твоим.

   – Я обещал тебе всё золото, которым мы владеем, – сказал Раза. – Здесь всё, чем мы владеем!

   – Но пятьдесят мохуров? За жизнь великого человека?

   – Я более не велик. И пятьдесят мохуров – лучше, чем ничего.

Разочарование маратха было ужасным.

   – Но я думал...

   – Я не обещал определённого количества, – торжествуя, сказал Раза. – Я выполнил договорённость со своей стороны. Теперь ты должен сделать то же самое.

Чанда Сахиб закрыл глаза. «А теперь, – думал он, – эта маратхская ласка предлагает мне жизнь, если я пойду с ним. И всё благодаря тому, что мой сын заключил договор, недостойный даже уличного торговца. Что сможет сказать на это мой астролог?»

   – Пойдём, индус. Давай кончать с этим. Веди меня к свободе.

Он громко засмеялся, ощущая, как пропадает пустота в его душе.

Они торжественно въехали в город Аркот, по шесть в ряд, возглавляя колонну с цветными знамёнами компании, гордо развевающимися на ветру, с барабанным боем и с дудками, высвистывающими «Лилибульеро». Капитан Дальтон всё ещё не прекращал говорить о капитуляции французов.

   – ...А в Пондичерри, говорят, Дюплейкс был так расстроен, что не мог есть десять дней!

Капитан Рукевуд усмехнулся:

   – Неудивительно, если потеря целой империи приводит к такой же по объёму потере аппетита, а?

   – Взгляните на толпы людей. Они бросили свои поля на мили вокруг, чтобы приветствовать нас.

   – Пальмовые листья на дороге, Бог мой!

Хэйден был вялым и апатичным в предвидении того протокольного церемониала, на котором ему предстоит присутствовать. Кроме того, он ощущал сожаление, что ему не удалось рассказать всё Клайву. Прошлым вечером состоялся торжественный праздничный ужин под стенами города, и у него не было возможности поговорить с Клайвом с глазу на глаз. На ужине присутствовал Умар. Он рассказал о судьбе Чанды Сахиба, и болезненные воспоминания продолжали тревожить его.

   – Доблестный и благородный враг, – провозгласил Клайв, услышав эти вести. – Но ему не суждена была власть. Трагическая судьба.

«Может быть, это и правда, – думал Хэйден. – Некоторые кидают кости и выигрывают более часто, чем предсказывает математика и натурфилософия. Другим же, как Чанде Сахибу, достаются проигрыш за проигрышем. Его армия оказалась разбитой и рассеянной, и её лидера постигла самая печальная судьба. Я мог бы взять его на содержание компании, но он не мог знать этого. Как посланец Сойера и политический представитель компании, я имел на это право, и не произошло бы трагедии...»

Он услышал об этом прошлым вечером от Умара, который узнал о происшедшем от танджорского солдата, а также от носильщика и жены торговца луком. Умар рассказал обо всём между различными блюдами.

   – Я слышал об этом вот что, Флинт: Чанда Сахиб с неверными маратхами заключил договор – наивно доверившись им, но договориться с ангрези испугался, думая, что попадёт в руки моего господина и тогда, как сказали обманщики, ему вырежут глаза и язык.

После закусок Умар добавил ещё:

   – Чанда Сахиб собирался бежать в Карикал, туда, где французы уже много лет. Чанду Сахиба вёл плохой проводник. Человек, которому он отдал последнее богатство – великий меч, превосходящий все иные, имеющий силу повелевать молнией. В его рукояти – яркая звезда Голконды; вы знаете, о чём я говорю, Флинт Сахиб.

Хэйден взглянул на него с нескрываемым изумлением. Талвар – в руках Чанды Сахиба? Могло ли это быть?

Знающий, уверенный вид Умара подтвердил это. Он шептал теперь, чтобы усилить ужас того, что рассказывал:

   – Мой господин требовал своего врага к себе. Но маратхи дали слово радже Танджора. И Чанда Сахиб был приведён именно туда, где он приобрёл Тричинополи столько лет назад, и в этом храме они разделили его: его тело – для раджи, а голова – для моего господина.

Арка входа была узкая, и им пришлось въезжать в город по двое, раздвинув собравшуюся толпу. По мере продвижения в крепость подъём становился всё круче, и стены окружающих зданий вдоль улицы, казалось, наклонялись над ними. Сопровождение оставило их. Шум города стих за стенами. Они спешились на жаркой и пыльной площадке, где ощущался запах розовой воды, разбрызганной для придания аромата воздуху, и на проходе были разложены ковры. Он и Лоуренс шли впереди, за ними – Клайв и Дальтон, затем – остальные, по порядку их звания во главе с Джингенсом. Все они шли вдоль прохода, ограждаемого с двух сторон стражниками в кольчугах, круглыми щитами и фитильными мушкетами, подобными гибридам прошлого и нынешнего века. Он улыбнулся втайне той новой преданности, которую эта почётная охрана проявляла их нынешнему господину.

Ковровая дорожка вела во внутренний двор, где собрались несколько сот людей в тюрбанах; и когда открылись ворота, он увидел Мухаммеда Али Хана, облачённого со всей пышностью, совершенно спокойного, стоявшего под навесом и обвеваемого опахалами из перьев. Ниже стояли его офицеры в богато расшитых джамах.

Хэйден наблюдал за происходящим. В тот момент, когда набоб опустился на покрытый драгоценностями маснад, небывалое правление началось в Индостане: правление единственного и неоспоримого местного князя, поддерживаемого Ост-Индской компанией. «Кто будет сомневаться, – думал он, – что будут и в дальнейшем подобные ему? Может быть, в соперничестве между англичанами и французами будет раздельное правление частями бывшей империи, поделённой на сферы влияния?»

По мере того как приближённые Мухаммеда Али произносили бесконечные церемониальные речи, он разглядывал князя и видел перед собой нового человека. Не было больше того стеклянного взгляда, жестокости манер. Он выглядел теперь смягчённым и спокойным, даже величественным, слегка наклоняя в приветствии голову, встретившись взглядом с Лоуренсом, а также и с ним, без признаков враждебности.

Хэйден на какой-то момент испытал замешательство. В прежние времена в Аркоте о подобной благосклонности не могло быть и речи. И дело не в победе над французами и не в его официальном ранге посланника. Мухаммед стал человеком, обретшим новое понимание и видение. Что смогло распечатать его сердце? Он видел, как набоб отвёл взгляд и поднял глаза, и невольно его собственный взгляд последовал туда же, к маленькому балкону с решёткой, с широкими проёмами и бисерным экраном вокруг него.

Лучи яркого солнца пронизали галерею наверху, высветив глаза, сверкавшие там из-за шалей самых разных цветов: жёлтого и оранжевого, лимонного и жемчужно-голубого. Но его пронзили глаза женщины в красной вуали. Напряжённо вглядываясь, он увидел, как её рука поднялась, задержалась на секунду и затем упала вновь.

Ясмин...

Как будто электрическая искра проскочила между ними. И этим еле заметным жестом был сказан миллион слов, и он узнал всё, что таило её сердце.

Рядом с ним Роберт Клайв тоже взглянул наверх.

В переднем ряду балкона солнце бросало рисунок прозрачной бисерной занавеси на изумрудный лиф платья, на бледные руки в золотых браслетах и на ещё более бледное лицо, обрамленное заплетёнными медными волосами, с драгоценной серьгой, украшающей нос.

Клайв продолжал глядеть в течение нескольких секунд, затем отвернулся, с безжизненным остекленевшим взглядом, с губами, сжатыми в одну линию. В ответ ему не последовало ни единого признака узнавания от беременной женщины, которую Мухаммед Али Хан сделал своей первой женой.

Хэйден видел, как лицо Клайва превратилось в маску смерти. Он понимал его, зная, что в этот час триумфа он утратил всё, на что надеялся.

Клайв покидал Аркот на следующий день. Услышав о его отъезде, Хэйден вышел поддержать его уздечку и обменяться рукопожатиями.

   – Куда теперь? Сен-Дэвид? Или Мадрас?

   – Мадрас. А ты?

   – Я останусь здесь ещё на день.

   – Тогда ты более храбрый, чем я.

   – Получить такой комплимент от «Доблестного в войне» – это слишком, Роберт.

   – К этому титулу можно теперь добавить: «Несчастный в любви». – Клайв улыбнулся горечи своего признания. – Мне следовало бы ожидать этого. Так играет с людьми кисмет. Победишь в войне – проиграешь в любви. Никакой разумный Бог не пожелает вложить оба эти таланта в единое тело. Взгляни на французов!

«Шутка, скрывающая агонию, – думал Хэйден. – Он любит её и мог выносить это, только пока продолжалась война».

   – Теперь, когда Дюплейкс побит, что ты будешь делать?

Клайв встретился с ним взглядом.

   – Буду трясти дерево пагоды как можно сильнее, пока не подвернутся другие битвы. Мы ещё услышим о французах, прежде чем окончится десятилетие. Я благодарен тебе за письма, которые ты привёз. – Он похлопал по нагрудному карману. – Особенно от Эдмунда Маскелена. Меня приглашают в Мадрас разделить компанию его сестры Маргарет.

   – Ты теперь человек со средствами.

Клайв поднял брови.

   – Конечно, я получил дар благодарности от правительства набоба. Если собрать все мои средства вместе, я думаю, что наберётся несколько лакхов серебром. Я хочу заниматься торговлей вместе с твоим отцом.

   – Если увидишь его, скажи, что я думаю о нём.

Клайв на секунду задумался, желая, очевидно, сказать нечто доверительное, но передумал, сказав вместо этого:

   – Твой отец – единственный, кто действительно знает меня. Мы в чём-то схожи с ним.

   – Более схожи, чем отец и сын. Это уж точно!

Их беседа истощалась. Клайв спросил:

   – Ну, а ты чем займёшься?

   – Не знаю. Поеду в Англию, если компания примет мою отставку. Я давно хотел увидеть великий город.

Кривая улыбка Клайва осветила его лицо дружелюбием с примесью горечи.

   – Ну, тогда счастливо тебе. Я желаю, чтобы наши пути сошлись вновь, здесь или там.

   – Да. И я желаю. И надеюсь на это.

Возвратившись во дворец, Хэйден долго сидел в полутьме с закрытыми глазами, обхватив голову руками. Его мучили видения сцен, свидетелем которых он был. Он ощущал боль утраты уходящей эпохи, но и определённое облегчение. «Странное ощущение, – думал он, – испытываешь, когда завершается работа многих лет. Почему так болит сердце, когда мы отступаем назад, чтобы лучше увидеть наши дела? Может быть, это же испытывает душа индуса, когда она переходит из одного тела в другое. Может быть, это чувство приходит к каждому, когда одни времена уходят, а другим ещё предстоит наступить».

Какое-то движение привлекло его взгляд. Кроваво-красная бабочка присела на угол его мраморной скамьи. Он встал, желая приблизиться к ней, но её крылья развернулись, и она взлетела в воздух, зигзагом вылетев через полуоткрытое окно. Он поглядел на молочно-белый камень скамьи и увидел на ней резную шкатулку розового дерева, которой раньше не было там. Ему внезапно представилась нереальная фантазия, что бабочка оставила её как дар. Когда он потянулся взять её, его пронзило ещё одно ощущение чуда: шкатулка была похожа на ту, которую он вручил когда-то Назир Джангу и в которой оказалась змея краит.

Под шкатулкой была бумага. Сломав печать, он обнаружил страницу молитв набоба. Под ними, языком, принятым при дворе Аурангзеба, рукой Мухаммеда Али были добавлены две строки.

 
Славен будет Бог, Господь Миров,
сострадательный, милосердный, Царь Судного Дня,
Тебе мы поклоняемся, Тебя мы умоляем!
 
 
Веди нас по прямому пути, пути тех,
к кому Ты благоволишь, но не по пути тех,
кто гневит Тебя, не по пути заблудших.
 
 
Теперь же, Флинт, во имя славы, в благодарность
и признательность, мы награждаем тебя
редким алым сокровищем.
 

Волосы зашевелились на его голове, когда он читал это. Он ощутил, что чья-то огромная фигура заполнила дверной проем сзади него, и должен был собрать всю волю, чтобы не обернуться.

   – Ну? Почему ты не открываешь шкатулку?

Он повернулся и ощутил, как его душа захлопывается как морская раковина.

   – Когда ты пришёл сюда?

   – А, ночью. Теперь эти шлюхи уймутся, как я и всегда предвидел. Их торговля поослабнет. Роберт Клайв знал, что я здесь.

   – Он ничего мне не сказал.

   – Да, потому что я приказал ему молчать. Почему ты не открываешь чёртову шкатулку?

Хэйден открыл её и увидел внутри тускло сиявший самоцвет. Это был Глаз Змеи. Он взял его и взвесил на ладони, затем бросил отцу, который проворно поймал его правой рукой.

   – Он твой, я считаю.

   – Да. Мой.

   – Я рассчитался сполна.

   – Да. – Стрэтфорд Флинт держал камень в луче солнечного света. – Его нашли во рту Чанды Сахиба. Это – полная расплата. Ну что ж, я буду и дальше заниматься делами и предоставлю тебе заниматься своими, сын.

Когда отец повернулся к выходу, Хэйден ощутил почти физическую боль, но он не мог позволить себе показать огромную радость от последнего слова отца. Он знал, что не может быть и речи о рукопожатии или объятиях. Не будет никакого проявления чувств. Стрэтфорд Флинт оставался верен самому себе.

Его отец уже дошёл до двери, когда вдруг остановился с тем загадочным видом, с которым всегда любил победоносно бросать своё последнее слово, ставящее всё с ног на голову.

– Я забыл сказать: в этой записке Мухаммеда Али Хана не говорится, какое алое сокровище он имеет в виду. И какой Флинт упоминается. Я думаю, тебе следует упаковаться и покинуть Аркот как можно скорее.

В тишине, после того как стихло эхо шагов, Хэйден перечитал вновь слова, написанные Мухаммедом Али Ханом, ничего не понимая. Затем постепенно до него всё слышнее стали доноситься звуки со двора. Храп лошадей и перестук копыт. Он открыл ставни и взглянул вниз.

Там было много носильщиков, солдат почётной охраны набоба, его собственная лошадь, осёдланная и готовая, а также паланкин благородной леди.

Все занавеси паланкина были алыми.

ЭПИЛОГ

Роберт Клайв прибыл в Мадрас и встретил там сестру Маскелена, Маргарет; спустя немного дней они поженились и отправились в Англию в начале 1753 года. Когда Клайв возвратился в Индостан, на этот раз в Калькутту, он почтил памятью могилу бывшего друга, известного торговца, умершего в печально известной «Черной Яме»[91]91
  Знаменитая тюрьма в Калькутте, находившаяся в ведении правителя Бенгалии.


[Закрыть].

Ровно через год Клайв встретил ответственного за эту трагедию правителя на поле боя у Плесси. Он командовал европейской пехотой из тысячи человек и двумя тысячами сипаев против сорока тысяч вражеских пехотинцев, пятнадцатитысячной кавалерии и пятидесяти орудий. В результате его полной победы Бенгалия перешла под управление Ост-Индской компании.

В 1762 году Роберт Клайв обрёл титул барона Клайва Плесси и был избран членом парламента от города Шрусбери.

Он окончательно покинул берега Индостана в 1766 году, подвергшись в Англии нападкам политиков, ревниво относящихся к его огромной славе и к ещё более огромным богатствам. Он умер от своей собственной руки 22 ноября 1774 года, на пятидесятом году жизни.

Джозеф-Франсуа Дюплейкс, владелец Талвара в течение всего трёх дней, продолжал пиратскую войну против англичан. Его страсть к созданию Восточной империи горела не ослабевая, пока в августе 1754 года месье Годехью, официальное лицо Французской компании, не вступил на берег в Пондичерри, вручив ему бумаги, освобождающие его от губернаторства.

Дюплейксу, одному из величайших патриотов Франции, было приказано возвратиться в Париж, где он подвергся порицанию, был уволен и опозорен. Он умер в нищете в парижской мансарде немногими годами позже, исполненный горечи и оставленный друзьями.

Низам Асаф уд-Давлах, Салават Джанг, продолжал оставаться низамом Хайдарабада вплоть до 1762 года. В политике он ощущал влияние Шарля Кастелно де Бюсси до 1758 года, после чего англичане преуспели в своём влиянии на низама. Англичанин, ставший советником низама, был сыном некоего торговца, человеком, счастливая судьба которого привела его к женитьбе на разведённой леди Моголов.

История не даёт удовлетворительных сведений о судьбе Горы Света в течение второй половины восемнадцатого столетия. Известно лишь определённо, что он двигался на север, оставляя за собой кровавый след по всему континенту. Он попал наконец в руки Джулипа Сингх Бахадура, махараджи Пенджаба. В 1849 году, после войн сингхов, был заключён договор, по которому Пенджаб отошёл к территориям Ост-Индской компании, и величайший бриллиант мира был преподнесён королеве Виктории. Он был переправлен в Англию в темноте, запертый внутри двух обитых железом сундуков, на борту колёсного парохода «Медея». В 1852 году камень был огранён и отполирован голландским ювелиром, столь подавленным ответственностью этой работы, что он упал в обморок, сделав первый надкол. В 1937 году бриллиант Гора Света был вправлен в государственную корону её величества королевы Елизаветы, королевы-матери, которая продолжает и теперь оставаться его хранительницей.

Наука не в состоянии досконально определить, несёт или нет на себе проклятье этот драгоценный камень. Достаточно лишь сказать, что владеть Кох-и-Нором позволяется лишь женщинам британской королевской семьи, передающим его по наследству друг другу.