Текст книги "Палач Рима"

Автор книги: Роберт Фаббри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 21

– И как тебе в твоем новом доме? – поинтересовался Веспасиан у Сабина. Братья сидели в саду у дяди Гая, лакомясь медовыми пирожными и потягивая холодное вино.

– Скоро переезжаем, – ответил Сабин. – И чем раньше, тем лучше, потому что Клементина снова беременна.

– Мои поздравления.

– Спасибо, брат. И потому я хочу, чтобы она как можно скорее обосновалась в новом доме. Ты ведь знаешь, как нервничают женщины, когда переезжают на новое место.

– Это точно, – солгал Веспасиан.

– Я все ждал, пока в городе все успокоится. Впрочем, Сенат сегодня снова проводит заседание, так что можно надеяться на восстановление хотя бы подобия порядка.

– Я тоже очень на это надеюсь, – отозвался Веспасиан, вспомнив недавние беспорядки и погромы.

В течение двух суток преторианцы терзали и грабили Рим, после чего Макрон вновь отозвал их в лагерь за стенами города. Ограбленные, присмиревшие горожане теперь не питали никаких иллюзий на тот счет, кому принадлежит реальная власть.

Потребовалась еще неделя, чтобы жизнь вернулась в относительно спокойное русло. Впрочем, то здесь, то там вспыхивали беспорядки, направленные против сторонников Сеяна – если такие еще где-то оставались. Спустя еще несколько дней Сенат смог собраться снова, хотя и не в полном составе. Пока преторианцы творили бесчинства, большинство сенаторов решили переждать беспорядки в своих загородных поместьях.

– Ты раздобыл список предполагаемых квесторов на следующий год? – спросил Веспасиан у брата, чтобы сменить тему разговора. О новом доме он поинтересовался лишь из вежливости. Он по-прежнему не одобрял решения Сабина влезть в долги.

– Раздобыл, – мрачно ответил Сабин. – Такое впечатление, что на этот раз все патрицианские семьи решили выставить своих кандидатов. Плебеям вроде нас с тобой надеяться не на что. Что-то подсказывает мне, что меня в третий раз ждет неудача.

Их разговор прервало появление Гая. Вслед за ним, стараясь на ходу освободить хозяина от тоги, семенил верный Энор.

– Иногда мне кажется, что мои собратья-сенаторы не более чем стадо безмозглых баранов, – гневно пророкотал Гай. – Энор, принеси мне кубок!

Юный германец бросился выполнять его распоряжение. Гай опустил массивный зад на скамейку рядом с Сабином и потянулся за пирожным.

Братья подождали, пока дядюшка насытится сладкими пирожными. которые он запивал неразбавленным вином.

– Эти идиоты спорили о том, наказывать Макрона или нет за то, что с его позволения преторианцы бесчинствовали в городе. – прогудел Гай и в гневе стукнул кубком по столу. Лишь наполовину выпитое вино выплеснулось почти полностью. – И тогда Авл Плавтий встал и заявил, что вместо того, чтобы наказывать Макрона, мы должны быть ему благодарны за то, что он так быстро восстановил в городе порядок. Быстро! Это надо же такое ляпнуть, будь проклята моя толстая задница!

Мы целых два дня просидели, забаррикадировавшись в доме, пока на улицах творились всяческие безобразия вплоть до смертоубийств! – Гай одним глотком допил остатки вина и протянул кубок Энору, чтобы тот наполнил его снова. – Кроме того, Авл предлагает, чтобы Макрона возвысили до экспретора, и это при том, что он даже не член Сената! И что бы вы думали! Все тотчас ухватились за это предложение: мол, это такая блестящая идея, и когда ее поставили на голосование, все единогласно проголосовали «за»!

– Единогласно, дядя? – удивился Веспасиан, глядя, как во рту у Гая исчезает огромный кусок пирожного. – Разве ты не проголосовал против, если ты так зол по этому поводу?

– Нет конечно! – с полным ртом бросил в ответ Гай, и с его губ на стол полетели крошки. – Или ты предпочел бы, чтобы все увидели, что я единственный, кто против? Согласись, что это было бы крайне неразумно!

– Если все будут так поступать, неудивительно, что Сенат принимает возмутительные решения.

– Это еще не самое возмутительное, – возразил Гай. – Боюсь, что началось возмездие, и чтобы отвлечь внимание от своей персоны, его возглавил не кто иной, как Авл Плавтий. Он настоял на том, чтобы троих самых рьяных сторонников Сеяна в Сенате сбросили с Тарпейской скалы, и как будто этого мало, велел тотчас же их привести и лично столкнул их вниз. Боюсь, мой дорогой мальчик, что в ближайшие дни отдыхать тебе будет некогда.

***

Пять дней спустя Веспасиан стоял на залитых утренним солнцем ступенях Курии в ожидании новых постановлений в отношении сторонников Сеяна. Как и предсказал Гай, ему и двум другим триумвирам работы выпал непочатый край: за прошедшие несколько дней шестерым отрубили головы, четверых удушили и одного незадачливого сенатора столкнули с Тарпейской скалы.

Около десятка предпочли совершить самоубийство еще до того, как палачи успели добраться до них, предотвратив тем самым конфискацию имущества. Никто, однако, не удостоился должного судебного разбирательства на Форуме: все казни производились либо по указу Сената, либо по письменной просьбе императора, либо по предложению Авла Плавтия, который выносил этот вопрос на голосование.

В то утро Регул зачитал еще одно длинное письмо от Тиберия. Веспасиан был уже по горло сыт гневными диатрибами против сторонников Сеяна, которыми Тиберий забрасывал Сенат, поэтому на этот раз не стал задерживаться у открытых дверей, чтобы его послушать.

Судя по тому, что внутри стало шумно, Веспасиан понял, что идет голосование. Это тотчас вызвало у него улыбку. Во время последних дебатов Сенат ни разу не разошелся во мнении, единодушно голосуя за смертную казнь.

На какое-то мгновение воцарилась тишина, а затем донесся голос Регула, зачитавшего принятое решение. Сенат взорвался возгласами одобрения. Веспасиан мысленно приготовился к исполнению своих обязанностей, гадая, какого незадачливого сенатора Пет выведет к нему сегодня и какой вид казни назначат бедняге. К его вящему ужасу, Пет вышел из Курии на пару с Гаем.

– Неужели и ты, дядя? – воскликнул он, взбегая по ступеням им навстречу. Неужели ему придется наблюдать за казнью родного человека?

– Что? – переспросил явно сбитый с толку Гай. – Нет, дорогой мой мальчик, не я, – рассмеялся он. – Тиберий только что поймал в капкан свою самую большую добычу: Ливиллу.

– Ливиллу? Но как?

– Император подтвердил то, что многие давно подозревали: чтобы расчистить путь для брака с Сеяном, Ливилла отравила своего мужа Друза, сына Тиберия. Ее лекарь и один из рабов-телохранителей Друза, оба ныне вольноотпущенники, были схвачены и во всем признались под пыткой. Сенат поручил мне сообщить Антонии о приговоре, вынесенном ее дочери. Не могу сказать, что жду этого разговора с нетерпением.

– Неужели мне придется присутствовать при казни женщины? – уточнил Веспасиан. Несмотря на кровавую репутацию Ливиллы, он был отнюдь не в восторге от такой перспективы.

– Нет-нет, что ты, приятель, успокойся. Сенат не вынес решения о ее казни, – жизнерадостно сообщил Пет. – Нам с тобой лишь предстоит взять ее под стражу. Из уважения к Антонии Тиберий попросил передать Ливиллу матери. Император счел, что Антония, как мать той, что убила собственного сына, лучше других знает, какого наказания заслуживает ее дочь. Впрочем, если хочешь знать мое мнение, то в данном случае Тиберий проявил излишнее мягкосердечие. Ведь какая мать прикажет убить собственную дочь?

Четыре центурии городской когорты окружили дом Ливиллы на Палатине, дабы воспрепятствовать ее бегству, хотя, насколько Веспасиану было известно, решение Сената пока не достигло ее ушей. В сопровождении центуриона они с Петом поднялись по величественной лестнице к парадной двери. Позади них вдоль всего фасада дома плотной шеренгой выстроилась центурия городской стражи. Пет дернул за цепочку, и внутри звякнул колокольчик. Вслед за этим открылся смотровой глазок.

– Квестор Публий Юний Цезенний Пет прибыл к высокородной Ливилле по поручению императора и Сената, – четко и медленно проговорил Пет.

Смотровой глазок захлопнулся, однако впускать их внутрь никто не торопился.

– Похоже, хозяйка дома не желает видеть нас, – заметил Пет, когда дверь так и не открылась. – Впрочем, я ее не виню. Центурион, выбивайте дверь.

– Слушаюсь!

Центурион гаркнул приказ, и к нему с тараном в руках тотчас подскочили четверо его подчиненных. После нескольких гулких ударов дверь распахнулась. Сопровождаемые центурионом, Веспасиан и Пет через вестибюль прошли в роскошный атрий. Такую пышную роскошь, такое обилие золота и серебра Веспасиан видел впервые.

Вокруг низких, полированных мраморных столиков на причудливых золотых или серебряных ножках были расставлены вазы, чаши, статуэтки и канделябры самых разных размеров. Здесь же стояли кресла и диваны, обтянутые темно-красной тканью с золотой нитью. Они превосходно гармонировали с фресками, изображавшими кровавые битвы титанов до появления человека. Потолок над имплювием поддерживали четыре черные мраморные колонны с серыми прожилками, а в центре бассейна высилась огромная статуя Сатурна, серпом оскопляющего своего отца, Цела.

– Как вы смеете врываться в мой дом! – раздался возмущенный женский голос.

Веспасиан и Пет обернулись. В одной из многочисленных дверей, выходивших в атрий, стояла красивая, изящная женщина лет сорока пяти. На ее лице был написан гнев. Они узнали ее с первого взгляда – перед ними была дочь Антонии, прекрасная и надменная. Но если взгляд Антонии был ясен и светел, то глаза Ливиллы были темными и пронзительными, а морщинки, что залегли в их уголках, были обязаны своим появлением отнюдь не улыбке. Маленький рот и полные губы, такие же, как и у матери, кривились в холодной усмешке, которая словно навечно застыла на лице оттенка слоновой кости.

– Мы здесь для того, чтобы проводить тебя в дом твоей матери, – ответил Пет, делая шаг ей навстречу.

– По чьему приказу и по какой причине? – в голосе Ливиллы прозвучала настороженность.

Волею императора и по распоряжению Сената ты должна немедленно последовать за нами.

– Я не сделаю этого, пока вы не назовете причину.

– Ты признана виновной в убийстве своего покойного мужа Друза и теперь передаешься твоей матери, высокородной Антонии, дабы она решила твою судьбу, – ответил Пет, встав лицом к лицу перед ней.

Ливилла смерила его злобным взглядом.

– В таком случае меня ждет смерть.

– Только не от рук собственной матери. Тиберий проявил милосердие, поручив тебя Антонии, – Пет положил ей на плечо руку. – Пойдем с нами.

Неожиданно Ливилла вскинула правую руку и кулаком ударила Пета в грудь, после чего повернулась и бросилась бежать. Пет остался стоять, беспомощно вытянув вперед руку.

Видя это, Веспасиан, не раздумывая, бросился вдогонку за Ливиллой. Шелковая стола мешала Ливилле бежать, и буквально через несколько шагов Веспасиан настиг ее и схватил за волосы. Издав крик, напоминающий вопль гарпии, и извиваясь, словно вавилонская блудница, Ливилла попыталась вырваться. Ее длинные ногти, словно лезвия, полоснули его по лицу, а острые зубы оставили на руке кровавую отметину. Впрочем, в дом уже ворвались стражники городской когорты и теперь удерживали на месте рабов, которые было выбежали на помощь хозяйке.

Пока Веспасиан боролся с Ливиллой, он описал полукруг и теперь за ее плечом снова увидел Пета. Тот опустился на колени, его туника и тога насквозь пропитались кровью. Сам он смотрел на золотую рукоятку кинжала, торчавшего из его груди, и как будто не верил собственным глазам.

Издав львиный рык, Веспасиан еще сильнее схватил Ливиллу за волосы и занес над ней кулак. Ливилла тотчас прекратила сопротивляться и обмякла. Темные глаза ее наполнились ужасом. Веспасиан за волосы заставил ее выпрямиться во весь рост и, смерив взглядом, полным ненависти, сначала плюнул ей в лицо, а затем, ощерившись звериным оскалом, с размаху вогнал кулак в полные, чувственные губы. Было слышно, как хрустнули, крошась, передние зубы.

Из треснувших губ фонтаном брызнула кровь, оставляя алые капли на лицах обоих. Веспасиан отпустил ее, и Ливилла с воем рухнула на пол. В надежде на то, что она беременна, он со злостью пнул ее ногой в живот и, переступив через нее, бросился к Пету, который, пока он сражался с Ливиллой, тяжело опрокинулся навзничь.

Опустившись рядом с Петом на колени, Веспасиан приподнял ему голову. Лицо Пета уже приобрело восковой оттенок. Посмотрев на Веспасиана потухшими глазами, он прошептал:

– Да, не повезло, что и говорить. Обещай мне, что присмотришь за моим Луцием.

– Обещаю, – ответил Веспасиан, чувствуя, как на глаза накатываются слезы. – Прости…

– Это я глупец. Я думал, что передо мной просто женщина…

В следующий миг из горла Пета вырвалось клокотание, глаза закатились. Веспасиан осторожно опустил голову мертвого друга и ладонью закрыл ему веки.

– Пусть кто-то из твоих людей останется сторожить тело, пока за ним не придет жена, – приказал он центуриону, – после этого следуй за мной, и заодно прихвати эти суку.

Веспасиан шагнул на теплое солнце и спустился по ступенькам на улицу. Позади него в сопровождении центуриона и четверых стражников, охая от боли, шла Ливилла – всклокоченная, с разбитым, опухшим лицом. Веспасиана душил гнев. Взгляд его, полный боли и ярости, был устремлен вперед. Боги свидетели, с каким удовольствием он впился бы в горло Ливилле зубами! Ну почему, почему Тиберий решил проявить к этой змее милосердие!

– Ливилла! – раздался пронзительный женский голос с другой стороны улицы.

За спинами стражников городской когорты, размахивая длинным, тонким ножом, стояла Апиката. Одежда на ней была разорвана в клочья, щеки и руки в свежих царапинах, оставленных ее собственными ногтями, под которыми запеклась кровь.

– Ливилла, посмотри на меня! Ты исчадие Горгоны!

Ливилла подняла голову и посмотрела на нее сквозь опухшие веки.

– Это я постаралась, Ливилла! – гордо выкрикнула Апиката. – Это я написала Тиберию. Я рассказала ему, как ты получила яд от своего врача Эвдема и как личный раб Друза, Лигд, потихоньку подмешивал отраву в его еду. Их обоих пытали, и они во всем признались.

Апиката зашлась в истерическом хохоте и замахнулась кинжалом на Ливиллу.

– Ты отняла у меня мужа, из-за тебя умер мой сын, и вот теперь у меня отняли других моих детей, но мне все равно, Ливилла, мне все равно, потому что мы с тобой квиты. Теперь ты – ничто, Ливилла, слышишь, ничто. Знай, что я теперь о тебе думаю!

Сжав обеими руками рукоятку кинжала, она воздела его над головой и, издав очередной пронзительный вопль, с силой вогнала лезвие себе в левое подреберье. Тело ее дернулось, и она согнулась пополам. В уголках рта и в ноздрях показалась кровь. И все же, собрав последние силы, Апиката подняла лицо и посмотрела на Ливиллу.

– Вот что ожидает тебя! – взвыла она и, широко раскрыв глаза, вонзила лезвие себе прямо в сердце, а в следующий миг рухнула на землю.

***

Гай ждал Веспасиана в атрии дома Антонии. От волнения он не находил себе места. Первым его вопросом, когда Веспасиан вошел в дом, было:

– Где Пет?

Веспасиан не ответил. Впрочем, одного взгляда на него и на Ливиллу было достаточно, чтобы обо всем догадаться.

– Понятно, – пробормотал Гай. – Какая, однако, жалость!

Веспасиан молча кивнул в знак согласия. Мимо него провели Ливиллу. Эта гарпия теперь дрожала от страха. Веспасиан проводил ее взглядом, полным ненависти.

– Она заслуживает смерти, дядя, но ее лишь изгонят до конца ее дней на какой-нибудь далекий остров. Никакая мать не убьет собственного ребенка.

– Какой странный день, – виновато вздохнул дядя Гай. – Увы, мне нужно назад, в Сенат. Боюсь, тебе придется еще разок пойти со мной. Приходи, как только передашь Ливиллу Антонии.

– Как скажешь, дядя, – устало отозвался Веспасиан. – Что на этот раз?

– Дело довольно неприятное, но я не знаю, как его избежать, – ответил Гай, качая головой, и вышел вон.

– Ведите ее вот сюда, – произнес Палл, показавшись из– за колонн на дальнем конце атрия. – Госпожа Антония уже ждет ее.

– Спасибо тебе, центурион, теперь я сам. Жди меня снаружи.

С этими словами Веспасиан шагнул вперед и крепко взял Ливиллу за локоть.

Ведя ее за собой, он прошел вслед за Паллом через весь дом, пока они не оказались рядом с дверью, что вела в личную тюрьму Антонии, где когда-то томились Ротек и Сатрий Секунд. Толкнув дверь, Палл зашагал вниз по каменным ступенькам. Поняв, куда ее ведут, Ливилла попыталась сопротивляться, не желая спускаться в темный, сырой, пропитанный запахами испражнений, пота и страха коридор.

– Куда ты меня ведешь? – выкрикнула она, вырываясь из железной хватки Веспасиана.

– Туда, сука, где тебя ждет твоя мать! – прорычал он в ответ, проталкивая Ливиллу в дверь.

Антония поджидала их в низком коридоре рядом с бывшей камерой Ротека.

– То, до чего мы дожили, – сказала она, качая головой и глядя на дочь холодным, пронзительным взглядом, – печалит меня куда больше, нежели тебе дано знать, Ливилла.

– Мама, мама, прошу тебя! – взмолилась та, вырываясь от Веспасиана и, подбежав к Антонии, бросилась ей в ноги и обняла колени. – Прошу тебя, прости меня!

Антония с размаху ударила дочь по изуродованному лицу.

– Простить тебя? Это значит простить ту, что убила собственного мужа, ту, которая, не вмешайся я вовремя, замучила бы до смерти Ценис, которая мне почти как дочь? Ты предлагаешь мне простить ту, которая во имя достижения собственных целей была готова убить собственного сына! И теперь ты просишь меня о прощении?

– Умоляю тебя, мамочка!

– Не смей меня так называть, потаскуха! – взвилась Антония и отшатнулась от дочери. – Между нами больше нет никакой любви и никогда не будет. – С этими словами она распахнула дверь камеры. – Заходи.

Ливилла, скуля, покорно заползла в вонючую каморку. Антония захлопнула за ней дверь и повернула в замке ключ, который затем бросила Паллу.

– Отдаю его тебе на хранение, Палл. Не смей отдавать его мне, даже если я на коленях приползу к тебе за ним. Веспасиан, ты свидетель моему приказу! – властно произнесла Антония и, подтащив к двери табурет, уселась на него.

– Что ты намерена делать, домина? – недоуменно спросил Веспасиан.

Антония сложила на коленях руки.

– То, что должна. Император потерял своего единственного сына только потому, что моя дочь Ливилла была готова сидеть и наблюдать, как ее собственный сын умирает от яда. Я поступлю точно так же. Приноси мне пищу и воду раз в день, Палл. Я буду сидеть здесь и ждать, когда умрет моя собственная дочь.

При этих ее словах из камеры донесся протяжный вопль, а по двери забарабанили кулаки. Веспасиан сделал шаг вперед.

– Но, домина, убийство собственного ребенка идет вразрез со всеми…

Он не договорил. Ему на рот легла ладонь Палла. Управляющий оттащил его от двери. Веспасиан обернулся к нему и не поверил своим глазам: впервые на обычно безмятежном и непроницаемом лице грека был написан гнев.

– Я поступлю так, как ты велишь, домина! – четко и громко произнес Палл, глядя в глаза Веспасиану, после чего повернулся и поволок его вверх по ступенькам. Когда они оказались наверху, Веспасиан оглянулся. Антония сидела, сложив на коленях руки, и смотрела прямо перед собой на закопченную стену. Она как будто не слышала воплей дочери, доносившихся из-за двери камеры.

– Веспасиан! – окликнула его Ценис, подбегая к нему, когда они с Паллом вернулись в атрий. – Что происходит?

Он обнял любимую за плечи и зарылся лицом в ее волосы.

– Демонстрация силы воли твоей хозяйки. Она только что вынесла смертный приговор собственной дочери и теперь решила выступить в роли палача.

Он отпустил Ценис и несколько раз ткнул пальцем в сторону, откуда теперь доносились истеричные вопли.

– Пусть она ее ненавидит, это ее право, – крикнул он Паллу. – Но как можно такое?

– Ей ничего другого не остается, – ответил Палл, к которому вернулась его былая невозмутимость. – Потому что она знает: если этого не сделать, Тиберий, чести ради, непременно отомстит за сына, причем куда более страшным образом. Клавдий, Калигула, Гемелл – все они умрут, а с их смертью власти лишится и она сама.

– Если это единственный способ удержать власть в Риме, то я лучше вернусь к себе в провинцию.

Ценис посмотрела на него и медленно покачала головой. Крики тем временем продолжились.

– Нет, любовь моя. Ты останешься здесь и научишься у нее силе. Палл прав: если она так не сделает, то Тиберий будет вынужден из соображений чести убить всех остальных своих родственников.

– А почему нет? Калигула мой друг, и я не желаю ему зла. Но я видел, каков он, и точно знаю: не дай нам боги иметь такого императора. Мы бы только выиграли, получи Тиберий свободу выбрать себе самого достойного преемника.

– Ты считаешь, что он так поступит? А если он выберет наихудшего, чтобы на его фоне его самого потом вспоминали как хорошего? Если он выберет тирана?

Веспасиану тотчас вспомнился безумный и капризный старик на Капри, и ответ на вопрос Ценис нашелся у него почти сразу.

– Он выберет тирана, и это будет его веселить, потому что…

Он недоговорил, и по лицу его как будто промелькнуло прозрение. Он облегченно вздохнул.

– То есть, нам лучше иметь такого императора, как Калигула, каким бы распутным тот ни был. По крайней мере, Антония сможет оказывать на него влияние, верно?

– Я тоже склонен так думать. Именно поэтому я не позволю тебе ее переубедить. – Палл высоко поднял ключ от камеры Ливиллы. – Я отдам этот ключ моей хозяйке лишь тогда, когда она исполнит свой долг по отношению к Риму. Так будет лучше для всех нас.

Веспасиан посмотрел на ключ и с ужасом понял: Антония отдала его Паллу, потому что не доверяла себе. Она опасалась, что материнские чувства перевесят чувство долга.

– То есть она делает это вопреки себе самой?

– А ты как думал?

– Да, потому что иного выхода нет.

– Это почему же? Она могла бы взять нож и приставить его к горлу собственной дочери. Она этого не сделает. Да и любой на ее месте. И потому она вынуждена терпеть стенания Ливиллы и видеть, как та медленно умирает. Сама она узрит в этом наказание за убийство ребенка, но она готова принять его, чтобы выполнить свой долг перед Римом.

Веспасиан обернулся в ту сторону, откуда доносились крики и плач.

– Что же, кажется, я понял и готов рукоплескать ей за ее мужество. Она платит высокую цену, но цену, без которой нельзя исполнить свой долг.

Палл пожал плечами.

– У нее есть сила воли, и если подумать, ничего другого ей не нужно.

– За это она должна быть благодарна. – Веспасиан посмотрел на Ценис и вздохнул. – А теперь я должен найти в себе силы, чтобы уйти и выполнить мой долг.

Ценис протянула руку и погладила его по щеке.

– Ты найдешь в себе силы его выполнить, так или иначе, – улыбнулась она.

Веспасиан сделал шаг назад и пристально посмотрел на Ценис. В эти мгновения ему хотелось одного: как можно глубже погрузиться в нее, очиститься в ее объятиях от забот и ужасов дня. Увы, он знал: это еще не конец.

– Палл, – тихо сказал он. – Будь добр, пусть кто-нибудь проводит Ценис в дом моего дяди. Сомневаюсь, что в ближайшие дни твоей хозяйке понадобятся ее услуги.

– Я сделаю это сам.

– Увидимся позже, любовь моя, – сказал Веспасиан и, приподняв Ценис за подбородок, нежно поцеловал ее в губы.

– Ты куда?

– В Курию. Выполнить свой долг, причем малоприятный, по мнению дядюшки Гая. Не знаю, что это такое. Но по сравнению с тем, что делает Антония, мне теперь все остальное покажется мелочами.

Он снова поцеловал ее, на сей раз с большей страстью, и направился к выходу. В его ушах по-прежнему стояли исступленные вопли Ливиллы, а перед мысленным взором всплывала картина: Антония, спокойно сидящая перед дверью, за которой умирает ее собственная дочь. Взбодренный примером Антонии, он зашагал прочь.

Когда Веспасиан вошел в распахнутые двери Курии, в Сенате царил оглушительный шум. В дальнем конце зала перед обоими консулами стояли два ребенка – мальчик лет четырнадцати и девочка лет шести-семи. На ступенях с обеих сторон от них на складных стульях расположились сенаторы, которые старались перекричать друг друга.

– Я спрашиваю вас, Призванные Отцы, – кричал, надрываясь, консул Трион, – как вы можете выносить такой приговор невинным детям, которые не совершали никаких преступлений?

С этими словами он сел на стул. Из крикливой сенаторской гущи выскочил Авл Плавтий.

– Призванные Отцы, минутку внимания! – крикнул он и подождал, когда шум уляжется. – Невинные в том смысле, что не совершили никаких преступлений, пожалуй. – Плавтий свысока посмотрел на двух испуганных детей. – Невинные в том, что касается их имени – позвольте не согласиться. Когда мы голосовали за смерть Сеяна, мы также голосовали за проклятие его памяти и за то, чтобы его имя было предано забвению, как будто его никогда не существовало.

Что же это за Сенат, Призванные Отцы, если он отказывается от собственных решений? Разве не мы с вами приняли решение, чтобы любая память о Сеяне была стерта, а ведь они, – он вновь обвиняющим жестом указал на детей, – они носят его имя. Так что исполните свой долг и осудите их!

С этими словами Плавтий театрально взмахнул подолом тоги и сел. В зале воцарилась тишина. Сенаторы мысленно пытались оспорить его логику, но, очевидно, безуспешно. Когда никто не изъявил желания высказать свое мнение, стало ясно, что других выступающих не будет. Регул медленно поднялся на ноги.

– На голосование выносится следующее предложение: в соответствии с предыдущим решением Сената о проклятии его памяти, дети Сеяна, Капитон и Юнилла, должны быть преданы казни тем же способом, что и их отец. Прошу вас проголосовать.

К ужасу Веспасиана, большая часть сенаторов прошла справа от Регула.

– Что ж, пусть так и будет, – устало проговорил тот. – Решение принято. Позовите триумвира.

Веспасиан на свинцовых ногах вошел в зал и остановился за спиной у детей.

– Ты слышал приговор? – спросил его Регул.

– Да, консул.

– Тогда исполни свой долг.

Веспасиан собрал в кулак остатки воли. Похоже, Рим сегодня требует невозможного не только от него. Он положил руки на плечи детям. Мальчик поднял на него холодный, мертвый взгляд и стряхнул его руку.

– Куда мы идем, Капитон? – спросила Юнилла у брата.

– К отцу. – ответил тот, беря ее за руку.

– Но ведь его больше нет.

Мальчик кивнул.

– А что такое казнь?

Капитон сжал ей руку и с гордо поднятой головой повел за собой к распахнутым дверям.

Веспасиан зашагал вслед за ними. Сенат проводил их мертвой тишиной.

Они уже спустились на Форум, когда их догнал Гай.

– Прости меня, мой мальчик, что выбор пал на тебя, – пролепетал он.

– Но почему Авл Плавтий это сделал? Неужели ему мало крови?

– Боюсь, что Плавтий здесь ни при чем.

– Тогда чье же это предложение, дядя?

– Мое.

– Твое? Но почему?

– Так велела Антония, – ответил Гай, которого явно мучила совесть. – Она приказала схватить детей, чтобы отомстить Апикате за то, что та написала Тиберию. Она знала, что Ливилла должна умереть. Тиберий никогда не согласился бы на меньшее, и хотя Антония ненавидит собственную дочь, честь требовала отмщения за нее. И она приказала мне, чтобы я просил Сенат приговорить детей Сеяна к смерти. Я пытался отказаться, и тогда она пригрозила мне.

– Чем же? – удивился Веспасиан. Что такого Антонии было известно про дядюшку Гая, что тот согласился на такой шаг?

Сенатор Поллон посмотрел племяннику в глаза.

– Моей жизнью, – просто ответил он и зашагал прочь.

Веспасиан посмотрел ему вслед и покачал головой, не зная, выполнила бы Антония свою угрозу или нет, откажись Гай исполнить ее распоряжение. Затем он вспомнил, как она сидела рядом с дверью камеры, в которой ждет смерти ее собственная дочь. И ответ пришел сам собой: для нее жизнь Гая – ничто по сравнению с тем, что она вынуждена делать ради долга и чести.

Проводив Гая взглядом, Веспасиан повернулся и пошел следом за детьми. Сопровождаемые центурионом городской когорты и его стражниками, те рука об руку шагали через Форум в Туллианум навстречу собственной смерти.

Шагая. Веспасиан вновь вспомнил бабушку, как та, потягивая вино из своего любимого кубка, говорила ему:

– Мой тебе совет, держись подальше от политики, в которой ты не разбираешься, и от сильных мира сего, ибо они преследуют одну-единственную цель, и цель эта – власть. Люди нашего сословия для них не более чем орудие для ее достижения. Орудие, которое потом можно выбросить за ненадобностью.

Мудрость этого предостережения предстала пред ним во всей своей глубине. Гай был всего лишь орудием. Орудием, возможно, когда-нибудь станет и он сам.

Центурион постучал в дверь Туллианума. Выждав с полминуты, ему открыл Спурий.

– Итак, кто к нам сегодня пожаловал? – произнес он, разглядывая детей и плотоядно облизывая губы.

– Исполни свой долг с достоинством и, главное, молчи! – прошипел на него Веспасиан. – Или же, да видят боги, я сделаю все для того, чтобы следующей жертвой стал ты сам.

Спурий никак не ожидал от него такой ярости и вопросительно посмотрел на Веспасиана. Заметив в его глазах блеск стали, он медленно кивнул в знак согласия и молча отступил от двери, впуская внутрь Капитона и его сестру.

– Что это за место? – спросила девочка, обводя взглядом холодное, темное помещение.

– Это место, где все кончается, Юнилла, – мягко ответил Капитон. – Не бойся.

– Рубим или крутим? – шепотом спросил Спурий у Веспасиана.

– Крутим, – выдавил из себя тот. – Главное, побыстрее.

Спурий заставил детей опуститься на колени. Тем временем один из подручных принес две удавки и надел на детские шеи. Поняв, что с ней делают, Юнилла разрыдалась.

– Стой! – неожиданно сказал Спурий. – Не могу. С девочкой не могу.

– Это почему же? – бросил ему Веспасиан. Его самого трясло от напряжения. – Ведь это воля Сената.

– Она ведь еще… ну, ты меня понимаешь, – пролепетал Спурий, подбирая слова. – И мы не можем, это противно заповедям богов.

Веспасиан закрыл глаза и зарылся лицом в ладони.

– Тогда давай мальчика, только быстро.

На глазах у окаменевшей от ужаса Юниллы Спурий просунул под петлю палку и покрутил несколько раз, чтобы веревка натянулась, после чего вопросительно посмотрел на Веспасиана. Тот нехотя кивнул.

На лице у девочки застыл немой крик. Она полными ужаса глазами смотрела, как на ее глазах петля капля за каплей выдавливала жизнь из ее брата. В следующий миг тело Капитона задергалось в агонии, и она, не в силах это видеть, закрыла лицо руками и тоже вся передернулась.

Еще мгновение, и безжизненное тело брата повалилось вперед, в лужу мочи. Юнилла с рыданиями упала на него сверху.

– Что нам с ней делать? – спросил Спурий.

Веспасиана мутило. Он подумал о Ценис, и ему страстно захотелось в ее объятия. Он повернулся и направился к двери.

– Сенат постановил, что она должна умереть, – сказал он, открывая дверь Туллианума. – Если ты не можешь казнить девственницу, значит, лиши ее девственности.