Текст книги "Тайные убийцы"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

– Как поживает теория отвлекающих маневров?

– В Мадриде проверили связи Хаммада и Сауди и уперлись в тупик, – сказал Пабло. – Кое-кого арестовали, но, как обычно и бывает, арестованные знали только свой участок работы. Они получали шифрованные электронные письма и делали то, что им велели делать. Пока нам удалось взять только нескольких «подельников» Хаммада и Сауди, а это не позволяет раскрыть всю сеть – если, конечно, она вообще существует. Мы надеемся, что Якоб сможет нам в этом помочь.

– А что там с МИЛА?

– История, которую выдумали журналисты, основана на фактах: эта группа действительно существует. Но она к этому совершенно непричастна, – сказал Пабло. – Пресса сделала далеко идущие выводы из текста Абдуллы Аззама, присланного в «АВС». Теория должна была привлечь внимание публики, но в конечном счете оказалась фальшивкой. На мой взгляд, это пример безответственной журналистской болтовни.

– А ВОМИТ? – спросил Фалькон. – С ними вы тоже разобрались?

– Сейчас они для нас не приоритетны, – отозвался Пабло, сделав вид, что не заметил иронии Фалькона. – Нас больше беспокоят будущие теракты в европейских странах, которые могут планироваться в Испании, чем систематизация прошлого.

– Значит, ничего не изменилось? – поинтересовался Фалькон. – Вы по-прежнему считаете, что Мигель Ботин был двойным агентом и что кто-то из его радикальной исламской сети велел ему передать карточку электрика имаму?

– Я знаю, что вы в это не верите, – сказал Пабло, – но у нас больше информации, чем у вас.

– И вы не собираетесь ею со мной поделиться?

– Попросите вашего старого друга Майкла Флауэрса, – ответил Пабло. – А мне пора.

– Как вы знаете, набор ключей из кухонного шкафа имама подошел к огнеупорному ящику, который извлекли из кладовки его мечети, – сказал Фалькон. – Когда его открывали, Грегорио, который был в этот момент рядом со мной, очень заинтересовался, но, как всегда, не сказал мне, почему СНИ так увлекла эта находка.

– Нам приходится так себя вести, Хавьер, – произнес Пабло. – Ничего личного. Просто таков характер нашей работы и работы наших коллег.

– Обязательно позвоните мне, как только ЦРУ перешлет вам образец почерка, – попросил Фалькон.

– Что вы нам предлагаете с ним сделать?

– У вас ведь есть в Мадриде эксперт-графолог?

– Конечно.

Наклонив голову, Фалькон стал пролистывать дело Татеба Хассани. Он знал, что это мальчишество, но ему хотелось показать, что он тоже умеет играть в игру под названием «эту информацию вы от меня не получите».

– Мы с Грегорио сегодня вечером зайдем к вам домой.

Фалькон кивнул, ожидая, когда Пабло уйдет. Он закрыл папку, откинулся на спинку стула и позволил своим мыслям поблуждать. Телевизор был включен; в четырехчасовых новостях показывали эвакуацию школ и биологического факультета и прибытие взрывотехников с собаками. Постепенно сквозь эти кадры начал проступать арабский манускрипт, найденный вместе с чертежами; закадровый голос читал перевод. Затем камера переключилась на репортера, стоящего на фоне школы и пытающегося выжать что-то из того факта, что в помещениях пока ничего подозрительного не обнаружили.

В поле зрения Фалькона попал стул, который недавно освободил Пабло. Он вернулся к фотографиям с празднования сороковой годовщины «Горизонта», к снимку стола «Банко омни». Да, вот что он тогда заметил: пустой стул рядом с Моникой, женой Хесуса Аларкона. Более пристальное изучение фотографии показало, что стул только что освободил мужчина в темном костюме: на фото было видно, как он удаляется. На темном фоне были различимы лишь манжеты рубашки, рука и воротник с седыми волосами над ним.

В детском саду было пусто, если не считать женщины-полицейского у входа и другой, дежурящей у компьютера в одном из классов. Вонь, доходившая сюда с места взрыва, не способствовала популярности этого здания в качестве места для отдыха. Фалькон вошел в Интернет и набрал ключевые слова: «Горизонт», сороковая годовщина». Он открыл ссылку на первую статью – из делового раздела «АВС». Ему бросилась в глаза подпись: «А. Зарриас». Он просмотрел статью, ища в ней упоминаний «Банко омни». Банк упоминался, но без всяких имен. На фотографии был изображен совет директоров «Горизонта» за праздничным ужином. Он перешел к другой статье, которая была напечатана в одном из деловых журналов. И снова подпись – «А. Зарриас». Фалькон просмотрел еще пять статей, автором трех из которых был Анхел. Возможно, он продвигал в прессе сороковую годовщину «Горизонта». Он ввел в поисковую систему ключевые слова «Банко омни» и «Горизонт».

Выпало несколько тысяч ссылок. Он пролистал их, пока не добрался до статей, написанных в 2001 году. Он щелкал по ссылкам не для того, чтобы прочесть статьи, а чтобы узнать, кто их автор. Восемьдесят процентов статей написал Анхел Зарриас. Итак, уйдя из политики, Анхел ударился в журналистику, но у него имелся еще и хороший побочный заработок – пиар-проекты для «Банко омни», который, по-видимому, и свел его с «Горизонтом». Он набрал в строке поиска: «Совет директоров «Банко омни». Он двигался назад во времени, выводя на экран одну статью за другой. Имена, имена, но ни одной фотографии. Собственно, единственной фотографией сотрудников «Банко омни», которую он смог отыскать, был снимок банкетного стола, сделанный на сороковой годовщине «Горизонта».

31

Севилья

8 июня 2006 года, четверг, 17.30

– У меня ушло несколько часов на то, чтобы добраться до этого человека и поговорить с ним, – заявила Феррера. – Но, думаю, дело того стоило. Я нашла… надежного свидетеля, он видел, как выбрасывают тело, которое потом нашли на мусорной свалке под Севильей.

– У нас есть теперь и имя для этого трупа. Его звали Татеб Хассани, – сообщил Фалькон. – Вы как-то неуверенно произнесли слово «надежный».

– Он пьяница, а это никогда не производит благоприятного впечатления на суд. И я вообще не уверена, что нам удастся вытащить его на процесс.

– Расскажите мне, что видел этот тип, а уж мы позаботимся о его реноме на суде, если его сведения что-то нам дадут.

– Он живет в конце тупика рядом с улицей Ботерос. Его дочери принадлежат третий и четвертый этаж дома. Она обитает на третьем, а ее отец живет над ней. Из обеих квартир открывается прекрасный вид на эти мусорные баки на углу Ботерос.

– Я уверен, что дочь купила их именно поэтому, – заметил Фалькон. – И почему он в три часа ночи не спал, а смотрел в окно?

– У него бессонница. Точнее, он не может спать ночью, только днем, – объяснила она. – Он спит с восьми до четырех. Дочь не разрешила мне его беспокоить, пока она не покормит его обедом. Она знает, что, если у него нарушится распорядок дня, ей обеспечена неделя адских мучений.

– Он сразу начинает с обеда? – осведомился Фалькон. – Она не дает ему завтрак?

– Он любит пить вино, а к вину она ему приносит что-нибудь существенное в качестве закуски.

– Что с ним, собственно, такое?

– Довольно необычное заболевание для севильца: у него агорафобия. Он не может выходить на улицу и не выносит, когда в комнате больше двух человек.

– Теперь понятно, почему его трудно будет привести в суд, – проговорил Фалькон. – Так или иначе, в три часа ночи он не спал и был достаточно трезв, чтобы увидеть, что происходит возле мусорных баков.

– Он был пьян, но говорит, что на его зрение это не влияет, – сказала Феррера. – В ночь на воскресенье, в три часа с минутами, он увидел большой темный автомобиль с кузовом «универсал». Машина заехала в тупик и стала задним ходом двигаться к бакам. Из передних дверей вышли водитель и пассажир, оба – мужчины, а третий вылез с заднего сиденья. Водитель вышел на середину улицы Ботерос и посмотрел вверх и вниз. Другие двое открыли багажник. Они проверили баки, которые в этот час пусты, наклонили один из них и прислонили к задней части машины. Потом они сунули руки в багажник и переволокли что-то в бак. Они задвинули бак, который теперь, похоже, стал тяжелым, обратно на тротуар и вернулись к багажнику. Вытащили два черных мешка для мусора, которые свидетель описывает как объемистые, но легкие, и кинули их в бак поверх того, что они уже туда положили. Потом закрыли бак. Водитель захлопнул багажник. Они уселись обратно в машину, задним ходом выехали на Ботерос и направились в сторону Альфальфы.

– Он смог что-нибудь сказать об этих троих?

– По тому, как они двигались, он заключил, что двое из них были молодые: под этим он подразумевает, что им было около тридцати. Водитель был постарше, пошире в поясе. Все они были одеты в темную одежду, но ему показалось, что на них что-то вроде белых перчаток. Видимо, это были перчатки из латекса. У водителя и одного из молодых людей были темные волосы, а третий был либо лысый, либо бритый.

– Не так уж мало для старого пьяницы, который смотрит с верхнего этажа, – проговорил Фалькон.

– В этот угол проникает свет с улицы, – объяснила Феррера. – Но, так или иначе… не так плохо для человека, о котором его дочь говорит, что он пьет, пока не свалится.

– Главное – чтобы об этом не упоминалось в его показаниях, – предупредил Фалькон. – А что это за «объемистые, но легкие» мешки, которые они бросили поверх трупа?

– Он думает, что в них был какой-то садовый мусор – обрезки живых изгородей и прочее в том же роде.

– Почему?

– Он видел, как такие же штуки туда выбрасывают, но в начале вечера, а не в три ночи.

– Вы нашли в этих местах какие-нибудь большие дома, где может быть столько садового мусора? – спросил Фалькон. – В районе Альфальфы – в основном квартиры.

– Они могли подхватить эти мешки по пути, где угодно, – возразила Феррера.

– Если так, то мешки с мусором они должны были вынуть первыми, а твой приятель уверяет, что сначала они вытащили «что-то тяжелое».

– Посмотрим, что мне удастся найти.

– Кстати, Фелипе и Хорхе говорили, что подобрали на свалке мешок садовых обрезков, который валялся рядом с трупом, – вспомнил Фалькон. – Но я не знаю, нашлось ли у них время внимательно его изучить.

Рамирес позвонил Фалькону, когда тот уже направлялся к палатке экспертов.

– Данные по звонкам с мобильного телефона имама, – сказал Рамирес. – В СНИ их получили, но мне давать не хотят. Точнее, Пабло сказал, что посмотрит их, но теперь он не отвечает на мои звонки и не перезванивает.

– Попробую что-то сделать, – пообещал Фалькон.

В палатке экспертов толпилось больше двадцати неотличимых друг от друга существ в масках и белых комбинезонах с капюшонами. Фалькон позвонил Фелипе и попросил его выйти наружу. Фелипе помнил садовый мусор, он успел на него взглянуть.

– Все это были обрезки одного и того же типа живой изгороди, – сообщил он. – Такую используют в декоративном садоводстве. Самшитовая изгородь. Мелкие, глянцевитые темно-зеленые листья.

– Насколько свежая срезка?

– Срезано в конце недели. В пятницу днем или в субботу.

– Есть какие-нибудь мысли, насколько большую часть изгороди отстригли?

– Имейте в виду, это могла быть только часть обрезков, – предупредил Фелипе. – И потом, я живу в квартире. Живые изгороди – не моя специальность.

Кальдерон лежал на складной койке в камере. Голова его покоилась на ладонях, а глаза смотрели на четыре ярких белых квадрата солнечного света на стене высоко над дверью. Когда он закрывал глаза, эти квадраты вспыхивали красным на внутренней стороне век. Когда он смотрел в сумрак камеры, пятна словно испускали зеленоватый дымок. Он был сравнительно спокоен. Он был спокоен начиная с той минуты, как его застали, когда он пытался избавиться от Инес. Избавиться от Инес? Как эта фраза просочилась в его лексикон?

Его привезли в управление полиции на рассвете. Он был без рубашки, потому что эксперты забрали этот чудовищно заляпанный кровью предмет одежды. У копов в машине был включен кондиционер даже в такой час, и у него затвердели соски, он дрожал от холода. Когда они проезжали над рекой, под мостом проскользнули две гребные «восьмерки», направляясь на утреннюю тренировку, – и ему вдруг показалось, что у него с плеч свалилась колоссальная тяжесть. Мышцы шеи и мускулы между лопатками расслабились, вызвав почти эротические ощущения. Его организм состряпал мощное лекарство для борьбы со страхом, и оно дало совершенно неуместный эффект, приведя его в половое возбуждение.

Он прошел процесс заключения бесчувственно, словно животное, влекомое на убой, переместившись из машины в коридор тюрьмы, а оттуда в камеру, без всяких мыслей о том, что все это означает. У него взяли образец ДНК, поскоблив ему внутреннюю поверхность щеки, его сфотографировали и выдали ему оранжевую рубаху с короткими рукавами. Он испытал громадное облегчение, когда его наконец оставили одного, изъяв все вещи, включая ремень, и оставив лишь пачку сигарет. Усталость загнала его на койку. Он скинул туфли, повалился на жесткую койку и погрузился в сон без сновидений. В три часа дня его разбудили: пришло время обеда. Поев, он направил свой мощный ум на то, чтобы придумать, что он скажет следователю во время допроса, но потом он впал в прострацию, созерцая белые квадраты света на стене. Было неожиданно приятно вдруг освободиться от давления времени. В пять часов охранник пришел сообщить, что старший инспектор Луис Зоррита готов с ним побеседовать.

– Разумеется, вы имеете право попросить, чтобы при этом присутствовал ваш адвокат, – сказал Зоррита, входя в комнату для допросов.

– Я сам юрист, – заявил Кальдерон, не утратив самоуверенности, свойственной ему до ареста. – Давайте приступим.

Зоррита назвал его и себя в микрофон и попросил Кальдерона подтвердить, что ему была предоставлена возможность отвечать в присутствии адвоката, но он от этой возможности отказался.

– Я не хотел говорить с вами до тех пор, пока не получу от судмедэкспертов полный протокол вскрытия, – проговорил Зоррита. – Теперь он у меня имеется, и я могу перейти к выяснению первоначальных обстоятельств…

– Какого рода первоначальных обстоятельств? – спросил Кальдерон, просто чтобы показать, что он не собирается быть пассивным участником беседы.

– Я более или менее выяснил, что вы и ваша жена делали в течение последних двадцати четырех часов перед убийством.

– Более или менее?

– Есть некоторые пробелы относительно того, чем занималась ваша жена вчера днем. Вот и все, – ответил Зоррита. – Теперь я бы хотел, сеньор Кальдерон, чтобы вы сами, своими собственными словами, рассказали мне, что произошло этой ночью.

– Начиная с какого времени?

– Давайте начнем с того момента, когда вы покинули студию «Канал Сур» и прибыли в квартиру вашей возлюбленной, – попросил Зоррита. – То, что происходило до этого, хорошо задокументировано.

– Моей возлюбленной?

– Это слово употребила Мариса Морено, описывая ваши отношения, – объяснил Зоррита, просматривая свои записи. – Она ясно выразила нежелание называться вашей любовницей.

Это признание Марисы вызвало в нем почти сентиментальные чувства. Забавно, что из нее это вытянуло только следствие. С тех пор как его арестовали, он мало о ней думал, но вдруг ощутил, что скучает по ней.

– Это верное определение? – поинтересовался Зоррита. – С вашей точки зрения?

– Да, я бы сказал, что мы были влюблены друг в друга. Мы были знакомы около девяти месяцев.

– Тогда понятно, почему она делала все возможное, чтобы вас защитить.

– Защитить меня?

– Она пыталась уверить нас, что вы покинули ее квартиру позже, чем это было в действительности, чтобы тем самым вам было труднее убить свою жену…

– Я не убивал свою жену, – заявил Кальдерон со всей профессиональной жесткостью голоса.

– …но она «забыла», что вызывала вам такси и что мы можем получить доступ к данным по всем телефонным разговорам, а также к журналу вызовов таксомоторной компании, а кроме того, разумеется, побеседовать с самим водителем. Так что, боюсь, ее попытки выгородить вас оказались тщетными.

Допрос шел не по тому руслу, которое Кальдерон прочертил своим юридическим умом, пока лежал на койке в камере. Работая судьей, он присутствовал лишь на нескольких беседах с задержанными, а потому плохо себе представлял, как они проходят. Вот почему не прошло и минуты с начала разговора, как он почувствовал, что его загнали в угол. Его согревала мысль, что Мариса назвала его своим возлюбленным, но при этом бросало в холодную дрожь, когда он думал о том, что она сочла, что ему требуется ее помощь, из чего можно было сделать безрадостные выводы. Этот перепад температур привел к тому, что в его организме нарушилось равновесие. Его мысли не желали выстраиваться в обычном строгом порядке, они начинали блуждать, метаться, словно стайки детей на школьном дворе.

– Итак, сеньор Кальдерон, пожалуйста, скажите мне, когда вы явились в квартиру вашей возлюбленной.

– Видимо, около двенадцати сорока пяти.

– И что вы делали?

– Мы вышли на балкон и занялись любовью.

– Занялись любовью? – с безразличным видом переспросил Зоррита. – Могло так случиться, что вы занимались в том числе и анальным сексом?

– Безусловно, нет.

– Похоже, вы в этом совершенно уверены, – заметил Зоррита. – Но я задал вам столь интимный вопрос исключительно потому, что осмотр трупа показал: ваша жена, по всей видимости, весьма часто испытывала подобное проникновение.

В груди у Кальдерона начало подниматься паническое ощущение. После краткого обмена репликами он утратил контроль над беседой. Его самодовольство дорого ему обошлось. Его предположение, что он легко обставит Зорриту в любом интеллектуальном или словесном поединке, оказалось чересчур оптимистичным. Перед ним сидел человек, привыкший к уклончивости преступников и явившийся допрашивать его с четкой стратегией, что, похоже, делало бесполезным аналитический ум Кальдерона.

– Мы занимались любовью, – повторил Кальдерон, не в состоянии больше ничего добавить, потому что иначе это бы выглядело как описание биологического акта.

– Вы хотите сказать, что характер тех и других отношений обычно был именно таким? – поинтересовался Зоррита. – Вы относились к своей возлюбленной с уважением и восхищением, а жену унижали, как дешевую шлюху.

В горле у Кальдерона закипело возмущение, но он успел извлечь уроки из этого разговора. Он понял, что при допросе Зоррита пользуется двумя орудиями: сначала наносит эмоциональный удар, а потом полосует клинком логики.

– Я не обращался с женой, как с дешевой шлюхой.

– Разумеется, вы правы, потому что даже дешевая шлюха не позволит, чтобы ее били и к тому же проникали в нее сзади, ничего за это не платя.

Молчание. Кальдерон так сильно вцепился в край стола, что ногти у него побелели. Зоррита, казалось, не обращал на это внимания.

– По крайней мере, у вас не хватает наглости отрицать, что вы обращались со своей женой столь постыдным образом, – произнес Зоррита. – Полагаю, ваша возлюбленная не знала о такой двусторонности вашей личности?

– Какого хрена, кем вы себя возомнили, что делаете предположения о моих отношениях с моей женой или возлюбленной? – взорвался Кальдерон. Губы у него побелели от гнева. – Какой-то долбаный старший инспектор, явился сюда из Мадрида…

– Теперь я понимаю, почему ваша жена могла вас бояться, – проговорил Зоррита. – За блистательным юристом скрывается весьма вспыльчивый человек.

– Ни хрена не вспыльчивый, – заявил Кальдерон, ударяя по столу с такой силой, что его копна волос подпрыгнула. – Это вы меня подначиваете, старший инспектор.

– Если я вас и подначиваю, то делаю это не путем криков или оскорблений. Я делаю это, всего лишь задавая вопросы, основанные на доказанных фактах. Осмотр трупа показал, что вы занимались со своей женой анальным сексом и что вы избивали ее настолько сильно, что у нее оказались повреждены некоторые жизненно важные органы. Кроме того, вы с давних пор унижали ее, вплоть до того, что завели роман с другой женщиной в тот же день, когда объявили о помолвке с вашей будущей женой.

– С кем вы говорили? – спросил Кальдерон, все еще не в силах обуздать свое бешенство.

– Как вы знаете, у меня была возможность поработать с вашим делом лишь в течение сегодняшнего дня, но мне удалось пообщаться с вашей возлюбленной, и это был очень любопытный разговор, а также с некоторыми вашими коллегами и коллегами вашей жены. Кроме того, я поговорил с некоторыми секретарями в Edificio de los Juzgados и Дворце правосудия, а также, разумеется, с охранниками. Они видели все. На данный момент я провел около двадцати бесед, и никто из опрошенных не выступил в защиту вашего поведения. Наименее эмоциональное описание ваших действий звучало как «неисправимый бабник».

– А что любопытного было в вашем разговоре с Марисой? – не удержавшись и глотая наживку, спросил Кальдерон.

– Она рассказывала мне о вашей беседе, посвященной браку. Помните? – спросил Зоррита.

Кальдерон заморгал, роясь в памяти. Слишком много всего произошло за слишком короткое время.

– Причина, по которой вы женились на Инес: Мэдди Кругмен… И то, что Инес означала для вас стабильность после этого… катастрофического романа?

– Что вы пытаетесь сделать, старший инспектор?

– Подстегнуть вашу память, сеньор Кальдерон. Вы были там, а я нет. Я лишь говорил с Марисой. Вы беседовали о «буржуазном институте брака» и о том, насколько он неинтересен для нее, Марисы. Вы с ней соглашались, верно?

– Что вы имеете в виду? – спросил Кальдерон.

– Вы не были счастливы в этом браке, но не хотели развода. Почему? – задал вопрос Зоррита.

Кальдерон не мог поверить: он снова угодил в ловушку. На сей раз ему удалось собраться.

– Я считаю, что, если вы заключили союз перед Господом, в церкви, вы не должны разрушать эти узы, – заявил он.

– Но своей возлюбленной вы сказали иначе, не так ли?

– А что я ей сказал?

– Вы сказали: «Это не так просто». Что вы под этим подразумевали, сеньор Кальдерон? Ведь в нашем обществе уже давно нет страха отлучения от церкви. Вас заботило не нарушение брачных обетов. Что же вас в таком случае беспокоило?

Даже гигантский мозг Кальдерона не мог просчитать все бесчисленные возможные ответы на этот вопрос меньше чем за полминуты. Откинувшись назад, Зоррита наблюдал за агонией судьи, пытающегося сказать все, что угодно, кроме правды.

– Это не такой уж трудный вопрос, – заметил Зоррита, после того как целая минута прошла в молчании. – Всем известны осложнения, которые влечет за собой развод. Если вы захотите разорвать законные супружеские узы, вы можете многое потерять. Что вы боялись потерять, сеньор Кальдерон?

Если это выразить таким образом, все оборачивается не так плохо. Да, это действительно обычные опасения мужчин, которые хотят получить развод. И он – не исключение.

– Обычные вещи, – произнес он наконец. – Я беспокоился по поводу своего финансового положения и своей квартиры. Я никогда не рассматривал всерьез возможность развода. Инес была единственной женщиной, которую я когда-либо…

– А кроме того, вас тревожило, что развод может повлиять на ваш социальный статус и, вероятно, на вашу работу? – добавил Зоррита. – Как я понимаю, жена оказала вам очень большую поддержку после чудовищной истории с Мэдди Кругмен. Ваши коллеги говорят, что она помогла вам возобновить карьерный рост.

Его коллеги так сказали?

– Моей карьере никогда ничто серьезно не угрожало, – возразил Кальдерон. – Например, не возникало никаких сомнений при назначении меня судебным следователем в таких важных делах, как, например, взрыв в Севилье.

– Но ваша возлюбленная предложила вам решение этой проблемы, не так ли? – спросил Зоррита.

– Какой проблемы? – смутившись, произнес Кальдерон. – Я как раз говорил, что в моей карьере никаких проблем не было, а Мариса…

– Решение неприятной проблемы развода.

Молчание. Память Кальдерона металась в его голове, словно мотылек в поисках света.

– «Буржуазное решение буржуазной проблемы», – напомнил Зоррита.

– А, вы имеете в виду – я мог ее убить. – Кальдерон саркастически фыркнул. – Это была просто глупая шутка.

– Да, с ее стороны, – уточнил Зоррита. – Но как это повлияло на ваше сознание? Вот в чем вопрос.

– Это смешно. Это абсурд. Мы оба над этим смеялись.

– Мариса тоже так сказала. Но как это повлияло на вас?

Молчание.

– У меня никогда не было и мысли убить свою жену, – заявил Кальдерон. – И я не убивал ее.

– Когда вы впервые избили свою жену, сеньор Кальдерон?

Допрос походил на скачку с препятствиями: чем дальше он бежал, тем выше становились преграды. Зоррита наблюдал за его внутренней эмоциональной борьбой. Он видел подобное уже много раз: неприемлемая правда, вытекающий из нее необходимый обман и попытка сконструировать ложь из этих двух ненадежных составляющих.

– Вы били ее до начала этой недели? – спросил Зоррита.

– Нет, – твердо ответил он и тут же понял, что это подразумевает некоторое признание вины.

– Это кое-что проясняет, – сказал Зоррита, делая у себя пометку. – Судмедэксперту трудно было датировать первые побои, которые вы ей нанесли, так как, насколько я понимаю, застарелые синяки не так легко поддаются точной оценке, как, скажем… температура тела. Установить время появления давних синяков непросто… То же самое касается разрыва внутренних органов и внутреннего кровотечения.

– Послушайте, – произнес Кальдерон, у которого перехватило дыхание от этих жутких открытий, – я знаю, что вы пытаетесь сделать.

– В данный момент я пытаюсь выяснить, когда вы в первый раз избили Инес. Это было в ночь с воскресенья на понедельник или в понедельник утром?

– Это были не избиения, а несчастные случаи, – заявил Кальдерон и сам испугался, что употребил множественное число. – Так или иначе, это не означает, что я убил свою жену… Я этого не делал.

– Но когда произошло первое избиение – в воскресенье или в понедельник? – спросил Зоррита. – Или во вторник? Ну да, вы ведь выразились во множественном числе, а значит, вероятно, это происходило в воскресенье, понедельник, вторник и, наконец, в трагическую среду. Мы никогда не сумеем отнести тот или иной синяк к определенному дню. Во сколько вы вернулись домой во вторник утром, после того как провели ночь с Марисой?

– Около половины седьмого утра.

– Что ж, это совпадает с тем, что сказала Мариса. Инес спала?

– Я думал, что она спит.

– Но это было не так, – сказал Зоррита. – Она проснулась, верно? И что она делала?

– Ну ладно. Она нашла мой цифровой фотоаппарат и стала загружать с него снимки в компьютер. В том числе две фотографии Марисы.

– Наверняка вы очень рассердились, когда это обнаружили. Когда вы застали ее за этим занятием, поймали ее за руку, – проговорил Зоррита, не в силах скрыть удовольствие. – Она была такая хрупкая, ваша жена, не так ли? По оценкам судмедэксперта, ее вес перед летальной потерей крови составлял сорок семь килограммов.

– Поймите, мы были на кухне, я просто ее оттолкнул, – сказал Кальдерон. – Я не осознавал ни своей силы, ни ее хрупкости. Она очень неудачно упала на разделочный стол. А он из гранита.

– Но это не дает объяснения следу кулака у нее на животе, следу пальца ноги в области ее левой почки, а также большому количеству ее волос, которые были разбросаны по вашей квартире.

Кальдерон откинулся назад. Руки соскользнули с края стола. Он не был профессиональным преступником, он понял, что запирательство – очень тяжелая работа. Он помнил лишь единственный случай, когда ему приходилось громоздить такое количество лжи: он был тогда мальчишкой.

– Видимо, когда я ее оттолкнул, я задел ее диафрагму. Она ударилась о стол и упала на мою ступню.

– Вскрытие выявило разрыв селезенки и почечное кровотечение, – сообщил Зоррита. – Полагаю, вы скорее не «задели», а ударили, не так ли, сеньор Кальдерон? Судмедэксперт заключил по форме синяка в области ее поясницы и темно-красному следу от ногтя большого пальца, что это был скорее сильный пинок босой ногой, нежели «падение» человека на чью-то ступню, которая, разумеется, стояла бы в таком случае на полу плоско.

Молчание.

– И все это произошло во вторник утром?

– Да, – ответил Кальдерон.

– Сколько тогда прошло времени после того, как ваша возлюбленная пошутила насчет решения проблемы вашего развода?

– Ее шутка не имела к этому отношения.

– Хорошо, а когда вы избили жену в следующий раз? – спросил Зоррита. – Это было после того, как вы обнаружили, что ваша жена и ваша возлюбленная случайно встретились в Садах Мурильо?

– Какого хрена, как вы это узнали? – проговорил Кальдерон.

– Я поинтересовался у Марисы, виделась ли она когда-нибудь с вашей женой, – ответил Зоррита, – и сначала она стала мне лгать. Как вы считаете, почему?

– Я не знаю.

– Она сказала, что не виделась с ней, но я допрашиваю лжецов половину своей профессиональной жизни, а когда у тебя есть опыт, это как с детьми: ты уже настолько хорошо умеешь видеть признаки лжи, что любые попытки соврать кажутся тебе смехотворными. Итак, почему, как вы думаете, она хотела солгать ради вас?

– Ради меня? – переспросил Кальдерон. – Она ничего не делала ради меня.

– Почему она не хотела, чтобы я узнал об ее… препирательстве с вашей покойной женой?

– Понятия не имею.

– Потому что ее это до сих пор злило, сеньор Кальдерон, вот почему, – объяснил Зоррита. – А если она сама злилась из-за того, что ее оскорбила ваша жена, из-за того, что ваша жена прилюдно обозвала ее шлюхой… можно только догадываться, какие чувства относительно этого происшествия она вызвала в вас… Впрочем, она мне рассказала.

– Она рассказала вам?

– О, она снова пыталась вас выгородить, сеньор Кальдерон. Она пыталась представить это каким-то пустяком. Она повторяла: «Эстебан – не жестокий человек». И что вы просто были «раздражены». Но, думаю, она понимала, как сильно вы были рассержены. Что вы сделали в ту ночь, когда Мариса сообщила вам, что Инес обозвала ее шлюхой?

Кальдерон снова замолчал. Ему никогда не было так трудно говорить. Он был слишком переполнен эмоциями, чтобы найти подходящий ответ.

– Это была та ночь, когда вы пришли домой и стали колотить свою жену по груди и хлестать ее ремнем, так что пряжка рассекала ей ягодицы и бедра?

Кальдерон пришел на допрос с ощущением, что его словно бы защищает стена, прочная и плотная, как железобетонная дамба, но после получаса вопросов от нее остались лишь изломанные, истрепанные щепки. Потом исчезли и они. Он вообразил себя перед государственным обвинителем, который будет задавать ему такие же вопросы, и осознал всю безнадежность своего положения.

– Да, – автоматически ответил он, не в состоянии проявить хотя бы мальчишескую смекалку, чтобы изобрести какую-нибудь смехотворную ложь, которая прикрыла бы его жестокие действия. Его недвусмысленно выдавали полосы от ремня и царапины от пряжки.

– Предлагаю вам подробно рассказать, что произошло в последнюю ночь жизни вашей жены, – сказал Зоррита. – Мы остановились на том, как вы занимались любовью с Марисой на балконе.