Текст книги "Тайные убийцы"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

Глаза Кальдерона отыскали точку на полпути между ним и Зорритой, и он впился в нее взглядом с пугающей пристальностью человека, круг за кругом спускающегося все глубже в темные области своего «я». Никогда прежде ему не говорили ничего подобного. Ему никогда не открывались такие вещи в подобной эмоциональной обстановке. Он поражался собственной жестокости и недоумевал, откуда, при всем его светском лоске, она могла взяться. Он даже пытался представить себе, как наносит Инес эти побои, – и не мог. Он не видел себя таким. Он не мог представить, как кулаки Эстебана Кальдерона обрушиваются на его тонкокостную жену. Да, это действительно сделал он, тут не было никаких сомнений. Он мысленно видел себя до и после этого поступка. Он помнил гнев, который приводил к избиениям, и то, как потом гнев проходил. Его поразила мысль, что он, видимо, находился в тисках слепого бешенства, настолько дикой жестокости, что ей не было места в его цивилизованном облике. Чудовищное сомнение начало тесниться у него в груди, мешая дыхательным рефлексам, так что ему пришлось командовать себе: вдох-выдох, вдох-выдох. И вот, оказавшись в самом нижнем и самом темном круге своих мыслей, в полностью лишенной света области своей души, он понял, что мог убить ее. Хавьер Фалькон как-то сказал ему, что никто так не отрицает содеянного, как мужчина, убивший свою жену. Эта мысль испугала его настолько, что им овладела глубочайшая сосредоточенность. Он никогда раньше не вглядывался в свое сознание с такой дотошностью, с таким вниманием к мельчайшим деталям. Он заговорил, но так, словно описывал какой-то фильм, одну жуткую сцену за другой.

– Он очень устал. Вымотался после всего, что перенес за день. Добрел до спальни, рухнул на кровать и тут же отключился. Он осознал лишь боль. Он бешено задергал ногой. Он проснулся, не понимая, где он. Она сказала, что ему нужно вставать. Было три часа с минутами. Ему нужно домой. Ему нельзя надеть ту же одежду, какую он носил вчера, и появиться в таком виде по телевизору. Она вызвала такси. Она отвезла его вниз на лифте. На улице ему хотелось уснуть у нее на плече. Приехало такси, она поговорила с водителем. Он упал на заднее сиденье, голова у него откинулась. Он почти не чувствовал движения машины и мелькания света за закрытыми веками.

Открылась дверца. Его вытащили наружу чьи-то руки. Он дал таксисту ключи от дома. Таксист открыл дверь в подъезд. Он включил свет. Они поднялись по лестнице вместе. Таксист открыл дверь в квартиру. Два оборота ключа. Таксист пошел вниз по лестнице. Свет в подъезде погас. Он вошел в квартиру и увидел, что из кухни падает свет. Он почувствовал раздражение. Он не хотел ее видеть. Ему не хотелось все объяснять… опять. Он двинулся в сторону этого света…

Кальдерон прервался. Вдруг он усомнился в том, что же сейчас увидит.

– Его нога пересекла границу тени и шагнула в свет. Он повернулся к дверному проему.

Кальдерон заморгал: в глазах у него стояли слезы. Он испытал такое облегчение, когда он увидел, как она стоит у раковины в ночной рубашке. Услышав его шаги, она обернулась. Он хотел обогнуть стол, прижать ее к себе, выплеснуть в нее свою любовь, но он не мог сдвинуться с места, потому что, повернувшись, она не раскрыла ему свои объятия, она не улыбалась, ее темные глаза не лучились радостью… нет, они широко раскрылись от малодушного ужаса.

– И что произошло? – спросил Зоррита.

– Что? – произнес Кальдерон, словно очнувшись.

– Вы повернулись к кухонному дверному проему – и что вы сделали? – спросил Зоррита.

– Я не знаю, – ответил Кальдерон, с удивлением обнаружив, что у него влажные щеки. Он осушил их руками, тыльной стороной ладоней, и потом вытер руки о брюки.

– У людей нередко случаются провалы в памяти, если речь идет о каких-то их ужасных поступках, – заметил Зоррита. – Расскажите мне, что вы увидели, когда повернулись к дверному проему кухни.

– Она стояла у раковины, – проговорил он. – Я был так рад ее увидеть.

– Рады? – переспросил Зоррита. – А мне казалось, вы были раздражены.

– Нет, – ответил он, обхватив голову руками. – Нет, это было… Я лежал на полу.

– Вы лежали на полу?

– Да. Я очнулся на полу в коридоре, опять пошел на свет кухни – и именно тогда увидел, что Инес лежит на полу, – сказал он. – Там было чудовищное количество крови, она была очень, очень красная.

– Но как она оказалась на полу? – спросил Зоррита. – Вот она стоит, а вот уже лежит в луже крови. Что вы с ней сделали?

– Я не знаю, стояла ли она, – произнес Кальдерон, роясь в своем сознании, чтобы понять, действительно ли существовал этот образ.

– Позвольте мне изложить вам несколько фактов относительно убийства вашей жены, сеньор Кальдерон. Как вы сказали, водитель такси открыл дверь вашей квартиры, дважды повернув ключ в замке. Это означает, что дверь была заперта изнутри на два оборота. Ваша жена была единственным человеком, находившимся в квартире.

– Да-а-а, – протянул Кальдерон, старательно впитывая в себя каждый слог Зорриты в надежде на то, что эти слова дадут ему тот необходимый ключ, который поможет отомкнуть его память.

– Когда судмедэксперт измерил температуру трупа вашей жены, там, на берегу реки, она составляла тридцать шесть и одну десятую градуса. Она была еще теплая. Температура воздуха прошлой ночью составляла двадцать девять градусов. Это означает, что вашу жену убили незадолго до этого. Обследование трупа показало, что задняя часть черепа вашей жены была разбита, что имело место тяжелейшее кровоизлияние в мозг и два шейных позвонка были раздроблены. При осмотре места преступления на кухонном столе из черного гранита были обнаружены волосы и кровь, а кроме того, еще большее количество крови на полу, рядом с тем местом, где лежала голова вашей жены; там же были найдены осколки костей и частицы мозга. Образцы ДНК, взятые из вашей квартиры, принадлежат лишь вам и вашей жене. Рубашка, которая была у вас изъята у реки, была покрыта кровью вашей жены. На трупе вашей жены обнаружены следы вашей ДНК – у нее на лице, на шее и на нижних конечностях. Все это позволяет сделать вывод о том, что на кухне вашей квартиры произошло следующее: кто-то схватил Инес за плечи или за шею и швырнул на гранитный разделочный стол. Вы сделали именно это, сеньор Кальдерон?

– Я только хотел ее обнять, – произнес Кальдерон, лицо которого исказилось от смятения. – Я просто хотел прижать ее к себе.

32

Севилья

8 июня 2006 года, четверг, 18.30

«Таберна колониалес» располагалась в дальней части площади Кристо-де-Бургос. И в самом деле, было что-то колониальное в ее зеленых стеклах, длинной деревянной стойке и каменном полу. Она славилась превосходной тапой и была популярна благодаря своему старомодному интерьеру и возможности посидеть снаружи, на тротуаре площади. Анхел и Мануэла часто сюда заходили: они жили неподалеку. Фалькону не хотелось, чтобы Анхел совал свой журналистский нос в полицейскую работу, идущую в районе разрушенного здания; не хотелось ему и обсуждать какие-либо деликатные материи в стеклянном цилиндре редакции «АВС» на острове Картуха. Но, что важнее всего, ему нужно было оказаться поближе к дому Анхела, чтобы тому было проще дать Фалькону то, что ему требовалось. Вот почему он сидел около «Таберна колониалес», под ситцевым зонтиком, потягивал пиво и впивался зубами в ледяную мякоть жирной зеленой маслины, ожидая появления Анхела. Ему позвонил Пабло.

– Американцы переслали образцы почерка, которые вы просили: арабский и английский текст, написанные рукой Джека Хэнсена.

– Для меня он скорее Татеб Хассани, чем Джек Хэнсен, – заметил Фалькон.

– Что вы нам предлагаете сделать с этими образцами?

– Попросите ваших графологов сравнить то, что писал Татеб Хассани по-арабски, с листами, прикрепленными к чертежам, которые нашли в огнеупорном ящике в мечети. А то, что он писал по-английски, пусть сравнят с заметками на полях тех экземпляров Корана, которые обнаружили в «пежо-партнере» и в квартире Мигеля Ботина.

– Думаете, он один из них? – спросил Пабло. – Не понимаю.

– Давайте сначала сравним, а потом будем делать выводы, – сказал Фалькон. – И, кстати, нам нужно взглянуть на данные по переговорам с мобильного телефона имама. Один из номеров, по которым он звонил в воскресенье утром, принадлежит электрику.

– Я уже говорил об этом с Хуаном, – ответил Пабло. – Грегорио проверил все номера, по которым имам звонил утром в воскресенье. Единственным вызовом, который он не смог объяснить, был звонок семидесятичетырехлетней женщине, она живет в районе Эсте и никогда не была электриком.

– Я бы хотел получить доступ к этим данным, – сказал Фалькон.

– Об этом вам тоже стоит поговорить с вашим старым другом Флауэрсом, – произнес Пабло и отключился.

Фалькон маленькими глотками пил пиво и пытался убедить себя, что спокоен и что его нынешняя стратегия верна. Он снял Серрано и Баэну с обхода строек, где они искали электриков, и велел им помочь Феррере найти местонахождение живой изгороди, обрезки которой были выброшены вместе с трупом. Рамирес и Перес с фотографиями Татеба Хассани обходили улицы в районе Альфальфы, пытаясь найти кого-нибудь, кто мог бы узнать этого человека. Все это означало, что никто из отдела убийств сейчас не занимался непосредственно расследованием взрыва. Эльвира его сейчас не волновал. Комиссар по горло загружен проблемами отношений с общественностью, и ему не до игры, которую ведет Фалькон.

– Для человека, который, как полагают, ведет самое крупное криминальное расследование в истории Севильи, у тебя удивительно расслабленный вид, – заметил Анхел, усаживаясь и заказывая пиво.

– Нам необходимо сохранять внешнее спокойствие перед взвинченным населением, которое должно поверить, будто хоть кто-то держит все под контролем, – в тон ему ответил Фалькон.

– Это означает, что на самом деле оно не под контролем? – осведомился Анхел.

– Комиссар Эльвира неплохо работает.

– Может быть. С точки зрения полицейского, – сказал Анхел. – Но ему не удается убедить широкие массы в своей способности справиться с этим делом. В том, что касается связей с общественностью, он полный профан, Хавьер. Чем он думал, когда спрашивал этого несчастного сукина сына… судью…

– Серхио дель Рея.

– Да, его. Вытащил его на общенациональное телевидение, когда у парня вряд ли даже хватило времени прочесть дело, не говоря уж о том, чтобы прочувствовать эмоциональный аспект, – проговорил Анхел. – Комиссару пора бы понять, что телевидение не имеет отношения к правде. Или он из тех, кто смотрит ящик и думает, что это и есть реальность?

– Не суди его строго, Анхел. У него множество превосходных качеств, просто они не вписываются в телевизионную эпоху.

– К сожалению, именно в эту эпоху мы сейчас живем, – сказал Анхел. – Вот Кальдерон – это был человек. Он давал телевидению то, чего оно жаждет: драму, юмор, эмоции, поверхностный блеск. Для вас это очень большая потеря.

– Ты сам сказал – «поверхностный блеск». Под этой поверхностью все не так красиво.

– Как, по-твоему, вы теперь выглядите? – спросил Анхел. – Помнишь взрывы в Лондоне? Помнишь, что беспрерывно крутили по телевизору в дни после терактов? Сюжет, который поддержал эмоциональную напряженность, но направил эмоции людей в другое русло? Показывали не жертв. Не террористов. Не бомбы и разрушения. Да, об этом тоже шла речь, но главным сюжетом был рассказ о том, как полицейский в штатском, сотрудник спецотряда, по ошибке застрелил этого бразильца, Жоана Чарлеса де Менезеса.

– А какой главный сюжет у нас?

– В этом и состоит ваша проблема. Сюжет у вас такой: судебного следователя, который отвечал за все ваше расследование, арестовали по подозрению в убийстве собственной жены. Ты хоть знаешь, что льется из телевизора по поводу Кальдерона? Возьми и послушай…

Столики вокруг них заполнились людьми, толпа собралась на улице, у распахнутых дверей бара. Все говорили об Эстебане Кальдероне. Он это сделал? Или он этого не делал?

– Не о вашем расследовании. Не о террористических ячейках, которые сейчас могут действовать в Севилье. Даже не о девочке, которая пережила разрушение здания, – сказал Анхел. – Все говорят об Эстебане Кальдероне. Передай это своему комиссару Эльвире.

– Должен тебе сказать, Анхел, для человека, который любит Севилью больше, чем чуть ли не все, кого я знаю, ты сейчас как-то слишком… на подъеме.

– Ужасно, правда? Так и есть. Я уже столько лет не чувствовал такого прилива энергии. Мануэла в бешенстве. По-моему, я ей больше нравился, когда помирал со скуки.

– Как она?

– Подавлена. Думает, что ей придется продать виллу в Пуэрто-де-Санта-Мария. Собственно, она ее уже продает, – сообщил Анхел. – Струсила. Идея исламского «освобождения» Андалузии целиком ею овладела. Так что теперь она продает золотые рудники, чтобы сохранить оловянные и медные.

– С ней бесполезно говорить, когда она в таком состоянии, – заметил Фалькон. – Так почему же у тебя такой прилив энергии, Анхел?

– Если ты редко смотришь новости, то, может быть, и не в курсе, что мое маленькое хобби стало приносить неплохие плоды.

– Ты о «Фуэрса Андалусия»? – уточнил Фалькон. – Я несколько часов назад видел по телевизору Хесуса Аларкона вместе с Фернандо Аланисом.

– Ты посмотрел целиком? Это было сенсационно. После программы «Фуэрса Андалусия» набрала по опросам четырнадцать процентов. Я понимаю, это чудовищно необъективные цифры. Это все из-за эмоциональной реакции электората, но, так или иначе, это на десять процентов больше, чем мы когда-нибудь набирали, так что левые покачнулись.

– Когда ты впервые встретился с Хесусом Аларконом? – спросил Фалькон с искренним любопытством.

– Много лет назад, – ответил Анхел. – И тогда он меня мало занимал. В общем-то – обычный скучный банковский клерк. Меня встревожило, когда он сказал, что хочет пойти в политику. Я сомневался, что кто-нибудь станет за него голосовать. В костюме он был как деревянный. А ведь в наше время главное – не твоя программа или влияние на региональную политику, главное – как ты выглядишь и держишься. Но после того, как он перебрался сюда, мне удалось изучить его получше, и, должен тебе сказать, эти отношения, которые он завязал с Фернандо Аланисом… это просто золотая жила. С точки зрения пиара о таком можно только мечтать.

– Вы с ним тогда и познакомились – когда ты занимался пиаром?

– Когда я ушел из политики, я стал делать пиар-проекты для «Банко омни».

– Наверное, это была приятная отдушина, – предположил Фалькон.

– Мы, католики, крепко держимся друг за друга, – подмигнул Анхел. – К тому же мы с исполнительным директором этого банка – старые друзья. Вместе ходили в школу, в университет, служили родине. Когда я распрощался с этими ублюдками из Народной партии, он знал, что я не смогу просто «уйти на покой», поэтому он пригласил меня к себе, и в итоге я пришел к другим вещам. Они занимались банковскими операциями для одной группы компаний в Барселоне, и я организовал для этой группы пиар их сороковой годовщины; потом была одна страховая группа в Мадриде и компания по недвижимости на Коста-дель-Соль. Это могло бы стать для меня прибыльным бизнесом, если бы я серьезно этим занялся. Но знаешь, Хавьер, корпоративный пиар – это так… мелко. Занимаясь этим дерьмом, мир не переделаешь.

– Ты его не переделал и когда был в политике.

– Честно говоря, пиар от нее мало отличается. Политика действительно сродни работе на очень крупную корпорацию: не рискуй, держись линии партии, сдвиги происходят миллиметр за миллиметром, никакого бодрого вышагивания к новым горизонтам, никакого изменения образа жизни и образа мысли людей.

– Кто хочет перемен? – проговорил Фалькон. – Большинство настолько ненавидит перемены, что требуются войны и революции, чтобы они произошли.

– Но смотри, Хавьер: сейчас мы с тобой разговариваем об этом, сидя в баре, – заметил Анхел. – Почему? Потому что в кризисе. Наш образ жизни – под угрозой.

– Ты сам это сказал, Анхел. Большинство людей не могут с этим справиться, и о чем же они поэтому говорят?

– Ты прав. С их уст не сходит имя Эстебана Кальдерона, – проговорил Анхел. – Но это, по крайней мере, не какая-то рутинная болтовня. Речь идет о трагедии. О катастрофе, которая низвергает великого человека в пропасть.

– И что бы ты сейчас сделал на месте комиссара Эльвиры? – поинтересовался Фалькон.

– А! Так вот зачем ты затеял этот разговор, Хавьер? – усмехнулся Анхел. – Вытащил меня сюда, чтобы получить бесплатный совет для своего шефа.

– Мне хочется узнать, как воспринимает мир специалист по пиару.

– Вам надо сфокусироваться, причем сфокусироваться на чем-то незыблемом. Из-за характера теракта вам это трудно сделать, но сейчас вы наконец проникли в мечеть, и вам пора открыть общественности больше и быть конкретнее. Эвакуация из зданий школ и университета: зачем это? Людям нужно бросить кость; неопределенность порождает слухи и не помогает обуздать панику. Ошибка судьи дель Рея – в том, что он не вслушался в пульс города, так что когда он начал сеять новую неопределенность…

– Неопределенность посеял вопрос журналистки, – заметил Фалькон.

– Зрители восприняли это иначе.

– Дель Рей только потом узнал, что произошла утечка и кто-то выдал прессе арабский текст, который нашли в ящике.

– Дель Рею ни за что не следовало говорить о реальном положении вещей: о том, что до сих пор существует значительная неясность относительно того, что происходило в мечети. Он должен был внушить некую определенную теорию. А если бы правда оказалась иной, вы бы просто сменили легенду. Ваше расследование сильно утратило доверие, когда вашего главного публичного представителя арестовали за убийство. Единственная возможность снова получить доверие людей – подтвердить подозрения общественности. Ведущая знала: настроения зрителей сейчас таковы, что они не желают слышать о возможном «домашнем» элементе в этом террористическом замысле.

– Эльвире трудно решить, когда какой тип правды использовать, чтобы его расследование могло спокойно выяснять дальше, что же произошло на самом деле, – проговорил Фалькон.

– Политика – великая школа этого искусства, – заметил Анхел.

– Значит, ты считаешь, что у Хесуса Аларкона есть все нужные качества?

– Начал он хорошо, но судить пока рано. Важно то, что будет месяцев через шесть-семь, – ответил Анхел. – Сейчас он оседлал мощную волну эмоций общественности, но даже самые большие волны в конце концов оставляют лишь рябь на прибрежном песке.

– Если у него не получится, он всегда сможет вернуться в «Банко омни».

– Они его не примут, – возразил Анхел. – Из «Банко омни» не уходят. Как только они дают тебе работу, они облекают тебя доверием. Если ты их покидаешь и становишься чужаком, ты так потом и остаешься чужаком.

– Получается, Хесус идет на определенный риск.

– Не совсем так. У него хорошие рекомендации от моего друга, который о нем очень высокого мнения и подберет для него что-нибудь еще, если здесь ничего не удастся.

– Я когда-нибудь встречался с этим твоим загадочным другом?

– С Лукрецио Аренасом? Не знаю. Мануэла с ним знакома. Сейчас, когда он ушел на покой, он уже не столь загадочен.

– Значит, раньше он был загадочным?

– «Банко омни» – частный банк. Он управляет порядочной долей финансовых средств католической церкви. Это скрытная организация. Вплоть до того, что ты нигде не увидишь фотографий ее руководителей. Я делал для них один пиар-проект, но я получил эту работу лишь благодаря Лукрецио. Я не узнал об этой организации ничего, кроме того, что мне было непосредственно необходимо для того, чтобы выполнить мою задачу, – сказал Анхел. – Почему вообще мы заговорили о «Банко омни»?

– Потому что Хесус Аларкон – герой дня, – ответил Фалькон. – На втором месте после Эстебана Кальдерона.

– Ах да. Кстати, ты так пока и не сказал мне, зачем ты хотел меня видеть, – напомнил Анхел.

– Я тебя прощупываю, – пожал плечами Фалькон. – Я рассказал Эльвире о нашем с тобой утреннем разговоре, но он опасается. Я хочу вернуться к нему и все-таки попробовать убедить воспользоваться твоими талантами. Его просто надо подтолкнуть, вот и все.

– Я готов помочь в кризисной ситуации, – заявил Анхел. – Но постоянную работу я не ищу.

– Проблема Эльвиры – в том, что он воспринимает тебя как журналиста, а значит – как врага, – объяснил Фалькон. – Если бы я смог рассказать ему о твоей пиаровской деятельности и о том типе клиентов, которых ты представлял, он бы посмотрел на тебя иначе.

– Я могу дать совет, но не стану работать по найму, – повторил Анхел. – Иначе кое-кто может счесть это конфликтом интересов.

– Просто назови мне еще какие-нибудь компании, с которыми ты сотрудничал, – попросил Фалькон. – Чьей сороковой годовщиной ты занимался?

– «Горизонта». Компания по недвижимости называлась «Мехорвиста», а страховая группа – «Вигилансия», – ответил Анхел. – Не продвигай меня слишком сильно, Хавьер. У меня и так дел по горло: я рулю «Фуэрса Андалусия», провожу ее по лабиринтам массмедиа.

– Только вот пиар – не самая простая вещь для продажи, – проговорил Фалькон. – Материалы о других людях не имеют для нас никакого значения. А вот если бы я смог зримо показать Эльвире, на каких важных людей ты работал, это могло бы помочь. У тебя есть фотографии кого-нибудь из «Горизонта», или из «Банко омни», или снимки с той сороковой годовщины? Портреты Анхела Зарриаса с топ-менеджерами. Эльвире нравятся осязаемые вещи.

– Конечно, Хавьер, для тебя – все, что угодно. Только смотри не перехвали меня.

– Мы в кризисе, – сказал Фалькон. – Оба наших судебных следователя дискредитированы. Мы должны восстановить свой имидж, пока не поздно. Эльвира – хороший полицейский, и я не хочу, чтобы он потерпел поражение только потому, что не умеет играть в игры с прессой.

Они поднялись в квартиру. Мануэлы дома не было. Они оказались в громадных апартаментах с четырьмя спальнями, две из которых использовались как рабочие кабинеты. Анхел подошел к стене своего кабинета и указал на снимок в самом центре.

– Вот что тебе нужно, – сказал он, постукивая пальцем по фотографии в рамке. – Редкий снимок: все руководители «Горизонта» и «Банко омни» в одном месте. Снято к сороковой годовщине. Где-то у меня есть копия.

Анхел сел за стол, выдвинул ящик и стал рыться в пачке фотографий. Фалькон изучал снимок, пытаясь выяснить, не похож ли кто-нибудь из присутствующих на сделанный полицейским художником примерный портрет человека, которого видели с Рикардо Гамеро.

– Кто из них Лукрецио Аренас? – поинтересовался Фалькон. – Похоже, я тут никого не знаю. Если я с ним встречался, то где это могло быть?

– У него дом в Севилье, хотя он в нем по полгода не живет. Его жена не переносит жару, так что на это время они переселяются в Марбелью, на роскошную виллу, которую для них построила «Мехорвиста», – сказал Анхел. – Помнишь большой ужин, который я устраивал в октябре в ресторане «Ла Худериа»? Он был там.

– Меня не было, я читал тогда курс в полицейской академии.

Анхел дал ему снимок и показал Лукрецио Аренаса, располагавшегося в самом центре, тогда как Анхел притулился на самом краю двух рядов мужчин. Аренас походил на портрет, нарисованный полицейским художником, разве что по возрасту, особого же сходства не было.

– Спасибо тебе, – сказал Фалькон.

– Не потеряй, – попросил Анхел, кладя снимок в конверт.

– А как насчет твоего портрета с королем Хуаном-Карлосом? – осведомился Фалькон. – У тебя есть копия?

Оба рассмеялись.

– Его величеству не требуется, чтобы я делал для него пиар-кампанию, – сказал Анхел. – Он натурал.

– Есть какое-то продвижение, Хосе Луис? – спросил Фалькон.

– Абсолютно пусто, самому не верится, – ответил Рамирес. – Мы ничего не нашли. Если Татеб Хассани действительно жил у кого-то в этом районе, то он не выходил попить кофе, не ел тапу, не пил пива, не покупал хлеб, не заходил в супермаркет, не выписывал газет, – ничего. Никто раньше не видел этого типа, а ведь у него такое лицо, которое не забудешь.

– Какие новости от Кристины и Эмилио?

– Они посмотрели почти все большие дома в этих местах. Самшитовых изгородей нигде нет. У всех внутренние дворики, а не сады. Правда, остаются еще монастырь Сан-Леандро и Каса-Пилатос, но это мало чем нам поможет.

– Хочу, чтобы вы нашли и проверили еще один дом. Адреса у меня нет, но я знаю, что этот дом принадлежит человеку по имени Лукрецио Аренас, – сказал Фалькон. – Кроме того, я поговорил со СНИ насчет данных по телефонным переговорам имама. Они уже проверили, нет ли там номера электрика. Глухо.

– А нам нельзя самим посмотреть на эти данные по переговорам?

– Их объявили закрытой информацией, – ответил Фалькон и дал отбой.

Он поехал встретиться с охранником, который закончил смену в Археологическом музее и отправился домой. Путь был неблизкий: охранник жил на северо-востоке города. Фалькону позвонил Пабло.

– Вам это понравится, – заявил человек из СНИ. – Наш графолог говорит, что арабские записи Татеба Хассани и листки, которые были приложены к чертежам школ и биологического факультета, написаны одной рукой. То же самое касается английских записей Хассани и пометок в обоих экземплярах Корана. Что это значит, Хавьер?

– У меня нет полной уверенности, что из этого можно сделать какие-то далеко идущие выводы, но я убежден в одном: ваши дешифровщики могут прекратить искать ключ к несуществующему шифру в этих книгах, – заявил Фалькон. – Их наверняка просто подбросили в «пежо-партнер», а также в квартиру Мигеля Ботина, специально, чтобы нас запутать.

– И это все, что вы сейчас можете сказать?

– Позже увидимся у меня дома, – ответил Фалькон. – Надеюсь, к тому времени многое прояснится.

Квартира охранника была на шестом этаже; лифт не работал. Добравшись до дверного звонка, Фалькон успел вспотеть. Жену и детей удалили в спальни, и Фалькон выложил снимок на стол в столовой. Сердце у него билось туго и быстро; он желал, чтобы охранник нашел Лукрецио Аренаса.

– Вы видите на фотографии того пожилого мужчину?

На снимке было два ряда мужчин, всего их было около тридцати. Охранник, видимо, проделывал такую процедуру и раньше: он взял два кусочка бумаги и, отделяя с их помощью каждое лицо от остальных, пристально в него всматривался. Он начал слева и стал двигаться к центру. Он изучал их очень внимательно. Фалькон не мог вынести этого напряжения и стал смотреть в окно. Охранник провел над снимком довольно много времени. Он знал, что для старшего инспектора это очень важно, раз он не поленился доехать до его дома, чтобы показать ему фото.

– Это он, – произнес охранник. – Я в этом абсолютно уверен.

Фалькон глянул вниз; сердце у него колотилось. Но охранник показывал не на Лукрецио Аренаса, располагавшегося в центре. Он постукивал пальцем по лицу на самом краю правого ряда, и лицо это принадлежало Анхелу Зарриасу.