Текст книги "Тайные убийцы"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

27

Севилья

8 июня 2006 года, четверг, 09.28

Зал для пресс-конференций в Андалузском парламенте был забит до отказа, и снаружи, в коридорах, тоже были люди. Двойные двери оставили открытыми. Фалькон подумал, что утечка информации не могла не произойти. Интерес к рутинной пресс-конференции не мог быть таким невероятно высоким.

Серьезность недавних событий привела на пресс-конференцию комиссара Лобо, и его хмурое присутствие вселяло ощущение надежности. Лобо вызывал уважение. Он внушал страх. Ни у кого не возникало желания посмеяться над его громадным корпусом и грубым сложением. Он был главным полицейским Севильи и вместе с тем выглядел человеком, которому лишь с большим трудом удается сдержать свой необузданный темперамент.

На возвышении шесть кресел размещались за двумя столами, на которых были установлены шесть микрофонов. Шесть звезд пресс-конференции – комиссары Лобо и Эльвира, судья дель Рей, председатель Совета магистратуры Севильи Спинола, старшие инспекторы Баррос и Фалькон – стояли за кулисами, вертя в руках сложенные вдвое полоски картона, где были напечатаны их фамилии. Дель Рей прибыл всего пять минут назад, доехав на такси прямо с вокзала Санта-Хуста. Он выглядел чрезвычайно спокойным для человека, которого разбудили в шесть пятнадцать утра, приказав сесть на ближайший скоростной поезд, идущий в Севилью, и взять на себя контроль над самым крупным криминальным расследованием в истории Андалузии.

Ровно в девять тридцать Лобо вывел их на сцену – словно когорту гладиаторов, представляемую публике. Раздалось щелканье фотоаппаратов, засверкали вспышки. Лобо сел посередине, поднял свой крупный палец и окинул взглядом аудиторию, которая тотчас же погрузилась в глубокое молчание.

– Главная цель нынешней пресс-конференции – представить новую команду, которая будет проводить расследование взрыва в Севилье, именуемого теперь «шестым июня».

Он представил всех членов следственной группы, объяснив их функции. Когда он объявил, что судьей, направляющим ход расследования, станет Серхио дель Рей, в зале зашевелились, и в этих звуках потонуло объяснение роли Фалькона.

– Где судья Кальдерон? – крикнул кто-то из задних рядов.

Лобо вновь воздел свой громадный палец, на сей раз – словно бы мягко предупреждая. Воцарилась тишина.

– Председатель Совета магистратуры Севильи сейчас разъяснит причину смены судебного следователя.

Спинола встал и представил такое же лаконичное, строго фактическое описание событий раннего утра на берегу Гвадалквивира, какое дал Эльвира часом раньше. Когда он закончил, все на мгновение замерло, а потом раздался рев, словно толпа зрителей вокруг баскетбольной площадки только что увидела скандальный фол. Руки размахивали блокнотами, ручками и диктофонами. Когда оказалось, что обычный крик не приносит результатов, они начали вопить, точно обезумевшие трейдеры в момент обвала котировок на bourse.[76]76
  Фондовая биржа (фр.).


[Закрыть] Вопросы расслышать было невозможно. Лобо встал. Но и полицейский колосс не оказал на толпу никакого воздействия. Скандал был слишком велик, а стадо собравшихся в зале слишком ополоумело, чтобы покоряться его громадному авторитету. Журналисты штурмовали возвышение. Фалькон мысленно возблагодарил барьер стола. Лобо принял решение быстро. Шестеро покинули сцену через заднюю дверь, стараясь не бежать. Баррос был последним, и ему пришлось вырывать руку из женских кроваво-красных ногтей. Охрана захлопнула и заперла дверь. С той стороны в нее колотили журналисты. Казалось, двойные двери разбухают, словно вот-вот взорвутся.

– Никаких разговоров с ними, – распорядился Лобо. – К тому же, помимо этого заявления, нам нечего им сказать. Позже мы соберем еще одну пресс-конференцию и попросим их подавать вопросы заранее.

Они вышли из здания. Всех, кроме Лобо, Эльвиры и Спинолы, отвезли обратно к детскому саду. Судья дель Рей еще не дочитал материалы по делу: их скопилось уже огромное количество. Он сказал, что завершит чтение к середине дня и тогда хотел бы встретиться со следственной группой.

Фалькон позвонил доктору Пинтадо, судмедэксперту, который занимался трупом, найденным на свалке, и спросил номер телефона Мигеля Ково, сказав, что хотел бы как можно скорее увидеть, чего удалось добиться скульптору. Пинтадо ответил, что Ково сам даст о себе знать, если ему будет что показать.

На его личный мобильный позвонили. Это был Анхел. Надо было вырубить проклятую штуковину.

– Я там был, – заявил Анхел. – Никогда в жизни не видел ничего подобного.

– Я уж думал, нам придется распылять против вашего брата слезоточивый газ, – проговорил Фалькон, стараясь держаться легковесного тона.

– Для вашего расследования это катастрофа.

– Судья дель Рей – очень способный человек.

– Хавьер, и это ты говоришь мне – Анхелу Зарриасу, специалисту по связям с общественностью. Сейчас на вас висит…

– Мы знаем, но что мы можем сделать? Нельзя перевести часы назад и вернуть Инес к жизни.

– Извини, – произнес он. Это имя напомнило ему о необходимости соблюдать деликатность. – Мне очень жаль, Хавьер. Меня просто захватило сегодняшнее безумие. Конечно, для тебя это очень тяжело. К такому не приготовишься, даже при твоем опыте.

Во рту у Фалькона сгустилась слюна: на него снова неожиданно накатила горькая волна несчастья. Он удивился. Ему казалось, что он уже избавился от всех эмоциональных связей с Инес, но, оказывается, что-то еще оставалось. Когда-то он любил ее, или, по крайней мере, сейчас ему так казалось, – и он был поражен, что это чувство выдержало испытание ее жестокостью и эгоизмом.

– Что я могу для тебя сделать, Анхел? – спросил он деловым тоном.

– Послушай, Хавьер, я не идиот. Я понимаю, что ты не можешь ни о чем рассказывать, даже если знаешь, что произошло, – сказал Анхел. – Я просто хочу поставить тебя в известность: «АВС» – на твоей стороне. Я говорил с редактором. Если комиссару Эльвире понадобится помощь, мы готовы оказать полнейшее содействие.

– Я ему передам, Анхел, – ответил Фалькон. – Мне пора, у меня еще один звонок.

Он закрыл один телефон и открыл другой. Звонил Мигель Ково, скульптор. Он был готов кое-что показать. Он объяснил Фалькону, как найти мастерскую. Фалькон сказал, что будет через десять минут. Потом он позвонил Эльвире и сообщил о беседе с Анхелом Зарриасом.

– Ничто в этом мире не достается даром, – заметил Эльвира, – но нам действительно нужна любая помощь, какую мы только сможем получить. Я только что прочел протокол вскрытия и… простите, Хавьер, я не должен был об этом говорить.

– Я видел ее, – произнес Фалькон, и у него екнуло в животе.

Но он не хотел этого слышать. Ему доводилось читать протоколы вскрытия избитых жен и подружек, и он всегда поражался способности человеческого тела принимать удары и продолжать жить. Он отключился от звуков голоса Эльвиры. Нет, он не хочет знать, что перенесла Инес.

– …Культурный человек, умнейший, уважаемый юрист, образованная личность. Иногда мы случайно встречались с ним в опере. Не было никаких признаков, Хавьер. Страшно думать, что даже таким несомненным вещам не всегда можно доверять.

– Может быть, мне не следовало говорить вам о предложении Анхела Зарриаса.

– Не понимаю вас.

– У Анхела Зарриаса есть талант: он умеет управлять имиджем людей.

– Нас наверняка заподозрят в том, что мы знали о поведении Кальдерона и покрывали его молчанием, памятуя о его выдающихся способностях, – сказал Эльвира, которого стала больше страшить власть прессы, после того как он потерял Кальдерона, своего блистательного публичного представителя. – Все начнет выплывать наружу, как только старший инспектор Зоррита начнет копать. Объявятся все эти женщины, которых он… ну, вы понимаете…

– Трахал?

– Я хотел употребить другое слово, но, так или иначе, это, как я понимаю, была не одна и не две, – проговорил Эльвира. – Менее щепетильные газеты, чем «АВС», могут ухватиться за них, и тогда начнут выясняться истории, которые происходили в течение всех этих лет… Мы будем выглядеть полными идиотами, или, что еще хуже, сочтут, что мы не сумели заблаговременно разглядеть недостатки его характера.

– Никто из нас об этом не знал, – возразил Фалькон. – Так что мы не должны чувствовать свою вину по поводу того, кто был нашим представителем в этом деле. И потом, так уж принято в современном мире, что эти вещи обязательно полощет пресса. Во всяком случае, тут есть и положительные стороны.

– В чем же они?

– Изменятся представления людей. Теперь они поймут, что мучителем женщин может оказаться каждый. Это не обязательно удел необразованных мужланов, не умеющих себя контролировать: этим могут заниматься и цивилизованные, культурные, высокоинтеллектуальные мужчины, которые плачут, когда слушают «Тоску».

На этом разговор завершился. Мастерская Ково располагалась близ модернистской площади Пеликано – уродливого участка земли, застроенного жилыми домами в семидесятые годы, а центральная часть площади, где стояли скамейки, давно превратилась в место, куда владельцы собак выводили испражняться своих питомцев. Фалькон припарковался рядом со студией Ково, среди примыкающих к ней маленьких мастерских, и вынул из бардачка цифровой фотоаппарат.

– Раньше я все это держал в доме, – рассказывал Ково, проводя Фалькона через обшитую сталью дверь в комнату, где не было совершенно никаких украшений и имелся лишь стол и два стула. – Но моя жена стала жаловаться, когда я распространился на другие комнаты.

Ково заварил крепкий кофе, оторвал фильтр от «дуката» и закурил. Его бритая голова была выбрита до короткой седой щетины. Он носил очки с половинками стекол в золоченой оправе, так что выше шеи он напоминал бухгалтера. Кожа у него была орехового оттенка, а руки и ноги – жилистые, мускулистые: это было легко заметить, ибо он носил черную майку, спортивные шорты и сандалии.

– Одна беда – летом здесь очень жарко, – заметил он.

Они пили кофе. Ково не собирался по доброй воле сообщать еще какую-либо информацию. Он изучал лицо Фалькона, его глаза метались вверх-вниз, вправо-влево. Он кивал, курил, отхлебывал кофе. Фалькон не ощущал неловкости. Ему приятно было отдохнуть от безумия окружающего мира в компании этого странного человека.

– Каждый из нас уникален, – проговорил Ково спустя несколько минут, – а между тем все мы, в сущности, очень похожи.

– Люди делятся на типы, – ответил Фалькон. – Я замечал.

– Единственная проблема: мы живем в той части Европы, где проходил весьма интенсивный обмен генами. Например, берберский генетический маркер[77]77
  Ген, определяющий тот или иной отчетливо выраженный признак.


[Закрыть] «Е-ЗБ» можно встретить и в Северной Африке, и на Иберийском полуострове, – проговорил Ково. – Как бы нам ни хотелось, мы не можем точно сказать, откуда именно ваш покойник: он либо испанец, либо североафриканец.

– Это уже кое-что, – отозвался Фалькон. – А как вы нашли этот маркер?

– Доктору Пинтадо помогли в лабораториях, – ответил Ково. – У вашего покойника хорошие зубы. Вы уже знаете, что ему их специально выпрямляли; для его поколения это процедура дорогая и необычная. Эту работу проделали не в Испании.

– Вы очень тщательно все изучили.

– Я предположил, что смерть этого человека как-то связана со взрывом, так что я работал быстро и интенсивно, – пояснил Ково. – Важно понять, как зубы влияют на форму лица. Общее же влияние хороших зубов на внешность очень велико. Волосы – тоже важная вещь: и те, что в верхней части головы, и те, что на лице.

– Вы считаете, у него была борода?

– Его лицо протравили кислотой не так старательно, как могли бы. Я уверен, что он носил бороду, но тогда появляются новые сложности. Какая у него была форма бороды? Могу сказать только, что она не была у него длинной и лохматой. Зубы указывают на то, что этот человек, видимо, очень заботился о своей внешности.

– И он носил длинные волосы.

– И у него были высокие скулы, – добавил Ково. – И длинный нос: часть носовой перегородки осталась нетронутой. Думаю, у этого человека была довольно примечательная наружность, вот почему над ним так потрудились, чтобы стереть его черты.

– Удивляюсь, почему они не раздробили ему зубы.

– Для надежности им пришлось бы выдергивать их по одному, а это слишком долго, – объяснил Ково. – Давайте я вам покажу, что я сделал.

Сделав последнюю долгую затяжку, Ково затушил свой «дукат» в пепельнице, и они прошли в студию. Свет с улицы озарял здесь лишь определенные участки. Посреди помещения высилась каменная глыба, из которой выступали лица. На всех было выражение борьбы, словно они были заключены внутри скалы и теперь выглядывали наружу, отчаянно стремясь освободиться из постыдного плена косной материи. А из сумрака на них глядели зрители, расположившиеся вдоль стен: сотни голов, некоторые – из глины, некоторые – устрашающе жизнеподобные – из воска.

– Я мало кого сюда вожу, – заметил Ково. – Люди пугаются.

– Думаю, их пугает тишина, – сказал Фалькон. – Невольно ожидаешь, что все эти лица должны как-то себя проявлять, издавать звуки.

– Это зрелище слишком напоминает о смерти, – проговорил Ково. – Я не художник, я ремесленник. Я могу воссоздать лицо, но не могу вдохнуть в него жизнь. Все они неживые, их не воспламеняет душа. Я словно бальзамирую людей с помощью воска и глины.

– Лица, которые выступают из камня, кажутся мне живыми, – сказал Фалькон.

– Видимо, я начал ощущать границы, которые устанавливает моя собственная смертность, – ответил Ково. – Давайте я вам покажу вашего друга.

Справа от каменной глыбы стоял стол, на котором лежало что-то похожее на четыре головы под покрывалом.

– Я сделал четыре копии его головы без лица, – сказал Ково. – Потом я сделал серию набросков его предполагаемой внешности. И наконец я начал строить модель.

Он поднял покрывало, показав первую голову. У нее не было ни носа, ни рта, ни ушей.

– Здесь я пытался понять, сколько кожи и жира было у него на лицевых костях, – пояснил Ково. – Я осмотрел его тело и оценил толщину кожных покровов и жировых отложений.

Он показал две следующих головы.

– Здесь я работал с чертами лица, пытаясь одновременно поместить на лицо нос, рот, уши и глаза, – сказал Ково. – Третья голова, как вы, наверное, видите, выполнена более тонко. Дойдя до этой стадии, я еще поработал с волосами и цветом. Четвертую я сделал вчера вечером. Сегодня утром я ее раскрасил и добавил волосы. На мой взгляд, это самая близкая модель.

Покрывало соскользнуло. Фалькон увидел голову с карими глазами, длинными ресницами, орлиным носом и острыми скулами, при том что сами щеки были слегка впалыми. Борода была совсем короткая, ниспадающие волосы – длинные, темные, а зубы – идеальные, белоснежные.

– Боюсь только, что я увлекся, – заметил Ково, – и сделал его слишком уж щеголем.

Фалькон фотографировал, пока Ково выбирал самые удачные наброски, отражающие другие возможные варианты внешности. В одиннадцать утра Фалькон уже ехал на ту сторону реки, обратно в управление полиции. Наброски отсканировали, изображение жертвы ввели в компьютер. Он позвонил Пинтадо и попросил его переслать по электронной почте рентгеновские данные о зубах убитого. Он собрал на одну страницу сведения о предполагаемом возрасте жертвы, о росте и весе, а также данные об операции грыжи, татуировках и трещине в черепе. Он позвонил Пабло, и тот дал ему электронный адрес нужного сотрудника СНИ в Мадриде, который разошлет эту информацию по всем разведслужбам, а также в ФБР и Интерпол.

Когда он уходил, позвонил Рамирес.

– Я поговорил с хирургом в больнице, он специалист по операциям на сосудах, – сообщил он. – Он опознал нитки швов, которые извлекли из трупа: марка – «Сурумеш», их производит компания «Суру интернешнл лимитед», город Бомбей, Индия.

– Он их использует?

– При паховой грыже он применяет немецкие, марки «Тимеш».

– Ты расширяешь сферу своих познаний, Хосе Луис.

– Я в полном восторге, – сухо отозвался Рамирес. – А еще он сказал, что «Суру интернешнл», вероятно, снабжает больницы через посреднические компании, которые торгуют медицинским оборудованием и препаратами.

– Я поговорю с Пабло. СНИ может получить их список у «Суру интернешнл».

– Им надо будет связаться с больницами, которые снабжали эти поставщики. Вполне возможно, что одна больница может получать нитки от разных производителей. А еще есть клиники, которые специализируются на грыже. Это займет много времени.

– Мы продвигаемся по нескольким фронтам, – сказал Фалькон. – Сейчас у меня есть модель лица, с ней можно работать. У нас есть рентгеновские данные по его зубам. Я все больше думаю об Америке. С ним поработали стоматологи…

– Обычно паховая грыжа случается после сорока лет, – сказал Рамирес. – Доктор Пинтадо предполагает, что этому типу сделали операцию года три назад. Значит, мы должны рассматривать лишь последние четыре года таких операций, максимум – пять. По всему миру их за это время провели что-нибудь около двух с половиной миллионов.

– Оставайся оптимистом, Хосе Луис.

– До встречи в следующем году.

Фалькон сообщил ему о встрече с судьей дель Реем, намеченной на полдень, и попрощался. Он послал тому же «нужному человеку» из СНИ запрос о «Суру интернешнл». Он снова встал, чтобы уйти. Завибрировал его личный мобильный, но на экране не высветилось никакое имя. Все равно он принял звонок.

– Diga, – сказал он.

– Это я, Консуэло.

Он медленно сел, думая: о господи. Внутри у него что-то дрогнуло, кровь побежала быстрее. Сердце громко стучало в голове.

– Давненько, – произнес он.

– Я смотрела новости, узнала про Инес, – проговорила она. – Хотела сказать тебе, что мне очень жаль. Хочу, чтобы ты знал: я о тебе думаю. Я знаю, ты сейчас, наверное, занят, так что я не буду тебя отвлекать.

– Спасибо, Консуэло, – ответил он, желая, чтобы в голову пришло что-нибудь еще. – Приятно снова услышать твой голос. Когда я увидел тебя на улице…

– И насчет этого мне тоже жаль, – сказала она. – Это не могло быть иначе.

Он не понимал, что она имеет в виду. Ему нужно было сказать что-то, чтобы удержать ее у телефона. Ничего подходящего он придумать не мог. Голова у него была забита мыслями о трупе, нитках для зашивания грыжи и двух с половиной миллионах операций по всему миру.

– Я не должна тебя отрывать, – сказала она. – У тебя сейчас, наверное, все очень напряженно.

– Хорошо, что ты позвонила.

– Это самое меньшее, что я могла сделать, – ответила она.

– Знаешь, я был бы рад, если бы ты объявилась еще.

– Я о тебе думаю, Хавьер, – сказала она, и на этом все кончилось.

Он откинулся на спинку кресла, глядя на телефон; ее голос по-прежнему звучал внутри него. Она хранила его номер все эти четыре года. Она думает о нем. Имеет ли все это значение? Может быть, это была просто дань вежливости? Но ему так не показалось. Он записал ее номер в память телефона.

На автостоянке за зданием управления полиции было адски жарко, в ветровые стекла машин било ослепительное солнце, висевшее в безоблачном небе. Фалькон сел в машину, струя воздуха из кондиционера ударила ему в лицо. Эти ее несколько фраз, сам звук ее голоса, – все это открыло в его памяти целую главу, которую он несколько лет держал закрытой. Он покачал головой и выехал со стоянки. Он направился в район Сересо кружным путем, через старую площадку «Экспо», и переехал реку по мосту Аламилло. Он оказался на месте взрыва одновременно с Рамиресом.

– Есть новости насчет электриков? – спросил Фалькон.

– Звонил Перес. Они обошли семнадцать строек. Ничего.

– Чем занимается Феррера?

– Охотится на свидетелей, которые могли видеть, как нашего приятеля с грыжей кидают в мусорный бак на улице Ботерос.

Они вошли в здание детского сада. Судья дель Рей в одиночестве ждал их в классе. Они уселись на парты. Дель Рей, сложив руки на груди, смотрел в пол. Он с исчерпывающей полнотой изложил им все главные факты, которые на данный момент обнаружило следствие. Он не использовал никаких заметок. Он правильно назвал фамилии всех марокканских свидетелей. У него в голове имелся полный график событий, происходивших внутри и вокруг мечети. Он явно решил произвести впечатление на двух детективов, и ему это удалось. Фалькон почувствовал облегчение Рамиреса. Человек, заменивший Кальдерона, не был болваном.

– Больше всего меня беспокоят два самых заметных момента среди недавних событий, – сказал дель Рей. – Самоубийство Рикардо Гамеро и предположение, что его источник был двойным агентом.

– Один из охранников Археологического музея в парке Марии-Луизы видел Гамеро, – сообщил Фалькон. – Полицейский художник пытается составить портрет человека, с которым на глазах у этого свидетеля разговаривал Гамеро.

– Позвоню Серрано, – сказал Рамирес, – посмотрим, как дела с этим портретом.

– Не убежден, что ощущение промаха из-за того, что не удалось предотвратить взрыв, могло стать для такого человека, как Гамеро, достаточной причиной для самоубийства, – проговорил дель Рей. – Здесь что-то еще. «Промах» – слишком общее понятие. Чувство личной ответственности за случившееся – вот что заставляет человека покончить с собой.

– Полицейскому художнику не так много удалось вчера вечером вытрясти из охранника, – сказал Рамирес, поговорив по телефону. – Сегодня утром они опять за это засели. К обеду должны что-то нам дать.

– И я не убежден, что Мигель Ботин – двойной агент, – продолжал дель Рей. – Господи, ведь его брата изувечило взрывом бомбы исламских террористов. Можете себе представить, чтобы такой человек начал на них работать?

– Он принял ислам, – ответил Фалькон. – Он очень серьезно относился к своей религии. Трудно сказать, какое влияние может оказать на такого человека харизматичный радикальный проповедник. У нас перед глазами пример Мохаммеда Сидик-хана, одного из лондонских бомбистов: из учителя, занимавшегося с детьми-инвалидами, он превратился в боевика-экстремиста.

– К тому же мы не знаем, в каких отношениях Мигель Ботин был со своим пострадавшим братом, – заметил Рамирес.

– Кроме того, меня смущают эти электрики и фальшивые муниципальные инспекторы. Меня не устраивает версия СНИ, что они входили в террористическую ячейку. Мне кажется, СНИ пытается впихнуть квадратные сведения в круглую дыру.

В дверь постучали. Полицейский просунул голову в класс.

– Эксперты расчищают мусор над кладовой мечети, – сообщил он. – Они нашли огнеупорный, противоударный металлический ящик. Его отнесли в палатку экспертов, и они думают, что вам, возможно, захочется там быть, когда они станут его открывать.