Текст книги "Тайные убийцы"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

Молодой человек в костюме поймал взгляд Фалькона. После взаимных представлений они сели. Фалькон заказал два кофе и воду.

– У ваших сейчас нелегкое время, – заметил Барреда, кивнув в сторону телеэкрана.

– Мы привыкли, – ответил Фалькон.

– И сколько же раз случалось так, что судебного следователя заставали в тот момент, как он пытается избавиться от трупа жены во время крупного расследования, связанного с международным терроризмом?

– Примерно столько же, сколько раз ценный сотрудник антитеррористического отдела совершал самоубийство во время крупного расследования, связанного с международным терроризмом, – отпарировал Фалькон. – Вы давно знали Рикардо Гамеро?

– Года два, – ответил Барреда, присмирев после мгновенной отповеди Фалькона.

– Он был вашим другом?

– Да.

– Значит, вы встречались с ним не только на воскресных службах?

– Иногда мы виделись в течение недели, от случая к случаю. Мы оба любим классическую музыку. Мы вместе ходили на концерты. «Информатикалидад» предоставляет абонемент.

– Когда вы в последний раз его видели?

– В воскресенье.

– Как я понимаю, «Информатикалидад» использует церковь Сан-Маркос и другие храмы для найма сотрудников. Кто-нибудь еще из вашей компании был знаком с Рикардо Гамеро?

– Разумеется. После воскресной службы мы шли пить кофе, и я представлял его своим знакомым. Это ведь нормально, как по-вашему? Если он коп, это не значит, что он не может общаться с людьми.

– Итак, вам было известно, что он работает в антитеррористическом отделе КХИ.

Барреда замер, когда понял, что его уличили.

– Мы были знакомы два года. В конце концов я об этом узнал.

– Вы помните, когда именно?

– Примерно через полгода после нашего знакомства. Я пытался уговорить его перейти в «Информатикалидад», делал ему все более выгодные предложения, и наконец он мне рассказал. Он сказал, что для него это что-то вроде призвания и что он не намерен менять профессию.

– Призвание?

– Он употребил это слово, – ответил Барреда. – Он очень серьезно относился к своей работе.

– А также к своей религии, – добавил Фалькон. – Он считал, что эти две вещи неразрывно связаны?

Барреда воззрился на Фалькона, стараясь понять, к чему тот клонит.

– В конце концов, вы были друзьями, встречались в церкви, – сказал Фалькон. – Думаю, вы наверняка должны были говорить об исламской угрозе. И однажды выяснилось… какого рода у него работа. Думаю, после этого было бы только естественно заговорить о связи одного и другого.

Барреда откинулся назад, сделал глубокий вдох и огляделся по сторонам, словно в поисках вдохновения.

– Вы когда-нибудь встречались с Пако Молеро? – спросил Фалькон.

Тот моргнул два раза. Да, встречался.

– Так вот, Пако, – продолжал Фалькон, – рассказывал, что Рикардо, по собственному признанию, был когда-то фанатиком, но ему удалось превратить себя из экстремиста в просто правоверного мусульманина. И что он сумел этого достичь благодаря плодотворному общению со священником, который недавно умер от рака. Куда бы вы себя поместили на шкале между, скажем так, равнодушием и фанатизмом?

– Я всегда был очень ревностен в вере, – ответил Барреда. – У меня в роду в каждом поколении был священник.

– И в вашем?

– Кроме моего.

– И вы ощущаете по поводу этого «кроме»… разочарование?

– Да, это так.

– Возможно, в этом одна из привлекательных сторон корпоративной культуры «Информатикалидад»? – проговорил Фалькон. – Что-то вроде семинарии с капиталистическим уклоном.

– Они там всегда очень хорошо ко мне относились.

– А вам не кажется, что есть определенная опасность в том, что люди с похожим сознанием, одинаково горячие в вере, могут в отсутствие уравновешивающего внешнего влияния прийти к радикальным позициям?

– Я слышал, что такое происходило в сектах, – ответил Барреда.

– А что такое, по-вашему, секта?

– Это организация с харизматическим лидером, которая применяет сомнительные психологические методы для того, чтобы контролировать своих адептов.

Фалькон оставил это определение без ответа, отхлебнул кофе и отпил немного воды. Подняв глаза на экран, он увидел, что место Лобо и Спинолы заняли Эльвира и дель Рей.

– Та квартира, которую купила «Информатикалидад» на улице Лос-Ромерос, рядом с мечетью, – вы там когда-нибудь были?

– Перед тем как ее купить, они попросили меня посмотреть, подойдет ли она.

– Подойдет для чего? – спросил Фалькон. – Диего Торрес говорил мне…

– Вы правы. Там особенно не на что было смотреть. Поэтому она подходила идеально.

– Вас сильно расстроила смерть Рикардо? – задал вопрос Фалькон. – Это ужасный поступок для ревностного католика – убить себя. Ни отпущения грехов, ни заупокойной службы. Вы знаете, почему люди совершают самоубийство?

Марко начал хмуриться. Он хмурился, и кожа у него на лбу подрагивала. Он смотрел в свою чашку, прикусив щеку, пытаясь совладать со своими чувствами.

– Некоторые люди совершают самоубийство, потому что считают себя ответственными за какую-то катастрофу. Другие вдруг теряют импульс, побуждающий их двигаться дальше. У нас у всех есть что-то, что удерживает нас в жизни: любимый человек, друзья, семья, работа, дом, – но есть другие, необыкновенные люди, которых удерживают гораздо более масштабные идеалы. Рикардо был из их числа: неординарный человек с горячей верой и, кроме того, с призванием. Возможно, когда шестого июня взорвалась бомба, он в одночасье потерял именно это?

Барреда отхлебнул кофе, слизнул с губ горькую пену и со стуком поставил чашку на блюдце.

– Меня очень расстроила его смерть, – проговорил Барреда, казалось, лишь для того, чтобы остановить поток слов, льющийся из уст Фалькона. – Я не имею никакого представления, почему он совершил самоубийство.

– Но вы осознаете, что означает такой поступок для столь убежденного верующего?

Барреда кивнул.

– Вы знаете еще одного близкого друга Рикардо? – спросил Фалькон. – Мигель Ботин. Вы знакомы?

Никакой реакции. Да, он был с ним знаком. Фалькон усилил давление.

– Мигель был информатором Рикардо в мечети. Испанец, принял ислам. Они были очень близки. Относились с большим уважением к вере друг друга. У меня такое чувство, что и Мигель Ботин, и старый священник в равной мере помогли Рикардо отойти от опасной грани фанатизма к чему-то более разумному. Как по-вашему?

Поставив локти на стол, Барреда прижал кончики пальцев ко лбу, а большими пальцами уперся в скулы – так сильно, что кожа у него побледнела.

Фалькон привел Барреду на самый край, но не мог заставить его пройти последний сантиметр. Казалось, ум Барреды заперт глубокой неуверенностью и сомнениями. У Фалькона еще оставался туз в рукаве. Но как насчет портрета? Если он его покажет и Барреда не узнает человека на рисунке, фалькон растеряет набранное преимущество; но если портрет похож, тайна может с треском раскрыться. Он решил выложить туза.

– В последний раз вы видели Рикардо в воскресенье, – сказал Фалькон. – Но это был не последний раз, когда вы с ним говорили, верно? Вы знаете, кто был последним человеком на свете, с которым говорил Рикардо, прежде чем повесился на окне спальни? Какой был последний номер в списке звонков, которые он делал со своего мобильного?

Молчание, нарушаемое лишь бормотанием телевизора в дальнем конце кафе.

– Что он вам сказал, Марко? – спросил Фалькон. – Вы смогли отпустить ему грехи?

Внезапно весь бар всколыхнулся. Все мужчины вскочили на ноги, осыпая бранью телевизор. В него полетела пара пластиковых бутылок; они отскочили от экрана, который сейчас заполняло лицо дель Рея.

– Что он сказал? – спросил Фалькон у ближайшего к нему человека, кричавшего «Сabron!Сabron!»[82]82
  Сволочь! (исп.)


[Закрыть] вместе с другими посетителями бара.

– Он нас пытается уверить, что это, может, вовсе и не исламские террористы, – ответил мужчина, его огромный живот трясся от ярости. – Что это, может, сделали наши же люди. Наши люди решили взорвать дом и школы и убить невинных мужчин, женщин и детей? Убирайся в свой Мадрид, вонючий ублюдок.

Фалькон повернулся к Марко Барреде, которого, похоже, ошеломила реакция окружающих.

– Проваливай к себе в Мадрид, cabron!

Хозяин бара подошел и переключил канал, пока кто-нибудь не кинул в экран стеклянной бутылкой. Мужчины уселись обратно. Толстяк толкнул Фалькона локтем в бок.

– Тот, другой судья, он бил свою жену, но он хоть понимал, о чем говорит.

По телевизору шла теперь другая передача, тоже посвященная текущим событиям. Ведущая представляла двух гостей. Одним из них был Фернандо Аланис, представление которого потонуло в аплодисментах посетителей бара. Они его знали. Это он потерял жену и сына, а его дочь чудом выжила, и теперь он борется в больнице за ее жизнь. Фалькон понял, что именно этому человеку все они готовы поверить. Неважно, что он скажет: его трагедия облекла его полномочиями, которые и не снились судье дель Рею, при всем его колоссальном опыте и великолепном владении фактами. В другом кресле в студии сидел Хесус Аларкон, новый лидер партии «Фуэрса Андалусия». Весь бар замолк, все напряженно слушали. Вот люди, которые скажут им правду.

Барреда, извинившись, вышел в туалет. Фалькон откинулся назад. Он был в смятении. Он потерял все рычаги давления, которые успел создать. Почему Эльвира не передал дель Рею послание, что тот не должен упоминать другое направление расследования? Теперь, когда ошибка уже была допущена, стало очевидно, что этот вариант совершенно не устраивал местное население даже как версия, а уж тем более – как возможная истина.

Темой телевизионной дискуссии была иммиграция. Первый вопрос ведущей не имел никакого значения: Фернандо хорошо подготовили к эфиру. Бар погрузился в безмолвие, когда он заговорил.

– Я не политик. Извините, что говорю это перед сеньором Аларконом, которого я очень зауважал в дни после взрыва, но я не люблю политиков и не верю ни одному их слову, и я знаю, что я не один такой. Я пришел сюда, чтобы рассказать вам, каково это. Я не какой-то деятель, который внушает мнения. Я работаю на стройке, и у меня была семья. – У Фернандо дернулся кадык, и он вынужден был сделать паузу. – Я жил в доме в Сересо, который взорвался во вторник. Я знаю от всех этих журналистов, с которыми я встречался в эти дни, что им хочется поверить, – и они хотят, чтобы весь мир поверил, – что, мол, мы тут в Испании живем в гармоничном и терпимом современном обществе. Я с ними поговорил и понял, почему они так себя ведут. Они все очень умные, куда умнее, чем простой строитель, но штука в том, что они не живут той жизнью, которой живу я. Они люди небедные, живут в красивых домах в хороших районах, они регулярно берут отпуск, и дети у них ходят в хорошие школы. С этой точки зрения они и смотрят на нашу страну. Они хотят, чтобы и дальше было так, как им кажется.

Я живу… то есть жил в жуткой квартире в мерзком доме, и вокруг была масса других уродливых домов. Мало у кого из нас есть машина. Мало кто из нас берет отпуск. Мало кто из нас скопил денег хотя бы на то, чтобы протянуть месяц. И это мы живем рядом с марокканцами и другими североафриканцами. Я человек терпимый. Приходится таким быть. Я работаю на стройках, где много дешевой иммигрантской рабочей силы. Я уважаю право людей верить в тех богов, в каких они хотят верить, и ходить в ту церковь или мечеть, в какую им хочется. Но после одиннадцатого марта две тысячи четвертого у меня появились подозрения. С того самого дня, когда в поездах погиб сто девяносто один человек, я все думал: откуда придет следующий удар? Я не расист, я знаю, что террористы – лишь малая доля большого населения, но штука в том, что… я не знаю, кто они. Они живут рядом со мной, в нашем обществе, они пользуются его благами, и вот однажды они решили заложить бомбу под мой дом и убить мою жену и сына. Многие из нас жили в подозрениях и страхе с одиннадцатого марта две тысячи четвертого до нынешнего вторника, шестого июня. И теперь мы разозлились – мы, а не кто-то еще.

Барреда вернулся из туалета. Ему пора было идти. Фалькон вышел вместе с ним на улицу, под безжалостно жаркий свет. Все было потеряно: все его достижения, вся инициатива. Они встали под навесом бара и обменялись рукопожатиями. Барреда вернулся в нормальное состояние. В туалете он внутренне собрался, а по пути обратно его, по-видимому, укрепил монолог Фернандо Аланиса.

– Вы не сказали, что вам говорил Рикардо во время этого последнего телефонного звонка, – напомнил Фалькон.

– Мне неудобно об этом… после того, что мы с вами о нем говорили…

– Неудобно?

– Я не осознавал, какие чувства он ко мне испытывает, – произнес Барреда. – Но, в конце концов… я ведь не гей.

30

Севилья

8 июня 2006 года, четверг, 14.05

– Почему же тогда все остальные линии расследования не нашли отражения в отчете? – поинтересовался комиссар Эльвира, переводя взгляд с дель Рея на Фалькона.

– Как вы знаете, я помогал СНИ в одной из их операций, – сказал Фалькон. – Мне надо было продолжать расследование убийства, которое произошло незадолго до взрыва, а вскоре мне пришлось заняться еще и разбором самоубийства. Однако я считаю, что все эти линии взаимосвязаны и их можно изучать совместно. Я ни разу не отклонялся от своего первоначального намерения – выяснить, что произошло в разрушенном здании. Согласитесь, в логической цепи основной версии был разрыв, а моя работа в том и состоит, чтобы развивать различные линии расследования и находить звенья цепи, которые заполнят эти пробелы. Я не слышал, что происходило в студии, но потом мне объяснили, что ведущая прервала судью дель Рея и спросила: «Значит, вы считаете, что это злодеяние совершил кто-то из наших собственных граждан?» Именно этот вопрос породил проблемы с общественным мнением.

– Проблемы? Катастрофу, – поправил Эльвира. – Еще одну, в придачу к утреннему шабашу.

– Вы говорили с Анхелом Зарриасом из «АВС»? – спросил Фалькон.

– Мы сейчас немного сторонимся прессы, – ответил Эльвира. – После нашей с вами беседы у нас с комиссаром Лобо состоится стратегическое совещание, где мы будем решать, как нам компенсировать ущерб.

– Судья дель Рей проделал отличную работу, он сумел быстро включиться в очень сложное и деликатное расследование, – заметил Фалькон. – Мы не можем позволить, чтобы журналисты диктовали нам, в каком направлении двигаться: они уже увидели возможность легко манипулировать общественным сознанием, играя с нами в свои игры по телевизору.

– Мы играем с правдой, – произнес Эльвира. – С удобопредставимой правдой и приемлемой правдой. И все это…

– А как насчет истинной правды? – спросил Фалькон.

– И все это – вопрос правильного выбора времени, – продолжил Эльвира, кивком ответив на его замечание. – Какую правду когда сообщать.

– Доделан ли перевод арабских текстов, которые были приложены к чертежам? – спросил Фалькон.

– Значит, вы не видели новостей перед тем, как мы продолжили наши исследования, – сказал Эльвира. – И мы тоже их не видели, вот почему проклятая журналистка так уцепилась за слова судьи дель Рея. Только после передачи мы узнали, что эвакуацию двух школ и биологического факультета снимали телевизионщики и что в эфир эти кадры дали вместе с переводом арабского текста с одного из листов.

– На каждом листе давалась полная инструкция, как перекрыть все подходы к зданию, где держать заложников и где разместить взрывчатку, чтобы добиться максимума жертв, если спецслужбы станут штурмовать здание, – объяснил дель Рей. – Последний пункт в каждой инструкции был таким: каждый час одного заложника (начиная с самых младших там, где речь шла о школах) следует выпускать, и, пока он бежит на свободу, в него стреляют на глазах у журналистов. Так будет продолжаться до тех пор, пока испанское правительство не признает Андалузию исламским государством, которым управляют законы шариата.

– Теперь понятно, почему в баре, где я тогда был, так все разбушевались, – проговорил Фалькон. – Как СМИ заполучили текст?

– Его привезли на мотоцикле и оставили в «Канал Сур» на столе дежурного, в коричневом конверте из плотной бумаги, который был адресован продюсеру редакции текущих событий, – ответил дель Рей.

– Ведется разбирательство, – добавил Эльвира. – Что вы делали в этом баре?

– Беседовал с последним человеком, который разговаривал с Рикардо Гамеро перед тем, как тот покончил с собой, – сказал Фалькон – Это менеджер по продажам компании «Информатикалидад».

– Это не тот старик, которого видели с Гамеро в Археологическом музее? – спросил дель Рей.

– Нет. Я говорю о последнем звонке, который Гамеро сделал со своего личного мобильного, – ответил Фалькон. – Я полагаю, комиссар, что все сотрудники антитеррористического отдела КХИ проходили проверку, которая касалась в том числе и их сексуальной ориентации?

– Конечно, – подтвердил Эльвира. – Все, кто имеет доступ к закрытой информации, проходят предварительную проверку: следует убедиться, что у них нет уязвимых мест.

– Значит, если бы Гамеро был гомосексуалистом, об этом стало бы известно?

– Безусловно. Разве что он был, так сказать… не практикующим.

– Марко Барреда, тот парень, с которым я говорил, уже был готов расколоться, когда в баре началось это безумие. Он что-то знает. Думаю, он чувствует, что то, во что он или они вовлечены, вырвалось из-под контроля. Начать с того, что он очень переживает из-за смерти Гамеро. Этого в сценарии не было.

– А что это был за сценарий? – сейчас же спросил Эльвира, которому не терпелось получить хотя бы один.

– Не знаю, – ответил Фалькон. – Но он объясняет то, что случилось во вторник в мечети. Если бы у нас хватало людей, я бы привел всех сотрудников «Информатикалидад» в наше управление и допрашивал бы их, пока они не расколются.

– И какими же, как говорит Марко Барреда, были последние слова Гамеро? – поинтересовался Эльвира.

– Что Гамеро в него влюблен, – сказал Фалькон. – Барреде не хотелось что бы то ни было рассказывать, он был смущен. Думаю, он не случайно пошел в туалет. Наверняка он кому-то оттуда позвонил, и ему дали совет, что говорить. Он уже готов был все выложить, а потом, похоже, вдруг вернулся в прежнее состояние.

– Что же у нас есть на «Информатикалидад»?

– Ничего, кроме того факта, что квартиру они купили на «черные» деньги.

– И для чего, по-вашему, использовали эту квартиру?

– Для наблюдения за мечетью.

– С какой целью?

– Совершить на нее нападение – или дать возможность другим совершить такое нападение.

– На это были какие-то определенные причины?

– Пока у меня только одна причина: это организация, которая набирает сотрудников среди прихожан католической церкви, а значит, представляет их религиозное право и противостоит влиянию ислама в Испании. Может быть, тут есть политическая или финансовая сторона, но я о них пока ничего не знаю.

– Этого недостаточно, – заявил Эльвира. – Вы опросили всех торговых представителей и безуспешно попытались использовать уязвимые места Марко Барреды. Для продолжения расследования у вас есть лишь неподтвержденная теория. Как вам удастся усилить давление? Если вы пригласите их к нам в управление, они явятся со своими адвокатами. А потом нам придется иметь дело с прессой. Чтобы расколоть «Информатикалидад», нужно нечто более веское, чем ваши интуитивные предположения.

– А еще меня беспокоит, что это, возможно, все, чем они занимались, – кивнул Фалькон. – Обеспечивали наблюдение – и больше ничего. Тогда мы можем допрашивать их хоть целыми днями и все равно не продвинемся дальше. Мне требуется еще одно звено. Мне нужен старик, с которым Гамеро разговаривал в Археологическом музее.

– Вы показали рисунок Марко Барреде? – спросил дель Рей.

– Нет. Я опасался, что сходство может оказаться слишком отдаленным, и потом, я хотел бить в его уязвимую точку, а эта точка – Рикардо Гамеро.

– Каков будет ваш следующий шаг?

– Посмотрю на членов правления «Информатикалидад» и других компаний из этой группы, а также из их материнской компании, «Горизонта». Может быть, кто-то из них похож на портрет, – сказал Фалькон. – Чем сейчас занимаются СНИ и КХИ?

– Сейчас их заботит будущее, – ответил Эльвира. – Хуан вернулся в Мадрид. Остальные с помощью имен, которые всплыли в этом расследовании, надеются выйти на другие террористические ячейки или сети.

– Значит, в нашем здешнем расследовании мы остались в одиночестве?

– Они вернутся к нам, только если мы после анализа ДНК выясним, что имама или Хаммада и Сауди не было в мечети в момент взрыва, – сказал Эльвира. – На их взгляд, из этой ситуации они больше ничего не могут для себя извлечь. Сейчас их больше волнуют будущие теракты.

Вернувшись к себе в кабинет, Фалькон поискал в Интернете информацию об «Информатикалидад» и «Горизонте» и нашел фотографии директоров всех отдельных компаний, групп компаний и материнской компании. Просматривая результаты поиска по «Горизонту», он набрел на страницу, посвященную празднованию сороковой годовщины компании: она отмечалась в 2001 году. Как он и надеялся, на странице имелись снимки банкета – больше двадцати пяти фотографий сильных мира сего за пиршественными столами.

Память – странный орган. Иногда кажется, что она работает случайным образом, однако порой ее могут подстегивать другие органы чувств. Фалькон понимал, что, если бы он не видел его только что по телевизору, он никогда бы не выделил его среди прочих лиц на ужине «Горизонта», среди цветов и зажженных свечей. Он остановил просмотр, вернулся к снимку. Да, это, несомненно, был Хесус Аларкон, его красавица жена сидела справа, через три места от него. Он посмотрел на подпись к фотографии, но там было сказано лишь, что за этим столом сидели банкиры «Горизонта» – представители «Банко омни». Ну да, все совпадает. Перед тем как переехать в Севилью, Аларкон работал в мадридском банке. Он распечатал страницу вместе со всеми фотографиями директоров и вышел из управления, узнав у Серрано фамилию охранника из Археологического музея.

Охранника вызвали к столу продажи билетов, и Фалькон показал ему фотографии, которые он быстро пролистал, качая головой. Потом он поводил пальцем по снимкам праздничного банкета. Его внимание не привлек никто.

Было чересчур жарко даже для того, чтобы наскоро закусить под лиловыми цветами джакаранд в парке, и Фалькон поехал обратно в центр. Слишком о многом надо было подумать. Ему позвонил Пабло из СНИ, и они договорились встретиться в баре на улице Леона Двенадцатого рядом с взорванным жилым домом.

Фалькон приехал первым. Это было низкопробное заведение. Персонал не удосужился даже убрать по щиколотку покрывавший пол слой окурков, пакетиков из-под сахара и салфеток, которые в спешке бросали те, кто забегал сюда с работы во время коротких перерывов. Он заказал гаспаччо, который оказался слегка пузырчатым, и кусок тунца, в котором было меньше приправ, чем в фарфоре тарелки, на которой он лежал; жареная картошка так и хлюпала маслом. Все шло просто отлично. Появился Пабло и заказал кофе.

– Первое, – сказал он, усаживаясь. – Якоб вышел на связь, и мы дали ему инструкции от вашего имени. Теперь он знает, что делать.

– И что же ему делать?

– Якоб посещает две мечети. Первая – в Рабате: Большая мечеть Аль-Фес, в нее ходят богатые и влиятельные люди. Никакого радикального исламистского уклона за ней не замечено. Но он посещает также мечеть в Сале, рядом со своей работой, это совсем другого рода место, и Якоб это знает. Ему надо просто шагнуть на другую сторону и дать себя вовлечь. Он знает этих людей…

– Откуда он их знает?

– Хавьер, – проговорил Пабло, посмотрев на него предупреждающе, – не спрашивайте. Вам это знать незачем.

– Насколько опасно это для него может быть? – спросил Фалькон. – Радикальный ислам далек от всепрощения, и, думаю, особенно они не склонны прощать, когда речь идет о предательстве.

– Пока он будет держаться своей роли, опасности не возникнет. Он общается с нами на расстоянии. Никаких личных встреч, из-за которых обычно и возникают шероховатости. Если ему понадобится кого-то увидеть, он может устроить себе деловую поездку в Мадрид.

– А если они его раскроют и начнут присылать нам электронные письма с дезинформацией?

– Существует условная фраза, которую он должен использовать в своей корреспонденции, адресованной нам. Если этой фразы не будет, мы поймем, что пишет не он, и немедленно примем меры.

– Насколько быстро он войдет к ним в доверие? – спросил Фалькон. – Вы всегда считали, что этот взрыв – ошибка или отвлекающий маневр. Если вы думаете, что он может помочь вам вычислить уже спланированные теракты, вряд ли стоит ожидать, что от него скоро начнет поступать информация.

– Они сразу поймут его значимость…

– Его уже пыталась вербовать ГИКМ? – спросил Фалькон, которому только сейчас это пришло в голову.

– Его профессия определяет его уникальное положение, – сказал Пабло, умышленно проигнорировав вопрос. – Он может свободно путешествовать, и его хорошо знают многочисленные партнеры по бизнесу, они уважают его и доверяют ему. Он не вызовет никаких подозрений ни у марокканских властей, которые разыскивают экстремистов, ни у европейских властей, которые ищут террористов или тех, кто планирует теракты. Он – идеальный человек для того, чтобы его использовала террористическая организация.

– Но они наверняка сначала захотят его испытать? – спросил Фалькон. – Не знаю, как это делается, но, вероятно, ему сообщат какую-то ценную информацию и посмотрят, что он станет с ней делать. Например, будут следить, не всплывет ли она где-нибудь. Как, собственно, СНИ поступило с КХИ в Севилье.

– Это наша работа, Хавьер. Мы знаем, какими его сведениями мы можем пользоваться, а какими – нет. Если мы получим информацию, которую мог нам передать только он, мы будем осторожны, – ответил Пабло. – Если он сообщит нам, что штаб одной из ячеек ГИКМ располагается по такому-то адресу в Барселоне, мы не кинемся сразу же штурмовать здание.

– Это было «первое». А что второе?

– Мы хотим, чтобы сегодня вечером вы связались с Якобом. Сейчас нам нечего ему передать, но мы хотим, чтобы он знал, что вы на месте и в контакте с ним.

– Это все?

– Не совсем. ЦРУ прислало нам ответ насчет вашего загадочного незнакомца без рук и лица.

– Быстро.

– Они разработали у себя целую систему наблюдения за лицами арабского происхождения, особенно если те стали американскими гражданами, – пояснил Пабло. – Ваш моделист проделал отличную работу с лицом. Эти данные подкрепляются сведениями об операции грыжи, татуировках и рентгеновских характеристиках зубов.

– Что это были за татуировки?

– Между большим и указательным пальцами у него были четыре точки, образующие квадрат, на правой руке, и пять точек в том же месте – на левой.

– Зачем?

– Они помогали ему считать, – ответил Пабло.

– До девяти?

– Видимо, женщины никогда не упускали возможность пройтись по этому поводу.

– И это написано в его деле? – изумился Фалькон.

– Вы поймете почему, когда я скажу, что он был профессором арабистики в Колумбийском университете, пока в марте прошлого года его не уволили, после того как застали в постели с одной из его студенток, – ответил Пабло. – И знаете, как все стало известно? Его выдала другая его студентка, с которой он в то время тоже миловался.

Нельзя, чтобы тебя застукали за такими вещами в американском университете. В дело вмешалась полиция. Родители девушки угрожали подать в суд на университет и на него лично. Это был конец его карьеры, и потом, это стоило ему немалых денег. Ему удалось избежать судебного процесса по совету адвокатов, которые знали, что он проиграет дело и тогда им не заплатят. Он вынужден был продать свою городскую квартиру, которую ему оставили родители. Единственная работа, которую он смог получить после этого громкого дела, – работа учителя математики в Коламбусе, штат Огайо. Он три месяца терпел зиму Среднего Запада, а потом, в апреле прошлого года, улетел в Мадрид.

Дальше мы имеем о нем лишь отрывочные сведения. Есть запись о том, что в конце апреля он на три недели уезжал в Марокко. Двадцать четвертого апреля он на пароме добрался от Альхесираса до Танжера, а двенадцатого мая вернулся обратно. Вот и все.

– А имя у него есть?

– Его настоящее имя – Татеб Хассани, – ответил Пабло. – Когда он сделался американским гражданином в восемьдесят четвертом, в том же году, когда умерли его родители (автомобильная катастрофа, рак), – он стал Джеком Хэнсеном. Иммигранты довольно часто англизируют свои имена. Он родился в Фесе в шестьдесят первом, его родители уехали из Марокко в семьдесят втором. Его отец был бизнесменом, он часто ездил туда-сюда. За тридцать лет Татеб возвращался в Марокко всего дважды. Ему там не нравилось. Родители заставляли его продолжать арабское образование, а мать разговаривала с ним исключительно по-французски. Он свободно писал и говорил по-арабски. Он получил диплом математика, но не смог поступить в аспирантуру по специальности, поэтому переключился на арабистику и написал диссертацию об арабских математиках. После нескольких лет в Принстоне он в восемьдесят шестом году получил там докторскую степень. Он провел какое-то время в университетах Мэдисона, Миннесоты и Сан-Франциско, пока наконец не оказался в Нью-Йорке. Ему хорошо жилось: университетское жалованье плюс доход от сдачи в аренду родительской квартиры. Затем, когда он стал профессорствовать в Колумбийском университете, он поселился в этой квартире и вел великолепное существование, пока не начал спать со своими студентками.

– Как насчет его вероисповедания?

– Написано, что он мусульманин, но, как видно из его биографии, он относился к религии без особого пиетета.

– Высказывал ли он какие-то мнения по поводу радикального ислама?

– Вы можете посмотреть его дело, нам прислали из ЦРУ, – ответил Пабло, вынимая его из портфеля и кладя на столик. С виду в деле было страниц десять.

– Там есть образцы его почерка? – спросил Фалькон.

– Не видел.

– Может быть, ЦРУ нам перешлет? – Фалькон пролистывал страницы. – И по-арабски, и по-английски.

– Я их попрошу.

– Он знал еще какие-нибудь языки, кроме французского, английского и арабского?

– Еще он говорил и писал по-испански, – сказал Пабло. – Каждое лето он читал математику у нас, в Гранадском университете.

– Комиссар Эльвира говорил мне, что вас уже не очень интересует наше расследование и что Хуан вернулся в Мадрид, – проговорил Фалькон. – Значит ли это, что вы разгадали шифр в этих изданиях Корана с пометками?

– Хуана отозвали в Мадрид, потому что поступили сообщения об активизации других ячеек, не связанных с Хаммадом и Сауди, – ответил Пабло. – Нас по-прежнему интересует ваше расследование, но не в том аспекте, в каком оно интересует вас. Нет, мы не разгадали шифр.