Текст книги "Тайные убийцы"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

26

Севилья

8 июня 2006 года, четверг, 08.04

В классе детского сада уже заново вставили стекла, повесили новые жалюзи. Кондиционеры уже были включены на полную: это был единственный способ удержать на приемлемом уровне сернистую вонь от разлагающихся трупов, которые еще оставались в разрушенном жилом доме. Было уже начало девятого, но комиссар Эльвира еще не появился. Несмотря на то что все устали, в комнате не умолкал глухой шум разговоров; в воздухе повисло ожидание.

– Что-то случилось, – предположил Рамирес. – И сдается мне – что-то серьезное. Как по-вашему, Хавьер?

Но Фалькон не мог говорить.

– Где судья Кальдерон? – не унимался Рамирес. – Вот почему я думаю, что стряслось что-то очень важное. Он просто создан для пресс-конференций.

Фалькон кивнул; то, что он видел у реки, вынуждало его молчать. Открылась дверь, и вошел Эльвира. Он направился к доске в дальнем конце класса; за ним следовали трое мужчин. На совещании уже присутствовали Пабло и Грегорио из СНИ, старший инспектор Рамон Баррос и один из его ведущих сотрудников из антитеррористического отдела КХИ, а также Фалькон и Рамирес из отдела убийств. Эльвира повернулся. Лицо у него было мрачное.

– Об этом трудно говорить, – произнес он, – так что я изложу вам только факты. Около шести часов утра судья Эстебан Кальдерон был помещен под арест по подозрению в убийстве своей жены. Незадолго до этого его обнаружили двое патрульных. Он пытался сбросить тело жены в Гвадалквивир. С учетом этих обстоятельств он прекращает выполнять функции судебного следователя в нашем расследовании. Кроме того, для нашего собственного отдела убийств не представляется возможным заниматься разбором этого преступления: это расследование берут на себя три сотрудника мадридской полиции. Руководить расследованием будет старший инспектор Луис Зоррита. Спасибо за внимание.

Трое мадридских полицейских кивнули и гуськом вышли из комнаты, ненадолго задержавшись, чтобы познакомиться с Фальконом и Рамиресом и обменяться с ними рукопожатиями. Дверь закрылась. Эльвира возобновил совещание. Рамирес пораженно воззрился на Фалькона.

– Мы решили пригласить судебного следователя не из Севильи, – сообщил Эльвира. – Судья Серхио дель Рей уже выехал сюда из Мадрида. После его прибытия на пресс-конференции, которая пройдет в здании Андалузского парламента, будет сделано соответствующее заявление, а до этого момента я хотел бы попросить вас не разглашать информацию, которую вы сейчас получили.

После вчерашнего самоубийства Рикардо Гамеро, сотрудника КХИ, в расследовании произошло определенное продвижение, и СНИ сейчас о нем расскажет.

Ночь и утро словно бы высосали что-то из лица Эльвиры. Шокирующие сообщения, которые ему пришлось сделать, казалось, совершенно измотали его. Он бесчувственно откинулся на спинку воспитательского кресла и подпер подбородок кулаком, словно иначе его голова не удержалась бы на месте. Пабло выступил вперед.

– Как раз перед самоубийством агента КХИ Рикардо Гамеро мы получили информацию от британской разведки: они опознали двух других мужчин, которых сфотографировал Мигель Ботин, информатор Гамеро. Эти двое – афганцы по национальности, они живут в Риме. В «МИ-5» их знают, так как их арестовали через две недели после провала попытки взрывов в Лондоне двадцать первого июля и задержали для допросов согласно закону о терроризме. Затем их выпустили без предъявления обвинения. Британцы не смогли доказать, что эти люди занимались в Лондоне чем-то еще, кроме посещения родственников. Вчера вечером итальянская полиция провела рейд по известным ей адресам этих людей в Риме, но никого там не обнаружила. Их нынешнее местонахождение неизвестно. Нас беспокоит тот факт, что этих людей подозревают в связях с высшим руководством «Аль-Каеды» в Афганистане, а кроме того, британцы считают, что эти двое находятся в тесном контакте с марокканской ГИКМ. Известно, что в прошлом году они побывали в Великобритании, Бельгии, Франции, Италии, Испании и Марокко. Полагают, что во всех этих странах имеются «спящие» ячейки ГИКМ. Предстоит провести значительную разведывательную работу, чтобы точно выяснить роль в этом деле Мигеля Ботина, связь имама Абделькрима Бенабуры с этими двумя людьми и степень их участия в том, что произошло в Севилье.

После самоубийства Рикардо Гамеро мы провели обыск в квартире Мигеля Ботина и обнаружили испещренный пометками Коран: такое же издание было найдено в «пежо-партнере», на котором ездили Хаммад и Сауди. Большие фрагменты записей в обоих экземплярах в точности совпадают, и мы полагаем, что перед нами шифровальные книги. Сейчас специалисты считают, что, когда каждая «спящая» ячейка активизируется, ее снабжают новой шифровальной книгой, которую группа использует до тех пор, пока не завершит выполнение своего задания.

То, что в квартире Мигеля Ботина был обнаружен этот экземпляр Корана, очень важно: это может означать, что информатор, которого завербовал Рикардо Гамеро, вел двойную игру, работая и на КХИ, и на террористическую ячейку. Это в значительной степени запутывает наше расследование, так как это может означать, что Ботин сообщал Гамеро лишь те сведения, о которых его руководители-террористы хотели поставить нас в известность. А значит, Хаммад, Сауди, два афганца и имам могут оказаться фигурами незначительными.

В этой версии есть еще одна подозрительная деталь: она касается действий Ботина. Как вы знаете, к поискам электриков и лжеинспекторов муниципалитета было привлечено очень много людских ресурсов. Старший инспектор Фалькон нашел свидетеля, который был в мечети в воскресенье утром, после того как там в субботу вечером перегорел предохранитель. На глазах свидетеля Ботин дал имаму карточку электрика; тот же свидетель видел, как имам звонит по этому номеру и вызывает специалистов. Старший инспектор Баррос заявил нам, что ни он, ни кто-либо из его управления таких действий не санкционировал. КХИ продолжал ждать разрешения на установку в мечети прослушивающей аппаратуры.

Теперь нам придется рассмотреть возможность того, что и эти инспекторы, и электрики состояли в какой-то террористической ячейке или же их действия оплачивались террористами. Не исключено, – хотя мы сумеем установить это лишь после того, как эксперты смогут попасть в мечеть, – не исключено, что инспекторы поставили специальное устройство, из-за которого перегорел предохранитель, а затем появились электрики и заложили бомбу. Это сняло бы подозрения с имама, Хаммада и Сауди, а также с самого Ботина.

– В логической цепочке этой версии есть разрыв, – заметил Баррос. – Да, можно согласиться, что Ботин, сам того не зная, послужил средством уничтожения этих людей, но я не представляю себе главаря террористов, который позволил бы, чтобы такое количество гексогена пропало зря, если вспомнить, какого риска и каких расходов стоит его доставка в страну.

– Возможно, электрики и инспекторы представляют новый тип террористической ячейки, с каким мы никогда раньше не сталкивались, – вставил Фалькон. – Свидетель утверждает, что один из них – испанец, а двое – из Восточной Европы.

– А как в этот сценарий вписывается самоубийство Рикардо Гамеро? – поинтересовался Баррос.

– Видимо, он ощутил глубокое чувство вины, когда осознал, что не сумел предотвратить катастрофу, – ответил Пабло. – Насколько мы понимаем, он очень серьезно относился к своей работе.

Наступила тишина. Все мысленно пытались опровергнуть версию, которую предложило СНИ. Фалькон стряхнул с себя шок; ему снова пришло в голову, что версии, согласно которой эти экземпляры Корана – шифровальные книги, придают слишком большое значение. Но иначе невозможно было объяснить, почему два идентичных издания оказались в «пежо-партнере» и в квартире Ботина.

– Почему, по-вашему, эта ячейка совершила самоуничтожение? – спросил Баррос.

– Мы можем предполагать только, что это был эффектный отвлекающий маневр. Мы направляем на это расследование все усилия наших следственных подразделений и всех европейских разведслужб, а они в это время спокойно готовятся нанести удар где-то в другом месте – и наносят его, – сказал Пабло. – Если Ботин был двойным агентом, его хозяева-террористы знали, что мечеть находится под подозрением. И они подпитывали это подозрение, доставив туда гексоген, а также Хаммада и Сауди, о которых известно, что они занимаются материально-техническим обеспечением терактов. Потом они взорвали мечеть. Им все равно. Они в любом случае собираются попасть в рай, неважно, в каком качестве: как бомбисты, успешно совершившие взрыв, или как отличная приманка для спецслужб.

– А как насчет афганцев? – спросил Баррос. – Их опознали, но нельзя сказать, чтобы их в прямом смысле слова принесли в жертву.

– Возможно, Ботин хотел, чтобы мы интерпретировали снимок двух афганцев как указание на то, что боевики планируют осуществить теракт в Италии. Ботин передал эти фотографии, когда он считался надежным информатором КХИ.

– Значит, это был еще один отвлекающий маневр?

– Итальянцы, датчане и бельгийцы входят в наивысшую группу риска еще со времен взрывов в Лондоне.

– Значит, письмо с текстом Абдуллы Аззама, которое пришло в редакцию «АВС», и все эти рассуждения в прессе насчет МИЛА – все это часть грандиозного отвлекающего плана? – осведомился Баррос, чуть ли не радуясь возможности наконец уязвить СНИ после всех унижений, которые перенесли от разведуправления он и его служба.

– Сейчас мы ставим перед собой реальную цель, – ответил Пабло. – Текст Абдуллы Аззама и идея существования организации МИЛА – мощные инструменты террора. Они устрашают население. Мы рассматриваем это как проявление роста соответствующего направления терроризма. Мы боремся с чем-то вроде мутирующего вируса. Как только мы находим лекарство, он адаптируется к нему и становится еще более смертоносным. Здесь не существует готовых моделей. Только после того, как мы пережили атаки террористов, мы смогли сделать выводы об их образе действий. Данные, собранные у сотен людей, которых опросили после взрывов в Мадриде и Лондоне, ничем нам сейчас не могут помочь. Мы говорим сейчас не об интегрированной организации с определенной структурой, а скорее об организации-паразите с текучей структурой и невероятной гибкостью.

– Не слишком ли большое значение вы придаете тактике отвлечения? – спросил Эльвира. – После взрывов в Мадриде…

– Мы почти уверены, что ЭТА применила отвлекающий маневр, который и помог террористам совершить эти чудовищные акции. Вряд ли можно считать совпадением, когда Гражданская гвардия задерживает в ста двадцати километрах к юго-востоку от Мадрида фургон, в котором едут две мелкие сошки из ЭТА, везущие в Мадрид пятьсот тридцать шесть килограммов титадина, – и когда в тот же день на расстоянии пятисот километров от этого места, в Авилесе, трое террористов получают сто килограммов «Гома-2 ЭКО» – взрывчатки, которую использовали для подрыва мадридских поездов, – произнес Пабло. – Британские спецслужбы ожидали терактов на саммите «Большой восьмерки» в Эдинбурге, а между тем террористы-камикадзе взорвали себя в лондонском метро.

– Значит, тактику отвлечения применяли и раньше, – заключил Эльвира.

– И в рамках этой тактики террористы готовы были принести в жертву пятьсот тридцать шесть килограммов титадина, – подчеркнул Пабло, пристально глядя на Барроса.

– Реальность, – сказал Эльвира, – состоит в том, что мы почти никогда не знаем, с кем мы, собственно, имеем дело. Мы называем их «Аль-Каедой», потому что это помогает нам крепче спать, но, кажется, мы столкнулись с чистейшей формой терроризма, чья «цель» – любой ценой наносить удары по нашему образу жизни и «ценностям загнивающего общества». Похоже, между этими не связанными друг с другом группами существует даже своего рода соревнование: кто спланирует и осуществит самый разрушительный из возможных терактов.

– Именно это нас беспокоит, – подхватил Пабло, воодушевленный тем, что Эльвира понял его точку зрения. – Может быть, происходит серия отвлекающих маневров перед терактом того же масштаба, что и уничтожение Всемирного торгового центра в Нью-Йорке?

– Нам сейчас нужно понять, – вмешался Рамирес, уставший от всех этих рассуждений, – куда должно двигаться наше расследование здесь, в Севилье.

– Судебного следователя у нас нет, пока не прибудет из Мадрида Серхио дель Рей, – напомнил Эльвира. – Мадридское управление КХИ допрашивает всех, с кем контактировали Хаммад и Сауди, но, похоже, они действовали вдвоем. Гражданской гвардии удалось выяснить маршрут, по которому «пежо-партнер» двигался из Мадрида к перевалочной базе под Вальмохадо: предполагается, что именно там боевики хранили гексоген. Но им оказалось труднее прочертить маршрут фургона от Вальмохадо до Севильи. Есть опасения, что этот путь не был прямым.

– Когда в последний раз видели «пежо-партнер» перед Севильей? – спросил Фалькон.

– Он ехал на юг по шоссе Н4 – Е5. Остановился на бензозаправке у Вальдепеньяса. Сложность в том, что через девяносто километров дорога разветвляется. Н4 идет дальше, на Кордову и Севилью, а Н323 – Е-902 – на Хаэн и Гранаду. Они обследовали оба направления, но не так-то просто выяснить маршрут одного белого фургона, когда по этим дорогам ездят тысячи таких же. Единственный шанс – если машина где-то останавливалась и эти двое из нее выходили, что дало бы возможность кому-то впоследствии опознать их, как это и случилось на заправочной станции у Вальдепеньяса.

– Иными словами, есть большая вероятность, что гексоген лежит где-то еще, – заметил Пабло. – Сейчас мы должны выявить, с кем Ботин вступал в контакт. Сегодня утром мы поговорим с его подругой Эсперансой.

– Отлично, – отозвался Рамирес. – А нам что делать? Продолжать искать несуществующих электриков и муниципальных инспекторов? Сейчас нас всякий может обвинить в некомпетентности. Судья Кальдерон отлично защищал нас от излишнего внимания прессы. Теперь он в камере. Агент КХИ из антитеррористического отдела покончил с собой, при этом его источник может оказаться двойным агентом. Мы в кризисе. Наш отдел больше не может топтаться на месте.

– Нам мало что остается, пока эксперты не дадут нам информацию об осмотре мечети изнутри, – ответил Фалькон. – Мы можем снова обратиться к прихожанам мечети и расспросить их о Мигеле Ботине: возможно, что-то всплывет. Но я убежден, что мы должны упорно продолжать разыскивать электриков и инспекторов городского совета – которые действительно существуют. Их на самом деле видели. И, если я правильно понял СНИ, эти инспекторы специально создали повод для электриков, чтобы те могли прийти и заложить бомбу. Они – виновники катастрофы. Мы должны найти их и тех, кто их послал. Вот наша цель как отдела по расследованию убийств.

– Но, по всей видимости, этой цели вы можете достигнуть только получая качественные разведданные, – добавил Эльвира. – Кто эти люди – члены исламистской террористической ячейки или нет? Возможно, ответ лежит где-то в прошлом Мигеля Ботина, который дал карточку электриков имаму.

– Да, и как там с имамом? – спросил Рамирес, который не хотел, чтобы кто-то ставил ему палки в колеса. – Какова его роль во всем этом? СНИ закончило обыск у него в квартире? Можно нам узнать, что они там нашли? Может быть, к его биографии наконец получил доступ кто-то, кому позволят нам о ней рассказать?

– У нас нет к ней доступа, потому что она хранится не у нас, – ответил Пабло.

– А у кого она?

– У американцев.

– Вы нашли в квартире имама экземпляр Корана с множеством пометок? – спросил Фалькон.

– Нет.

– Значит, вы не думаете, что он причастен? – осведомился Рамирес.

– Мы пока недостаточно знаем, чтобы отвечать на этот вопрос.

Вскоре после этого обмена репликами совещание завершилось. Люди из СНИ и КХИ вышли из детского сада вместе. Эльвира попросил Фалькона прийти на пресс-конференцию в здании Андалузского парламента, которая начнется после прибытия нового судьи: все они должны выступить единым фронтом. Рамирес ждал Фалькона в коридоре.

– Сочувствую вашей потере, Хавьер, – проговорил он, придерживая его за плечо и пожимая ему руку. – Знаю, вы с Инес расстались, но… это жуткая штука. Надеюсь, вы не ездили на место.

– Ездил, – ответил Фалькон. – Сам не знаю, о чем я думал. По телефону мне сказали, что в этом человеке опознали судью Кальдерона и что он пытался избавиться от трупа. Не знаю почему… но я совершенно не подумал, что это может быть Инес.

– Это сделал он?

– Я подошел к патрульной машине поговорить с ним. Он сказал только: «Это не я».

Рамирес покачал головой. Все отрицать – обычный способ психологической защиты у мужей, которые убили своих жен.

– Теперь начнется, – сказал Рамирес. – Набросятся, как акулы. Столько народу ждало этого момента.

– Знаешь, Хосе Луис, хуже всего то, – с усилием проговорил Фалькон, – что у нее очень серьезные синяки в верхней части тела и на левом боку… и это старые синяки.

– Он ее бил?

– У нее на лице не было совершенно никаких следов.

– Взять бы вам с собой на эту пресс-конференцию ребят из отдела по борьбе с уличными беспорядками, – заметил Рамирес. – Журналисты станут как бешеные, если про это услышат.

– Позавчера вечером Инес приходила ко мне домой, – сказал Фалькон. – Вела себя очень странно. Я даже подумал, что она хочет ко мне вернуться, но теперь я понимаю, что она пыталась рассказать мне о том, что с ней происходит.

– Как вам показалось, она испытывала какие-то боли? – спросил Рамирес, предпочитая придерживаться фактов.

– Она ругалась, я никогда раньше не слышал, чтобы она так ругалась. И в какой-то момент она действительно схватилась за бок, – вспомнил Фалькон. – Она была в ярости из-за всех его…

– Ну, это мы знаем, – прервал Рамирес, который не предполагал перехода на такой уровень доверительности.

Глаза Фалькона наполнились слезами, его душа большими глотками пила горе. Рамирес сжал его плечо громадной сочувствующей ручищей.

– Лучше бы нам подумать насчет сегодня, – сказал Фалькон. – Ты успел прочесть материалы о неопознанном трупе, который в понедельник нашли на свалке?

– Пока нет.

– У нас в Севилье не так часто находят трупы, – заметил Фалькон. – И потом, я ни разу не встречал в своей практике настолько изувеченного покойника, к тому же отравленного цианидом. И все это происходит за считаные дни до того, как в городе взрывается бомба.

– Здесь не обязательно должна быть связь, – возразил Рамирес, опасаясь взвалить на себя еще одну работу, не сулящую результатов.

– Но пока мы не получили тонну информации из мечети, я хочу узнать, есть эта связь или нет, – сказал Фалькон. – По крайней мере, я хотел бы опознать жертву. Это может помочь по-новому взглянуть на ситуацию.

– Есть в этих материалах какие-то зацепки?

– Судмедэксперт считает, что ему было сорок с лишним, у него были длинные волосы, он вел сидячий образ жизни и редко носил обувь. В крови у него нашли следы гашиша, а в лимфоузлах – следы татуировочной краски, вот почему ему отрезали кисти рук: на них была татуировка, небольшая, но, видимо, примечательная.

– По-моему, это кто-то из университетских, – заявил Рамирес, с подозрением относившийся ко всем чересчур образованным. – Аспирант?

– Или профессор, который пытался вернуть молодость?

– Испанец?

– Кожа желто-коричневая, – ответил Фалькон. – Когда-то ему сделали операцию грыжи. Эксперт вынул нитки, которыми зашивали шов. Так что можешь определить, какой марки эти нитки, какая компания их поставляла и в какую больницу. Конечно, ему это могли сделать за границей…

– Хотите, чтобы я занялся этим один?

– Подключи Ферреру. Она уже провела кое-какую работу по этому делу, – ответил Фалькон. – А Перес, Серрано и Баэна могли бы обойти стройки Севильи, особенно те, где работают иммигранты. Скажи им, что они должны найти электриков.

– Вроде бы кто-то говорил, что вы заказали модель головы этого типа… ну, того, которого нашли на свалке?

– Скульптор – друг нашего судмедэксперта, – сказал Фалькон. – Я прослежу за этим.

– Вы пропустили вчерашний вечерний сеанс, – заметила Алисия Агуадо.

– Произошла неожиданная вещь, – ответила Консуэло. – Очень неприятная.

– Мы встречаемся как раз для того, чтобы это обсуждать.

– Вы попросили меня устроить так, чтобы после нашей беседы во вторник вечером меня ждал дома кто-нибудь из членов семьи, – сказала Консуэло. – Я попросила сестру. Она пришла, но не могла оставаться долго. Мы поговорили о сеансе. Она увидела, что я спокойна, и ушла. В среду днем она позвонила мне, чтобы узнать, по-прежнему ли у меня все в порядке, мы поболтали, и она вспомнила, о чем хотела спросить меня накануне вечером. Мой новый смотритель бассейна.

– Смотритель бассейна?

– Он следит за бассейном. Проверяет кислотность воды, чистит дно, снимает грязь с поверхности, удаляет… – начала перечислять Консуэло, нарочно погружаясь в детали.

– Хорошо, Консуэло. Я не собираюсь профессионально заниматься очисткой бассейнов, – прервала ее Агуадо.

– Дело в том, что у меня нет никакого нового смотрителя, – пояснила Консуэло. – Каждый вторник, днем, приходит один и тот же парень, и так с тех пор, как я купила дом. Мне этот человек достался в наследство от предыдущих хозяев.

– И что же?

Консуэло попыталась сглотнуть, но не смогла.

– Моя сестра описала его, и оказалось, что это тот омерзительный chulo[75]75
  Нахал (исп.).


[Закрыть] с площади Пумарехо.

– Очень неприятно, – согласилась Агуадо. – Конечно, вы забеспокоились. Вызвали полицию и остались с детьми. Это вполне понятно.

Молчание. Консуэло склонилась на бок в кресле, точно мягкая кукла, потерявшая часть набивки.

– Ладно, – произнесла Агуадо. – Скажите мне, что вы делали и чего вы не делали.

– Я не вызвала полицию.

– Почему?

– Я была слишком смущена, – ответила она. – Мне пришлось бы все им объяснять.

– Вы могли бы просто сообщить им, что вокруг вашего дома шныряет нежелательная личность.

– Наверное, вы плохо себе представляете работу полиции, – сказала Консуэло. – Пять лет назад я две недели пробыла подозреваемой в убийстве. Они тебя подвергают почти тому же, что со мной делаете вы. Ты начинаешь говорить, и они буквально чуют разные вещи. Они знают, когда люди скрывают всякие мерзости насчет своей жизни. Они каждый день это видят. Они спросили бы меня: «Как вы думаете, может ли оказаться так, что вы знакомы с этим человеком?» – и что тогда? Особенно в моем хрупком психическом состоянии.

– Полагаю, вам трудно будет в это поверить, но я рассматриваю это как позитивный сдвиг, – заметила Агуадо.

– А для меня это промах, – сказала Консуэло. – Я не знаю, может ли этот человек представлять опасность для моих детей, и из-за собственного стыда я подвергаю их риску.

– По крайней мере, теперь я знаю, что он существует на самом деле, – произнесла Агуадо.

Консуэло промолчала, потому что не задумывалась о тревожной возможности обратного.

– У нашего сознания – свои способы исправлять дисбаланс, – проговорила Агуадо. – Например, могущественный топ-менеджер, контролирующий жизни тысяч людей, может компенсировать дисбаланс, представляя себя школьником, которому учитель дает указания, что делать. Это – очень мягкая форма обретения равновесия. Существуют и более агрессивные формы. Влиятельные бизнесмены нередко посещают проституток, играющих роль «госпожи» в садомазохистских играх: такой мужчина жаждет, чтобы его связали, лишили воли и наказали. Один психолог из Нью-Йорка рассказывал мне, что некоторые его клиенты ходят в специальные ясли, где они надевают гигантские подгузники и сидят в громадных манежах. Опасность возникает, когда стираются грани между фантастическим, реальным и иллюзорным. Сознание путается и уже не в состоянии проводить различия, и тогда может произойти срыв, ущерб от которого может растянуться надолго.

– Вы хотите сказать, что у меня была фантазия и что я могу сделать еще один шаг, чтобы найти что-то реальное в том же духе.

– По крайней мере, вы описывали мне не иллюзию, – сказала Агуадо. – До того как ваша сестра подтвердила его существование, я не знала, насколько далеко вы зашли. Я просила вас не позволять себе отвлекаться по пути сюда, потому что, если он существует на самом деле, та реальность, которую вы искали, могла оказаться очень опасной… для вас лично. Этот мужчина не имеет ни малейшего представления о природе ваших проблем. Он почувствовал вашу уязвимость. Скорее всего, он просто хищник.

– Он знает мое имя и знает, что мой муж мертв, – произнесла Консуэло. – Эти две подробности выяснились, когда он остановил меня в ночь на вторник.

– Тогда вам действительно нужно поговорить об этом с полицией, – заявила Агуадо. – Если они сочтут вас странной, сошлитесь на меня.

– Тогда они подумают, что я сумасшедшая, и не обратят внимания, – ответила Консуэло. – В Севилье взорвалась бомба, а какая-то богатая стерва переживает насчет chulo в своем саду.

– Попытайтесь с ними поговорить, – сказала Агуадо. – Этот человек может нанести вам увечья или изнасиловать.

Молчание.

– Что вы сейчас делаете, Консуэло?

– Смотрю на вас.

– И думаете, что…

– Что я доверяю вам больше, чем кому-нибудь в жизни.

– Чем кому бы то ни было? Даже родителям?

– Я любила родителей, но они ничего обо мне не знали, – сказала Консуэло.

– И кому же вы в своей жизни доверяли?

– Какое-то время – одному арт-дилеру из Мадрида, до тех пор, пока он не переехал сюда, – ответила Консуэло.

– А кому еще? – спросила Агуадо. – Как насчет Рауля?

– Нет, он не любил меня, – сказала Консуэло, – и он жил в замкнутом мире, был пленником своих собственных несчастий. Он не говорил мне о своих проблемах, а я не открывала ему свои.

– Между вами и этим арт-дилером что-то было?

– Нет, наша привязанность совершенно не была сексуальной или романтической.

– Чем же тогда она была?

– Мы оба признавали, что мы – сложные люди, что у нас есть тайны, о которых мы не можем говорить. Но однажды он признался мне, что убил человека.

– Такое признание не так просто сделать, – отозвалась Агуадо, чувствуя, что они, – быть может, ближе, чем казалось Консуэло, – подобрались к центру запутанного клубка.

– Мы пили бренди в одном баре на Гран-Виа. Я была подавлена. Я как раз тогда рассказала ему все о своих абортах. И в ответ он поведал мне эту свою тайну, но сказал, что это была случайность, хотя на самом деле это было нечто гораздо более стыдное.

– Более стыдное, чем съемка в порнофильмах для того, чтобы заплатить за аборт?

– Да, конечно. Он убил одного человека из-за…

Консуэло умолкла, словно ей воткнули в горло нож. Она не могла больше произнести ни слова. Она могла только издать кашляющий хрип, словно ее дыхательное горло перерезали лезвием. От нахлынувших чувств ее бросило в дрожь. Агуадо выпустила ее запястье и схватила ее за предплечье, чтобы унять этот трепет. Сползая на пол, Консуэло испустила странный звук, что-то вроде оргиастического крика: да, в нем было облегчение, но это не было криком наслаждения, это был вопль острой боли.

Агуадо не ожидала, что эта точка будет достигнута на столь ранней стадии лечения, но, в конце концов, ум – непредсказуемый орган. Он постоянно что-то извергает, то и дело, словно рвоту, выбрасывает в сознание ужасы, а иногда, и это страннее всего, сознание умеет отгораживаться от этих чудовищных откровений, обходить их, перепрыгивать через внезапно разверзающиеся пропасти. А иногда оно словно падает как подкошенное. Консуэло испытала сейчас то же, что испытывает человек, в которого врезается сзади полутонный бык. В конце концов она улеглась на афганском ковре, свернувшись калачиком, издавая хриплые скрипы, точно из нее рвалось наружу что-то громадное.