Текст книги "Тайные убийцы"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

– Спасибо, Хуан, вы меня успокоили, – ответил Фалькон. – Вы сказали – «на первых порах». Значит ли это, что потом последует что-то еще? Лучше скажите мне сразу. Попытаюсь переварить это вместе с теми костями и хрящами, которые вы уже мне кинули.

Сотрудники СНИ переглянулись и пожали плечами.

– Нам только что сообщили, что антитеррористический отдел севильского управления КХИ собираются допустить к расследованию, – произнес Хуан. – Мы полагаем, что там имеет место утечка информации, и мы хотим знать, кто этот двойной агент и кому он передает информацию. Вам придется с ними тесно сотрудничать. Ваше мнение будет для нас неоценимым.

– Не понимаю, почему вы думаете, что я могу проделать такую работу.

– Вы набрали очень высокий балл в этом собеседовании, – объяснил Пабло.

– А по моральной шкале сколько у меня баллов?

Люди из СНИ хором рассмеялись. Не то чтобы они сочли сказанное смешным: это было просто облегчение от того, что неловкость удалось сгладить.

– Я получу что-нибудь в обмен на все это? – поинтересовался Фалькон.

– Деньги, если вы хотите именно этого, – озадаченно проговорил Хуан.

– Я думал не о количестве евро, а скорее о доверии, – сказал Фалькон.

– А конкретнее?

– Вы можете мне о чем-то рассказывать, – пояснил Фалькон. – Понимаете, сейчас я не говорю вам ни «да», ни «нет», но вы, вероятно, могли бы сказать мне, почему так важен оказался этот исписанный пометками Коран, который мы нашли в «пежо-партнере»…

– На данном этапе это невозможно, – отрезал Пабло.

– Мы начинаем склоняться к мысли, что наши севильские находки, – проговорил Хуан, перебив своего подчиненного, – отражают лишь фрагмент куда более масштабного террористического плана.

– Более масштабного, чем освобождение Андалузии? – спросил Фалькон.

– Мы склонны полагать, что в плане, о котором мы слишком мало знаем, что-то пошло не так, – ответил Хуан. – Мы считаем, что в нашем распоряжении оказалась представленная в форме Корана шифровальная книга террористической сети.

17

Севилья

6 июня 2006 года, вторник, 21.00

В ресторане был разгар ужина для первых вечерних туристов, перед тем как в десять вечера начнется наплыв местных жителей. Консуэло вышла из кабинета и отправилась на вторую беседу с Алисией Агуадо. Перед этим она сегодня выходила лишь один раз – пообедать у сестры. Они говорили исключительно о бомбе, и только на последних минутах трапезы Консуэло спросила ее, сможет ли она быть у нее дома, в Санта-Кларе, около половины одиннадцатого вечера. Сестра предположила, что возникли какие-то сложности с няней.

– Нет-нет, она будет приглядывать за мальчиками, – ответила Консуэло. – Мне просто сказали, что мне нужен какой-то близкий человек в доме, когда я вечером вернусь.

– Ты идешь к гинекологу?

– Нет. К психологу.

– Ты? – поразилась сестра.

– Да, Ана, твоя сестра Консуэло отправляется к целителю душ.

– Но я в жизни не видела человека в более здравом уме, чем ты, – заявила Ана. – Если уж спятила ты, тогда на что надеяться всем нам?

– Я не спятила, – ответила она, – но это возможно. Я сейчас словно хожу по лезвию ножа. Женщина, к которой я иду, поможет мне, но она говорит, что, когда я приду домой, мне нужна будет поддержка. Эта поддержка – ты.

На сестру эти слова произвели шокирующее действие, не в последнюю очередь потому, что обе с неудовольствием осознали: возможно, на самом деле они не так уж и близки, как им казалось.

Выйдя из кабинета, своей крепости, Консуэло почувствовала, как где-то у нее в животе нарастает чувство паники, и, словно по сигналу, она вспомнила слова Алисии Агуадо: «После работы сразу ко мне. Ни на что не отвлекайтесь». Это породило в ней какое-то смущение, внутренний голос спрашивал: «Зачем бы мне отвлекаться?» Когда она затягивала ремень безопасности, ее сознание отклонилось от первоначальной цели, и она подумала, не проехать ли ей мимо площади Пумарехо: может быть, он там? Сердце у нее учащенно забилось, и она мощно и долго жала на клаксон, так что один из официантов даже выбежал на улицу. Она отъехала от тротуара и пронеслась через площадь Пумарехо, глядя прямо перед собой.

Через пятнадцать минут она сидела в кресле в комнате с прохладно-голубыми стенами, обнажив запястье в ожидании, когда его коснутся испытующие пальцы Алисии Агуадо. Сначала они поговорили о бомбе. Консуэло не могла сосредоточиться. Она была занята попытками собрать воедино куски своего раздробленного «я». Разговор о разрушениях, причиненных взрывом, не помогал.

– Вы немного опоздали, – заметила Алисия, кладя пальцы ей на пульс. – Вы сразу приехали сюда?

– Задержалась на работе. Приехала, как только смогла вырваться.

– Ни на что не отвлекались?

– Нет.

– Попробуйте ответить на этот вопрос еще раз, Консуэло.

Она посмотрела на свое запястье. Неужели ее так выдает биение сердца? Она с трудом сглотнула. Ну почему это обязательно должно быть так трудно? У нее весь день не было никаких проблем. Глаза у нее увлажнились. Слеза скатилась к уголку рта.

– Почему вы плачете, Консуэло?

– Разве это не вы должны мне сказать?

– Нет, – ответила Агуадо, – наоборот. Я – всего лишь проводник.

– Я поборола внезапное желание отвлечься, – призналась Консуэло.

– Вы не хотели о нем рассказывать из-за его сексуального характера?

– Да. Я стыжусь этого.

– Чего именно стыдитесь? Нет ответа.

– Подумайте об этом перед нашей следующей встречей и решите, правда это или нет, – сказала Агуадо. – Расскажите мне об этом отвлечении.

Консуэло сообщила о том, что произошло ночью: это событие усилило ее потребность обратиться за помощью.

– Вы не знаете этого человека?

– Нет.

– Вы видели его раньше? Каким-то образом случайно сталкивались с ним?

– Он – из тех типов, которые проходят мимо женщин и шепчут им непристойности, – ответила она. – Я не выношу такого поведения и устраиваю скандал всякий раз, как это случается. Я хочу отучить их проделывать это с другими женщинами.

– Вы считаете это своим моральным долгом?

– Считаю. Женщины не должны подвергаться подобным случайным домогательствам. А этих мужчин нельзя поощрять, когда они предаются своим мерзким фантазиям. Это не имеет никакого отношения к сексу, речь тут идет о власти над другими, о злоупотреблении этой властью. Эти мужчины ненавидят женщин. Они хотят выразить эту ненависть на словесном уровне. Они шокируют и вызывают отвращение, и это доставляет им удовольствие. Если бы нашлись женщины, достаточно глупые для того, чтобы вступить с ними в связь, эти мужчины над ними бы физически издевались. Если такой человек становится чьим-то мужем, он избивает жену.

– Так почему же вас так очаровал этот мужчина? – поинтересовалась Агуадо.

Снова слезы, в сочетании со странным чувством схлопывания, словно все предметы проваливаются друг в друга, и вдруг, точно эти губительные гравитационные силы внутри нее придали вещам некую предельную скорость, она ощутила, как отдаляется, отплывает от той личности, которой, как ей казалось, она была. Это было похоже на крайнее проявление феномена, который она называла экзистенциальным маятником: внезапный взгляд на себя со стороны, когда вопрос о том, что мы делаем на этой планете, вращающейся в безбрежной пустоте, кажется невероятно важным и при этом не имеющим ответа. Обычно такое состояние проходило через мгновение и она вновь возвращалась в привычный мир, но на этот раз оно все длилось и длилось, и она не знала, сумеет ли вернуться назад. Она вскочила на ноги и обхватила себя руками, словно вот-вот могла разлететься на части.

– Все в порядке, – сказала Алисия, касаясь ее рукой. – Все в порядке, Консуэло. Вы по-прежнему здесь. Сядьте ко мне.

Кресло, так называемое «кресло для влюбленных», теперь больше напоминало пыточное сиденье. Место, где специальные инструменты всаживают в нервные узлы, вызывая невыносимую боль и терзающими движениями доводя человека до невиданных степеней агонии.

– Я не могу этого сделать, – услышала она собственный голос. – Не могу это сделать.

Она упала прямо в руки Алисии Агуадо. Ей нужно было человеческое прикосновение, чтобы вернуться. Она плакала, и хуже всего было то, что она понятия не имела, из-за чего страдает. Алисия усадила ее обратно в кресло. Они сидели, переплетя пальцы, словно теперь они действительно стали влюбленными.

– Я словно распадалась на части, – сказала Консуэло. – Я потеряла зрение… потеряла чувство того, кто я такая. Как космонавт, которого относит от корабля. Я была на грани помешательства.

– Что стало поводом для того, чтобы возникло это ощущение?

– Ваш вопрос. Я его не помню. Вы спрашивали о ком-то из моих друзей или, может быть, о моем отце?

– Наверное, мы уже достаточно поговорили о том, что вас беспокоит, – заметила Агуадо. – Давайте попробуем закончить на позитивной ноте. Расскажите мне о чем-нибудь, что вас радует.

– Меня радуют дети.

– Если вы помните, последняя наша консультация прервалась на споре о том, какие чувства возникают у вас в связи с детьми. Вы сказали…

– …что я их люблю так сильно, что мне больно, – закончила Консуэло.

– Давайте подумаем о состоянии радости, свободном от боли.

– Мне больно не все время. Только когда я вижу их спящими.

– Часто ли вы смотрите на них, когда они спят?

Консуэло осознала, что это стало для нее своего рода вечерним ритуалом: кульминация каждого дня – смотреть, как беспечно спят ее мальчики. И она поняла, что от боли в самой сердцевине своего существа она даже получает удовольствие.

– Хорошо, – произнесла Консуэло осторожно, – давайте вспомним момент счастья, свободного от боли. Это ведь не так трудно, правда, Алисия? Мы же с вами – в самом прекрасном городе Испании. Кто-то ведь сказал: «Кого Господь любит, тому Он дарует дом в Севилье»? Любовь Господня обходится в наше время в полмиллиона евро. Дайте мне подумать… Вы всем пациентам задаете этот вопрос?

– Не всем.

– А многие ли смогли вам ответить? – поинтересовалась Консуэло. – По-моему, психологам приходится иметь дело с множеством несчастливых людей.

– Всегда что-то есть. Люди, которые любят деревню, могут вспомнить, как лучи солнца играют на воде или как ветер колышет траву. Городские жители могут подумать о какой-то картине, которую они видели, или о балете, или просто о том, как они сидели в своем любимом сквере.

– Я не езжу за город. Когда-то я любила живопись, но утратила…

– Другие вспоминают дружбу с кем-то. Или былое увлечение.

Они расцепили руки, пальцы Агуадо снова оказались на запястье у Консуэло.

– Вот, например, о чем вы сейчас думаете? – спросила она.

– Ни о чем, – ответила Консуэло.

– Нет, не ни о чем, – возразила Агуадо. – Что бы это ни было… держитесь за это.

Инес просидела в квартире больше часа. Было чуть больше половины десятого вечера. Она пыталась позвонить Эстебану, но, как обычно, его мобильный был отключен. Она была довольно спокойна, хотя где-то у нее в голове словно бы натянулся тугой вибрирующий провод. Она ходила к своему врачу, но ушла до того, как ее должны были вызвать. Врач захотел бы осмотреть ее, а она не хотела, чтобы на нее глядели, чтобы в ее тело проникали.

Происшествие в парке с этой паршивой шлюхой-мулаткой продолжало вторгаться в ее внутреннее кино, выбивая фильм из проектора и заполняя ее голову другими образами: побагровевшее от злобы лицо Эстебана, заглядывающее под кровать, и подрагивание его босых ног на холодном кухонном полу.

Эта кухня была неподходящим для нее местом. Твердые края гранитных разделочных столов, зябкий мраморный пол, кривые зеркала хромированных поверхностей напоминали ей о жестокостях этого утра. Она ненавидела эту фашистскую кухню, невольно думая о Гражданской гвардии, об их сапогах и твердых, черных, блестящих фуражках. Она не могла представить в этой кухне ребенка.

Она сидела в спальне, чувствуя себя крошечной на огромной пустой супружеской кровати. Телевизор был выключен. Там слишком много говорили о бомбе, показывали слишком много кадров с места событий, слишком много свежей и запекшейся крови, разбитого стекла и разбитых жизней. Она посмотрела на себя в зеркало поверх стоящих в идеальном порядке щеток и наборов запонок. У нее внутри бился вопрос: «Какого хрена, что со мной случилось?»

К девяти сорока пяти вечера она уже не могла больше этого выносить и вышла на улицу. Она думала, что просто бесцельно бродит, однако обнаружила, что незаметно приблизилась к молодым людям, которые уже начали собираться в этот теплый вечер под массивными деревьями на площади Музео. Потом она оказалась на улице Байлен, перед домом своего бывшего мужа. Вид этого строения пробудил в ней укол ревности. Ей мог бы принадлежать этот дом или хотя бы его половина, если бы не эта сучка адвокат, которую нанял Хавьер. Это она разнюхала, что Инес уже несколько месяцев трахается с Эстебаном Кальдероном, и спросила (в лицо!), желает ли она, чтобы эту скандальную историю полоскали в суде. А поглядите на нее теперь. Как далеко она продвинулась. Замужем за человеком, физически унижающим женщин, человеком, который, когда не имеет свою жену в задницу «из противозачаточных соображений», готов вставить всякой бесплатной потаскухе, которая потрясет перёд ним своими сиськами… Откуда взялся этот Жуткий язык? Инес Конде де Техада не пользовалась подобным языком. Почему ее сознание вдруг оказалось полным грязи?

Так или иначе, сейчас она была здесь, у дома Хавьера. Ее тонкие ноги в короткой юбке дрожали. Она прошла мимо двери в сторону гостиницы «Колон» и вернулась. Она должна увидеться с Хавьером. Она должна рассказать ему. Не о том, что ее избили. Не о том, что она раскаивается в том, что сделала. Нет, она не хочет ничего ему рассказывать. Она просто хочет быть рядом с мужчиной, который любил ее, обожал ее.

Она спряталась под апельсиновыми деревьями и внутренне готовилась к этой встрече, и в это время дверь открылась и на улицу вышли трое мужчин. Они взяли такси у гостиницы «Колон». Дверь закрылась. Инес позвонила. Фалькон снова открыл дверь и был поражен, увидев странно съежившуюся фигурку бывшей жены.

– Hola,[48]48
  Привет (исп.).


[Закрыть] Инес. Все в порядке?

– Hola, Хавьер.

Они поцеловались. Он отступил в сторону, пропуская ее. Они прошли в патио; Фалькон подумал: она выглядит маленькой и тоненькой, как дитя. Он убрал остатки трапезы с СНИ и принес бутылку мансанильи.[49]49
  Мансанилья – сорт испанского столового вина.


[Закрыть]

– Я думала, ты вымотался после такого дня, – заметила она. – А к тебе еще заходят выпить.

– Да, день был длинный, – согласился Фалькон, думая: к чему бы это? – Как там Эстебан?

– Я его не видела.

– Наверное, он еще на месте взрыва. Они там посменно дежурят всю ночь, – сказал Фалькон. – У тебя все в порядке, Инес?

– Ты у меня уже спрашивал, Хавьер. Я выгляжу так, словно у меня не все в порядке?

– Ты о чем-то беспокоишься?

– Я выгляжу так, словно о чем-то беспокоюсь?

– Нет, ты просто немного похудела. Сбросила вес?

– Я поддерживаю себя в форме.

На этом Фалькон исчерпал весь запас вопросов, которые он мог задать Инес. Его всегда удивляло, как это он мог в нее влюбиться. Сейчас она поразила его своей полнейшей банальностью: специалист по разговорам ни о чем, превосходно излагающий готовые мнения, снобка и зануда. А между тем до свадьбы у них был страстный роман с бурными сексуальными сценами. Казалось, те буйства, до которых они доходили, смущают даже бронзового мальчика в фонтане.

Ее каблуки прощелкали по мраморным плитам патио. Ему захотелось избавиться от нее, как только он ее увидел, но была в ней какая-то трогательная беззащитность в сочетании с недостатком обычной для севильцев самоуверенности, – и это мешало ему вытолкнуть ее в ночь.

– Как ты вообще? – спросил он, пытаясь придумать что-нибудь поинтереснее, но его голова была почти целиком занята тем решением, которое он должен будет принять в ближайшие восемь часов. – Как жизнь с Эстебаном?

– Ты чаще его видишь, чем я, – заметила она.

– Мы какое-то время не работали вместе, и, ты сама знаешь, у него всегда хватало амбиций, поэтому…

– Да, у него всегда хватало амбиций, – согласилась она, – трахать всех баб, какие подвернутся.

Бокал мансанильи замер, не дойдя до рта Фалькона. Потом он сделал хороший глоток: уровень жидкости понизился сантиметра на три.

– Не уверен, что… – начал он, стараясь избегать темы, которая уже не первый год была общим местом в разговорах, ведущихся в полиции и в судах.

– Хавьер, не глупи, на хрен, – сказала она. – Вся долбаная Севилья знает, что он сует своего петушка в каждую киску, которая ему попадется.

Молчание. Фалькон стал вспоминать, слышал ли он раньше от Инес такие выражения. Как будто какая-то торговка, сидящая внутри нее, смела все барьеры.

– Сегодня я наткнулась на одну из его шлюшек в Садах Мурильо, – продолжала она. – Узнала ее по фотографии, которую он сделал своим цифровиком. Она сидела передо мной на скамейке и курила сигару, словно все думала, как сосет ему…

– Хватит, Инес, – прервал ее Фалькон. – Я не тот человек, с которым тебе следует об этом говорить.

– Почему бы и нет? – спросила она. – Ты меня знаешь. Мы были близки. Ты знаешь его. Ты знаешь, что он… то, что он… что я…

Она не выдержала. Фалькон вынул бокал у нее из руки, нашел салфетки. Она высморкалась, ударила кулачком по столу, попробовала вбить каблук в пол патио и поморщилась. Она стала ходить вокруг фонтана, но вдруг почувствовала режущую боль в боку и вынуждена была схватиться за него рукой.

– Все в порядке, Инес?

– Прекрати задавать мне этот вопрос, – сказала она. – Ничего страшного, просто камни в почках. Врач говорит, что мне надо пить больше воды.

Он принес ей стакан воды, думая о том, как бы ему урегулировать эту ситуацию, вот-вот должен был прийти Марк Флауэрс. Его мозг буксовал, пытаясь осознать абсурдный факт: она пришла к нему поговорить о неисправимом распутстве своего мужа. Что это означает?

– Я хотела поговорить с тобой, – сказала она, – потому что мне больше не с кем. С моими подругами такой уровень доверия невозможен. К тому же я уверена, что некоторых из них он успел завоевать. Мои страдания станут для них предметом сплетен, не более. Я знаю, несколько лет назад у тебя был очень тяжелый период, и поэтому ты поймешь то, что я сейчас переживаю.

– Я не уверен, что мой опыт можно сравнивать с твоим, – ответил Фалькон, хмурясь: она говорила, погрузившись в себя, и ситуация успела выйти из-под его контроля.

– Я знаю, что, когда мы расстались, ты еще меня любил, – проговорила она. – Я тогда очень тебя жалела.

Он знал, что ничего подобного она тогда не чувствовала. В то время она свалила на него всю вину, без устали повторяя ему, как заклинание, ужасную фразу о его бессердечии: «Тu no tienes corazon, Javier Falcon».[50]50
  «У тебя нет сердца, Хавьер Фалькон» (исп.)


[Закрыть]

– Ты думаешь уйти от Эстебана? – спросил он осторожно, впадая в панику при мысли, что она может счесть, будто он примет ее обратно.

– No, no, no que no, – ответила она. – До этого не дошло. Мы созданы друг для друга. Мы многое пережили вместе. Я бы никогда его не оставила. Он во мне нуждается. Просто…

Просто для обманутой жены существует не так уж много шаблонных фраз, мысленно закончил за нее Фалькон.

– Просто… ему нужна помощь, – произнесла Инес.

Что за день такой сегодня? СНИ хочет, чтобы он уговорил своего недавнего друга стать шпионом. А его бывшая жена хочет, чтобы он уговорил ее мужа, с которым его связывают только профессиональные отношения, показаться психоаналитику.

– Что ты об этом думаешь, Хавьер?

– Я думаю, что это не мое дело, – твердо ответил он.

– Все равно я хочу знать, что ты думаешь, – сказала она, и ее глаза казались огромными.

– Ты никогда не убедишь Эстебана – и, кстати, любого мужчину – пойти к психоаналитику или консультанту по семейным вопросам, если он сам не считает, что существует какая-то проблема, – ответил Фалькон. – А большинство мужчин в подобной ситуации редко считают, что проблема касается их.

– Он шляется налево еще с тех пор… мы тогда еще даже не поженились, – сказала она. – Он должен понимать, что ему надо измениться.

– Единственное, что может его изменить, – это какая-то крупная жизненная травма, которая могла бы заставить его задуматься о своих… ненасытных потребностях, – произнес Фалькон. – К сожалению, в результате может оказаться так, что те, с кем он близок сейчас, уже не будут…

– Я была рядом с ним во время его последнего кризиса с этой американской сучкой, и я буду с ним сейчас, – ответила она. – Я знаю, он меня любит.

– Таков был мой опыт, – сказал Фалькон, вытягивая перед собой руки и понимая, что он только что объяснил Инес, почему ее больше нет в его жизни. – Впрочем, у меня проблема была не в том, что я шлялся налево.

– Да, она была не в этом, правда? Ты был такой холодный, Хавьер, – сказала она.

От этой интонации фальшивого участия он готов был заскрипеть зубами, но тут позвонили в дверь, и это спасло его от необходимости вычерпывать последние запасы терпения. Он проводил ее к выходу.

– Ты сегодня популярен, – заметила Инес.

– Уж не знаю, что во мне находят, – проговорил Фалькон, тут же приняв ироничный тон.

– Мы сейчас редко видимся, – сказала она, целуя его еще до того, как он открыл дверь. – Прости… если мы не увидимся снова…

– Снова? – переспросил Фалькон, и тут в дверь позвонили еще раз.

– Прости, – повторила она.

В половине десятого вечера Кальдерон пришел в квартиру Марисы. Еще через двадцать минут они лежали, голые и пропитанные сексом, на полу у дивана. Они пили «куба либре»[51]51
  «Куба либре» – коктейль из рома, кока-колы и лайма.


[Закрыть] со льдом и не спеша курили «Мальборо лайтc» из одной пачки. Оседлав его, она терлась отвердевшими сосками о его губы, постепенно опуская лобок так, что тот почти щекотал кончик его усталого члена. Он обхватил ладонями ее ягодицы и чересчур сильно укусил ее за сосок.

– Ай! – вскрикнула она. – Ты не ел?

– На еду было не так много времени.

– Может, тогда сделаю тебе макароны? – Теперь она стояла над ним, все еще в туфлях на каблуках, расставив ноги, положив руки на бедра, с пухлых губ свисала сигарета.

Я как Хельмут Ньютон,[52]52
  Ньютон Хельмут (1920–2004) – всемирно известный немецкий фотограф, прославившийся, в частности, шокирующими портретами обнаженных знаменитостей.


[Закрыть] подумал Кальдерон.

– Было бы неплохо, – проговорил он.

Она надела бирюзовый шелковый халат и направилась на кухню. Кальдерон потягивал питье, курил, глядел в плотную темноту ночи и думал: это – то, что нужно.

– Со мной сегодня случилась странная вещь, – сказала Мариса с кухни, орудуя ножом над луком и чесноком. – Я продала парочку своих работ одному из моих дилеров. Он платит наличными, а мне нравится побаловать себя сигарой – настоящей гаванской. И вот сажусь я под пальмами в Садах Мурильо, чтобы ее спокойно выкурить, – потому что эти места напоминают мне о родине и потому что сегодня было очень жарко, первый летний зной. И только я погрузилась в настоящее кубинское настроение…

Мариса видела по затылку Кальдерона, что он ее почти не слушает.

– …как вдруг напротив меня села женщина. Красивая. Очень стройная, длинные темные волосы, прекрасные большие глаза… Может быть, слишком худая, теперь мне так кажется. У нее были такие большие глаза, и она смотрела на меня очень странно.

Теперь она завладела его вниманием. Голова у него стала неподвижной, как камень.

– Я люблю спокойно курить сигары. Мне не нравится, когда на меня пялятся всякие психи. И я ее спросила, на что она глядит. Она ответила, что смотрит на шлюху с сигарой – la puta con el puro. Никто не смеет называть меня шлюхой и портить мне удовольствие от гаванской сигары высшего сорта. Я поделилась с ней этими мыслями – и знаешь что?

Кальдерон сделал яростную, долгую затяжку.

– Знаешь, что она мне сказала?

– Что? – спросил Кальдерон, словно откуда-то издалека.

– Она сказала: «Ты – шлюха, которая трахалась с моим мужем». Спросила, сколько ты мне платишь, и сказала, что, судя по моему виду, вряд ли больше пятнадцати евро за ночь, и что ты мне, видно, подарил рыжий парик и сигару, чтобы я чувствовала себя счастливой. Можешь мне сказать, откуда на хрен Инес узнала, кто я?

Кальдерон встал. От злости он не мог говорить. Губы у него побледнели, гениталии поджались к гнезду паха, словно ярость требовала для себя всю наличную кровь. Сжимая и разжимая кулак, он вглядывался в ночь, и в голове у него роились картины всесокрушающего насилия. Мариса раньше видела такие симптомы у физически слабых мужчин. Крупным, мускулистым парням нечего было доказывать, а вот толстым, неуклюжим и тупым непременно хотелось показать, что они сейчас всех проучат.

Услышав шум душа, Мариса перестала готовить. Кальдерон одевался в зловещем молчании. Она спросила его, что он делает, почему уходит. Он затянул галстук тугим гневным узлом.

– Никто не смеет так с тобой разговаривать, – сказал он и вышел.

Инес остановилась посмотреть на расписанный вручную фасад магазина черепицы на улице Байлен. После встречи с Хавьером ей стало лучше. Во время недолгой прогулки после их короткой беседы она успела убедить себя, что он по-прежнему о ней заботится. Как было мило с его стороны спросить, не думает ли она оставить Эстебана. После всех этих лет он по-прежнему надеется. Как печально его разочаровывать.

В темноте под огромными деревьями на площади Музео висело бормотание молодежи, позванивание пивных бутылок, запашок марихуаны. Она прошла мимо всего этого, чувствуя, что приободрилась. В квартире горел свет, и это ее воодушевило.

Эстебан дома. Он вернулся к ней. Они починят то, что сломалось. Она была уверена, что после случившегося сегодня утром он прислушается к ее доводам и ей удастся убедить его пойти на прием к психоаналитику.

Эта лестница уже не внушала ей ужас, и, хотя боль в боку мешала ей взлететь по ступенькам, к двери в квартиру она подошла с легким сердцем. Когда она закрывала за собой дверь, ее волосы так и летали над плечами. Она тут же ощутила его гнетущее присутствие. Ее лицо уже расплылось в улыбке, когда он схватил ее за волосы и обернул их вокруг своего запястья. Она опрокинулась назад, упала на колени; он поднял ее, и ее лицо оказалось вровень с его собственным, побледневшим от чистой, беспримесной ненависти.