Текст книги "Поворот за мостом (СИ)"

Автор книги: Рита Вертер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Если бы все эти люди, что оплакивали его, не были бы так закостенелы в своих убеждениях, может, ему бы не пришлось идти на этот шаг, чтобы его простили.

Позже мне стало совестно за эти мысли, но в тот миг они казались очень справедливыми, и, кроме того, молчаливое осуждение всех вокруг помогало мне оставаться в более-менее ясном сознании.

Лица у отца и матери Эрни на протяжении похорон были спокойные, глаза – сухие, хотя мистер Уилкс, как мне показалось, сильно сдал. Он стоял, неестественно выпрямив плечи и вздернув подбородок, и тихо раздавал распоряжения и кивал в ответ на сочувственные реплики. «Вот-вот рассыплется», – подумала я.

С мамой Эрни мне раньше встречаться не доводилось – это была маленькая пухленькая женщина, не совсем еще преклонных лет. Она пожала мне руку, когда я подошла вместе с Акселем, чтобы выразить соболезнования, и одними тонкими, обескровленными губами, беззвучно произнесла «благодарю». За всю церемонию я не услышала от нее ни слова – держалась миссис Уилкс стойко, и, наверное, именно потому и хранила молчание, не давая волю эмоциям. Я же при виде нее едва не потеряла сознание, вспомнив тот истошный крик.

Людей на похороны пришло много – среди них яркими вспышками мелькали тут и там рыжеволосые макушки племянников и племянниц Эрни, которые были слишком малы для того, чтобы скорбеть вместе со всеми. Впрочем, как сказал кто-то, – может, даже Аксель, – Эрни не хотел бы видеть, как его близкие грустят. Тогда кто-то вспомнил смешную историю, которая произошла с ним в поле (кажется, на Эрни напал взбесившийся петух), и по ряду гостей пробежала тень сдержанных смешков и улыбок, после которой несколько женщин расплакались.

Я смутно помнила происходящее после – как закапывали гроб, что говорили люди вокруг, – только ощущала, что Аксель все время был рядом, поддерживая меня, хотя ему и приходилось следить еще и за мистером Хейзом, который пришел с нами. Солнце жарило как вне себя, на небе не было ни облачка, и мне в моем черном платье, которое я одолжила у Лидии, было так жарко, что, казалось, я скоро упаду в обморок. Хотелось только спать и ничего больше. Перед глазами то и дело мелькали картинки, напоминающие о других похоронах, и на пару жутких и долгих мгновений я и думать забыла про Эрни и почти поверила, что там, в гробу, лежит моя мать, а рука на моем плече – вовсе не Акселя, а Чарли.

К счастью, это быстро прошло. Аксель так часто спрашивал меня, в порядке ли я, что я бы наверняка разозлилась на него, если бы у меня остались на это силы.

А потом мы вдруг оказались в баре. Не все – только приятели Эрни, как я догадалась. Мистера Хейза, должно быть, мы отвезли домой. Никого рыжеволосого среди знакомых и незнакомых лиц я не заметила.

В центре главного зала составили вместе несколько маленьких столов. Я сидела между Акселем и Сэмом напротив близнецов Хиггсонов. Рядом с ними устроились Лидия и Шон – ее заплаканное лицо все опухло и покраснело, да и у него глаза были на мокром месте. Он осторожно приобнял ее за плечи, и я задумалась: позвонил ли он ей в тот день? Или общее горе объединило их?

В прохладе бара, под работающими во всю мощность кондиционерами, мне стало чуточку легче, и сонливость прошла. В этот день я не плакала, а что делала предыдущие два дня до похорон – почти не помнила.

Перед глазами у меня стояло встревоженное и удивленное лицо мистера Хейза, как он сказал:

– Ты чего?

– Готовлю завтрак.

– Еще только два часа ночи. Иди спать.

Не знаю, где был Аксель – вряд ли на работе, но, может, у семьи Уилксов. Вернулся он пьяный. От него пахло табачным дымом. Мы уснули в обнимку, и он сжимал меня в объятиях так крепко, что я едва могла дышать.

Раньше я не задумывалась об этом, но мне казалось, пережив чью-то смерть однажды, впервые – потом уже не будешь так отчаянно страдать. Кто был мне Эрни? Друг, хороший знакомый. Я не должна была, сколь цинично бы это ни звучало, скорбеть по нему так сильно, как тогда, когда узнала, что моей матери больше нет.

Но оказалось, это так не работает.

Тоска просто увеличилась вдвое. Разрослась, пустила метастазы внутри меня, и я уже не знала, избавлюсь ли от них когда-нибудь. Как будто могильная плита в груди, под которой была спрятана вся моя боль, приоткрылась – совсем немного, – и того хватило, чтобы утянуть меня в эту бездну.

На стол выставили какие-то закуски, к которым никто не притронулся. Фокс принес пару бутылок бурбона:

– Этот Эрни любил, – сказал он. – За мой счет.

Фокс занял место на краю, с трудом уместившись между мужчиной в шляпе – это был «ковбой», который тоже играл в покер, – и Долорес.

Бурбон пустили по кругу, наливая понемногу в бумажные стаканчики. В нос ударил запах спиртного.

У меня промелькнула мысль, что поминать бурбоном человека с алкогольной зависимостью – довольно забавно. Интересно, оценил бы иронию сам Эрни?

Аксель пододвинул стакан и мне.

– Если не хочешь, не пей…

– Все в порядке, – слабо улыбнулась ему я. Если тут так принято, то и я выпью.

Первым импровизированный «бокал» поднял парень с густыми усами – его я тоже видела на покере в ту самую первую ночь.

Откашлявшись, он начал говорить:

– Эрни, наш славный Эрни, был отличный парень. Не без слабостей, как и любой из нас. На этого парня всегда можно было рассчитывать. У него было большое сердце, щедрая душа и крепкий кулак. Упокой Господь его душу. За Эрни!

Все подняли свои стаканчики, и нестройным эхом повторили: «за Эрни!».

Я выпила залпом содержимое. Аксель налил мне совсем чуть-чуть, но и эта скромная порция драла глотку так, словно я опрокинула в себя стакан керосина.

Запить это было нечем. По лицам остальных я поняла, что была самой неискушенной в алкоголе – хотя что греха таить, я и вправду ничего крепче белого вина не пробовала. Вероятно, Эрни тоже не сильно разбирался в этом деле, либо же предпочитал самое дешевое пойло.

Снова потянулись долгие разговоры о том, какой он был прекрасный и замечательный человек. И чем дольше я их слушала, тем сильнее злилась.

Злилась на Эрни, что он так жестоко с нами и с самим собой поступил.

Второй стакан бурбона после долгой и сбивчивой речи незнакомого мне парня я тоже выпила, хотя и с большим трудом. Аксель внимательно смотрел на меня, и губы его шевелились, должно быть, спрашивая меня, все ли в порядке. Я уже перестала воспринимать этот вопрос. Как он мог это спрашивать? У него ведь тоже все не в порядке.

Все вокруг говорили тихо, и голоса сливались в сплошное жужжание. Мне казалось, что я сижу посреди улья. У меня кружилась голова. Я не могла вспомнить, ела ли что-нибудь с утра.

И вдруг двери в бар распахнулись. Все головы, как одна, повернулись в ту сторону, и моя тоже, хотя и с некоторым запозданием.

На пороге, у музыкального автомата, стоял Томпсон.

На его гладковыбритом лице было хмурое и, как мне показалось, фальшивое выражение грусти. Одет он был в черный костюм-тройку.

Никто ничего не сказал.

Он подошел к нам и, оглядев присутствующих (задержав при этом взгляд на нас с Акселем), сказал:

– Соболезную вашей утрате. Я тоже хотел бы помянуть память юного мистера Уилкса. Мы не были знакомы с ним лично, лишь самым отдаленным образом, но, как член нашего общества, он был очень важен для каждого из нас.

Я не понимала, как остальные этого не слышат, или зачем делают вид, что не слышат, – в голосе его отчетливо звучали торжествующие ноты. Все обвинения сняты. Он невиновен. Конечно, молва об этом уже должна была разнестись по округе и заглянуть в каждый дом наряду с вестью о кончине Эрни, приглашением на похороны и домыслами об обстоятельствах случившегося.

Фокс метнулся к бару и принес для него стул и нормальный стеклянный бокал.

Все потеснились, освобождая для него место.

К счастью, Томпсону хватило ума не толкать речь.

Слово взял Аксель.

Он рассказал о том, что Эрни был довольно набожным человеком, и, хотя он и страшно согрешил, нам не дано понять, сколь сильное внутреннее отчаяние могло подтолкнуть его к этому шагу. Он сказал, что Эрни любил стихи, и что в его сердце оставалось место прекрасному. Что он был добр и имел необычайный дар всепрощения. И, в самом конце – что, может быть, вина за его смерть лежит на каждом из нас, ведь мы не смогли ему помочь.

Его речь становилась все более мрачной и тревожной. Я со злорадством ощутила, что многие за столом чувствуют себя некомфортно.

Фокс хмурился, а Томпсон, напротив, слушал с вежливым вниманием, хотя его маленькие темные глазки то и дело перебегали с Акселя на меня и обратно.

– Спасибо, Акс, – вдруг сказал Сэм.

– За Эрни, – подвел итог Аксель, и все подняли стаканы. Я со своего едва пригубила, потому что боялась, что меня стошнит.

Перед глазами все плыло. У меня было чувство, что я так и бегу по пастбищу и что не успеваю. Краем сознания я начала приходить к логическому умозаключению, что, если бы я не потащила Эрни к Белле, и не заставила бы Акселя раскрыть карты там, на дороге у моста – Эрни, может, еще был бы жив. Я не позволяла себе думать об этом. От эгоизма и страха. И оттого, что знала, – Аксель думает ровно то же самое. Что это он виноват.

Если бы Эрни не знал, это, может, не стало бы последней каплей.

А если бы я в другой день попросила маму побыть со мной, а не ехать в ресторан, она бы тоже, возможно, осталась жива.

От разговоров об Эрни все перешли к более личным темам. Я слышала, как Аксель завел разговор с Сэмом, но не могла уловить его смысла. Томпсон смотрел прямо на меня, не стесняясь.

Я чувствовала, как полыхает мое лицо. Стало нестерпимо жарко, еще хуже чем на кладбище.

И тут до меня донесся отрывок их диалога. Знакомое имя.

– Да, предложили стажировку. Пока не знаю, куда пойду: в «Гамильтон и Ко» или в «Кинни и партнеры».

Однажды я прочла в каком-то научном журнале о самом длительном эксперименте в мире. Пек – очень вязкая, почти твердая, жидкость вроде смолы. Образец ее стоит в воронке с отверстием снизу в подвешенном состоянии, и одна капля ее падает вниз чертовски медленно – раз в десять лет, примерно.

Заинтересовал меня не сам эксперимент, а тот факт, что никто никогда воочию не видел, как же падает эта капля. Один раз она упала в выходной день; в другой – когда ответственный наблюдатель вышел из кабинета, чтобы налить себе чашечку чая. За время проведения опыта (лет восемьдесят?) она упала несколько раз, и каждый раз рядом не оказывалось ни единого свидетеля. В последний раз воронка уже стояла под круглосуточным наблюдением видеокамеры. Только в тот день произошел сбой, камера ненадолго отключилась, и тут-то капля сорвалась вниз. Следующая возможность – или невозможность – увидеть падение капли пека случится еще нескоро.

Я не сильна в основах статистики, но каковы были шансы, что за все эти годы никто не увидит, как падает капля? Какова вероятность, что отключится камера, и что ученому приспичит выйти на минутку из лаборатории, именно в тот самый момент?

А я скажу, какая.

Примерно такая же, как та, что Сэма пригласят на стажировку в контору моего отчима.

То, что Сэм поступил на юридический, – не чудо из чудес, это одна из самых высокооплачиваемых специальностей в стране. То, что он поступил именно в Бостон – тоже вполне прогнозируемо, ведь там больше сотни университетов и колледжей. И то, что мы с ним встретились тут и даже стали, пусть на время, соседями – удивительное совпадение, но не невероятное.

То тот факт, что ему предложили стажировку в чертовой «Кинни и партнеры» – это просто за гранью моего понимания.

Словно капля сорвалась, а я ее тоже упустила.

– Иди к Гамильтону, – я, видимо, сказала это слишком громко и невпопад, потому что голоса тут же стихли, повисла тишина и все уставились на меня. Сэм с беспокойством посмотрел на Акселя. Я же избегала поворачиваться в его сторону. – Кинни мудак, не стоит на него работать.

Томпсон заинтересованно приподнял брови. Я услышала, как с протяжным мерзким скрипом отодвигается мой стул, царапая деревянный пол, встала, и, зачем-то взяв с собой стакан с недопитым бурбоном, побрела к туалету.

У двери меня нагнал Аксель.

– Да что с тобой такое? – зашептал он, хватаясь пальцами за мой подбородок и дергая его, чтобы посмотреть мне в глаза.

Я шлепнула его по руке, расценив этот жест за грубость.

– Я не знаю. Все в порядке. Можно мне пройти?

Войдя в туалет, я целую минуту возилась с дурацкой защелкой. Поставила стаканчик на край замызганной раковины. Посмотрелась в грязное зеркало.

Выглядела я как обычно, только слегка раскраснелась, а волосы растрепались. Чарли часто говорил, что я похожа на мать, но я этих сходств не видела, как бы мне ни хотелось. У нее волосы были светлее, улыбка шире, она была очень красивой и ее часто принимали за мою старшую сестру, потому что родила она рано и выглядела очень молодо. А я… Ну, просто я.

Стены были изрисованы и исписаны чем попало. Я смогла прочесть только надпись, выведенную у зеркала огромными буквами черным маркером: «Долорес сосет члены».

Почему-то это отвратительное послание неизвестно кому меня очень рассмешило. Я захихикала, и, почувствова подступающую к горлу желчь, смешанную с бурбоном, повернулась к унитазу, и, едва успев присесть на корточки, опорожнила содержимое желудка.

Мне все тошнило и тошнило, хотя, как оказалось, ничего я утром и не ела.

По телу расходились мучительные спазмы. Во рту остался мерзкий кислый привкус рвоты.

Как ни странно, после этого мне полегчало. Я включила воду и умыла лицо, сполоснула рот остатками бурбона в стакане, а затем водой.

Кто-то нетерпеливо забарабанил в дверь.

– Иду, иду, – сказала я, и мой голос приятно напомнил звук проходящей по стеклу наждачки.

Сознание немного прояснилось, так что я смогла открыть дверь почти с первой попытки.

– Мы едем домой, – сказал мне Аксель. – Не стоило тебе пить…

– Да брось, все в порядке, – повторила я, выглянув через его плечо. Кто-то включил музыку. Несколько человек вышли, видимо, покурить. Лидия и Шон сидели за барной стойкой и о чем-то шептались. Мне показалось, что она снова начала плакать.

Он взял меня за руку и повел за собой к выходу. Да, свежий воздух мне не помешает. Но как мы поедем, если оба пьяны?

– Аксель, можно тебя на минутку? – повернувшись, я увидела Сэма.

– Нет, прости, приятель, нам пора домой…

– Нет-нет, иди, – я постаралась сделать так, чтобы голос мой прозвучал трезво и уверенно. – Правда, я на улице подожду.

Выражения лиц у них были примерно одинаковые. Недоверчивые.

– Сэм, прошу тебя, иди к Гамильтону. Я слышала о них отличные отзывы, – зачем-то добавила.

– Ладно, жди на парковке, никуда не уходи, – Аксель быстро поцеловал меня в висок и вернулся к Сэму.

Надеюсь, они помирятся. Жизнь слишком коротка, чтобы разбрасываться друзьями.

Я вышла на раскаленную от солнца улицу и отошла в тень, на то место, где обычно курила Лидия. Прикрыв глаза, наслаждалась вакуумом в голове. Еще немного, и я усну. Я всегда засыпаю после стресса, так уж у меня получается.

Ко мне подошел Аксель, – я не стала открывать глаза, потому что и так знала, что больше некому быть, – и приобнял меня.

– Поедем-ка ко мне.

И я покорно последовала за ним – благо, Аксель поддерживал меня за талию, так что переставлять ноги, следуя к его машине, было не так уж сложно.

От него пахло дорогим одеколоном и жвачкой «бабл гам». И даже это не смутило меня. Как и то, что передо мной приветливо распахнулась дверца черного «Мерседеса», а не белого пикапа.

– Садись. Прокатимся немного и…

– Эй!

Все, что случилось дальше, я вообще не помню.

Было бы странно признаться в том, что я попросту уснула, будучи в вертикальном положении. Предпочту считать, что я потеряла сознание или со мной случился солнечный удар.

Проснулась я уже в комнате Акселя. Он сидел на кровати рядом, глядя на меня исподлобья. Я заметила, что у него сильно отросла щетина, и эгоистично подумала о том, что она ему к лицу, забыв, почему он не брился.

– Лучше?

Увидев, что я открыла глаза, он взял с тумбочки стакан воды и протянул его мне. Я заметила на его костяшках свежие ссадины.

– Только не говори, что ты избил своего босса.

– Он это заслужил.

– Он тебя засудит.

– Мы с ним договорились.

– Что-то я сомневаюсь.

В комнате царил полумрак. Я начала гадать, сколько проспала.

– У меня бывает такое из-за стресса, – начала оправдываться я, – я засыпаю. Надолго.

– А я думал, начинаешь несмешно шутить.

– Это тоже.

Я выпила воду, ощутив странный привкус.

– Что это?

– Абсорбент.

– Думаешь, я отравилась? Я мало выпила.

– Я думал, он тебя чем-то накачал, – признался Аксель. Он поставил стакан на место и лег рядом со мной. Я ощутила легкую мигрень.

– Нет, ничего такого не было. Может, не стоило пить после успокоительного? Да, наверное, это оно.

– Какого еще успокоительного?

– У твоего отца есть. В оранжевой пластиковой баночке. – Я даже умудрилась припомнить название. Аксель открыл рот и закрыл.

– Сколько ты выпила?

– Две таблетки. Их нельзя мешать с алкоголем? Я и раньше их принимала, – недоумевала я.

– Это не успокоительное, а противосудорожный транквилизатор, – он стиснул зубы, и я испугалась, что он начнет кричать на меня. Но он сказал мягко: – С чего ты вообще взяла, что это успокоительное?

– Говорю же, я…

Да, я пила его, когда узнала о смерти матери, после похорон приняла одну, да и позднее, в тяжелые моменты, если была на грани истерики. Мне их Чарли давал. Ему выписал их какой-то знакомый психиатр, которого он вырвал из лап правосудия, когда тот проходил по сфабрикованному (по словам Чарли) обвинению в сбыте легких наркотиков. Помню, у нас даже праздничный ужин был в честь его победы на суде, тогда еще мама была жива.

Ну да, и я без лишних вопросов и с огромным удовольствием жрала предложенные Чарли таблетки, не догадавшись – от горя ли, от тупости ли, – даже загуглить название.

– Ты? – подсказал Аксель, потому что я умолкла на полуслове.

– Все в порядке, правда.

– Хорошо. Может, к врачу? Я звонил доктору Доэрти, он сказал… – Нет, к врачу точно не стоит. Обнимешь меня? Он обнял. – Если что, скажи.

– Скажу.

И тут я вспомнила, что так и не сказала ему главного.

Но момент был неподходящий.

Глава 18

Со своим потрясением от смерти Эрни каждый из нас справлялся по-своему, но, к счастью, не в одиночестве. Мы с Акселем проводили уйму времени вдвоем – у реки, в постели, на крыльце дома. Мы говорили или молчали обо всем на свете.

Иногда, особенно с наступлением сумерек, мы сидели на улице, и к нам приходил Сэм. Мы обсуждали какие-то ничтожные, незначительные вещи, сами удивляясь тому, что мир после ухода одного из наших близких нисколько не изменился, но мне было спокойно оттого, что между парнями больше нет разногласий. Иногда они вдвоем уходили к Уилксам, чтобы чем-нибудь помочь тем по хозяйству, и возвращались угрюмые и молчаливые.

Шон и Лидия, как нам сообщил Сэм, снова сошлись. Я почти не видела ни того, ни другую. Сам Сэм со дня на день собирался уезжать в Бостон, и я никак не решалась у него спросить, какую же компанию он выбрал для стажировки, и он тоже не задавал мне вопросов насчет моей дурацкой выходки в баре.

Анна стала чаще навещать мистера Хейза – почти каждый день она приходила к нам, чтобы составить ему компанию за чаепитием. Они запирались в гостиной и часами напролет о чем-то говорили, и я, надо признаться, была рада и этому: у меня не оставалось сил даже не то, чтобы по вечерам присоединяться к просмотру кино по телевизору. Я не могла уследить ни за сюжетом, ни за быстро сменяющимися кадрами, и отстраниться от тяжелых мыслей мне удавалось только в компании Акселя или за ежедневной изматывающей рутиной, на которую у меня теперь уходило вдвое больше времени, чем обычно.

Однажды ночью он, словно вспомнив о чем-то, принес мне сверток из голубой упаковочной бумаги. Развернув его, я обнаружила внутри экземпляр книги “Мосты округа Мэдисон”.

– Я подумал, она тебе тоже понравится, – сказал он, но я почему-то так ни разу и не открыла ее.

Я так и не познакомилась с Беллой, потому что, как мне казалось, не смогла бы выдать такое радушие по отношению к ней, которого она заслуживала, особенно после той сцены у ее дома. Аксель ездил к ней один – из-за ребенка она не могла прийти на похороны, хотя и очень, по его словам, расстроилась из-за этого.

По крайней мере, благодаря письменному признанию Эрни, которое он оставил и родителям, и Джеффу тоже, шансы на вызволение Вотлинга из тюрьмы значительно выросли. Я боялась спрашивать Акселя, писал ли он ему об Эрни. И боялась спрашивать, что теперь будет с фермой, потому что на Томпсона, очевидно, он больше не работал.

Дни тянулись один за другим, одинаковые и унылые, пока однажды, в день слушания по условно-досрочному освобождению Джеффри Вотлинга и за неделю до своего совершеннолетия, я не вошла на кухню. Накануне я ночевала в своей комнате одна, потому что Аксель весь вечер готовился к заседанию, и рано уснула, так что была особенно рада его видеть: впервые за это время он тщательно побрился, надел костюм и рубашку.

– Доброе утро, – улыбнулась я ему.

Аксель стоял, прислонившись к стене, словно задумавшись и не слыша меня, и я почему-то не стала подходить, чтобы поцеловать его, а сразу двинулась к кофеварке.

Чашка дрогнула в моей руке, и мне показалось, я уже совсем спятила или попросту ослышалась, когда после долгой паузы он произнес:

– Доброе утро, Элис.

В нос ударил аромат кофе. Я не решалась повернуться, а когда, наконец, сделала это, сердце мое сжалось. Я не ослышалась.

– Давай-ка сейчас сядем за стол и все спокойно обсудим. Я все объясню, – мой голос предательски дрогнул.

– Ты солгала мне.

Что ж, пока этот разговор проходил по одному из предполагаемых мной сценариев, пусть и не самому приятному.

– У меня не было выбора. Послушай, после смерти моей матери мой отчим…

– Как ты могла мне не рассказать?

Он словно меня не слышал: говорил медленно, спокойно, и тем страшнее казался его гнев. Аксель выглядел до глубины души оскорбленным. И очень злым.

– Я собиралась, но…

– Ты собиралась? Ты, черт тебя подери, собиралась? И сколько же тебе времени нужно было, чтобы собраться? Два чертовых месяца?

– Подожди…

– Чего ждать? Ты собиралась заявиться сюда, выдумав всю свою личность, – я даже не знаю, хоть что-то вообще было правдой? – а потом спокойненько улизнуть, даже не объяснившись?

Вот этого я и боялась. Что он так или иначе проведет параллель со своей матерью, спроецирует обиду, нанесенную ей, на меня. Я ощущала, как дрожат мои руки, и вся моя маска невозмутимости, которая нужна была, чтобы создать иллюзию того, что ничего страшного в этом нет и что я не брошу его, как она, треснула под первой же порцией обвинений.

– Аксель, послушай… У меня была сложная ситуация, я боялась тебе рассказать, боялась, что меня найдут, я ни о чем не лгала, кроме своего имени, пойми…

– Ни о чем?

Паузы на долю секунды хватило, чтобы он окончательно взорвался, рявкнув на меня:

– Ни о чем?! Ты хоть была совершеннолетней, когда мы… когда мы…

Я не успела ничего ответить. Он все понял по моему лицу.

– Черт, – он обхватил двумя пальцами переносицу, зажмурился, словно от приступа невыносимой мигрени.

– Это ничего не значит! – крикнула я, догадываясь, что он меня уже не услышит – пропасть между нами, яма, выкопанная моими же руками, моей трусостью и нерешительностью, с каждым словом и взглядом становилась все глубже и длиннее, и я уже не могла предсказать, долетит ли до него хотя бы эхо моих оправданий.

Была какая-то злая ирония в том, что мужчины, мне отвратительные, тем больше интересовались мной, чем моложе я была; а тот единственный, в кого я влюбилась, сейчас стоял, придавленный грузом вины за то, что спутался с несовершеннолетней девчонкой.

– Как ты могла мне не сказать…

Его руки безвольно опустились, как от вселенской усталости; Аксель сделал шаг, чтобы уйти, и я уже не могла держаться, не могла не попытаться остановить его. Подскочив к нему, я положила руки ему на грудь, но он от них отпрянул, и это было больнее всего.

– Дай мне минутку на объяснения. Я боялась, что отчим меня найдет. Слышишь? Боялась, что придет за мной. Он отвратительный человек, Аксель, и я сделала это из страха…

– Да почему ты решила, что я не смогу тебя защитить? Ты не доверяла мне? Ты думала, я тебя сдам?

Поначалу я так и думала. Мне показалось, он прочел мои мысли, но истолковал их иначе:

– Ты просто водила меня за нос, Эмма. Ох, прости, я имел в виду, Элис.

– Да что с тобой такое? Мне жаль, что так…

– Ах, тебе жаль! – он закричал, больше себя не сдерживая. – А знаешь, что? Может, не стоит тебе ждать, чтобы уехать отсюда, а? Собирай вещи и проваливай прямо сейчас. Ты использовала нас, меня, – использовала, чтобы спрятаться. Зачем дожидаться, когда сможешь выйти? Путь теперь открыт – на все четыре стороны!

Я была поражена его жестокостью.

– Никуда я не уйду, чертов ты идиот! Я останусь здесь, сколько захочу! – заорала я в ответ. – Я тебя люблю, люблю, люблю! – Он молчал, убивая меня своим диким взглядом, полным недоверия, и тогда я тоже стала нападать, не контролируя речь, не думая о последствиях: – Ты мне тоже врал, ты работал на Томпсона, нет? Ты всем врал. Ты ничем не лучше меня!

Лицо у него было такое, словно я дала ему пощечину.

Я расплакалась.

– У нас здесь нет будущего, – вдруг сказал он спокойно и четко. – У тебя нет.

У меня все расплывалось перед глазами от слез. Нашарив рукой стул, я села, сотрясаясь от беззвучных рыданий, зажав рукой рот.

Я слышала его голос в коридоре, злой, взвинченный. Он сказал, должно быть, отцу, что едет в суд и вернется завтра. Хлопнула входная дверь, и все стихло.

Раздался стук трости по паркету. В дверях замерла тень.

Я думала, он сейчас скажет: “я же говорил” или что-то вроде этого.

Но мистер Хейз вдруг подошел ко мне, положил свою изъеденную морщинами руку мне на голову и произнес жалостливо:

– Ну-ну. Все наладится. Эми, ну, чего ты? Он сейчас остынет, а когда вернется, и все будет нормально.

Но я-то знала, что нормально уже не будет. Я знала, что, вернувшись, он обдаст меня с головы до ног ледяным молчанием и презрением, как было раньше, когда я только вошла в их дом и как только он объявил, что мне здесь не рады. И я буду унижаться, пытаясь объясниться, а он будет молчать, пытать меня, или, может, снова скажет, что мне нужно уйти. Я почему-то и предположить не могла, что наши чувства, то, что было и происходило между нами – все вспыхнет и превратится в пепел в один миг, стоит только поднести к ним спичку с моим настоящим именем.

Акселя нисколько не волновало, отчего я бежала – его волновало лишь то, что я обманула его.

Я чувствовала себя так, словно он бросил меня посреди парковки в окружении злых, наглых и распускающих руки мужчин. Снова.

Прокручивая в голове весь наш громкий уничтожительный диалог, я ни на минуту не задумалась о том, как он обо всем узнал. Кто мог сказать ему? Или же он и сам провел свое расследование у меня за спиной, сам все выяснил? Или же Чарли и впрямь ищет меня, и, может, объявление о розыске с моим фото стоит на последней полосе какой-нибудь местной газеты, а я и не подозреваю об этом?

Мистер Хейз продолжал говорить что-то еще, и я оборвала его, выкрикнув, словно чистосердечное признание:

– Я не Эми! Меня зовут Элис!

Он удивленно уставился на меня, потер макушку и сел на соседний стул.

Я рассказала ему, прерываясь на всхлипывания и горестные стоны, как так вышло. Он слушал внимательно, не перебивая, и когда я закончила обвинениями его сына в черствости, вдруг сказал:

– А ты мне еще говоришь, это я к нему предвзят. Он остынет, это я тебе верно говорю…

– Да ну вас, – я встала, утирая рукавом слезы. Надо было готовить завтрак.

По радио заиграла музыка, – быстрая веселая мелодия, рок-н-ролл, и она так ужасно не сочеталась с моим внутренним опустошением и тоской, что я злобно подошла к приемнику и выдернула шнур из розетки едва ли не со всеми проводами.

– Помнится, мы с Мэри…

Мистер Хейз уже рассказывал эту свою самую любимую историю про жену и их танцы в баре, так что я едва ли прислушивалась к тому, что он говорит. К тому же, сейчас, сразу после ссоры с Акселем, нашей первой и возможно последней серьезной ссоры, – ничто другое меня не волновало, кроме жалости к самой себе. Я ненавидела его, а потом себя, и размышляла, что если бы я сама все это правильно преподнесла, этой сцены бы не случилось, и думала, что я идиотка, и что идиот он; ответственность перескакивала в моих мыслях с меня на него и обратно, как мячик для пинг-понга.

А потом за край моего сознания зацепилась пара слов, что тяжело и медленно, как на исповеди, была произнесена мистером Хейзом, и все мысли улетучились, и я замерла, слушая его монолог.

–..И я ей сказал: поезжай-ка ты, куда всегда хотела, здесь тебе делать нечего. Дал денег – почти все, что у нас было, да еще с ярмарки должно было остаться. Я думал, что болезнь сожрет меня за полгода, не дольше. А она все не хотела, боялась. Мне даже пришлось кричать на нее, помнится, я окно наверху разбил от злости, лишь бы только она ушла. Мэри-то моя всегда была упертая, сильная баба, Аксель в нее пошел, знаешь ли. Выглядит: ну божий одуванчик, книжечки, очечки. А как скажешь слово против – ну, фурия, натуральная, берегись, не то получишь. Я тогда не думал, что Аксель со мной останется, что бросит учебу свою идиотскую, чтоб сидеть рядом, как бобик на привязи. А она звонила, звонила еще много раз, и я так и не смог… Не смог ему сказать, что это я сделал так, чтоб она ушла. Я думал, и он уйдет следом.

Он тяжело вздохнул.

– Я ведь что, ты думаешь, сына собственного не люблю, не уважаю? Да если б не он, я бы сейчас в канаве б лежал какой. Я ж хотел, чтоб из него нормальный человек вышел. Не такой, как Джеффри Вотлинг, у которого девчонка залетела, когда он без гроша в кармане, за спиной ничего, а там и до тюрьмы недалеко. Не филолог какой-то, прости Господи. Не пьяница, как Эрни. А настоящий мужик. Ну, вон, как близнецы. Всегда у отца на подхвате, ферму не стыдно оставить…

Мои собственные проблемы и тайны показались мне сущим пустяком. Вот, чего Аксель никогда не простит. Не меня. А этого.

– Зачем вы мне это говорите? – не выдержала я. – Зачем? Я не смогу и это хранить от него в секрете.

– Затем и говорю. Я сам ему ни за что не смогу признаться, слишком уж долго молчал. А ты скажешь, он тебя и простит. И уедете отсюда вместе на все четыре стороны, как он сказал. Он мать любил, когда мальчишкой был – куда сильней, чем меня. Тянулся к ней. У нас как заведено? Мать родит сына, а уж отец из него человека делает. На охоту, рыбалку, в поле, вот это все. А ему что? Ему книжки подавай, ее гены, видать, сильнее оказались, она у нас дама была ученая, интеллигенция. Только уж не знаю, что она ему там понаписала на прощание, да больше он с ней знаться не хотел.