Текст книги "Дом(II) Я помню вкус твоих губ (СИ)"

Автор книги: Rina Ludvik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Старый засаленный стол на кухне, как и холодильник, плиту и мойку проще было выбросить, но с чужой «мебелью» так нельзя. Пришлось отскребать и отдраивать, насколько хватило сил и терпения. Как я ни старался, «зеркальной» чистоты не получилось. В итоге накрыл столешницу клеёнкой с рисунком «шахматная доска», и такой же кусок клеёнки прибил гвоздями с широкими шляпками над столом: старые, забрызганные жиром и прочими следами жизнедеятельности бывших постояльцев обои не выдерживали никакой критики. Столько матов эта квартира, наверное, не слышала со времён её постройки.

Наконец последний этап: застелил кровать чистым бельём, сверху накрыл новым пледом в сине-зелёную клетку, рассовал одежду по вешалкам и полкам, убрал, не распаковывая, коробки с книгами в угол за шкаф, ещё раз прошёлся со шваброй по комнате и, присев на подоконник, придирчиво осмотрел дело своих рук.

Комната впервые за много лет озарилась солнечным светом, ранее не имеющим возможности пробиться через спрессованную пыль немытых окон. И хотя обои теперь, при свете солнечных лучей, выглядели ещё более мрачно, я всё равно был удовлетворён проделанной работой: комната стала более менее походить на жилую, а не заброшенный сарай. То есть, в принципе, какое-то время в ней жить было можно. Задерживаться в этой «первобытной берлоге», именуемой благоустроенной квартирой, я надолго не собирался.

Пока занимался уборкой, думал о Пашке и о Глебе, конечно, тоже. Я переживал за него, и было неприятно сознавать, что судьба в очередной раз поставила меня «раком»: опять оказался мудаком. Вот почему так получается: стремишься вроде бы к хорошему, стараешься как-то наладить свою разваленную жизнь, а в итоге всё та же лажа. И опять из-за тебя кто-то страдает. И опять тебе надо начинать строить свою жизнь заново. Неужели так будет всегда? Нет! Я очень рассчитывал, что в этот раз всё будет окончательно и бесповоротно. Моё место было возле Пашки. Я ещё не знал, что и как будет. Всё это пока представлялось мне расплывчатым и туманным. Но я точно знал, что буду рядом с ним. Пусть пока не вместе, но рядом. Другой жизни для себя я не хотел и не представлял.

До встречи с Пашкой оставалось около полутора часов. Я ещё раз сходил в магазин, теперь уже за продуктами. Купил только самое необходимое, чтобы приготовить на скорую руку завтрак, да вечером попить чай с парой бутербродов. Принял душ и набрал Пашку:

– Привет!

– О, привет! Ты как раз вовремя: только что занятия окончились. Ну ты как, свободен?

– Да, и жду ваших дальнейших распоряжений, босс! – я хохотнул в трубку.

– Хох! Слышу иронию в вашем голосе, sir! До «босса» ещё не дорос, но очень надеюсь когда-нибудь им стать. Пойдёшь в заместители? Постараюсь угнетать не сильно, а если придётся тебя убить, то обещаю сделать это быстро и не больно.

Пашка тоже был явно настроен на шуточный лад. Его хорошее настроение меня радовало и окрыляло. Похохмить мы и раньше любили, но это было так давно! Наш диалог вновь напомнил мне те далёкие времена, где Пашка был язвительным задохликом с ядовитой ухмылкой на лице, с торчащими во все стороны белыми вихрами, в старой растянутой футболке и убитых сандалетах. И это воспоминание просто взрывало фейерверками мой мозг и прокатывалось мурашками по всему позвоночнику. А волнение начинало концентрироваться жаром в одном месте, вызывая совершенно уже неуместные сейчас воспоминания и ощущения. Опять во мне начинал просыпаться сексуальный маньяк. Впрочем, маньяка этого интересовала только одна жертва – из семейства сусликовых – моё наваждение, моя любовь и боль.

– Звучит заманчиво! Всю жизнь мечтал умереть посреди непаханной целины от удара треногой по голове.

– Ну вот, и ты туда же. Далась вам всем эта тренога! Слишком узко ты представляешь себе мою профессию.

Дальше я уже не встревал: Пашку, что называется, понесло. Я минут пятнадцать, не переставая улыбаться, слушал уже в который раз, в чём заключаются задачи и стремления Павла Снегова – будущего специалиста в области аэрокосмических съёмок с целью создания топографических и специальных карт Земли и других небесных тел, и как он будет осуществлять эти самые задачи. Я бы слушал его и дольше, как арию в исполнении любимого тенора, но он сам себя прервал, замолчав на полуслове:

– Блин, я опять завёлся… А ты чё молчишь? Давно бы уже сказал, что мне пора заткнуться. Поди, стоишь там и угораешь над свихнувшимся придурком-фанатиком. Признайся честно, ведь так?

– Нихрена подобного. Мне всегда интересно тебя слушать. Может, я не всё понимаю, но очень рад, что ты выбрал профессию по душе, – сказал я на полном серьёзе, а потом не сдержался и добавил с шутливой ехидцей:

– Обещаю, что за треногой буду ухаживать, как за любимой лошадью.

– Ой-ой! Я ещё подумаю, прежде чем тебе её доверить, – вторил мне Пашка. А потом, вздохнув, добавил:

– Марио, если меня начинает «заносить», и я в сто сорок девятый раз принимаюсь рассказывать на кого учусь, схватывается за голову и со стоном: «О, Боже мой, опять! Oh, Santa Madre di Dio!»* убегает в другую комнату от меня подальше, как от больного психа. А отец только посмеивается. Но он рад за меня. Хотя я знаю, что втайне мечтал, что я тоже, как и он, буду юристом.

Тут Пашка опять хмыкнул: – Представляю себя адвокатом… Зал вместе с присяжными уснули бы от моей изнурительной речи. А судьи вынесли оправдательный приговор подсудимому, только чтобы я поскорей заткнулся.

Мы ещё похохмили и посмеялись на эту тему и я, вкратце объяснив, почему поменял квартиру (наврал, что хозяева отказали в аренде) и назвав Пашке свой новый адрес, стал собираться. Чем мы будем заниматься, он так и не сказал, только загадочно пообещал, что скучно не будет.

Пашка изъявил желание посмотреть мои новые апартаменты. Я был не против, хотя, если честно, испытывал некоторое смущение. Но, с другой стороны, это было, хотя и очень запущенное, но вполне сносное жильё для обычного среднестатистического московского студента. Была бы крыша над головой, а остальное не так уж и важно.

– Да-а, квартирка, прямо скажем, аховая! Наверное, за свою жизнь многое повидала.

Пашка хмыкнул и провёл пальчиком по паутине трещин от приличной вмятины в стене рядом с кроватью:

– Это что, неравный бой в войне с клопами или кто-то соседям напоминал, что пора баиньки?

Я тоже хмыкнул:

– Скорей, борьба с тараканами. Я тут их кучу вымел. Правда, живых не встречал, видимо, умерли от голода. Но дихлофосом всё же прошёлся на всякий случай, хрен знает, вдруг ко мне от соседей побегут. Дом-то старый, ещё хрущёвской постройки.

– Надо же, а я думал, что все тараканы уже исчезли, как вид. Я даже не помню, как они вживую выглядят. Неужели ещё есть у кого-то?

– Это ты у Марио своего узнай. Думаю, в его ресторанах с ними постоянно борются. Место-то хлебное.

– Э, нет! У Марио их точно нету. Он бы тогда сам лично прикончил шеф-повара вместе с его командой, потом оживил и прикончил ещё раз! У него на кухнях стерильная чистота, как в операционной. Ты просто Марио не знаешь, но сегодня у тебя будет возможность с ним познакомиться. Я как раз собирался поехать с тобой к моим. Ты как, ничего не имеешь против?

Честно говоря, я такого не ожидал и был очень удивлён. Но удивлён был приятно: значит для Пашки я уже не просто «земляк»? Он же всех подряд не таскает к своим знакомиться!

Я сильно разволновался: хотелось подойти и прижать к себе моего суслана, уткнуться носом в его ухо и вздохнуть давно забытый, но такой родной запах топлёного молока. Но пока это было лишь моей мечтой.

Как говорится: «Закатайте губу и прижмите прищепкой!»

Расслабляться было ещё рано: для Пашки Тимур Валеев пока что был просто приятелем из города Ключ, и не более того. Мы делали только первые шаги в наших с ним дружеских отношениях. Мне ещё предстояло завоевать его доверие, завоевать самого Пашку. И ксюш, кстати, тоже ещё никто не отменял. Я даже не знал, насколько серьёзны их отношения. Он почему-то всегда избегал эту тему. Значит, это было слишком личное, о чём можно говорить только с близким другом. А таковым я ещё не был. Воспоминание о Ксюхе было неприятно: кольнуло ревностью и слегка подпортило настроение.

– Эй! Ты где? О чём задумался? Не хочешь ехать к моим? – с беспокойством спросил Пашка. – Не бойся, они не кусаются! С отцом вы знакомы. Кстати, он рад, что мы с тобой встретились и общаемся. А Марио у нас просто замечательный. Я уверен, что вы с ним сразу подружитесь. Он о тебе, кстати, уже спрашивал.

– Ты ему что, рассказывал про меня? И чего ты там ему наплёл?

Пашка засмеялся:

– Да ничего особенного! Я им рассказал, как мы с тобой в забегаловке у Иванова обедали. И как ты за официантку беспокоился, что её уволили, ну и… вообще.

В общем, он очень хочет с тобой познакомиться. А вино, кстати, то, ивановское, оказалось подделкой – маде ин Италия из подпольного цеха на Малой Арнаутской! Только сам Иванов, скорее всего, об этом даже не подозревает. Фуфло он мне бы точно не всучил. С Марио, знаешь ли, в таких делах шутки плохи. Они с отцом просто посмеялись. Но Марио отдал бутылку своим экспертам: подпольный винодельный цех – это не шутки. Кому-то сильно не поздоровится.

Тут раздался рингтон мобильного у Пашки в кармане куртки. Я вздрогнул: это была известная романтическая композиция Хулио Иглесиаса, та самая, что была у него раньше, до аварии. Интересно, Пашка это помнил или поставил случайно? Перенести на новый со старого он не мог: его мобильник тогда разбился. Может, тётя Нина ему сказала? Спросить? Нет. Не сегодня. Вдруг ему будет неприятно это упоминание? Только настроение испорчу и вообще – всё испорчу. Лучше в другой раз, когда станем поближе. Сейчас ещё рано – не время! Пусть всё идёт, как идёт. Не буду торопить события.

– О, Марио! – пояснил он, взглянув на дисплей. – Алло, Марио?

– …

– Нет, просто зашёл за Тёмой, и немного задержались. Осматривал его новую квартиру.

– …

– Да какой купил? Он же студент. Новую снял. Ладно, мы скоро. Уже выезжаем.

– …

– Ага, до встречи!

Постояв в пробке на МКАДе не более получаса, мы за час с небольшим добрались до дачного посёлка, где проживали Пашкины родственники, ну, или правильней сказать – Пашкин отец и его муж Марио, то есть, получается, Пашкин мачех, если перевести слово «мачеха» в мужской род.

«А что? Раз бывают мачехи женского рода, то и мачехи мужского тоже должны быть! Фух! Кажется у меня мозги малость подплавились, пока стояли в пробке. Чёт я гоню – мачехи и мачехи! Дорассуждался! Хорошо, что Пашка «не слышит» моих «рассуждений». Мудрая сова, блин! Почему сова? Я же мальчик, значит – мудрый сов! Боже, не-е-ет! Хватит! Как ты, мудрый, бля, сов, по русскому ЕГЭ сдал с такими познаниями? Мудрый ты дятел!»

От своих «мудрых» мыслей я совсем разнервничался: начал бояться того, что, увидев Марио, не сдержусь и начну ржать, как последний придурок, и меня выкинут тут же с порога, даже не пригласив пройти в дом. И это было совсем не смешно. Пока мы выезжали с трассы, и Пашка, матерясь вполголоса, выруливал на расхлюпанную просёлочную дорогу, сплошь покрытую полузастывшим крошевом снега пополам с грязью, я сидел и настраивал себя на серьёзный лад. Но как только вспоминал злосчастное «мачех», опять начинал нервно хихикать, давиться и хлюпать носом, сдерживаясь изо всех сил. Кажется, это была уже истерика на фоне нервного срыва. В конце концов, я попросил Пашку остановиться. Он только тогда оторвал напряжённый взгляд от дороги и заметил моё состояние:

– Тём, ты чего? Чё весь красный?

– П-паш, тресни меня по спине, а? Я чёт нервничаю, – сквозь всхлипывания и идиотское кудахтанье вместо хихиканья попросил его.

Пашка молча, больше не спрашивая, со всей дури треснул меня по спине. Как ни странно, но это помогло. Я два раза глубоко вздохнул и выдохнул, высморкался, вытер набежавшие от смеха слёзы и взглянул на ничего не понимающего Пашку:

– Спасибо, сонц! Выручил. Я уже думал, сдохну от смеха.

– А чё было-то с тобой? Чё смеялся? Расскажешь?

– Не-е. Тебе лучше не знать.

– Так! Быстро рассказывай! Я счас умру от любопытства.

И я рассказал: про мачеху и мачеха, про сову и сова и… про дятла.

Два ебаната. Мы ржали всю дорогу и потом, когда въехали в обширную усадьбу, где у дверей нас уже ждали П-пашкины… Ааааааааа! Отец и мачех…

Это было пиздец как стыдно! Мы изо всех сил старались вести себя пристойно. Мы старались не смотреть друг на друга. Но стоило нам увидеть стоявшего на ступеньках рядом с Пашкиным отцом Марио, мы тут же перглянулись – и всё! Я ещё как-то старался держать себя в руках. Здравый смысл подсказывал, что это нихрена ни смешно. И ты, сука, приехал в чужой дом, и оттого, как тебя встретят, зависит твоё будущее, выхухоль ты конченный!

Пашка же вцепился в открытую дверку машины и рыдал, согнувшись пополам. Это что вообще? Массовый психоз? Ну ведь правда, нихера же не смешно!

– Паша, бля, кончай! Нас щас выгонят. Угумм-хм! Тебя н-не знаю, а меня точно!

Владимир Павлович и Марио выжидательно стояли на веранде и озадаченно то переглядывались, то опять смотрели на нас. Между нами было метров двадцать, поэтому не так страшно: всё-таки смеялись не в лицо. Это было бы вообще катастрофой.

Наконец нам немного полегчало. Пашка махнул своим:

– Погодите, мы счас. Чёт переклинило маленько, – и обернулся ко мне, спросив через остатки дурносмеха:

– Ну, ты как, идти можешь?

– Пошли. И всё, кончаем ржать. Неудобно. Ещё скажут, что я на тебя плохо влияю.

– Да ты что! Марио меня смеющимся вообще никогда не видел. Ему это, наверное, в диковинку. Паша смеётся! Даже не удивлюсь, если он нас успел сфотать.

Пашка ещё раз прыснул, но мы уже подошли.

– Паша, кто этот весёлый молодой человек? Немедленно меня с ним познакомь! – с улыбкой глядя на меня, воскликнул Марио.

Пашка не зря говорил, что он замечательный. Это была правда. Я ещё ни разу в жизни не встречал человека, у которого было столько природного обаяния. Он буквально утопил нас в своей улыбке и в какой-то бездонной доброте, льющейся из его тёмно-шоколадных глаз. Я тут же проникся безоговорочной симпатией к этому человеку, и мне было жутко не по себе, что мы, как два идиотских идиота, минут двадцать ржали над ним. Нет, не над ним, конечно, а над этим идиотским словом, пришедшим так некстати в мою идиотскую башку. Не знаю, как Пашке, мне было ужасно неловко перед Марио, да и перед Пашкиным отцом тоже.

– Знакомьтесь. Тёма, это папин супруг – Марио. Марио, это мой друг – Тимур. Пап, ну а вы с Тимуром знакомы.

– Здравствуйте!

– Добро пожаловать, Тимур! Рад тебя видеть! – с тёплой улыбкой поприветствовал меня Владимир Павлович. – И тебя, охламон, я тоже рад видеть! – потрепал он Пашку по голове.

– Приятно познакомиться, Тимур! – пожал мне руку Марио и повернулся к Пашке:

– Паша, и как долго ты собирался скрывать от нас такого красавца?

– Марио, перестань смущать моего друга. И между прочим, – он уже смотрел на отца, – мы до вас еле добрались: дорога от трассы вообще никакая. Я пару раз чуть в кювет не съехал. Так что идёмте уже в дом. Мы голодные.

Мы шумно зашли в дом. Правда, шумели только Пашка и Марио, то и дело перебрасываясь какими-то своими шуточками и пикировками.

– Ребят, давайте, раздевайтесь, мыть руки и к столу. Правда, есть мы вам много пока не дадим – по бутербродику и в баню. А потом отдохнёте, и будем ужинать: у нас сегодня большая программа на вечер. – громогласно, то и дело подкрепляя сказанное жестами, скомандовал Марио, наконец отвлёкшись от Пашки.

Зря я переживал. Хозяева дома были настолько гостеприимны и доброжелательны, что от моей скованности не осталось и следа. Было тепло и уютно, почти как дома.

После бани, которая, к слову сказать, была просто шикарна, мы ополоснулись в кубе с холодной проточной водой. Я и не думал, что после парилки это может было настолько самое оно. А потом нас ждал смородиновый чай, который очень любил Пашка. Потом был великолепный ужин. И кухня была вовсе не итальянская, а самая обычная – наша, русская: с круглой рассыпчатой картошкой, политой маслом с золотисто-пожаренным кольцами луком, солёными огурцами и помидорами, маринованными опятами, безумно вкусными огромными, с Пашкину ладошку, котлетами, малосольной сёмгой и ещё бог знает какими закусками и приправками. Оказывается, у них в доме всеми хозяйскими делами заправляла домоправительница Зина, которая и делала все заготовки на зиму. Но сегодня её не было в усадьбе, и хозяева застолье готовили сами.

Мы долго сидели за столом, неторопливо разговаривая и поедая все эти вкусности. На десерт нас уже не хватило, хотя Марио настойчиво предлагал попробовать «изумительнейший» хворост в его исполнении, политый медовой глазурью. Но у меня от слова «еда» уже начинал болеть живот. У Пашки, похоже, тоже. Хотя, как помнится, количество съеденного им всегда было в два раза больше моего.

После ужина мы играли в лото. Играли на деньги. Ставка – пятьдесят копеек.

Я сто лет так не веселился. Пашка с Марио спорили до хрипоты отстаивая каждый своё в спорных, по их же мнению, моментах. Я хоть играл первый раз в жизни, но вообще не понимал, о чём тут можно было спорить. Игра была проста и понятна, как три копейки. Но они находили причины, беззлобно переругиваясь и по два раза пересчитывая деньги в банке, отстаивая каждую копейку. Смотреть на это было очень весело. И ужасно мило.

Я всё время ловил себя на том, что постоянно зависаю взглядом на Пашке. Ловил, отводил глаза и… опять смотрел. И опять ловил… и опять отводил, и не мог отвести.

«Мой магнит. Моё мелкое чудовище по имени Пашка. Мой суслик! Я буду осторожен. Я не стану тебя торопить. Я дождусь. И не важно, вспомнишь ты про нас или нет. Ты меня полюбишь. Обязательно! Снова! Потому что я слишком сильно тебя люблю. Так сильно, что ты не сможешь не полюбить в ответ. Я дождусь тебя, Паш! Мы обязательно будем вместе!»

Комментарий к Глава 16. * О, Святая Матерь Божья!

====== Глава 17. ======

Паша

Прошла почти неделя, как мы с Тёмкой были у моих в их загородном доме. За эти дни так ни разу и не встретились: Климов усадил за реферат, который ему срочно понадобился для конференции. Я, конечно, понимаю, что это просто предлог. Он хочет, чтобы я после магистратуры поступил в аспирантуру и остался на его кафедре преподом. И всячески меня к этому подталкивает. Но мне это совершенно неинтересно.

Я хочу работать по специальности, хочу «живую» работу, хочу «пощупать» всё своими руками, а не зарыться в учебниках, вбивая в вялые умы студентов знания по предмету, который им нафиг не нужен. Нет, он, конечно, нужен и важен как теория. Но мы все стремимся к практике, а на ней, родимой, как потом оказывается, всё гораздо и проще, и сложнее, и знания теории как важны, так и, в общем-то, бесполезны. Важен опыт, а он нарабатывается с годами, и никакая, даже самая научная-разнаучная теория его не заменит.

А в аспирантуру я буду поступать, но выбрал совсем другой профиль – Аэрокосмические исследования Земли, фотограмметрия. И моим научным руководителем будет профессор Троицкий, а не Климов.

Я всё время в мыслях возвращаюсь к выходным. Если честно, я не помню, когда ещё мне было так хорошо и так весело. Мы с Тёмкой остались до вечера воскресенья. Хотя у меня были кое-какие дела, кое-что нужно было посмотреть и подучить к понедельнику, но я на всё плюнул: не так уж часто мне удаётся побыть среди своих, тем более в такой дружной компании.

Узнаю Тимура всё больше и больше, и он мне всё больше нравится. Это совсем другой человек: не тот угрюмый молчун, которого я видел в Ключе и который мне был совершенно неинтересен, даже где-то неприятен, а этот – умный, общительный, интересный, весёлый и… просто подходящий мне по всем статьям. Как это говорят: мы смотрим в одну сторону и, кажется, начинаем понимать друг друга.

Я так рад, что тогда на Арбате не прошёл мимо (была такая мысль!), а остановился и окликнул его. Сам не знаю, почему я это сделал. С одной стороны, всё-таки хотелось выяснить, почему он весной сбежал, увидев меня. Это оставило неприятный осадок, и хотелось с ним всё выяснить и уже больше не сталкиваться. Я, конечно, понимал, что где-то тоже был неправ, что относился к нему, как к пустому месту. Но это я сейчас понимаю, тогда у меня в мозгах была такая каша, что я себя-то не вполне ещё осознавал, где мне было разбираться с чувствами других.

А Тимур так напирал, так хотел меня к себе поскорей приучить или даже приручить, что его давление вызвало совершенно другой результат: я просто уже не хотел его видеть. И когда он наконец перестал ходить – вздохнул с облегчением, хотя и испытывал некоторые слабые угрызения совести: человек старался, а я его оттолкнул. И теперь я страшно рад, что мы наконец разрешили все эти непонятки, и я посмотрел на Тимура совсем с другой стороны, увидел его настоящего. И такой Тимур мне очень по душе. Я очень надеюсь, что мы будем с ним друзьями, если, конечно, сами ничего не испортим.

Пока что ни я до конца не знаю его характер, ни он мой. Хотя он многое про меня знает, про того, каким я был раньше. Только вот от того, прежнего Павла, я думаю, мало что осталось. К тому же тогда я был подростком, а сейчас уже вполне себе молодой человек и далеко не дурачок. Но пока мы с ним на одной волне. С ним прикольно проводить свободное время, даже не замечаешь, как оно проходит.

Марио от Тёмки в полном восторге, как ни странно. Это он с виду кажется этакой милой обаяшкой. На самом деле он совсем другой: жёсткий, требовательный, капризный, недоверчивый. Терпеть не может панибратства. К нему в друзья попасть – дело практически безнадёжное. Он никому не доверяет, кроме отца, конечно. Есть у них с отцом один общий друг – деловой партнёр отца. И то они редко общаются. Он живёт в Питере, в Москве бывает только по делам.

А с подчинёнными Марио дружбы не водит. Он там генерал, которого все боятся, уважают и чётко выполняют приказы. Правда, отдаёт он их спокойным, даже ласковым голосом, с употреблением слова «милый». За неисполнение – расстрел!

«Милый, ну что же вы так и не научились отличать французскую креветку от кардинала? Это же элементарно! Мне очень жаль, но я вынужден с вами распрощаться. В ресторанах Марио место только профессионалам. Пройдите в бухгалтерию за расчётом».

А вот от Тёмки он не отходил все дни, что мы там были. Оказалось, что Марио – хороший рассказчик, чего я раньше, кстати, за ним не замечал, а Тимур – отличный слушатель. Вот он ему и впаривал два дня чем отличаются северные креветки от тропических, что такое шатобриан, как правильно приготовить рибай и чем отличается маникотти от букатини*.

Отдельная история была про их английский камин. Ха! К слову сказать, он действительно был сама элегантность! Очень изящный, с мраморной обшивкой под антику, с двумя старинными канделябрами, с кованной фигурной решёткой и шикарным зеркалом над ним в серебристой багетной рамке. Пока они его установили, уволили две бригады. Достраивала третья. И вот они – Марио и Тимур – усаживались в кресла у камина, и Марио ему рассказывал, как он сам придумывал этот камин, какие исторические документы использовал, и что означают «вот эти вот» символы на каминной решётке, и как они с отцом искали в антикварных салонах эти старинные канделябры, и…

Мама родная, как у Тёмки хватало терпения слушать этот нескончаемый трёп, я не знаю.

Я несколько раз порывался вмешаться и забрать Тимура, но отец сделал мне знак, чтобы я не лез, а потом и вовсе увёл меня с собой на кухню, где Зина готовила нам на обед рыбный пирог и ещё какие-то только ей известные блюда. Она никогда заранее не предупреждала, чего подаст на обед или ужин: любила удивлять. Мы сели в сторонке за столик и попивали чай со свежими пончиками, пока Марио продолжал «мучить» Тимура. Правда потом, некоторое время спустя, они всё же к нам присоединились, но чаепитие пришлось прервать, так как Зина тут же погнала нас всех с кухни в столовую, где мы и продолжили прерванное занятие.

Да-а! Хорошие были выходные. Теперь, как сказал на прощанье Марио, они нас ждут каждые выходные, если только сами никуда не смоются. А они любители ездить по театрам, выставкам, концертам с известными скрипачами и пианистами и прочим скучным для меня местам. Я как-то не любитель высокого искусства и ничего в нём не понимаю. Кстати, и Тимур мне пару раз предлагал сходить в театр, чем немало меня удивил. Даже не ожидал, что он тоже любитель. Думаю, один раз стоит попробовать сходить на что-нибудь нескучное, типа какой-нибудь современной постановки. Так и быть, скажу ему как-нибудь, что уже готов приобщиться к прекрасному.

Вот что меня поражает в Тимуре, даже не то чтобы поражает… Есть в нём некоторые странности, которые я просто не понимаю. Во-первых, он слишком идейный, прям как-будто ему не девятнадцать, а все сорок восемь. Мне иногда поэтому с ним бывает трудно. Я, правда, в полемику не вступаю и не настаиваю, чтобы не нагнетать обстановку. Но это не значит, что мне это нравится. В общем, по некоторым вещам мы с ним расходимся во мнениях. Я не такой мягкий, как он. Я не люблю лузеров, не выношу дураков и лохов, не понимаю, как можно любить весь мир и всё человечество, и я не жалостлив, и не сентиментален. А вот Тимур – он именно такой. В нём всего этого через край, и как он с этим живёт, я не понимаю.

А так… в остальном он отличный парень – весёлый, общительный, воспитанный и… театрал, блин. Хохма!

Ещё один момент меня настораживает, теперь уже без хохмы: я частенько ловлю на себе его странный взгляд. Делаю вид, что не замечаю, но порой мне кажется, что он во мне уже дырку протрёт. Причём когда я пытаюсь поймать его, у меня нихрена не получается: он тут же отводит глаза и становится обычным. Что за подводные камни сидят в его голове, мне очень хотелось бы понять.

Может быть, он знает обо мне что-то такое, чего я не помню, но это важно? Хотелось бы это выяснить, но как завести с ним такой разговор, пока не придумал. Он и так мне многое про меня рассказывает, но какое-то всё это нейтральное, обтекаемое. Обычный мальчик без тараканов в голове, хороший, добрый, прям хоть к ранам прикладывай. А я чувствую, что есть ещё что-то. Почему он мне не всё говорит? Что я делал такое, о чём он недоговаривает? Я что, кошек мучил или мухам крылышки обрывал?

Но тогда вряд ли бы с таким уёбищем он стал дружить. Тогда что? Меня это жутко бесит, и распоглядки тайные на меня – тоже. Неприятное ощущение, когда у тебя дырку сверлят между лопаток или в затылке. Пока ещё потерплю, мы не настолько близко сошлись, чтобы поговорить об этом. Спросить-то я могу, но очень сомневаюсь, что получу правдивый ответ: опять начнёт рассказывать, как мы с ним в песочнице вместе куличики стряпали. А я хочу знать правду, какой бы она ни была. Зачем? Не знаю. Но хочу! Он сам натолкнул меня на эту мысль. Не смотрел бы – ничего бы не было.

Ксюха мне про меня тоже льёт одну розовую воду. И какой я был замечательный, и как у нас всё было заебись, как хорошо. Тогда почему, если я такой замечательный, у меня кроме этих двоих друзей никого? Где остальные друзья этого замечательного мальчишки? Что со мной было не так?

И ещё есть один вопрос, который меня мучает: с кем я мог целоваться, кроме Ксюхи?

Где этот человек? Почему он ни разу не дал о себе знать? Кого я так сильно обидел?

Я видел эту девочку во сне… Я часто вижу этот сон, который меня просто морочит: хожу потом, как придурок, пытаясь вспомнить хоть что-то. Это очень мучительно, отнимает все силы. В такие дни стараюсь вообще ни с кем не общаться, просто никого не хочу видеть, даже своих. Особенно их, потому что не хочу никаких вопросов, а они обязательно будут.

А что я отвечу? Что ко мне во сне приходит девочка, похожая, скорей, на рослого баскетболиста с широкими плечами, чем на хрупкое создание? Даже и не девочка, а размытый чей-то силуэт. Я только чувствую её прикосновения и свои ощущения – больше ничего. Самое ужасное то, что я во сне её люблю и хочу, чтобы она меня целовала и обнимала. Я чувствую её руки, её поцелуи, и мне это приятно. И ещё я испытываю страшную тоску, проснусь – и хоть вой.

Стыдно признаться, но иногда я после таких сновидений, когда она уходит, просыпаюсь весь в слезах и продолжаю плакать, как последний придурок. Я ведь не знаю, о ком я плачу. Это же просто дурацкий сон! Я боюсь этого сна и снова хочу его увидеть, хочу опять испытать те странные чувства, которые наяву никогда не испытывал. Может, я раньше был влюблён в неё, но никому не рассказывал? А кому я мог рассказать? Ксюхе? Ха! Если и было такое, то от Ксюхи я как раз это должен был скрывать.

А Тимуру почему не рассказал? Стеснялся? Возможно! Я ведь только с его слов про нашу дружбу знаю. Может, у нас с ним не настолько были отношения доверительные? Да я и сейчас трепаться сильно про себя не люблю. Зачем? Кому-то помогать собирать на себя компромат? У меня язык мой – не враг мой. В универе никто не знает, что мой отец женат на мужчине. Такими вещами я не делюсь. Да и о себе вряд ли с кем-то буду базарить. Скорей всего, эта черта у меня с детства. Если это действительно так, тогда многое становится понятным – почему нет друзей, и почему про мою девочку никто не знает. Видимо, это была моя тайна. Сам себе сделал медвежью услугу. Да уж!

И всё-таки, кто эта девочка? Может, это просто фантом – плод моего сонного воображения? Или всё-таки это мои воспоминания? Тогда где она, почему про неё никто не знает, даже Тимур, который знает про меня всё остальное? Почему во сне она такая огромная? Если бы я точно не знал, что это девушка, я бы подумал, что это парень, вот как Тимур, например. У него как раз такая фигура – высокая, спортивная.

Может, Тёмке про сон рассказать? Я ведь тогда, когда встретились случайно, намекнул только. Нет! Опять ржать начнёт. Он ведь смешливый очень. Вон, когда к моим ехали, придумал себе «мачеха» и ржал всю дорогу, и меня развеселил так, что я потом остановиться не мог. Вспомнив, как мы тогда ржали, я опять невольно хмыкнул. И чего, спрашивается, так было веселиться? Ведь особо и смешного ничего не было. Подумаешь, мачех! Ну мачех, ну и что? Нет, с Тёмкой всё по-другому воспринимается. Без него не смешно, а с ним вместе уржаться можно. С ним как-то легко. Да! Он тоже изменился, как и я.

А про сон мне совсем не смешно. Он не поймёт и начнёт хохмить про девочку-великана. С кем это я во сне обнимаюсь, что за орангутанг меня целует? Ну вот, сам уже хохмить начал. А она такая… такая нежная. Нет, это только моё! Не хочу этим ни с кем делиться.