Текст книги "Дом(II) Я помню вкус твоих губ (СИ)"

Автор книги: Rina Ludvik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Да! Не попробуешь – не поймёшь юмора. Минут пятнадцать я сидел обессилев возле унитаза и пережидал, пока перестанет колотить мелкой дрожью ослабевшее тело. Голову уже не кололо внутри иголками – по ней били раскалённым мечом так, что из глаз при каждом ударе сыпались сверкающие искры. Причём они ничего не освещали: в глазах было темно.

Я всё-таки нашёл в себе силы поставить на плиту чайник, пока он закипал, принять душ, заварить смородиновый лист с молоком и мёдом в самую большую кружку, которую нашёл. Если мне не изменяет память, это была бульонница. Ну, да бог с ней! Я поднялся наверх, и не вылезая из банного халата, завалился в постель. Пока отпаивал себя чаем, вспомнилось из студенческих баек:

Спросонья – это когда ты пытаешься в холодильнике найти свои джинсы… А с похмелья – это когда находишь.

Раньше смеялся. Сейчас это было не смешно: я смутно помнил вчерашний вечер. Лекарство вкупе со смородиново-молочно-медовым чаем начало действовать: в голове стало меньше стучать, и я почувствовал голод. Необходимо было что-нибудь съесть, но на кухню заходить не хотелось: она вся пропиталась запахом от салатов, простоявших ночь на столе. Мой же организм запахов несвежих продуктов в данный момент не выдерживал. Но делать было нечего – пришлось идти. Пока варились пельмени, я с грехом пополам и с проклятьями в адрес вчерашнего меня, не поставившего салаты и мясо в холодильник, навёл более-менее относительный порядок, открыл створку окна и ушёл есть в гостиную.

Сознание возвращалось медленно, но неотвратимо, а вместе с ним возвращалась боль. Всё вернулось! Алкоголь не помог, а только добавил проблем: одиночество, похмелье, канун Нового года – всё вместе вызывало страшную тоску – хоть вой! Люди готовились к празднику, наряжали ёлки, бегали по магазинам, занимались домашними хлопотами, строили планы, радовались, смеялись… а я был один – никому не нужный двадцатилетний несчастный парень, у которого не было впереди никакой хорошей жизни, никаких надежд на счастье. И никто его нигде не ждал, никому он не был нужен! О нём все забыли! А Пашка сейчас, вот прямо сейчас, когда я тут один, он гуляет где-нибудь с Ксюшей, или сидит с ней в кафе, или… да какая разница – где? Он сейчас был с ней, а не со мной! Я жрал пельмени, почти не разжёвывая, глотал их напополам со слезами и жалел себя.

Мне тоже был никто не нужен, кроме одного человека. А он обо мне даже не вспоминал: он там тоже готовился к встрече Нового года, ждал его и, наверное, уже был счастлив. Я же сидел в его гостиной, где ничего не говорило о приближении праздника: ни ёлки (откуда ей взяться?), ни мишуры, развешанной по стенам, ни свисающих с потолка снежинок, ни запаха мандаринов вперемежку с еловым ароматом – н и ч е г о!

А я ничего и не хотел! Не было у меня праздничного настроения, не было желания выйти на улицу и окунуться в предпраздничную суету, потолкаться в ГУМе, выбирая милые безделушки для подарков гостям, купить красной икры – символа новогоднего застолья россиян, прийти домой и приготовить традиционные оливье и селёдку под шубой. Мне это не для кого было делать, а одному мне ничего было не нужно – ни оливье, ни предпраздничную суету.

Я вспомнил, как в тот Новый год, последний наш с Пашкой, мы ходили в Ключе по торговому центру и выбирали нам с ним одежду, как толкались среди прочих покупателей, выбирали, примеряли то одно, то другое, ругались из-за пижонской жилетки, которую Пашка – «пошёл нахер со своей жилеткой!» – никак не хотел примерять, но я ему всё-таки её всучил – купил сам и всучил.

Вспомнил, как девчонки нарядили нас в сарафаны, и как мы, разрисованные под матрёшек, отплясывали под «Валенки, валенки…» и, путаясь в длинных подолах, больше походили на стадо взбесившихся слонов, чем на красных девиц. Как ухохатывались над нами девчонки, каким красивым был Пашка…

Я не замечал, что давно уже сидел и улыбался, погрузившись в дорогие воспоминания. А когда очнулся, почувствовал себя ещё более одиноким и несчастным.

Паша

Я подъехал к дому в девять часов вечера – хотел раньше, но не получилось. НА МКАДе два раза отстоял в пробке и на Киевской, почти на подъезде, опять попал в пробку. В городе творилось что-то невообразимое: как будто москвичи перед Новым годом решили покататься по вечерним улицам, проветриться перед застольем: вся Москва сидела за рулём! На пробки у меня ушло добрых два часа, и я нервничал, проклиная всех богов и всё московское руководство во главе с мэром.

В багажнике лежала упакованная в два полотняных мешка небольшая ёлочка, которую я купил по дороге у двух дюжих молодцов в овчинных тулупах. Торговля шла бойко, хотя ёлочки стоили, как небольшой участок леса, предназначенный для вырубки, но никто из покупателей, таких же проезжающих мимо автомобилистов, как я, не возмущался – покупали и ехали дальше. В двух коробках заботливой рукой мамы были упакованы банки, баночки с вареньями, соленьями и прочая снедь для праздничного стола. Отказаться от всего этого добра было невозможно:

«Тебе, сынок, нужно хорошо питаться, а у вас в Москве одни нитраты и консерванты. А это всё с бабиного огорода, всё экологически чистое, без пестицидов этих ваших!»

Я не возражал, хотя у отцов на усадьбе был приличный огород, где под строгим контролем Зины двое приходящих вольнонаёмных селян выращивали всё необходимое для летнего стола и для заготовок на зиму, там же хватало места и для ягодника, и для десятка плодовых деревьев. Да и зачем возражать мамам? С ними нужно соглашаться, просто соглашаться и жить своей жизнью. Пусть журят, пусть советуют, ведь они лучше нас знают и понимают, что лучше для их ребёнка, даже если этот ребёнок уже давно взрослый усатый дядя. Хе-хе!

Моя мама тоже меня поняла, хотя разговор был не из лёгких для нас обоих. Вспоминать его как-то не очень хочется. Что меня очень удивило, ну просто ошарашило: она всегда знала, что я гей. И про нас с Тёмкой тоже знала, про тех нас – из прошлой жизни. Она же у меня в какой-то степени медик. А медики понимают, что это не лечится. А вот когда я потерял память и начал встречаться с Ксюхой, не желая дружить с Тёмой, у неё зародилась надежда, что, может быть, я исключение из правил, и, может быть, в будущем стану отцом семейства, а она бабушкой своих внуков.

Когда я сказал ей, что живу с Тёмой, она только посмотрела на меня как-то обречённо и произнесла одну единственную фразу:

«Этого я и боялась!»

Я ведь так и сказал – «живу», во всех смыслах этого слова. А чё тянуть? Два раза потом объясняться? Я-то точно знаю, что так и будет! Говнюк-то я, а не тот – мифический, про которого я думал. И бегал Тёмка, этот горный козлик, от меня не потому, что ему было противно, а совсем наоборот! Ну, побегает он от меня ещё! Дай только до дома доехать! Скорей бы уж!

Хоть он потом мне и признался, что он, ну то есть «говнюк» – это я, всё равно не могу ему простить. Я же чуть не облысел, блин, тогда от переживаний. Свинка он морская, вот он кто! А сколько времени меня изводила эта, блин, баскетболистка? Я же спать боялся ложиться, вдруг опять придёт со своими обнимашками! А если не приходила, чувствовал разочарование – ещё одна ночь прожита зря! Непонятки эти просто с ума сводили, как слово в кроссворде – ходишь, мучаешься, гадаешь… а какое бы ни подставил – не подходит.

А потом этот сон… Это было так… реально, так… ощутимо! Я и Тёмка… и наша палатка на озере. Я снова был там, как тогда, в прошлой жизни. Я вспомнил! Я это понял, когда проснулся, и ничего не ушло. Я всё помнил! А рядом лежал этот засранец, этот предатель! Именно предатель! Потому что он лежал рядом и равнодушно спал. И он всё это знал – всё то, что я забыл! Он знал и… и жил рядом со мной, беспамятным идиотом, и ничего этого мне не рассказывал! Ему, наверное, весело было смотреть на меня, тупого придурка, и знать про нас всё – одному! Извращенец!

«Хочу быть вместе, хочу быть вместе!»

А сам один знал! Один – без меня! Он у ещё за это ответит, дай только до дома добраться! Господи, скорей бы! Как же я по нему соскучился, по гаду этому ползучему. Приеду – задушу!

А с Ксюшей вышло всё совсем не так, как я думал, о чём беспокоился. Дверь открыла её мама Лидия Михайловна. Ахнула, увидев меня, и с беспокойством покосившись на закрытую Ксенькину комнату, провела на кухню. Охала, ахала, вытирая слезинки, говорила, как же рада меня видеть, и какая же «вертихвостка» её дочка, натворившая «делов», что теперь уже ничего не поделать. А так хотела видеть меня своим зятем, да видно не судьба. Я терпеливо пережидал этот сбивчивый поток красноречия, и ничего не мог понять. Потом, успокоившись, Лидия Михайловна мне наконец-то объяснила в чём дело: Ксюха нашла мне замену, выходит замуж и уже ждёт ребёнка. О как! Прямо гора с плеч!

Её будущий муж учится вместе с ней на зуботехника, зовут Женя, а фамилия Майоров. Оказалось, что его отец – родной брат того самого Майорова из Новожилова, хозяина кафе «Балхаш». Да! Земля у нас не только круглая, но и очень маленькая! Кругом «знакомые всё лица!» Тут послышался звук открываемой двери, и в кухню зашла Ксюша. Да, моё появление было для неё неожиданностью, причём неприятной. Таких испуганно-растерянных глаз я ещё не видел!

Но потом мы всё-таки поговорили, когда Ксюха пришла в себя. Я её поздравил, пожелал счастья и всё такое. Сказал, что всё вспомнил, но на неё не в обиде, а даже, наоборот, благодарен ей за такую долгую ко мне любовь, за то, что была рядом, за то, что терпела такого идиота, как я, так долго. В общем, расстались мы с ней если и не друзьями, то по крайней мере мирно, хотя… Ну, в общем, мне показалось, что в её взгляде была грусть и даже обида. Но ничего такого она не говорила, а тоже пожелала мне удачи. На том и распрощались.

Дома было тихо, что меня сразу насторожило. Я-то думал, у Тёмки тут дым коромыслом, а тут тишина и свет везде выключен. Странно! Я, не раздеваясь, быстро поднялся наверх и заглянул в его комнату. Блин! Он спал! Через три часа Новый год, а этот дрыхнет! Я постоял, полюбовался на спящего супермена и тихонько притворил дверь. Пусть спит, потом разбужу, когда всё приготовлю. А дел было много: перетащить из машины мамины «подарки», ёлку, которую надо ещё поставить и нарядить, кстати, игрушки ёлочные достать с мишурой с антресолей в кладовке, стол накрыть и под конец принять душ и принарядиться, чёрт подери!

На все эти приготовления у меня ушло два с половиной часа. Хорошо, что ещё ничего не нужно было готовить: мама всё дала с собой – закуски разные, рулеты мясные, копчёного гуся, посоленное бабой Липой по особому рецепту сало с тонкими прослойками и, конечно, целый пакет пирожков с разными начинками. Всё для меня – мальчика бедного, заморенного тяжёлой столичной жизнью! И для Тёмки, конечно, мы же вместе живём. Поэтому она так много всего и надавала, чтобы хватило на обоих.

И ещё отложила пакет для отцов: там тоже был гусь, сало и рулет. Правда, отцов «ветром сдуло» ещё два дня назад, полетели на солнышке старческие косточки отогревать. Я им-то сказал, что всё вспомнил и хочу Новый год встретить не в кругу семьи, а вдвоём с Тёмкой. Вот они и рванули от нас подальше, чтобы не мешать.

Я осмотрел гостиную: она освещалась только от зажжённых свечей, а их я наставил повсюду. Поблёскивала мишура на ёлке, шарики, праздничный стол, накрытый для двоих, на нём среди тарелок с разной едой тоже свечи в узких подсвечниках. Я решил их пока не зажигать. Потом вместе зажжём. На тумбе у стены большая китайская ваза с фруктами, где главные, конечно, не считая огромного ананаса, – мандарины. Тут же ещё одна с конфетами и зефиром в шоколаде – то, что я люблю. Напитки – шампанское и две бутылки жутко дорогого вина нам подарили отцы.

Ну, вроде всё! Пошёл будить!

Я ещё раз оглядел мерцающую в свете свечей гостиную и довольный проделанной работой повернулся к лестнице. Наверху стоял Тёмка и дико оглядывал представшую перед ним картину и меня в центре в праздничном прикиде.

Я хотел что-нибудь съязвить, но вдруг все слова вылетели из головы и защипало глаза. Тёмка в банном халате, заспанный и взъерошенный, был похож на щенка, выброшенного на улицу под дождь.

– Ты… один?

– Ч-что?

– Я спрашиваю: ты один приехал?

– В смысле?

Но Тёмка уже ушёл. Я тут же рванул за ним, но дверь в комнату оказалась закрыта.

Я постучал:

– Тём? Открой? Ты чего?

Из-за двери раздалось глухое:

– Уходи.

– Тём, открой! Давай поговорим! Открой, пожалуйста!

– Какого хрена ты вернулся? Что, плохо встретили?

– Идиот, я полдня ехал, к тебе торопился. Чё заперся-то? Выходи, щас Новый год уже наступит.

– Иди, встречай!

– Тё-ёом?

Тёмка больше не отвечал. Я съехал на пол и не знал, что делать дальше. И ничего не понимал. Что случилось, обиделся, что ли, что я уехал? Так я ему записку оставил. Ну, не стал писать, когда вернусь – сюрприз хотел сделать. Чё такого-то?

– Тём, ты что, обиделся? Ну извини, я болван. Хотел тебе сюрприз сделать. Тём, откро-оой!

Сидел, как дурак, и канючил под дверью, вытирая рукавом смокинга от Armani жгучие слёзы:

– Я соскучился! Хочешь, можешь мне пару раз двинуть, я даже возражать не буду. Мамка нам гуся копчёного передала. И там пирожки ещё… А я с обеда не ел. Пошли пожрём! Тё-ёом?

Дверь открылась. Тёмка стоял всё в том же дурацком халате и смотрел на меня сверху вниз:

– С чем пирожки?

Комментарий к Глава 25. Тёмин подарок https://static.dochkisinochki.ru/upload/img_loader/9d/cb/ac/GL000376598_001.jpg

====== Глава 26. ======

Паша

Я растерянно глянул снизу вверх на Тёмку, шмыгнул носом, вскочил и прижался к нему, крепко обхватив за талию.

Он стоял с опущенными руками и, наверное, озадаченно рассматривал мою макушку, а у меня было такое чувство, что мы не виделись несколько лет и вот наконец встретились. Я вновь ощущал до боли знакомое, любимое тело: жёсткий торс, изгибы, запах, тепло – всё то, что было нужно мне, жизненно необходимо, без чего я так долго жил, как без опоры. Блуждал в каком-то заколдованном тумане и не мог найти его – моего родного человека, без которого жизнь – не жизнь.

– Паш… – осторожно спросил Тёмка, – дома всё в порядке? Ты чего такой… вздрюченный?

– Потому что я такой… говнюк! – ответил я в мягкий, горячий от его тела халат. – Я думал, что ты не успеешь на меня обидеться. Ну, может, позлишься чуток, а тут я вернусь. Думал, что вернусь раньше, и ты не успеешь просто… Но так получилось, что выехал часа на два позже, чем собирался, а в Москве, сука, пробки эти… чтоб их! В них ещё два часа простоял, вот и приехал поздно. Хотел… сюрприз.

Тёмка повернул к себе моё лицо и приподнял за подбородок.

– Сюрприз удался! Я был сильно… – он на секунду замялся, – удивлён. Это всё? А ревел чего?

– По тебе соскучился… очень!

Рожа моя меня не слушалась… опять сморщилась, а из глаз потекли новые потоки слёз. Мокрая, красная, скулящая, слюняво-подвывающая ряха, из носа тоже, кажется, текла водичка – в общем, то ещё зрелище. Хорошо хоть в коридоре горели только синие светлячки светодиодов, еле освещавшие пространство…

Тёмка прижал мою ревущую голову к груди, положил на неё свою и тихонько похлопывал ладонью по спине… Я ещё всхлипывал и вздрагивал, но от уюта и тепла, исходящего от Тёмки, и от того, что это он рядом, я начал помаленьку успокаиваться. Так мы стояли, забыв про время, про то, что внизу ждёт накрытый стол, про то, что Новый год, скорей всего, уже наступил, а мы не сделали глотка шампанского, не зажгли ёлку.

– Тём?

– Мм?

– Я так соскучился по тебе… Поцелуй меня один разок, а?

– Эй, парень, ты кто? И куда дел моего строптивца? – с едва заметной улыбкой и деланным испугом посмотрел на меня Тёмка, слегка отстранившись.

– Это я, Тём, просто… та баскетболистка… она, оказывается, была не она, а ты!

Тёмка смотрел на меня ошарашенно и с некоторой тревогой. Я с досадой тряхнул головой.

– Да не… я не псих, не думай! Это просто… Ладно, не важно. Потом. Я вспомнил, понимаешь? Всё вспомнил! Ну, типа, расколдовался.

Мы оба замерли и с минуту не дыша смотрели друг на друга. В звенящей тишине был слышен только стук наших сердец. Я видел, как меняется выражение Тёмкиного лица. До него начал доходить смысл сказанных мной слов. Я привстал на цыпочки и прошептал в сухие губы севшим от волнения голосом – подступивший к горлу комок мешал говорить нормально:

– Поцелуй, чтобы я совсем уже точно расколдовался… А то вдруг опять всё забуду.

– Пашка…

Он с силой стиснул в ладонях моё лицо и прижался лбом ко лбу. Нас накрыло – обоих сразу. Мы жадно впивались друг в друга ртами, издавая гортанные звуки-стоны, отрывались, чтобы беспорядочно тыкаться мокрыми губами куда придётся, и опять находили нетерпеливый рот, втягивая чужие искусанные губы и давая втягивать свои… Тёмка держал мою голову обеими руками, осушая горячими губами мокрое от слёз лицо, целовал попеременно то один, то другой глаз, зарывался носом во влажные от пота волосы, шумно вдыхая и постанывая…

– Паша… вспомнил, маленький мой! Господи! – приговаривал он с придыханием, не переставая меня целовать.

Перед глазами мелькали жёлто-красно-золотистые круги, сознание уплывало, растапливаясь в полной нирване от дурманящих ощущений, Тёмкиного запаха, пьянящих поцелуев, от которых мурашки, будоражащие всё тело, превратились в одну большую мурашку внизу живота. Я уже не мог сам стоять, настолько ослабели ноги, и держался только за счёт Тёмкиных рук. Если мы хотели встретить Новый год, нужно было остановиться немедленно, пока окончательно не сорвало резьбу у обоих.

– Тёма… Тём, погоди… Идём! Я хочу Новый год встретить с тобой, я там всё приготовил.

Тёмка прижал меня крепко к себе напоследок, ещё раз порылся носом в волосах и отстранил.

– Иди, я сейчас. Дай хоть штаны надену, – сказал с нервным смешком, сдерживая прерывистое дыхание. – А то ты вон, как принц Датский, а я без ничего – в одном халате.

Тимур

Я зашёл в свою комнату и без сил сполз по стенке, закрыв руками полыхающее лицо. Всё только что произошедшее обрушилось на меня так неожиданно, что я ещё до конца не мог ничего осмыслить.

Вот только что я проснулся и даже не услышал, а почувствовал, что в доме кто-то есть. Едва приоткрыл дверь, как сразу бросилось в глаза неяркое сияние: оно шло от лестницы и отражалось бликами на противоположной стене. Я подошёл и глянул вниз: гостиная мерцала от множества расставленных повсюду свечек; стол заставлен тарелками с разнообразной едой; у окна на кожаном пуфе посверкивала огоньками небольшая наряженная ёлка. Всё это я окинул мимолётным взглядом. Внимание же моё было приковано к человеку, стоявшему в центре и оглядывавшему, как и я, украшенную комнату. Вот он повернулся. Пашка… В смокинге, с зачёсанными назад волосами, в ослепительно-белой рубашке с серебристой бабочкой между элегантно загнутыми уголками приподнятого воротничка.

«Он что, решил Новый год справить с Ксюшей здесь, у себя дома? Почему бы и нет? Чему я вообще удивляюсь? Блять, какого хера я выполз не вовремя?»

Но что-то такое было в его взгляде, что меня заставило сглотнуть и подумать, что, может, всё не так?

И всё-таки вернулся назад и запер дверь на защёлку. Сердце застучало в висках, а тело вмиг покрылось испариной:

«Он вернулся!»

Но тут же полоснуло обидой и болью:

«И что с того? Ему похер, что я чувствую! Захотел – уехал! Не понравилось что-то – вернулся! Я-то тут при чём? Из-за меня не стал бы возвращаться, видно что-то произошло! Да пошло оно всё нахрен, это его дом, в конце концов, пусть делает что хочет. Завтра уеду назад, пока квартиру ещё не сдали».

Он стучал в дверь, просил открыть, а я не открывал. Тогда он сел под дверью и начал шмыгать носом, как маленький. Я сидел с другой стороны и слушал его сбивчивую, через всхлипы, речь, стараясь выровнять дыхание и успокоить выпрыгивающее из груди сердце.

«Плачет, что ли? Я с ним точно скоро в дурку загремлю! Соскучился он, как же! Голодный…»

Сам был, как волк, голодный. За весь день только тарелку пельменей и съел.

«Твою же мать! – психовал я. – Когда он наконец вырастет? Сколько мне ещё нянчиться с этим мелким кровососом? Всю душу из меня вытянул, паразит! Пирожки ему с гусём! Вот и ешь иди их один!»

Но сам уже открывал дверь, бросив первое, пришедшее на ум:

– С чем пирожки?

Новый год мы встретили с опозданием на сорок минут, но это нисколько не расстроило: в это самое время мы были заняты более важными делами – целовались после долгой разлуки.

Пашка ждал меня, стоя у лестницы. Несколько быстрых шагов вниз – и я уже рядом. С силой взял за плечи, сжал, притянул к груди, услышав Пашкин прерывистый вздох, провёл губами по виску, по щеке и, шумно выдохнув, приник поцелуем к пульсирующей жилке под тонкой кожей напряжённой шеи у воротничка рубашки. Пашка вздрогнул и прижался ко мне всем телом, ткнувшись губами в ложбинку под подбородком. Я провёл носом за ухом, вдыхая родной молочный запах, и отстранился. С трудом переводя дыхание, поймал расфокусированный взгляд раскрасневшегося суслика и, сдерживая волнение, сдавленно прохрипел:

– Паш, идём за стол, иначе я сейчас пошлю всё к чёрту и завалю тебя прямо здесь, на полу.

Пашка с минуту смотрел на меня, переваривая услышанное, потом прыснул, боднул меня в плечо и, взяв за руку, повёл к столу.

Мерцание свечей создавало сказочную волшебную ауру вокруг нас. Сказка новогодней ночи – нашей ночи. Впереди нас ожидало много-много дней и много лет, где мы будем вместе и обязательно будем счастливы. Но эта ночь была первая. И это стоило того, чтобы мучиться все эти месяцы, чуть не сойти с ума, загнать себя, пропустив сквозь душу всю боль и всю собственную глупость и злость. Страдать и обожать и, уже казалось, потерять всё, что было смыслом твоей жизни, и получить ещё больше – получить того единственного, без которого жить невозможно, а жизнь – пустая трата времени.

Любовь двоих, повязанных одной нитью.

После шампанского и небольшого перекуса мы, не сговариваясь, взялись за руки и пошли наверх, в Пашкину комнату. Мы лишь поздравили друг друга с Новым годом после глотка шампанского, а так почти не разговаривали – всё потом! Сейчас мы слишком были переполнены разными чувствами: волнением, радостью, любовью, ожиданием – всем тем, что называется одним простым словом – счастье!

Мы стояли, держа друг друга за плечи, стискивая всё сильнее и сильнее, всматривались друг другу в глаза, а дыхание уже прерывалось, и губы уже были такие манящие – нетерпеливо зовущие, а за спинами искушающей белизной призывно сияла в ночном полумраке кровать.

Мы, не сговариваясь, начали освобождать друг друга от одежды: его эксклюзивные шмотки вместе с моими брюками и рубашкой мгновенно оказались на ковре, а мы упали на кровать, как два сросшихся сиамских близнеца, боясь оторваться друг от друга хоть на секунду.

– Ты мой! – шептал я, жадно проводя руками по упругой коже, оставляя на ней синяки, чувствуя, как Пашка судорожно стонет, изгибаясь навстречу моим рукам.

Я целовал, сдавливал, сжимал до тихих, беспомощных хрипов тело своего любимого суслика, плавившегося в моих объятьях, терзал его губами, прикусывал, изводя жадными ласками и ощущая такие же жадные ответные объятья, воспаленные страстью, пересохшие от желания губы.

– Ты мой! – бормотал я, прикусывая поочередно маленькие твёрдые соски, всасывая их вместе с розовыми полукружьями, оставляя следы губ и зубов на тонкой, обтягивающей выступающие ребра коже.

– Ты мой! – повторял и повторял я с придыханием, вылизывая торчащие тазовые косточки и с упоением вслушиваясь в лучшую музыку на свете – сдавленные стоны и рваное, заходящееся дыхание моего суслика.

«Моо-ой!»

Я слегка отстранился и полюбовался Пашкиным телом уже не мальчика, но ещё не мужчины, склонился и пощекотал впадинку пупка, собирая вокруг губами бисеринки пота, двинулся ниже по дорожке из блондинистых волосиков к лобку и сразу прихватил губами глянцевую головку ровного, гладкого члена, обхватив его одной рукой. Я ласкал языком влажную от смазки расщелину, посасывая и втягивая глубже, нежа языком и губами, то высвобождая и облизывая головку, то опять осторожно-ласково втягивая набухший член в глубину рта, от чего Пашка заходился сдавленным криком.

Это было так сладко, так хорошо – я пьянел от Пашкиного запаха, от его тела. Пашка захлебывался от собственных стонов и, кажется, ничего уже не соображал. Меня окутало туманным маревом, а по телу от раскалённого паха пробегали волны возбуждения. Я уже не осторожничал, всё убыстряя и убыстряя темп, то выпуская, то заглатывая гладкий горячий член. Пашка крутился и извивался, непрерывно скуля, хватал меня за волосы, прижимая ещё теснее к себе, и сам выгибался навстречу. И наконец протяжно простонав, выплеснулся фонтанчиком мне в горло. Я на мгновение остановился, сглатывая, а потом начал посасывать ещё и ещё, опустошая полуопавший член до последней капли.

Я приподнялся над влажным расслабленным телом и опять прошёлся языком по ключицам, поднимаясь к скулам, наконец накрыл рот жадным поцелуем. Пашка с жаром отвечал мне, сплетая свой язык с моим, скользя руками по влажной спине. Меня рвало от возбуждения, организм требовал разрядки, но я всё ещё медлил. Пашка сам отстранился, достал из-под подушки пластик презерватива и тюбик со смазкой и вложил мне в руку, прошептав:

– Тём, я хочу. Я готов… давай!

– Сейчас, малыш! – я наклонился и прошёлся влажными губами по его щеке, прохрипев:

– Люблю тебя!

Выдавив сразу треть тюбика смазки на пальцы, осторожно протолкнул один в сжатую дырочку и начал потихоньку растягивать, поглаживая внутренние стеночки.

Пашка слегка заскулил и дёрнулся, но тут же придвинулся назад. Я наклонился и опять начал ласкать полувозбуждённый Пашкин член, который тут же отозвался, наливаясь и увеличиваясь в моей руке. Я протолкнул второй палец, растягивая сфинктер всё больше и пытаясь нащупать бугорок простаты. Когда мои пальцы наконец прошлись по бугорку, Пашка выгнулся, захлебнувшись собственным всхлипом, и схватился руками за мои плечи, притягивая к себе. Я протолкнул третий палец, не переставая ласкать член, полностью погрузив его в рот. Пашка повизгивал и метался по постели, но я был неумолим, хотя у самого перед глазами вспыхивали звёзды от тянущего узла внизу живота. Мой член разрывало, а яйца звенели от переполненности.

Я вытащил пальцы и, быстро надорвав пластик, вытащил презерватив и… отбросил его в сторону, решив что нам с Пашкой бояться нечего – чисты оба. Тут же, подтянув Пашку к себе за бёдра одним движением, толкнулся в узкое нутро.

Пашка сжал в кулаках простыню и запрокинул голову, но прохрипел:

– Давай ещё, не останавливайся.

– Я потихоньку, ты как? Очень больно?

– Нормально. Давай, дальше входи.

– Господи, как же я тебя хочу!

Я взрыкнул, но сдержал желание ворваться сразу и до конца, а стал проталкиваться потихоньку, то и дело останавливаясь, давая привыкнуть себе и Пашке. Было узко до звёздочек в глазах. Наконец я почти полностью вошёл и, чуть помедлив, двинулся назад. Опять Пашкин судорожный всхлип… ещё всхлип. Но меня уже было не остановить.

Мой ненасытный зверь вырвался на свободу, сломав все преграды. Я вколачивал родное податливое тело в смятые простыни, не в силах больше сдерживаться и всё убыстряя темп, до синяков сжимая узкие тонкие бёдра, прогибая, изламывая его под собой. Пашка уже не всхлипывал, а непрерывно подвывал, отзываясь всем телом на каждый толчок, сжимая ногами мои бока и царапая спину, что подстёгивало меня ещё больше.

Мы, как два сумасшедших, рычали и кусались, впиваясь в друг друга, терзая распухшие, искусанные губы, то соприкасаясь, то скользя мокрыми телами, то отталкиваясь, то опять вжимаясь. Мы брали и отдавали, и вновь обретали друг друга после долгого времени разлуки.

Я приподнялся, рывком притягивая к себе податливое тело, и натужно простонал в открытый рот, взрываясь глубоко в Пашку фонтаном семени. Пашка задёргался, напрягся пружинкой в сомкнутых руках и с криком выплеснулся следом на свои и мои бёдра.

Мы приникли к друг другу, не в силах оторваться. Момент истины. Время остановилось. Тишина. Только слышен стук сердец. Наши сердца стучат в унисон – души и тела слиты воедино. Навсегда!

Комментарий к Глава 26. 1 июля 2018 года – национальный праздник всех россиян!!!!

Наша сборная обыграла Испанию – мы в четвертьфинале! Ура! Поздравляю всех россиян, всех – кто болел за нас!

РОССИЯ – Forever!!!!

====== Глава 27. ======

Мы лежали обнявшись на влажной развороченной постели и отдыхали, перебирая пальцы друг друга. Нужно было бы сходить в душ и постелить свежее бельё, но двигаться совершенно не хотелось. Липкая сперма подсыхала, неприятно стягивая кожу, урчащие время от времени желудки напоминали, что они по-прежнему пусты, а внизу ждёт почти нетронутый праздничный стол, но мы продолжали лежать. Слишком было хорошо, слишком в душе наконец было спокойно. Я так долго мечтал об этом: просто лежать и никуда не спешить, чувствуя рядом тёплое тело любимого, тяжесть его головы на плече, несильное щекотание на шее от его дыхания, самому вдыхать запах его волос и тела – запах топлёного молока с цитрусовой ноткой аромата геля для душа.

– Паш?

– А?

– А ты как считаешь, ты всё вспомнил, или только некоторые моменты?

– Я ещё не понял, но помню многое. Даже то, что не хотелось бы вспоминать. Но вспомнил. Например то, как ты целовался на кухне с Ленкой.

Пашка поднялся и посмотрел на меня:

– Не ожидал от тебя такой подлянки!

Я потянул его за руку и снова уложил рядом.

– Не было никакой подлянки, Паш. Я с ней не целовался. Она увидела тебя и вцепилась мне в губы. Я сам не ожидал и не знал, что ты стоишь и смотришь. Хотела отомстить, и это у неё получилось. Я бы и не узнал, если бы она сама мне потом об этом не рассказала. Ты тогда в коме лежал.

– Я когда увидел, убить тебя был готов! Да что убить, думал – не переживу. Подумал, что ты опять решил с ней…

– И поэтому начал встречаться с Ксюхой?

– Я не начал! Один раз в кино сходили. Сам понял, чё сказал? Как я мог с ней встречаться? Я ведь… – Пашка хмыкнул, – голубой, не бывает голубей.

– Я видел, как вы целовались. Пошёл следом и… видел вас.

– Блять, да что ты видел? Она тоже сама, как и твоя, блин, Лена, в меня вцепилась, – Пашка опять хмыкнул. – В любви мне, дурочка, призналась. А я и не замечал. Видел, значит? И выводы сделал. Пиздец! Мы оба молодцы! Два ебаната!

– Ещё каких!

Я с силой прижал Пашку к себе и поцеловал в макушку. Он поднял голову и дотянулся губами до моего лица, обдав жарким дыханием. Я резко приподнялся и подмял его под себя, накрыв поцелуем пересохшие губы. И мы опять надолго выпали из реала: мы опять хотели друг друга, о чём недвусмысленно говорили наши возбуждённые, трущиеся друг о друга, налитые члены. Я повернул своего суслика на живот, подложив под него подушку, и осторожными толчками вошёл в мокрое от моей спермы нутро.