Текст книги "Дом(II) Я помню вкус твоих губ (СИ)"

Автор книги: Rina Ludvik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Мальчики, ну, что замерли? Проходите, садитесь, а я сейчас.

Тая прошла в свою комнату, не закрывая дверь, и скрылась в кладовой. Мы с Пашкой сели на диван. Он по-прежнему молчал, замерев и затаив дыхание, весь подавшись вперёд, только белёсые ресницы подрагивали вокруг расширенных глаз. Потом дёрнул плечами, как будто снимая напряжение, посмотрел на меня и спросил полушёпотом:

– Тая сказала, мы здесь уже были? И… жили?

– Были, Паш, – я хмыкнул, но как-то не слишком весело. – И даже оладьи пекли. Давай дождёмся Таю. Ты обязательно всё узнаешь, то есть вспомнишь. Потерпи немножко, ладно?

Я приобнял его за плечи и притянул к себе, прижавшись губами к макушке.

– Малыш, я с тобой! Всё в порядке, успокойся.

Из комнаты вышла Тая с небольшим продолговатым футляром в руках, похожим на готовальню, обтянутую чёрной замшей. Я отпустил Пашку, и он слегка отстранился. Тая это заметила и усмехнулась, но тут же приняла обычное выражение лица.

«Интересно! – подумал я. – Она о нас догадывается, что ли? А может, она мысли умеет читать на расстоянии? И как они в своём мире к этому относятся? Консервируют мозги лет на сто? Или у них там без разницы – кто с кем?»

Она взяла стул и подсела к нам, открыв футляр. Внутри лежал на такой же чёрной замше продолговатый полупрозрачный предмет ярко-синего цвета  – то ли камень, то ли пластик.

– Это синий циозид. Очень редкий драгоценный минерал. У нас он используется только в лабораторных условиях в центре Возрождения как мощный источник энергии и как проводник. Этому эксперименту меня научил мой дед, он же подарил мне этот камень.

Она вытащила его из футляра и протянула нам:

– Можете подержать и почувствовать его энергетику.

Камушек как-будто пульсировал и светился изнутри, сразу почувствовалось покалывание в ладони и разливающаяся по телу теплота.

– Паш, ты хочешь всё вспомнить? – обратилась Тая к Пашке.

– Конечно, надоело болваном ходить. Вы знаете, а я нет. Что мне нужно делать?

– Тебе нужно очень захотеть всё вспомнить, это, пожалуй, всё. Да, ещё важно доверие: ты должен полностью доверять Тимуру, каждому его слову, тогда, может, у нас и получится, – она посмотрела на нас задумчиво. – Но обещать ничего не могу. Давайте попробуем.

Оказалось, нам ничего особенного делать было не нужно. Пашка лёг на диван головой ко мне на колени. И Тая, приложив ему руку ко лбу, сразу же его усыпила, ещё раз перед этим повторив, что он должен стараться всё вспомнить и доверять мне. А я должен был закрыть глаза и начать вспоминать всё, что произошло с нами с момента, когда мы впервые подошли к горелому дому – последовательно, не упуская ни одной подробности, и до самого нашего выхода из Безвременья. Я положил камень себе на ладонь и накрыл его Пашкиной ладошкой, сверху положив свою. Мои воспоминания через камень должны перетекать к нему и пробудить его воспоминания – убрать блокировку. Если же убрать не получится, то он просто должен поверить всему тому, что «услышит» от меня.

Я откинулся на спинку дивана, закрыл глаза и углубился в воспоминания.

Комментарий к Глава 28. Подарки для Таи https://www.souvenirdvor.ru/wa-data/public/shop/products/32/33/13332/images/63717/63717.970.jpg

https://www.souvenirdvor.ru/wa-data/public/shop/products/33/99/19933/images/77562/77562.970.jpg

Игрушка для Патимы https://www.souvenirdvor.ru/wa-data/public/shop/products/45/14/11445/images/60801/60801.970.jpg

Безвременье https:https://img-fotki.yandex.ru/get/4517/14124454.263/0_714d9_2e9f224b_XXL

Домик в Безвременье

https://cs4.pikabu.ru/post_img/big/2015/09/12/4/1442036949_1388617551.jpg

Синий циозид: http://thediamonds.ru/images/танзанит%20порода.jpg

АВТОР ПО-ПРЕЖНЕМУ ЖДЁТ ВАШИ ВПЕЧАТЛЕНИЯ В КОММЕНТАРИЯХ!

====== Глава 29. ======

Три часа. Три часа мне понадобилось на то, чтобы опять окунуться в этот ужас, пройти через неизвестность и безысходность. Вновь прочувствовать боль и страх за Пашку, а ещё заботу и неожиданное понимание, что ты испытываешь к своему закадычному другу совсем не дружеские чувства. Мне не нужно было напрягать память, настолько всё было живо, как будто не было этих трёх лет, а всё произошло каких-нибудь два-три месяца назад. Я помнил всё до мельчайших подробностей: нашу клетку, Урода с его мерзкой улыбочкой:

«Вы мне не нужны, мне нужна ваша кровь. Станете сопротивляться – накажу!»

Испуганного, растерянного и… влюблённого Пашку:

«Тёма, может, я скоро умру, можно мне тебя поцеловать?»

И себя, изо всех сил старающегося быть спокойным и уверенным в том, что всё это скоро закончится, и мы вернёмся домой:

«Паш, пообещай мне… Что бы с нами ни происходило, плакать ты больше не будешь! Не давай этому гнусу даже думать, что он нас сломал. Я пока не знаю как, но знаю точно, что мы отсюда выберемся!»

Я старался для Пашки, хотя сам ни в чём не был уверен, и мне было очень страшно. Смог бы я не сломаться, если бы его рядом не было? Нет, однозначно! Мы давали друг другу силы, чтобы не сойти с ума в этом кошмаре. И мы выжили! А потом помогли Насте. Родилась Патима… Пожалуй, это единственный радостный момент во всей этой жуткой истории. Мало того, что выжили сами, мы помогли появиться на свет маленькому человечку, замечательной малышке Патиме.

«Я взяла начало ваших с Пашей имён, вот и получилось – Па-тима… Паша и Тимур».

А ещё припомнились странные слова Урода:

«Не ты его возле себя держишь, это он тебя от себя не отпускает. Есть такие ниточки, что людей связывают… Вас-то двое, а судьба у вас одна! Вы крепко связаны…»

И даже вспомнил, как первый раз в жизни молился богу:

«Господи! Если ты поможешь нам выбраться отсюда, обещаю – до конца жизни буду ценить каждую минуту, никогда никому не причиню зла и никогда, слышишь, никогда не брошу Пашку! Помоги нам, Господи!»

Наверное, Господь меня услышал и помог, раз мы вышли. Вышли… и всё забыли. И если бы не Настины кристаллы, так ничего бы и не вспомнили. А потом… потом я нашёл в лесу коробку с деньгами.

Но между этим двумя событиями было ещё другое… Был я – с перепутанными мыслями, с ускользающей из-под ног почвой, с заползающими в душу сомнениями и отрицанием очевидного:

«Всё, что с нами произошло тогда, той ночью в клетке – было н е п р а в и л ь н о!!! Это нужно забыть! Мы просто были в беде и искали спасение друг в друге!» А ещё тогда у меня была, ещё тогда была, Ленка! И оставалась любовь к ней! И, как тогда мне казалось, Ленка – это правильно! А Пашка – мы с Пашкой – неправильно, невозможно! Два дня и две бессонные ночи метаний от невозможности, от неправильности произошедшего и сожалении о случившемся!

Но почему опять всё повторилось? Я и Пашка…

На меня лавиной нахлынули воспоминания о тех днях моих переживаний, о той нашей ночи, нашей первой ночи у него дома, когда я, плюнув на все сомнения, сам притянул к себе желанное, отзывающееся на каждое моё прикосновение тело, впитывающее и отдающее, плавящееся в моих руках, в моих неумелых ласках… Притянул… А утром оттолкнул и ушёл! Бросил! Предал! И опять проклинал себя за несдержанность, не в силах разобраться, что это было? Почему это со мной случилось опять? Что происходит со мной, когда рядом Пашка? Почему рядом с ним я теряю голову, когда есть Лена? И я с тупым упорством вдалбливал в себя:

«Я люблю Лену!»

А Пашка… Он друг! Это – просто случайность, это всё – долбаное Безвременье! Оно во всём виновато!

Сколько же мне нужно было мучить его, выносить мозг себе, чтобы наконец понять и принять простую, простенькую такую мысль, которая всегда была, но которую я с тупой бараньей упёртостью от себя гнал:

«Я люблю, давно люблю своего друга!»

Полюбил раньше, чем это понял, чем смог смириться с этой давно живущей в моей упрямой башке мыслью и принять её! Но сколько же я дров наломал! Через какие жернова пропустил себя и своего суслика, прежде чем понял, что без него жить – невозможно, тупо физически не получится! Потому что идиоты, как и все нормальные люди, дышат кислородом, а если его нет – подыхают.

Я открыл глаза и посмотрел на спящего Пашку: он завозился во сне, глубоко вздохнул и, убрав свою руку из сомкнутых вместе с камнем моих, повернулся на бок, подложив под щёку ладошку и уткнувшись носом мне в бедро, а вторую просунув между моей рукой и боком.

Из-за двери комнаты выглянула Тая и, посмотрев на нас, спросила едва слышно:

– Ну что? Ты закончил? Будем будить?

Пашка так сладко посапывал, что будить не хотелось. Но мы были в Безвременье, это где-то внутри до сих пор вызывало неприятные ощущения и ещё непроходящее чувство близкой опасности. Хотелось одного – поскорей выйти отсюда, чтобы никогда больше не возвращаться.

Я кивнул:

– Да. Пора!

Тая наклонилась над спящим сусликом и поводила рукой, не касаясь. Пашка вздрогнул, открыл глаза и, резко приподнявшись, сел, чуть не столкнувшись головами с едва успевшей отпрянуть от нас Таей. А потом с испугом оглядел комнату и всхлипнул. Я тронул его за плечо:

– Паш…

Он порывисто обернулся, прижался ко мне, тесно обхватив руками, уткнувшись лицом в грудь. Я затаил дыхание. Растерянно взглянул на замершую с расширенными глазами Таю и осторожно обнял его подрагивающее тело. Пашка ещё сильнее приник, вжался, прерывисто вдыхая и выдыхая в мой свитер, обдавая горячей волной. Я потёрся носом о светлую, тёплую макушку и начал поглаживать напряжённую спину, стараясь хоть как-то успокоить и стараясь успокоиться сам. А сердцебиение уже начало зашкаливать от нахлынувшей тревоги. Не зная чего ждать, постарался собраться, чтобы быть готовым к любой Пашкиной реакции. Сразу перед глазами всплыла картинка:

Пашка – всклоченный, с дрожащими губами, с лихорадочным блеском в злющих глазах, со сжатыми до белых костяшек кулаками… удар в живот…

«Гад ты, гад! Извращенец!»

Тогда, не зная, как прекратить эту непонятную истерику, я его куснул в щёку…

«Бля, ублюдок! Скотина! Никогда больше… Маленький мой, тихо… успокойся! Я с тобой… прости меня, идиота! Нахрена всё это было, ну нахрена? Блять, придурок, ничему тебя жизнь не учит!»

– Тём! – прерывисто выдохнул Пашка. – Я… я хочу домой. Я так испугался, когда проснулся… подумал, что тебя нет… что я один здесь.

Страх за Пашку, мгновенно сковавший тело, сжавший диафрагму так, что невозможно сделать вдох, начал уходить, давая возможность дышать. Я вдохнул… выдохнул…

– Паш, ну что ты, малыш? Я с тобой… мы вместе! Куда я без тебя? Счас уходим, ты только успокойся! Я с тобой… всё хорошо!

Тая не мигая смотрела на нас, сжавшись на краешке стула, боясь пошевелиться. Пашка отстранился, посмотрел на меня и согласно кивнул:

– Подожди, я сейчас… посмотреть хочу.

Он спустил ноги на пол, мельком взглянул на замершую Таю и, не сказав ни слова, направился к двери, за которой скрывалась лестница, ведущая в нашу клетку. Я было дёрнулся за ним, но Тая жестом руки меня остановила. Пашка медленно потянул дверь на себя… открыл… За дверью была кирпичная кладка. Он оглянулся на нас, а затем, отвернувшись, провёл рукой по кладке.

– Надеюсь, там никого не замуровали? – повернувшись к Тае, негромко спокойным, слишком спокойным голосом спросил Пашка и перевёл взгляд на меня:

– Тём, я хочу домой.

– Да, мы сейчас! Паш, как ты себя чувствуешь? – с беспокойством спросила Тая, вскочив со стула.

– Как я себя чувствую? – повторил за ней Пашка. – Нормально. Если кролики, у которых выпустили всю кровь, чувствуют себя нормально, то… – и, не договорив, опять посмотрел на меня:

– Тём, пошли отсюда, пока не вернулся Урод. – и к Тае:

– Где он, кстати? Он же тоже с тобой? Имей ввиду, я его задушу, если увижу.

Пашка подошёл ко мне, по-прежнему сидящему на диване с застывшим на Пашке взглядом, и, встав между коленей, притянул меня к себе.

– Я очень сильно тебя люблю, очень! – прошептал мне в макушку. – Пусть он лучше здесь не появляется, убью гада! За тебя! Идём домой, Тём!

Я обнял Пашку и посмотрел снизу вверх на побледневшее любимое лицо:

– Паш, его больше нет! Забудь о нём! Я тоже очень тебя люблю! Мы сейчас… сейчас уходим.

Тая уже ждала у дверей. Через десять минут, пройдя цепочкой через окутанную серой пеленой тумана аллею, мы зашли в дом. А ещё через час с небольшим поднимались в лифте на свой двенадцатый этаж. Пашка за всё это время не проронил ни слова, а я его не беспокоил, молча ждал. Я понимал, что это тоже нервный срыв, только в первый раз была агрессия. Сейчас же его молчание было для меня хуже, чем истерика: я не знал, как ему помочь.

С Таей, когда мы вернулись из Безвременья, Пашка больше на заговаривал, как будто её вообще не было, а сразу прошёл в прихожую и стал натягивать пуховик. Она на прощанье сказала, улучив момент, когда Пашка уже вышел во двор, чтобы я его не беспокоил, он отойдёт, просто нужно подождать. На мои извинения махнула рукой. С тем и уехали. Что называется – погуляли!

Дома он сразу прошёл в свою комнату, а мне ничего не оставалось делать, как зайти в свою. Ходил по комнате, не находя себе места: сидеть не мог, лежать – тем более. Мне нужно, просто необходимо было к нему, видеть его, помочь!

«Чем? Как помочь? Поговорить? Но он не хочет с тобой разговаривать! Да! Это была ошибка! Моя ошибка! Куда, спрашивается, нахуй торопился? Ну вот, теперь он вспомнил, теперь всё знает. Легче тебе стало? Доволен?»

Я подошёл к окну и прислонился лбом к холодному стеклу, остужая горевшую от мыслей голову.

Вдруг сзади раздались шаги, и две прохладные руки скользнули внезапно с двух сторон вдоль торса и сомкнулись на талии. Я застыл в кольце этих рук, боясь спугнуть. По плечу прошло тёплое дыхание… Я накрыл своими ладонями прохладные Пашкины руки и слегка сжал. Так мы стояли не проронив ни слова, и я готов был стоять так до утра: беспокойство растворилось в затопившей меня нежности к любимому существу.

– Прости… Я опять психанул, – услышал я шёпот и, почувствовав тёплое дыхание на своей шее, закрыл глаза от будоражащих ощущений: по плечам и позвоночнику волнами пробегал озноб, холодя тело и стягивая без того напряжённые мышцы. Пашка ещё сильней прижался к моей спине.

– Тём! Пошли полежим. Я соскучился.

От осторожных, ласкающих пальцев и губ течёт по телу истома, собираясь в паху горячей тяжестью. Я тянусь навстречу этим рукам и губам, а они не останавливаются, идут дальше – вниз, не пропуская ни одного миллиметра моей кожи, которая уже горит и отзывается на каждое прикосновение. Пашка неторопливо пробирается к паху, накрывает его ладошкой и слегка сжимает, а я изгибаюсь навстречу этой руке, толкаюсь в неё, ловя всей кожей, всем своим существом сводящие с ума прикосновения.

Как же я его люблю – его руки, его тело, его губы! Люблю, когда он весел, люблю когда спокоен и задумчив, люблю, когда молчит, когда психует… Люблю его характер, его капризы, люблю его глаза в язвительном прищуре и щенячьи извиняющиеся глаза тоже люблю. Люблю, как он засыпает, щекоча дыханием мою шею, как спит, посапывая в моё плечо, как просыпается… Люблю за то, что он есть, что он всегда будет, а я буду его любить, сколько хватит сил – всю свою жизнь!

Я мягким рывком уложил Пашку на спину, склонился, бережно сжав ладонями его лицо, и припал к губам, ловя его дыхание, сминая и посасывая влажные нетерпеливые губы. Но я не торопился, растягивая наслаждение, хозяйничал языком, вылизывая глубину рта, сплетая его язык со своим, посасывая и опять сминая припухлые губы, извлекая протяжные стоны, как самую волшебную музыку. Пашка то прикрывал глаза густыми белёсыми ресницами, то смотрел сквозь них затуманенным взглядом, ласково скользя тёплыми ладошками по моим рукам и плечам.

Я потихоньку продвигался вниз, не оставляя без внимания тонкие косточки ключиц, ямочку между ними, горошинки сосков с розовыми полукружьями, тазовые косточки. Прикусывал и тут же целовал нежную кожу живота, вылизывал ямку пупка и прокладывал дальше по косичке мягких светлых волосиков влажную дорожку к паху. Пашка в нетерпении уже сам подталкивал мою голову к своему возбуждённому члену, который я, поигрывая, потирал подбородком, продолжая выцеловывать и вылизывать впалый, напряжённый живот, продлевая сладкую пытку.

Суслик поскуливал, в нетерпении согнув колени, подавался вперёд и всё сильнее давил на голову, требуя всем телом главной ласки. Я ещё немножко его помучил: раздвинув пошире бёдра и обходя возбуждённого до предела Пашку-младшего, несильно начал захватывать зубами нежную кожу промежности, от чего мой сусел вздрагивал всем телом, всхлипывая на каждый укус, а я тут же зализывал покрасневшую кожицу, задевая языком поджатые яички.

– Тё-ё-м-ааа! Я щас сдо-оо-хну! – осипшим голосом жалобно пропищал мой задохлик, теребя руками простыню. – Пожалуйста, возьми-ии-и!

– Да, маленький! Как скажешь… всё для тебя! – прохрипел я, обхватывая рукой горячий со вздутыми жилками пенис и проводя языком по упругой головке.

В ответ мой нетерпеливый суслан что-то невнятно простонал и двинул вперёд бёдрами, пытаясь втолкнуться в рот ещё глубже, при этом с силой вдавливая меня лицом в пах. Я усмехнулся, слегка отстранившись, взглянул на замершего Пашку, похожего на взъерошенного птенца и стал медленно, не отводя от него взгляда, втягивать и посасывать возбуждённое естество, одновременно лаская упругую дырочку кончиками пальцев. Пашка в нетерпении выдернул из-под подушки тюбик со смазкой:

– На, смажь. Чё издеваешься? Я не могу уже…

– Как скажешь, малыш! – опять прохрипел я, выпуская изо рта влажный суслячий член.

Я сам уже был на пределе, желая до безумия дрожащее подо мной сокровище, но мне так нравилось слушать захлёбывающиеся стоны, так хотелось, чтобы моё солнце ещё немножечко меня поумоляло… Его прерывистый полувздох-полушёпот вызывал озноб по всему телу, жаром обдавая низ скрученного живота. Нетерпеливые, царапающие спину пальцы поднимали полчища мурашек, пускающихся вскачь бешеным галопом вдоль позвоночника.

Я с трудом оторвался от горячего тела и, выдавив немного смазки на пальцы, медленно скользнул средним внутрь сжимающейся дырочки. Пашка отреагировал прерывистым вздохом и двинул бёдрами, с силой сжимая мою руку. Я пошевелил пальцем и тут же просунул второй, неспешно растягивая по окружности и проталкивая дальше. Пашка всхлипнул и, обхватив меня за плечи, широко расставив ноги, начал двигаться вперёд, сам насаживаясь с натужным придыханием. Он вскрикивал и резко запрокидывал голову, вытягиваясь в струнку каждый раз, когда мои пальцы проводили по бугорку простаты.

Я продолжал растягивать, присоединив к двум пальцам третий, и одновременно мучить его набухший член, медленно водя по нему языком, лаская и посасывая упругую головку.

Наконец он простонал:

– Хватит, Тём. Возьми меня, или я тебя убью щас… – и, хныча, добавил:

– Измучил, гад!

Ах так! Больше я не осторожничал. Быстро убрав пальцы, резко притянул распахнутые бёдра и вошёл одним толчком. Мой хриплый рык слился с Пашкиным протяжным всхлипом.

– Давай, хочу-у-уу. Тё-ёё-м-маа-аа! Аааа-хаааа!

Я двигался, задыхаясь от нехватки воздуха, практически сложив Пашку пополам, рыча и урча, как голодный, дорвавшийся до добычи зверь, разбрызгивая капли пота с головы и мокрого лица на постель и на стонущего суслана. Пашка держался обеими руками за спинку кровати и запрокидывал голову на каждый новый толчок, воя и, кажется, уже ничего не соображая. Мы приближались к пику, и я вбивался всё резче, погружаясь до самого основания, вколачивая трепещущее тело в горячие, влажные простыни и выбивая из суслячьей головы мрачные ненужные мысли каждым жёстким толчком, не останавливаясь, всё ускоряя и ускоряя темп под непрерывные подвывания.

Это было какое-то сумасшествие, но именно оно нам давало почувствовать, что мы вместе, мы едины, и никакие силы не смогут нас разлучить, никакие Уроды нас не одолеют. А ещё я «лечил» своего суслана от нервного срыва самым простым, но самым действенным способом – любовью, доводя его до исступления и тем самым вытесняя одни сильные эмоции другими – ещё более сильными.

Пашка издал надрывный горловый звук, напрягся и выплеснулся, заливая мою грудь, свои коленки и живот тёплой клейкой спермой, захлёбываясь стоном. Я сделал ещё три резких толчка и, впившись пальцами в узкие бёдра, кончил с низким хрипом. Поцеловав поочерёдно Пашкины коленки и потёршись о них мокрым лбом, упал рядом, притянув на себя подрагивающее суслячье тело.

– Живой? – спросил я через некоторое время, ласково перебирая Пашкины вихры.

– Вроде да… ещё не понял, – утомлённо, с тихим смешком ответил он. – Ну ты сегодня да-а-ал! Я думал, умру.

– Эй! – шутливо толкнул торсом распластавшегося на мне суслика. – Эт-то что за разговоры? Я т-те дам – умру. Умиральщик мне тоже, блин! Чтобы я от тебя такого больше не слышал… даже в шутку. А то… счас ещё поддам… немного погодя.

– Не, пошли мыться и баиньки, – и, усмехнувшись, добавил:

– Только двигаться неохота.

– И не двигайся. Отдыхай. Сам своего маленького унесу и помою.

– Тём?

– Мм?

– Я себя сегодня опять вёл… как пиздюк. Не обижайся, ладно?

– Не буду. Только не молчи больше, не держи в себе. Я же рядом! Ты меня пугаешь, когда молчишь, и я не знаю, как тебе помочь.

– Тае позвоню завтра, извинюсь. Она, наверное, точно обиделась. Сходили в гости, называется! Поздравили с Новым годом!

– Паш, Тая всё понимает. Она переживала за тебя. Ей самой много досталось, так что она понимает. А ты как – только меня услышал, или всё вспомнил?

– Услышал и… кино посмотрел… немое. Твой голос слушал и картинки видел – то, что ты рассказывал, – и, тяжело вздохнув, добавил:

– Как мы всё это выдержали? Я бы ещё раз не смог.

– Забудь! Вспомнил, а теперь забудь! Как будто ничего не было.

– Нет. Не хочу забывать. Там ты был… со мной. Не хочу тебя забывать. И малышку тоже… И Настю. Она не виновата, что вампиркой родилась.

Пашка привстал.

– А сейчас она как? Ну… ей же всё время надо.

– Нет. Им надо только когда детей носят… или болеют. Ей, если что, оттуда, от них передают.

– Кто? Урод?

– Другой проводник. Урода нет больше, забудь про него.

– Потом расскажешь?

– Расскажу, когда совсем успокоишься. Ладно, пошли в ванную.

– Ты же сказал – унесёшь! – сверкнул на меня Пашка ехидным глазом.

Я сел, не отпуская Пашку из рук.

– Держись, обезьянка. Пойдём тебя отмывать.

Пашка уже почти засыпал. Я поставил его, прислонив к себе, в душевую кабинку, под тёплые струи, быстренько намылил обоих гелем, ополоснул и, завернув сонную суслячью тушку в махровую простыню, унёс в комнату. Спали мы у Пашки: мою постель нужно было перестилать, но ни сил, ни желания не было.

Утром нас разбудил звонок телефона.

Комментарий к Глава 29. АВТОР ПО-ПРЕЖНЕМУ ЖДЁТ ВАШИ ВПЕЧАТЛЕНИЯ В КОММЕНТАРИЯХ!

====== Глава 30. ======

Просто проснуться с тобою рядом,

Просто коснуться твоей руки,

Встретиться с ласковым любящим взглядом

И тосковать, когда мы далеки.

Просто болтать ни о чём до рассвета,

Просто смеяться и просто грустить,

Просто припомнить счастливое лето,

Просто обидеться, просто простить.

Просто мечтать, лежа рядом с тобою,

Просто вдвоём ожидать перемен,

Просто любить тебя всею душою

И получать те же чувства взамен.

Просто быть вместе единым целым,

И как же просто всё потерять!

Вдруг станет чёрным, что было белым.

Просто однажды тебя не понять.

Только прошу я у Господа Бога:

«Силы нам дай, чтоб любовь сохранить!»

Ведь наша жизнь – это просто дорога.

Будем, давай, просто жить и любить! *

Я поднялся с закрытыми глазами и сел, спустив ноги и нашаривая тапки, помянув разом всех богов и добрых людей одним крепким словцом. Телефон не унимался, продолжая наигрывать знакомый вальс где-то в моей комнате. Пашка приоткрыл один глаз и со стоном плотней закутался в одеяло, натянув его до самой разлохмаченной макушки. Я ткнулся губами в эту самую макушку, обречённо вздохнул и пошёл искать виновника нашего «доброго» утра. Иглессиас пел из Пашкиных штанов, рядом с живописно разбросанными по ковру прочими вещами. Только со второго раза мне удалось вытащить из узкого кармана дребезжащий мобильник. Глянул на дисплей – звонил Марио.

– Алло?

– Паш? Это ты? Что с голосом?

– Это Тимур, – ответил я приглушённо, стараясь не разбудить суслика. – Паша спит ещё.

– Ну замечательно! Днём спим – ночью бодрствуем! Что-то похожее у меня было лет эдак… надцать назад! – с мягким смешком проговорил Марио. – Ладно, ребятишки, поднимайтесь и к нам. Баня ждёт! И мы с Владиком тоже! Ждём ровно через два часа – время пошло!

– Хорошо, Марио! Будем. И с Новым годом вас!

– Это потом, успеете поздравить. А вот тебя, Тимур, поздравляю от души, и Пашу тоже. Вы очень-очень – молодцы! Тимур, за тебя рад особо, ты настоящий мужик! Дождался и добился. Просто спасибо тебе от нас с Владиком большое и низкий поклон за Пашу. У вас там как – всё хорошо?

– Всё просто отлично, Марио! Спасибо за добрые слова. Мы скоро будем, пойду поднимать суслика.

– Кого? – рассмеявшись, переспросил Марио.

– Пашку! – разулыбавшись, пояснил я. – Это у нас домашнее прозвище. Случайно оговорился, он меня убьёт, если узнает.

– Не переживай! Я – не выдам! Суслик… надо же! Ты, Тимурчик, сделал мой день, пойду с Владиком поделюсь. Давай, милый, ждём вас! – продолжая смеяться, Марио отключился.

– Паш! Па-аш! – наклонился я над суслом, стараясь пролезть рукой под тугой кокон подоткнутого со всех сторон одеяла. – Маленький, ау!

«Маленький» не подавал признаков жизни. Тогда я приподнял краешек одеяла возле лохматой макушки и стал дуть в отверстие суслячьей норки, вызвав тем самым недовольное мурчание. Я осторожно просунул руку и пощекотал тёплую щёку – из норки показался сощуренный глаз и сморщенный от недовольства нос.

«Коготок увяз, всей птичке пропасть!»

Резко отвернув одеяло от сонной сморщенной мордахи, лизнул, а потом коротко всосал сомкнутые в недовольную гримаску губы.

– Ыы-ыыы, Тёё-ёё-мааа, отста-аа-ань! Я ещё сплю-ююю!

– Сонц, твои папы вернулись. Ждут нас.

Пашка откинул одеяло и, потерев кончиками пальцев глаза, поморгав светлыми веерками ресниц, наконец посмотрел на меня, недовольно пробурчав:

– Чё, прям счас, что ли? Рано же ещё!

– Паш, время десятый час. Давай, подъём!

– Ещё не просну-у-улся. Сам разбуди.

«Разбудить значит? Окей!»

Я придвинулся, слегка навалившись на сонное чудо, и поворошил спутанные блондинистые вихры.

– Малыш наш не просыпа-а-ается. Его полночи му-у-учили, спать не дава-а-али, утром рано будят плохие дя-я-ядьки, – приговаривал я, покрывая лёгкими поцелуями расслабленные губы, тёплый нос, прикрытые пушистыми ресничками глаза, бледное заспанное лицо; щекотал языком аккуратную раковину ушка; легонько прикусывал кожу шеи, груди; втягивал и посасывал горошинки сосков и неторопливо продвигался дальше, то щекоча, то целуя, то прикусывая, то полизывая, не оставляя без внимания ни одного видимого участка расслабленной, горячей со сна суслячьей тушки.

Пашка тихонько вздыхал и слегка подрагивал телом на каждое прикосновение. Я же сам завёлся так, что меня было уже не остановить. Быстро сняв с себя пижамные штаны, я лёг сверху, приподнявшись на руках над любимым чудом и начал двигаться вверх-вниз, при этом наши полувозбуждённые члены, потираясь друг о друга, уже приходили в полную боевую готовность, о чём недвусмысленно говорили появившиеся из расщелин набухших головок прозрачные капельки смазки.

Низ живота тянуло и скручивало, а до самой макушки прокатывался волнами озноб от соприкосновений с Пашкиным, возбуждённым не меньше моего, телом. Прелюдии обоим было уже достаточно. Мы её больше не хотели: мы опять хотели друг друга – сейчас, немедленно, иначе умрём и никуда не поедем. Пашка с закрытыми глазами пошарил под подушкой и протянул мне смазку. Я нагнулся и прошёлся влажными губами по напряжённому животу, выцеловывая и слегка прикусывая нежную кожу.

– Сонц, кристаллик достань, подержи! – с придыханием, через поцелуи прошептал я, не отлипая губами от светлой косички мягких волосков.

– Мы-ымм…

Пока Пашка доставал и держал в сомкнутой ладошке кристаллик, я быстро смазал своего налитого немаленького друга и выпустил немного геля на розовую нежную дырочку суслячьего ануса. Слегка поласкал и зашёл сразу двумя пальцами, не переставая терзать под непрекращающиеся стоны нежную кожицу вокруг Пашкиного изнывающего в нетерпении естества. Как же я обожаю мучить моё суслячье отродье, слушая через всхлипы его капризное хныканье и недовольное бурчание. Порастягивал, одновременно лаская нежные стеночки, убрал пальцы и, придвинув широко раскрытые бёдра, легонько толкнулся в жаркое узкое нутро налитой головкой. Остановился.

– Подождать?

– Кого? Трамвая?

– Паш, больно же, привыкни чуток.

Пашка опёрся руками о постель и сам резко насадился, просипев с придыханием:

– Давай, чё замер? Я не могу уже…

Мир отодвинулся и исчез: никого не было, не существовало в целом свете – только мы двое. Всё остальное ушло, исчезло, растворилось! Только приклеенные друг к другу два тела, две души, два сердца прочным клеем, имя которому – любовь! Трудная, непростая, прошедшая через все преграды и испытания, став от этого ещё прочнее и устойчивее – наша любовь! Мы будем её хранить и нести бережно по жизни в четыре руки, в два сердца, как ценную антикварную вазу, доставшуюся нам без скидок и бонусов, по самой дорогой цене.

«Пока я жив, с тобой я буду… пока я жив, с тобой я буду…» – стучали метрономов невесть откуда появившиеся в голове строчки. И я повторял их про себя, как молитву, как клятву в такт движению наших сплетённых в безумном страстном танце любви тел, соединённых одной судьбой навечно!

Пять лет спустя…

– Ты вот зачем это сделал, можешь мне сказать? Я два дня строил, а ты своей тощей жопенцией всё мне тут разрушил. Щас ты по ней получишь! Иди сюда!

– Паса, я ницяинна, я бежай и поскользнуйся. Хоцес, вместе опять постъёим? – выкарабкиваясь из горы песка, минуту назад бывшей средневековой рыцарской крепостью, с сожалением развёл руками четырёхлетний Пашкин тёзка – Паша-младший.

– Не хочу. Пошли мыться, маленький негодяй, ты вон весь в песке! Баба Нина увидит – будет нам обоим!

– Ни буит. Она никойда ни югаица, тойко смеёца.

Последнее слова малыш проговорил со смешным взвизгом «смий-йёца», потому как две сильные руки успели его подхватить, подкинуть в воздух и опустить на загорелое плечо. Я лежал на шезлонге, лениво потягивая яблочный сок из маленькой пластиковой бутылки, и смотрел на очередную «разборку» моего супруга со своим крёстным сыном. Они уже добрались до воды, и Пашка-большой стал обкупывать повизгивающее смешливое чудовище, разрушившее с усердием два дня строившийся песочный замок – Пашкину гордость.

– Эх ты! – донеслось до меня сквозь визг и хохот Пашки-маленького. – Мелочь пузатая! И когда уже правильно говорить научишься, а?