Текст книги "Дом(II) Я помню вкус твоих губ (СИ)"

Автор книги: Rina Ludvik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– А что со мной? Мы вроде друзья, или ты так не считаешь? Мне, допустим, не всё равно, что у тебя и как?

– Значит, друзья? Хорошо! Тогда я тоже могу тебя спросить?

– Конечно! Спрашивай о чём хочешь.

– Тогда скажи! Ты Ксюшу любишь?

– Ксюху?

Кажется, Пашка ожидал чего угодно, только не про Ксюшу. Но я решил не отступать. Похоже, сегодня был вечер откровений. И я собирался получить ответы на все волнующие меня вопросы.

Пашка замялся:

– Люблю, конечно. А за что её не любить? Она хорошая, добрая, заботливая, – он усмехнулся. – Иногда даже слишком заботливая. Но это у неё характер такой – шебутной. Всё ей про меня знать хочется: где был, что делал? Но она хорошая. Так что да… люблю, конечно.

Он с удовлетворением посмотрел на меня, типа, вот видишь, я ответил на твой вопрос честно – ничего не скрыл.

– Паш, а за что, вообще, любят? За доброту? Или за то, что человек хороший?

Пашка в замешательстве посмотрел на меня:

– Что значит – за что? Просто… любят. Ты же вот любишь своего этого… гея-натурала за что-то?

– Люблю. Очень! Ты даже представить себе не можешь, как сильно я его люблю. Но не за то, что он хороший. Он у меня, на самом деле, хороший говнюк. Иногда так хочется долбануть по его черепушке, чтобы мозги на место встали. Я его просто люблю, потому что не могу не любить. Понимаешь?

– Ээээ… ну, в общем, люби себе на здоровье!

Пашка опять поерзал в кресле, ошарашенно глядя на меня.

– Пиздец с тобой, Тёмка! Я и не думал, что ты у нас такой… такой Ромео, бля!

Он явно был смущён и пытался скрыть это за грубостью.

– Не важно. Мы сейчас о тебе говорим. Ты к Ксюше испытываешь что-нибудь подобное? Тебе хочется, чтобы она всегда была рядом… обнимать её, целовать, спать с ней, в конце концов, тебе хочется?

– Тём, а ты не прихуел, такие вопросы задавать?

– А что такого? Мы же с тобой друзья, сам сказал. Какие между нами могут быть тайны? Ты вот меня спросил – я ответил. Теперь я спрашиваю, а ты, как на духу. Мне тоже небезразлично, как у тебя и что?

Пашка, до сих пор сидевший в напряжённой позе, откинулся на спинку кресла.

– Ладно, прав. Извини! Просто не ожидал от тебя, что про Ксюху заговоришь.

Он помолчал, пожевал губами, глядя опять в сторону:

– Если честно, я и сам не знаю. Просто она есть и есть. Я уже привык, что она есть. Ну, целовались мы с ней, но это как-то… Блять, да не умею я на такие темы говорить!

Пашка вдруг вскочил и запрыгал по комнате на одной ноге.

– Твою мать, отсидел. Чёт пальцы свело.

– Не любишь ты Ксюшу, Паша! И не любил никогда. Это я тебе точно говорю.

– Хорош пиздеть! Пошли спать. Любишь-не любишь! Вот на Новый год поеду в Ключ и выясню. Ты едешь?

– Нет. Мне там делать нечего. Здесь останусь. Иди, я посижу ещё маленько.

– Как хочешь. Я – спать.

«Вот и приехали! Высказался? Легче стало? Паша к Ксюше поедет… выяснять. Пусть едет. Похер! Устал. Завтра домой вернусь!»

Пашка запрыгал наверх, поджимая правую ногу, споткнулся об лесенку и упал. Я подскочил и подлетел к нему.

– Паш, что? Ушибся? Покажи ногу.

Пашка, кривясь от боли, растирал ушибленную коленку.

– Да нет. Всё нормально. Щас пройдёт.

– Сайгак ты, бля! Держись за меня.

Пашка приподнялся, опираясь на мою руку. Я не стал ждать, молча подхватил его тушку и понёс наверх.

– Ты чё? Отпусти, я сам!

– Сиди, не дёргайся, а то уроню.

Занёс в спальню, ногой отодвинув пошире приоткрытую дверь, посадил на кровать.

– Дай посмотрю.

Пашка, молча морщась, смотрел на меня, не сопротивлялся. Я задрал штанину и стал осторожно прощупывать коленку, пытаясь понять, где ушиб. Пашка ойкнул и резко дёрнулся.

– Есть мазь какая-нибудь?

– В кухне посмотри, в шкафчике у окна.

– Сиди, я сейчас.

В шкафчике нашлась коробка с аптечкой. Из нескольких тюбиков выбрал то что нужно – мазь от ушибов и растяжений. Тут же, в упаковке, был эластичный бинт. Взял его тоже и вернулся к Пашке. Он уже успел снять штаны и сидел, откинувшись на подушки. Под ушибленной коленкой тоже лежала маленькая подушка.

Я усмехнулся, глядя на эту милую картинку – раненого суслика.

Присел рядом и, выдавив себе на руку немного прохладной мази, стал осторожно размазывать ее по повреждённой коленке. Пашка слегка поморщивался, но молчал. Я немного подождал, чтобы мазь впиталась, вытер пальцы салфеткой и надел на коленку бинт.

– Можешь ложиться, до утра пройдёт. Просто небольшой ушиб – походишь с синяком недельку. А вообще-то… бли-и-ин! Кристалл же есть! Вот мы олени! Где он у тебя?

– Точно!

Пашка пошарил под подушкой и достал лаковую коробочку.

– Ну всё, лечись, я к себе пошёл. Спокойной ночи!

– Тём, погоди! Может, побудешь немного, пока я усну?

– Нет, Паш. Привыкай один. Я завтра домой возвращаюсь.

– Как? Зачем? Тебе что – здесь плохо? Или на меня обиделся?

Он смотрел на меня детским удивлённым взглядом, хлопая белёсыми ресницами. На шее билась голубая тоненькая жилка. Приоткрытые мягкие губы в ожидании ответа.

«Прижать бы тебя к себе сейчас и не отпускать!»

Я отвернулся, сглотнул и ответил приглушённым голосом:

– Не могу остаться – домой надо. Понимаешь, здесь чувствую себя в гостях. Ты уже в порядке, так что я завтра к себе.

И, не оборачиваясь, торопливо вышел из Пашкиной спальни.

Паша

Тимур вышел, а я так и остался сидеть на поднятых подушках. Спать расхотелось.

«Он завтра уедет, и я опять останусь один. До Нового года ещё неделя. Как её одному протянуть? Я уже привык, что он всё время рядом. Почему он не хочет остаться? Бля-яя! Он же гей! Вот это номер! В жизни бы не подумал! Хотя какая разница, кто есть кто? Просто никогда про него так не думал, был уверен, что он нормальный, ну, то есть натурал.

Интересно, что там за парень у него, гей, бля, натуральный который? Ха! Чёт он, по-моему, гонит. Как такое может быть вообще? Люблю, говорит. Мне как-то неприятно было про это «люблю» слышать. Хрен знает, вроде мне-то должно быть всё равно. Мы же по-любому друзья. Но неприятно, что кто-то ему так сильно дорог. А я вроде как побоку – с боку припёка. А что? Вот наладится у них любовь их, и перестанет со мной общаться. Когда ему будет? Может, и будем изредка созваниваться. А я уже к нему привык. Обидно. Наверное, сидит сейчас, думает про того придурка, скучает. А я тут один с ногой маюсь. Ой, кристалл же, забыл опять. А вот не буду его брать, пусть болит. Скажу, что не помогло. Ушиб у меня сильный, может, даже дома придётся остаться. Пусть тогда попробует уехать. Сука, обидно-то как! Иди нахуй, люби, хоть залюбись там… в доску. Не помру без тебя. Просто так он его любит! «Я его просто люблю, потому что не могу не любить. Потому что он говнюк!» Ну и пиздец с вами… люби своего говнюка хитрожопого. Он, может, специально притворяется, помучить тебя хочет. Чё ему, раз говнюк!»

Сидел, бил кулаком по постели и вытирал злоебучие слёзы, которые никак не переставали течь. Я не хотел оставаться один в этой пустой квартире, я не хотел оставаться без Тёмки. Я первый раз в жизни, в моей новой жизни, понял, что не хочу, чтобы он исчезал. И ещё хотел убить его говнюка. Я его ненавидел! Ненавидел его за то, что мой Тёмка любил его, а не меня. И не знал, что мне делать.

«Может, попробовать стать геем?»

====== Глава 22. ======

Паша

Ночью проснулся от боли в коленке. Кое-как дотянулся до ночника и включил. Колено распухло и сильно жгло. Я отодвинул бинт: вся поверхность кожи под ним была красной и воспалённой. Делать нечего, пришлось доставать кристалл. После процедуры «окутывания колена волшебным свечением» боль утихла. Я устроился поудобнее и заснул. Утром от воспалённого распухшего колена не осталось и следа: правая, как и левая – худая и мосластая. Да! Кристалл – это вещь! И как я без него жил раньше?

Я натянул пижамные штаны и пошёл в спальню к Тёмке. В коридоре на стене мерцали синим светом две светодиодные лампочки. Мы их не выключали опять же для моего спокойствия. Было ещё совсем рано – около шести часов, и к тому же воскресенье. Чё подскочил в такую рань – сам не знаю. Дверь в Тёмкину спальню была открыта, и я, не входя, заглянул в комнату: Тёмка спал на спине, закинув одну руку за голову, и был похож на фото какой-нибудь модели из глянца: красивое мужественное тело, слегка прикрытое простынкой в нужном месте, одна нога согнута в колене. Да, Тимур был очень красив.

Я усмехнулся: «Атлант на отдыхе!»

«Почему я раньше не замечал его красоты? Ну, во-первых, он никогда не «выставлялся» передо мной, да и вообще всегда был какой-то слишком простой, что называется – «без лоска». Он что, сам не знал про себя, что он – красавец? Или ему об этом никто никогда не говорил? Он же просто охуительный! Его же можно выставлять как эталон красоты. И это вот чудо любит какого-то там «говнюка»?

Чё, тот псевдо-натурал ещё лучше? Или всё, как по канону: породистые коты любят любить серых мышей?

Вот же, блять, повезло кому-то! Стоп! Это я что сейчас – завидую? Охренеть!»

Я тихонько вернулся в свою комнату и сел в изголовье кровати, подтянув повыше подушку.

«А ведь это я сам увидел его и окликнул, не он меня. Типа, одолжение сделал: ты вот такой молчун пришибленный, а я такой весь из себя к тебе подошёл и заговорил. Подошёл-то я к тому, а он оказался другим – не тем, а этим: модель, бля, и в твоём общении не очень-то и нуждается – говнюка любит. И кто кому одолжение делал?

Он тебе сам звонил хотя бы раз? Предлагал встретиться, сходить куда-нибудь? Нет. Ты звонишь, а он, так и быть, соглашается. А почему? Да потому что он шибко воспитанный и «спасатель», блин, всего человечества. Поэтому и в больнице с тобой нянчился, жалел просто. И потом тоже, пока ты не дал ему понять, что в его услугах больше не нуждаешься. Паша, ты охуенный идиот! Ты же никогда не интересовался как он живёт, чем живёт, с кем общается? Принимал его, как… как… Да хер знает, как! Как будто ты, бля, пуп земли, а он должен быть счастлив, что твоё величество обратило на него своё невъебенное внимание.

Он сейчас встанет и уйдёт. У него своя жизнь, и в ней у него говнюк. А у тебя кто? Папы? Но у них тоже своя жизнь. Ты для них просто ребёнок и всегда будешь ребёнком. Будут тебя водить по каруселькам, кормить сахарной ватой и нос вытирать. Они – папы! Это не твоя жизнь! Ксюха? Ты можешь всю оставшуюся жизнь прожить с Ксюхой? Вот никого, только ты и… Ксюха. И Тимура нет – он с говнюком! Сможешь так? Не-еее-ет! Не хочу!»

Я вдруг понял, что не могу себя представить рядом с Ксюхой и… на всю жизнь! Только сейчас понял, что раньше об этом как-то не задумывался. Да, она была! Но была где-то за гранью моего восприятия. Ну, есть и есть, а потом… А что потом? Поженимся и детей нарожаем? В общем-то, я о чём-то таком думал раньше и так и планировал. Но видел ли я себя в этих планах? Представлял ли, как это всё будет? Нет, так далеко я никогда не заходил, в моих мыслях была только учёба и моя дальнейшая карьера по специальности. Про себя как чьего-то мужа и (ха!) отца семейства я вообще никогда не думал. Мне просто было не до этого: слишком много всего было здесь и сейчас, чтобы задумываться о себе в будущем.

А потом появился Тёмка. Я и не заметил, как Ксюша ушла на второй, да что на второй – на третий и даже на четвёртый план. Я вообще о ней почти не вспоминал, хотя она была, продолжала быть, но где-то там – не сейчас, не близко. Я уже и не помнил, когда звонил ей в последний раз, да и она тоже звонить перестала. А Тёмка всё больше и больше входил в мою жизнь, становился в ней главной фигурой. И когда я понял, что не хочу проживать без его участия ни одного дня, хочу заходить на кухню и видеть его в фартуке с лыбящейся физиономией, когда он стал мне настолько привычен и необходим, он вдруг решил уйти, обрушив на меня свою жизнь, где меня не было, но зато был говнюк.

Я в одну секунду стал лишним. Оказалось, что его дружба – вовсе не дружба, а вынужденное участие в моей жизни – помощь нуждающемуся. Тёма наш – мама Тереза! Меня обвели, как последнего лоха. Друга, блять, себе нашёл, слюни распустил! А дружок оказался давно занят, у него давно своя жизнь, где тебя нет и не будет. Зачем он так со мной? Почему раньше не сказал, что у него есть человек, которым он так, сука, сильно дорожит. Нахера со мной было возиться? Ему что – игрушки? Я вот привык уже считать, что мы друзья, мы вместе, а теперь «иди, Паша, в лес погуляй»! Так получается?

Я вскочил с кровати и, сбежав с лестницы, прошёл в кухню. Достал воды из холодильника и в гостиной, не включая свет, сел с ногами в кресло. Несколько глотков холодной минералки немного остудили и привели в относительный порядок моё вздрюченное состояние. Но мне по-прежнему было плохо. Тягучая обида заполнила всё внутри. Обида и осознание того, что меня обманули и предали.

«Получается, если я не позвоню, то он обо мне и не вспомнит? Может, ему вообще со мной было в тягость общение? Я же не спрашивал, а он ничего такого и не говорил. А вот про говнюка сказал: «Ты даже представить себе не можешь, как сильно я его люблю». Да он что там, покрыт сусальным золотом? А я – «осетрина второй свежести»? Меня нельзя полюбить так, что даже представить нельзя? Наконец-то, Паша, до тебя дошло! Поздно, но всё-таки дошло: с друзьями так не поступают. Никогда он не считал тебя своим другом, для него ты был несчастным заморышем, потерявшим память. Вот он с тобой и возился. А дружба давно закончилась, в детстве осталась. Что он там про детство рассказывал, я всё равно не помню. Да если и вспомню – это было детство, детская дружба. У кого её не было?

Ну и ладно! Пусть катится! Я не держу и звать больше не буду! Жил один и дальше буду жить – ничего страшного!»

Я встал и подошёл к окну. За окном в медленном, неторопливом танце кружились редкие снежинки, усиливая ощущение приближения Нового года. Только вот радости, какой сопровождалось ожидание этого главного для всех россиян праздника, я не ощущал. В душе зияла огромная яма, поглотившая все мои светлые мысли, всё то хорошее, что было со мной на протяжение этих нескольких месяцев, когда в моей жизни появился Тимур. Я вспомнил опять про Мишу, которого не знал, но видел. Видел мёртвым в гробу моего друга из прошлой, забытой мной жизни. Мне стало ещё хуже, ещё обиднее за себя: один друг уже мёртв, а другой жив: спит у тебя дома, наверху, но для тебя его уже тоже нет. Проснётся и уйдёт. Для тебя он тоже как будто умер. Ты ему не нужен!

«Теперь понятно, чего он на тебя всё время пялился: определял, до какой степени может дойти твоя ебанутость!»

Картинка за окном начала ускользать и уже виделась как в искривлённом зеркале. Я понял, что плачу, и это из-за слёз всё туманилось и расплывалось.

«На Новый год к мамке поеду. С Ксюхой давно не общались? Ничего, приеду, и всё будет по-старому. Может, с ней мне будет хорошо, просто отвык немножко. И пора с ней начинать серьёзные отношения, ну, как у взрослых. Она, кстати, давно уже давала понять, что не против. Это я чего-то заочковал тогда, задёргался. Сам не знаю почему. Но теперь настроюсь, и всё будет нормально».

Я шмыгал носом, вытирал ладошками мокрое лицо и вздрагивал, как ребёнок, от каждого всхлипа. Мне было очень больно и одиноко: я прощался с Тимуром.

«Он хочет строить серьёзные отношения, ждёт своего этого, любит его. Зачем мне мешаться? Может, если бы он не был геем, любил бы девушку, тогда другое дело. У него – его, у меня – Ксюха. Мы бы тогда могли дружить с ним, и даже парами. А так… ничего не получится – я лишний. Его этот по-любому перевесит. Это уже не дружба, а хуйзнаетчё».

Вдруг вспомнилось его: «Не могу не любить!» – полоснувшее болью.

«Он это специально мне сказал, намекнул, типа, что пора нам уже с нашей «дружбой» завязывать. Поэтому и сказал. А я, как последний идиот, домой ещё к нему примчался. Вот я его достал! Скажет, ни днём ни ночью покоя нет, и никакой личной жизни из-за этого чмошника – везде за собой таскает!»

И вдруг ещё сильнее полоснуло стыдом, бросив в жар и мгновенно высушив слёзы:

«Бля-яя! Я в кровать к нему залез! Мама!!! Пи-и-пе-е-ец! Во – позор! Господи, стыдоба! Он же утром всем своим видом показал, как ему противно! Отскочил от меня, как будто ему в кровать змею подкинули! А прижимал-то он к себе кого? Ясно кого – говнюк ему всю ночь снился. Боже! Умереть со стыда можно! Нахрена он вообще столько времени меня терпел? Волонтёр, бля!»

Меня охватила злость: «Он со мной, как с последним идиотом, а мне ещё и стыдно? За что стыдно-то? Это он гей, не я. Я ничего такого не имел ввиду, просто мне тогда было плохо. Я, может, искал защиту… Сука, нашёл у кого её искать! А он от меня шарахнулся, как от прокажённого. Ему было противно!»

Я вернулся в спальню и лёг, укутавшись с головой в одеяло: меня мелко трясло от холода.

«Жалость, блять, ко мне проявлял! Думал, я спасибо за это скажу? Ты относишься ко мне, как к дауну, а я тебе «спасибо»? А кто ты есть – натуральный даун! Над тобой в душе смеются, а ты ходишь слепой и глухой, ничего не замечаешь! Сука, как же обидно! Как болит! Не хочу его больше видеть! Сам встанет и отвалит – без меня!»

Я быстро поднялся и, отодвинув дверцу шкафа, оделся во что попалось под руку. Написал записку и, бросив листок на столик в гостиной, вышел из дома.

«Всё! С дружбой покончено! С сегодняшнего дня начинаю новую жизнь – самостоятельную! И никаких Тимуров! Пусть катится ко всем чертям или к своему говнюку».

Выехал на кольцевую и гнал, как сумасшедший. Мне было всё равно, куда ехать – просто ехал вперёд в потоке других машин. К отцам ехать не хотелось, а больше было некуда: нужно было выждать время, когда Тимур встанет, найдёт записку и уйдёт из квартиры. Для себя определил примерное время – девять утра. Решил остановиться, где-нибудь пересидеть, в каком-нибудь кафе. Вот и оно – кафе «Шоколадница».

Поискал где припарковаться – негде. Поехал дальше. Но, немного проехав, решил вернуться домой, вернее – поближе к дому.

«Остановлюсь где-нибудь неподалёку и пересижу в машине. Он уже, наверное, проснулся и увидел записку. Может, пока доеду, уже уйдёт».

Началась метель, видимость снизилась почти на ноль: дворники не успевали счищать со стекла снег, оставляя за собой мокрую полосу. Сзади меня ехала «Лада». Я давно заметил, как она «лавировала» между автомобилями, то и дело обгоняя впередиидущие.

«Какого хрена? Вот придурок! Чё, бля, не сидится тебе на месте? Куда ты, нахуй, прёшь, еблан?»

Я начал нервничать, но ехал, не сбавляя скорость.

«Хер ты у меня вперёд проскочишь! Тут ты, бля, не угадал!»

Это идиот решил объехать меня с обочины. Он уже вырулил, не сбрасывая скорость, и тут машину резко развернуло и понесло юзом на встречку.

«Бля, сука, куда ты…»

Додумать я не успел. Послышался визг скользящих шин. Машину закрутило и бросило под колёса ехавшего навстречу КАМАЗа, который буквально подмял «Ладу» под себя, протащил несколько метров и остановился. Я выехал на обочину и заглушил мотор. Дворники по-прежнему работали, гоняя туда-сюда комья мокрого снега, облепившего лобовое стекло. В воздухе творилось какое-то мракобесие. Рядом останавливались другие авто. Водители выскакивали, хлопая дверцами, и бежали к месту аварии.

А я всё сидел, не в силах тронуться с места. Передо мной стояла картинка: летящая навстречу оранжевой громаде зелёная «Лада». Я вдруг осознал, что только что на моих глазах оборвалась чья-то жизнь, оборвалась глупо и бессмысленно. А может, не одна? Сколько людей было в старенькой «Ладе», которая минимум уже лет пять должна была спокойно ржаветь на автомобильном кладбище?

Я выбрался из машины и побрёл к месту аварии, преодолевая снежную беснующуюся круговерть. Водитель КАМАЗа сидел, привалившись к колесу своего монстра, обхватив голову руками и покачиваясь, как болванчик, из стороны в сторону.

Передней части «Лады» было не видно, да её и не было: к бамперу КАМАЗа была прилеплена груда железного металлолома, бывшая ещё несколько минут назад автомобилем. Задняя дверца валялась в нескольких метрах, а в сплющенном проёме, внутри, на сиденье, лежала молодая женщина. Видна была только голова в сиреневой шапочке, профиль лица и серый капюшон пуховика, отороченный белым мехом. Туловище было погребено под изломанным верхом автомобиля. Она лежала на боку, видимо, спала и, возможно, умерла во сне, так и не осознав этого. Прядь светлых волос, выбившуюся из-под шапочки, трепал ветер, задувая снег на шапочку, на красивое алебастровое лицо.

Толпа зашевелилась и стала рассеиваться: приехали гаишники. Я тоже пошёл к своей Аннушке и выехал из автомобильного ряда, пока всё не оцепили, и была ещё такая возможность. Встревать в разборки по факту аварии и выступать свидетелем случившегося мне совсем не улыбалось. И так было понятно, что виноват погибший водитель «Лады». Разберутся без меня – свидетелей и так достаточно, да и картина происшествия говорила сама за себя: всё было видно невооружённым глазом. Водилу КАМАЗа обвинить было не в чем, он ничего не нарушал. Успокоив себя таким образом, я поехал домой.

Тимур

Меня разбудила Пашкина беготня: то он спустился вниз, то опять поднялся, то опять спустился… Я уже окончательно проснулся и ждал, когда он опять поднимется и, по обыкновению, заглянет в мою комнату. Не дождавшись, пошёл в ванную. Принял душ, оделся и с радужными мыслями зашагал по лестнице вниз:

«Наверное, решил приготовить завтрак. Интересненько! Хотя чего его готовить: холодильник забит нетронутыми контейнерами с едой».

Пашки не было ни в гостиной, ни на кухне – нигде!

«Странно! Куда это он с утра намылился? Может, машину решил проверить?»

В гостиной на столике увидел листок бумаги. Прочитал, наклонившись, неровные скачущие строчки:

«Я уехал. Появились дела. Будешь уходить, просто захлопни дверь. Спасибо за помощь. Удачи!»

Я повертел бумажку, перечитал ещё раз и озадаченно сел на краешек кресла.

«Куда уехал, какие дела? За что «спасибо»?»

Ничего не понял и набрал Пашку. Телефон ответил: «…вне зоны».

Моё беспокойство увеличивалось с каждой минутой. Я зашёл на кухню: на столе стояла открытая бутылка минералки и никаких следов, что он позавтракал. Получается, ему позвонили, он сорвался и уехал, даже не разбудив меня.

«Так торопился или будить не хотел? Почему ничего не объяснил: куда поехал, что за дела? Может, в посёлок к отцам?»

Звонить им было неудобно. Если он не там, только зря их всполошу, а если там, то сам додумается позвонить, или Марио заставит. Он – человек въедливый и обязательно поинтересуется, предупредил меня Пашка или нет, что уехал. Оставалось только ждать.

Была ещё одна мысль, что он отправился к Тае. Он собирался, но потом похороны, потом его состояние после похорон… Так и не собрался.

«Может, сейчас решил? Но это тоже странно! С утра, не поев, не предупредив меня? На пожар, что ли? Да нет! Не к ней, точно!»

Так ничего и не придумав, я решил пойти позавтракать.

«Вернётся – расскажет! Чё голову ломать? Если бы было что-то «из ряда вон», он бы по-любому меня разбудил и сказал. Значит, ничего существенного».

Так я себя успокаивал, хотя тревога внутри не проходила. Взял первый попавшийся контейнер: в нём были котлеты. Положил две на тарелку и закинул в микроволновку. Открыл ещё один – с винегретом. Чай греть не стал: налил в стакан минералки. Зина, конечно, отменный кулинар: всё было вкусно до чрезвычайности. Поев с аппетитом, несмотря на беспокойство о Пашке и некоторый «псих», убрал со стола и пошёл в свою спальню, решив, что если не приедет и не позвонит в ближайший час, всё-таки наберу Марио. А пока застелил постель и уселся с планшетом.

Прошёл час, но Марио я так и не позвонил, решив подождать ещё немного. Пашка вернулся через полчаса. Я сразу пошёл вниз. Пашка, не раздеваясь, прошёл в гостиную и смотрел, как я спускаюсь по лестнице. Он был похож на растрёпанного воробья, увидевшего подкрадывающуюся кошку.

– Паш, ты куда ездил?

– Неважно. Ты почему ещё здесь?

– В смысле? А где я должен быть?

– Ты собирался домой. Почему не уехал?

– Тебя ждал. Паш, в чём дело, что происходит вообще?

– Ничего не происходит.

– Блять, Паш! Ты можешь сказать нормально? Я ничего не понимаю.

– Нормально? Хорошо. Нормально будет так: Тимур, пиздуй домой! Я очень благодарен тебе за участие в моей несчастной судьбе, но больше оно мне не нужно. Так нормально?

– Да, Паш, так нормально. Только нихуя непонятно, какая собака тебя с утра укусила? Что произошло, пока я спал? И где ты был? Если хочешь, чтобы я ушёл – я уйду. Но сначала ты мне всё объяснишь. И так, чтобы я понял. И после того, как поешь. Пошли на кухню. Поговорим потом.

– Харе мной распоряжаться! Я тебе не марионетка, а ты не кукловод, ясно? Поем, когда сам решу. Я сейчас с трассы. Там люди погибли. Мужик и девушка молодая. У меня на глазах. Больше я тебе ничего объяснять не буду, просто уходи. Совсем уходи, Тимур: у тебя есть своя жизнь, есть человек, которого ты любишь. Я у тебя как пятое колесо в телеге, или как чемодан без ручки – нести тяжело и бросить жалко! И вообще, я не хочу больше ни о чём говорить. Просто хочу один. Мне никто не нужен.

Пашка с ожесточённым выражением лица говорил отрывисто, как будто выстреливал в меня словами. Мокрый от снега, с лихорадочно блестевшими глазами стоял мой решительный и несчастный суслик.

У меня внутри прорвало плотину: я больше не мог себя сдерживать, не мог играть роль «друга». Пусть делает со мной, что хочет, пусть гонит, пусть ненавидит, пусть не принимает. Мой запас терпения закончился: я молча шагнул к нему и крепко прижал к себе. Я водил губами по его влажным, растрёпанным волосам, я вдыхал его одуряющий, родной запах, я приподнял руками его лицо, посмотрел в его, не перестающие моргать, удивлённые глаза и легонько прикоснулся губами к полураскрытым мягким Пашкиным губам. Я поцеловал эти моргающие глаза – сначала один, а потом второй, и снова припал к губам, больше не думая ни о чём. Жадно, притянув к себе голову за затылок, я пил его дыхание, я вбирал в себя всю сладость этого безумного, пьянящего поцелуя, я вылизывал его рот, проникая глубоко языком, я не мог оторваться, даже поняв, что Пашка уже задыхается от моего напора, и сам уже задыхался, но не мог оторваться, пока он не стал отталкивать меня, со всей силы упираясь руками в мою грудь. Я оторвался, но не отпустил, продолжая прижимать его к себе. Я боялся его выпустить. Я хотел продлить эти мгновения. Может быть, единственные и последние. А потом он меня выгонит. И я ещё сильней прижимал его к себе, вдыхая молочный запах моего суслика.

====== Глава 23. ======

Пашка заёрзал и прерывисто задышал мне в плечо:

– Я, кажется, сейчас… Я, кажется, сейчас…

И стал съезжать вниз, теряя сознание.

– Паша, Паш? Что ты?

Я едва успел подхватить обмякшее ускользающее тело. В два прыжка донёс до дивана, уложил и осторожно откинул голову на кожаный валик. Одновременно растерялся и испугался.

«Что теперь? Что с ним? Переволновался из-за аварии, а я ещё добавил? Идиот!»

Лихорадочно начал вспоминать уроки ОБЖ:

«Та-аак! Доступ воздуха… Приподнять ноги… Распахнуть на груди одежду, протереть влажным полотенцем лицо…»

Метнулся к окну, открыл створку, расстегнул молнию на пуховике. Под ним был свитер.

Осторожно приподнял бесчувственного суслика и, сняв пуховик, свернул и положил под ноги. Стащил ботинки и рванул в кухню. Намочил и отжал полотенце, схватил ножницы и аптечку и бегом назад – к Пашке.

«Паш… Пашенька… Малыш, ну что же ты…»

Надрезал свитер от ворота, благо ворот был растянут. Под ним футболка – её тоже разрезал и открыл Пашкину цыплячью грудь. Присел и протёр его полотенцем. Пашка был бледным и чуть дышал. Меня охватила паника: руки дрожали мелкой дрожью, в голове стучало. Я вспомнил про аптечку:

«Нашатырь!»

Пошарил в аптечке: в коробочке лежали несколько ампул.

«Есть!»

Надломил одну и, намочив ватный диск, поднёс к Пашкиному лицу…

Пашка вдохнул, встрепенулся и приоткрыл глаза.

«Слава богу! Очнулся!»

– Паш, как ты?

– Я чё, в обморок грохнулся? – просипел полушёпотом Пашка, осматриваясь расфокусированным взглядом.

– Давай ещё лицо протру и грудь, тебе легче станет. И щас, погоди, водички принесу.

Ещё раз протёр его полотенцем, отчего Пашка вздрогнул, и метнулся за водой. Налил немного из фильтра, по пути включив конфорку и поставив чайник, вернулся к Пашке.

– Давай, попей водички. Ты же не ел ещё, а время уже к обеду! – приговаривал я, придерживая ему голову, пока он пил.

– Холодно.

– Я сейчас, Паш, за одеялом сбегаю. Погоди!

Мне кажется, я уже давно так не летал: в три прыжка проскочил по лестнице, схватил с Пашкиной постели одеяло, подушку, коробочку с кристалликом, обнаруженную под этой самой подушкой, и мигом вернулся назад.

Уложил Пашку, избегая его пристальный взгляд, укрыл одеялом и всунул в руку коробочку с минералом.

– Лечись давай, а я пока пойду чаю тебе заварю.

Он ничего не ответил, а я быстренько ретировался на кухню, унося с собой аптечку и ножницы. Я уже пришёл в себя и был обескуражен своим внезапным порывом и реакцией на него Пашки. Нет, я не жалел! Слишком долго длилась эта игра в «друзей», и я даже был рад, что всё закончилось: очень сильно устал от роли друга. Но Пашка… Как он это всё воспримет, что скажет?

Его внезапный обморок выбил у меня почву из-под ног: чувствовал себя виноватым и потерянным. Сейчас всё оказалось ещё хуже, чем было, но внутренне я был готов к любому финалу. Теперь должен решать он, а я приму любое его решение, даже если это будет моим приговором и концом наших отношений. Но с «друзьями» покончено раз и навсегда, я отрезал себе все пути отступления. Юлить и изворачиваться больше не собирался. Я его люблю, и он должен об этом знать. И должен сам решить – нужна ему моя любовь и я сам или нет.

– Тём! – раздалось блеяние из гостиной.

Я тут же поспешил на зов.

– Что, Паш? Как ты? Всё в порядке?

– Нормально. Я есть хочу и чаа-аю, – капризно протянул Пашка.

– Сейчас. Погоди, малыш, сейчас всё принесу – и чай, и покушать.

Потрогал его лоб: он был влажный и прохладный.

– Ну вот, уже всё хорошо! Хочешь ещё водички?

– Нет. Чай подожду. Холодно!

«Блин! Я же окно открыл!»

– Это окно открыто, сейчас закрою и согреешься. Потерпи немного.

– А чё с моим свитером? – Пашка нащупал разрез и приподнял одну половинку.

– Это я от одежды тебя освобождал, чтобы дышать было легче. Ты меня сильно напугал своим обмороком.

– Ты меня тоже… напугал. И что это было?

Я закрыл створку окна и вновь подсел к Пашке. Он старался поймать мой взгляд. Я не стал отводить глаза и прямо на него посмотрел:

– Я тебя поцеловал, Паша. Прости – напугал.

– Я не успел испугаться, – изучающе глядя на меня, ответил мой суслик.

– Паш, я всё объясню, только сначала покормлю тебя. Мы потом поговорим, лежи, я сейчас.