Текст книги "Дом(II) Я помню вкус твоих губ (СИ)"

Автор книги: Rina Ludvik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– Ай-ай! Не надо! Сикотно!

– Стой прямо, не дрыгайся, шкетина несчастная!

– Сам скетина! Ай! Тим-у-й! Забеи меня! Он сипьется! Ай!

– Так, что тут такое, а? Кто тут щиплется? – подхожу со страшным лицом и строгим голосом к барахтающимся в воде Пашкам. – Щас мы его накажем!

Пашка уже поднимает отмытого, дрыгающего ногами сыночка и передаёт мне, слегка прижимаясь и проводя губами по моей щеке к уголку рта.

– Держи, он меня замучил. Теперь твоя очередь, я зайду подальше, поплаваю немного.

– Мы тебя подождём, давай по-быстрому, Паш. Наши с города уже вернулись, на обед ждут.

– Ага, я туда и обратно! – блеснул белозубой улыбкой мой суслан. – Не выпускай его, опять весь в песке уделается.

Я вернулся и улёгся на шезлонг вместе с неугомонным шалуном.

Утомлённый беготнёй и разморенный полуденным солнцем, наш сынуля уже клевал носом и закрывал посоловевшие глазки. Я обтёр его пушистым полотенцем и уложил на себя, накрыв вместе с головой тонкой простынкой. Пусть поспит, сейчас Паша вернётся, и пойдём в дом.

Мы отдыхаем всей семьёй на черноморском побережье в Ялте. Семья – это мы с Пашей, наш Паша-младший, отцы и Пашина мама – Нина Ивановна. Отцы здесь уже две недели, а мы вот с Пашей смогли вырваться, забрав с собой бабушку с внуком, только неделю назад: меня не отпускали дела по бизнесу. После окончания универа я основал свою архитектурно-строительную фирму, вложив в стартовый капитал почти все деньги, которые у меня были – Настины миллионы. С оформлением помог Владимир Павлович – Пашин отец, он и сейчас мне помогает по многим юридическим вопросам, хотя есть свой юрист – штатный.

Пашка тоже помогает, как специалист-геодезист, но вести бизнес совместно отказался наотрез сразу, сказав, что ему меня и дома хватает. Да и своя работа у него интересная, связанная с космической топографией. Это его стихия и, как мне думается, занятие на всю дальнейшую жизнь. После универа он сразу поступил в аспирантуру и сейчас уже пишет вторую диссертацию – докторскую. Надо полагать, скоро в нашей семье появится свой доморощенный профессор.

А пока что он частенько ездит в командировки, чему я не слишком рад, так как иногда они бывают довольно длительные – по две, а то и три недели. Он, можно сказать, уже объездил полмира. То у него семинары, то симпозиумы, то совместные мероприятия с заграничными коллегами по их космическо-топографическим делам. Я тоже, бывает, выезжаю в Германию или в Чехию по делам своей фирмы, но не более, чем на три-четыре дня. И возвращаться домой, когда Пашка в отъезде и тебя никто не ждёт – тоскливо. Но я терплю, куда же денешься, если твой супруг выбрал себе такую профессию.

Супругами мы стали два года назад, узаконив свои отношения в Канаде, куда специально для этого летали вместе с отцами Паши и моими родителями. Мама Паши, к слову сказать, лететь с нами наотрез отказалась, сославшись на то, что плохо переносит перелёт, да и бабулю одну оставить не на кого. Баба Липа, Пашкина бабушка, в то время тяжело заболела, и Нина Ивановна перевезла её к себе в Ключ. У неё была запущенная онкология, и ни операция, ни последующая химиотерапия не помогли: через три месяца Олимпиады Фёдоровны не стало. Она так и не узнала о том, что Паша гей, что мы с ним уже давно вместе и что поехали вовсе не отдыхать, а жениться. Да и надо ли ей это было знать? Пожилой человек, проживший жизнь по общепринятым правилам и традициям, отрицавшим однополую любовь – она вряд ли смогла бы это принять. И слава богу, что жила и ушла в счастливом неведении.

Моя бабуля о нас с Пашей знает от родителей. Они ездили к ней и рассказали о нас. Не знаю, каким был их разговор, но баба Вера, даже если и не смогла принять – внешне никак этого не показывает: по-прежнему меня любит и к Пашке относится так же, как и раньше, как к своему. Ей, пожизненному педагогу, старой коммунистке, большую часть жизни прожившей при советском режиме, где такие как мы преследовались законом, невозможно изменить свои принципы за один день. Да и видимся мы теперь нечасто, если не сказать больше – почти никогда. Только изредка общаемся по телефону. Как правило, звоню я, чтобы справиться о здоровье или поздравить с очередным праздником.

Мишина вдова Маринка живёт вместе со своим сыном Пашкой в Москве. Паша на Настины миллионы, которые я ему в конце концов передал со второй или с третьей попытки (уж теперь и не помню) купил им небольшую двухкомнатную квартирку в Кузьминках. Она закончила курсы парикмахеров, работает в одном из московских салонов красоты и заочно учится в университете по своему направлению (что-то связано с технологиями дизайна). В общем, потом сможет преподавать парикмахерское искусство, а может, пойдёт по стопам известных мастеров-стилистов. Во всяком случае, мы и Пашины отцы у неё первые клиенты.

А Пашка-младший, наш общий крёстный сын, частенько живёт или у нас, когда мы дома, или у Пашиных отцов. Там даже чаще – за ним присматривают Зина и её дочка Рита. Мишина мама, тётя Аня, после его смерти совсем сникла, стала часто болеть и частенько прикладываться к рюмке на пару с мужем, который и раньше был не прочь выпить лишнего, но, пока был жив Мишаня, держался. Маринка поначалу терпела, ещё год жила вместе с ними, но потом мы, видя её беспросветное житьё-бытьё, да ещё на руках с маленьким ребёнком – нашим крёстным сыном, посоветовались с Пашкой и забрали в Москву.

Сначала они жили вместе с нами, пока мы не нашли им подходящее жильё. Пашку-младшего мы все любим сумасшедшей любовью, поэтому разбаловали до безобразия. Правда, он сам по себе очень неплохой парень, наш Пал Михалыч – степенный и рассудительный, как его отец, мужичок, и очень добрый. Маринка нам давно стала как своя, и для отцов тоже. Совсем недавно у неё появился парень, её однокурсник.

Первым, кому она в этом призналась, был Марио. Они с ним друзья – не разлей вода, мой Пашка даже иногда ревнует: как так, ведь он был Мишиным другом, да и Маринку знал с детства, а все секреты первым узнаёт Марио. И вот теперь, после нашего отпуска, она должна будет нашим папашам представить своего друга официально. Им – а не нам! Паша считает, что это просто возмутительно, и я с ним совершенно согласен. Почему? Да потому, что я всегда и во всём с ним согласен, нравится мне это или нет. Но мне нравится. Даже если я с чем-то бываю несогласен, стоит этому шантажисту-вымогателю похлопать на меня своими выбеленными ресницами…

И кто решил, кто установил эти каноны, что красиво – тёмные ресницы и брови? И чем темнее, тем лучше? Для меня нет ничего красивее глаз цвета гречишного мёда в обрамлении светлых, почти белых ресниц. А брови у Пашки вообще едва просматриваются – две светлые узкие полоски. Это жутко красиво и до безумия сексуально. А стоит ему склонить голову набок, устремить на меня свой суслячий невинный взгляд и похлопать этим пушистым веером… Я забываю все свои весомые аргументы «против», вообще всё забываю. Я даже забываю, что в комнате мы не одни (если в этот момент не одни), я вижу только эти блядские ресницы и влажно-приоткрытый рот.

Да, знаю, что я тряпка, подкаблучник и просто размазня, и он вьёт из меня верёвки. Но ничего не могу с собой поделать, ещё и узлы помогаю ему затягивать. Люблю этого засранца, люблю – и всё! И скучаю, и схожу с ума, когда его нет рядом, хотя мы созваниваемся каждый день, а вечером обязательно говорим в ватсапе или в скайпе. И всё равно считаю, сколько ещё осталось до его возвращения. А Пашка любит делать сюрпризы… Называет одну дату приезда, а сам возвращается раньше, да ещё рано утром или поздно вечером, или вообще ночью, когда я уже сплю. Забирается ко мне под бок и…

Можно ли быть ещё более счастливым, чем в этот момент? Вот поэтому я всегда с ним согласен и всегда на его стороне, потому что со своим супругом я абсолютно счастлив. Конечно, иногда я бываю занудным и раздражительным, особенно когда идут переговоры о каком-то крупном подряде. Бывает, что это тянется не один день и даже не одну неделю. В это время меня лучше лишний раз не трогать. А лучше вообще забыть на какое-то время о моём существовании. И Пашка знает и не трогает. Старается слишком не отсвечивать, занимаясь своими делами или уезжая к отцам. Но зато потом, когда всё благополучно завершается, наступает время великой мести. Пашка мне припоминает всё. А я и не сопротивляюсь, чувствуя свою вину и глубоко раскаиваясь, готов на всё, чего ни потребует Его суслячье величество.

Да! Как у всех нормальных людей, у меня бывает разное настроение, бывают разные дни: одни более удачные, другие менее… Мне приходится по роду своей деятельности постоянно общаться со многими людьми: заказчиками, подрядчиками, банкирами, чиновниками и ещё бог знает с кем, и не все эти люди милы и приятны. Я тоже крайне редко бываю милым. Вернее, милым я не бываю никогда. Что же касается моих сотрудников, а у меня их более двухсот, то у себя в офисе я помесь алабая с бандогом** – лют и беспощаден, могу даже загрызть, если сильно достанут.

До сих пор не понимаю, почему мои сотрудники в панике не бегут из моей конторы? Работают как-то, терпят. Зато вот Пашку любят все. Стоит ему появиться у меня в офисе, как лица затюканных моим домостроем (в данном случае – офисостроем) подчинённых преображаются буквально за секунду. Он до моего кабинета идёт минут тридцать, потому что тут же начинаются приветствия, улыбочки, смешки, хохотки, угощения какими-то печенюшками, тортиками собственного приготовления, бутербродиками, булочками, травяными чаями. Обязательно у кого-то находится бутылка молока, так как все знают, что Паша всё, что пьётся, пьёт только с молоком, и вся моя жёсткая дисциплина летит к чёртовой матери.

Таков мой Пашка или Павел, как зовут его коллеги и мои подчинённые. Пожалуй, от того необщительного, закрытого для всех Пашки, каким он был в юности, ничего не осталось. Видимо, его работа, требующая непрерывного общения с людьми, причём не только у нас в стране, но на разных континентах нашей планетки, а может наша с ним благополучная жизнь, сделали его совсем другим человеком: коммуникабельным, обаятельным, умеющим поддержать беседу на любом уровне и… и можно привести ещё много эпитетов его нового, весьма покладистого характера. А каким он был раньше, я уже и не помню, мне кажется, что он всегда был таким, как сейчас. Со мной-то он остался прежним – моим Пашкой, таким же открытым, такой же язвой и насмешником, таким же любящим и любимым, как раньше.

Но иногда на меня накатывает леденящий душу ужас, когда вспоминаю прошедшие годы. В нашей с Пашкой жизни было столько случайностей, которые могли привести нас к совершенно другому исходу: мы могли погибнуть, могли разойтись навсегда и никогда больше не встретиться, а могли встретиться слишком поздно, просто, как бывшие друзья детства, у которых давно у каждого своя жизнь. И я не могу себе до сих пор ответить на один вопрос: то, что мы всё-таки вопреки всему вместе – это случайность, или Урод был прав, и наши судьбы кем-то там наверху были предопределены заранее?

Но тогда почему так случилось, что я столько в жизни дров наломал, двум некогда близким мне людям принёс несчастье?

Всегда буду это помнить, оно – чувство вины – всегда со мной, как бы хорошо мне ни жилось в настоящей сегодняшней жизни, как бы счастлив я ни был. Может быть, господь меня простил, раз вернул мне моего любимого… может быть! Но сам себя я простить не могу. Эти люди идут вместе со мной по жизни – из года в год. Они всегда в моей душе, и я, наверное, до конца своих дней буду нести эту ношу – вину перед ними.

Ленка… Подружка моего подросткового детства – озорная, неугомонная девчонка. Чего мы с ней только не вытворяли в пору «младой юности»! Однажды залезли на крышу соседской сараюшки с большими головками подсолнухов (с чужого огорода). У нас во дворах некоторые жильцы строили себе такие неплановые сарайки. Так вот, сидели на этой крыше, щёлкали семечки, плевались на землю шелухой, ржали, как подорванные, над разной ерундой, целовались украдкой и не замечали, что крыша, недавно покрытая битумом, плавится на солнце. В общем, перемазались в вязком смоле, как черти.

Кажется это был уже сентябрь, и стояла очень жаркая погода – последние солнечные деньки, отголоски ушедшего лета – бабье лето, как зовут его на Руси. На Ленке была модная джинсовая юбочка наподобие абажура с кружавчиками по краю подола: мама у неё портниха, сама её обшивала по последней моде. И кажется, Ленка надела ту юбку в первый раз. Надо ли говорить, что стало с этой юбочкой? Я тоже выглядел не лучше. Мы когда поняли, что прилипли, просто валялись там в изнеможении от хохота.

Хозяин сарая, увидев в окно двух «отморозков», покусившихся на его собственность, выскочил из подъезда и с матами попёр нас с крыши: мы нарушили целостность его работы. Обзывал нас «остолопами» и «дегенератами», и прочими словечками из своего роскошного словарного запаса. Мы ржали так, что буквально скатились на землю, чуть не оставив на крыше штаны и модную юбку: «оно» никак не хотело отлипаться. Ленке, конечно, дома попало по первое число. Юбку потом пришлось выбросить, как и мои штаны и футболку. Со мной же было запрещено дружить: этот мальчишка учит плохому. И вообще, девочке нужно дружить с девочками.

Лена… моя первая сумасшедшая любовь. Моя юность! Моя первая и единственная женщина! Был у меня небольшой романчик до Ленки. Но это скорей была школа, так сказать, курсы по подготовке ко взрослой жизни зелёного мальчишки. Я даже имя той девушки не помню. То ли Надя, то ли Валя… Нет, не вспомнить теперь. Она была намного старше, да и встречались мы с ней всего неделю, а потом она уехала, и наша связь оборвалась. А с Леной было всё очень серьёзно!

Лена… Красивая особой, вызывающей красотой блондинка. Не та глупая блондинка, о которых складывают анекдоты, нет! Самоуверенная, знающая себе цену, яркая – такой была Лена. А ещё она меня любила! Если бы не Пашка… Если бы не пришедшая из ниоткуда моя любовь к нему… Если бы… если бы… Но всё случилось так, как случилось. Наверное, нам с самого начала быть вместе не суждено было судьбой. Опять припомнились слова моей мамы, сказанные когда-то давно, когда я очень страдал из-за вынужденной разлуки с Леной:

«Жизнь всё расставит по своим местам!»

Жёсткие слова… И жизнь расставила: я живу в счастливом браке с любимым человеком, а Лена… Лены давно нет. Глупая, бессмысленная смерть на дороге. Почему именно она, как господь выбирает тех, кому суждено умереть молодыми? Лена… она была такая живая! Она была создана для долгой, яркой, счастливой жизни! Почему же всё произошло так чудовищно глупо и бессмысленно?

О её гибели мы с Пашкой узнали в начале лета, когда приехали к своим погостить в Ключ. Узнали от Женьки, которая так и осталась жить в городе. Остальные все из нашей школьной тусовки поразъехались кто куда. Мои от меня про гибель Лены специально скрывали, а Пашка просто ни с кем отношений не поддерживал. Да и я, признаться, тоже. Сменив свой старый мобильник на новый айфон, я поменял номер телефона, и мой круг знакомых сузился до Москвы. С Ксюхой Пашка тоже потерял связь: вскоре после того, как они виделись в последний раз, она вышла замуж, и они с мужем уехали на ПМЖ в Питер, где и родился их сын. Там у её супруга были какие-то родственники, вот они и помогли им обосноваться в Северной столице.

Родители Ленки были уверены, что она живёт в Германии, замужем за каким-то немцем. Как оказалось – это была неправда, Ленкина выдумка. Она хотела уйти из дома, из семьи, и ушла, придумав эту историю с замужеством. На самом деле она жила в Москве и работала секретарём у одного крупного предпринимателя, и даже жила в его загородном доме. У водителя, который погиб вместе с Леной в той аварии, нашли какие-то записи о том, что он работает охранником в этом доме. Как и почему они оказались вместе в его старенькой Ладе утром на трассе, так и осталось загадкой.

Завели дело по факту аварии, но как-то быстро всё свернули. Предприниматель, у которого они работали, оказался добропорядочным гражданином, хорошим семьянином, жил с женой и дочкой. О причине, куда и зачем они выехали тем ранним утром, ничего не знал. Тем не менее все расходы по похоронам своих сотрудников взял на себя и даже выплатил крупную денежную компенсацию Ленкиным родичам. Охранник же этот был сиротой – вырос в детдоме. Лену похоронили в Ключе по желанию родителей.

Женька же и свозила нас с Пашкой на кладбище. Ленкина могила выделялась из всех остальных так же, как и она сама при жизни из своих сверстниц – яркая и вызывающая: художник изобразил её в натуральную величину, и даже взгляд на портрете именно такой, как при жизни – кокетливый и немного хищный. И что меня просто ввело в ступор: кулончик на шее – львёнок с изумрудным глазком – мой подарок. Как будто упрёк мне… А Пашка, когда увидел изображение, весь побелел и застыл как вкопанный с остановившимся взглядом. Я даже забеспокоился, что ему сейчас станет плохо: тихонько взял за плечи и усадил на лавочку, не понимая, чем вызвана такая реакция. С Леной они никогда не дружили, даже напротив – не выносили друг друга. Я понимаю: кладбище – не самое весёлое место, тем более если ты стоишь у могилы хорошо знакомого человека, пусть даже неприятного тебе при жизни. И всё же…

Причину я узнал, когда мы уже вернулись: обратную дорогу до дома он молчал, отвернувшись к окну. Оказалось, что саму Лену и всё, что было с ней связано, он помнил. Вот только её лицо было стёрто из его памяти. И его это как-то раньше не сильно волновало, я даже не знал про это: мы о Лене вообще с ним никогда не разговаривали, это как-бы была запретная, весьма щекотливая для нас обоих тема. Но когда он увидел Ленкин портрет там, на памятнике, он её вспомнил. Вернее, не её, а девушку, которую видел раньше, мёртвую девушку на трассе. Тогда, зимой, когда он вернулся домой весь вздрюченный и рассказал мне, что на его глазах погибли люди, и он видел девушку в машине… Той девушкой была Лена. Просто невероятно! Немыслимо! Огромное расстояние, которое их разделяло, сузилось до короткого отрезка трассы в несколько метров, чтобы свести их вместе в последнюю, роковую минуту Ленкиной короткой жизни. Что это? Опять рука судьбы? Но почему тогда там оказался Пашка, а не я? Ведь это я, а не он, причинил ей боль, значит я, а не он, должен был увидеть этот ужас! Чтобы страдать, мучиться, и чтобы каждую минуту перед моими глазами стоял этот момент – мгновение, когда она ещё жива, и вот её уже нет.

В тот день мы с ним жутко напились. Пришедшие вечером домой мои мама с отчимом буквально на себе разносили нас по постелям. А мы ни черта этого не помним. Помню, что мы пили и пили, я плакал – тоже помню. А Пашка меня успокаивал и… тоже плакал сам. Как бы там ни было, Ленку мне было до жути жалко. Да, я на неё злился, и Пашка её не любил, но смерти мы ей никогда не желали. И то, что произошло, было просто немыслимо и никак не укладывалось в наших головах. Она должна была жить, просто обязана! Слишком яркая, слишком живая: в ней всего было слишком – всё для жизни! И ещё – она была моей юностью!

Вторым человеком, которого я сильно обидел, был Глеб. Он меня так и не простил и со мной не общался. Через два месяца после того, как мы расстались, сдав январскую сессию, он, не дожидаясь окончания семестра, перевёлся на заочное отделение. Иногда я его видел в коридорах универа, но он сразу же поворачивал в противоположную сторону от меня. Так мне с ним и не удалось ни разу поговорить. Да что греха таить, я и сам не слишком к этому стремился. Сказать мне ему было нечего. Думаю, он был прав: бывшие любовники никогда не станут друзьями, если расстались не по обоюдному согласию. Тот, кто любил и был брошен ради другого – никогда не простит. Говорили, что он вернулся в Ногинск, устроился на работу в какое-то Архитектурно-строительно-проектное бюро, в универе появлялся только во время сессий. Встретил он кого-то или живёт один – я не знаю. Но надеюсь, что всё же встретил.

А Катя после окончания университета уехала жить в Америку. С ней у нас отношения наладились, когда она бросила своего Толика ради американца. Она первая подошла ко мне как-то между лекциями и заговорила. Я был, что называется, прощён. Хотя… той дружбы, которая у нас была вначале, уже не было. Мы просто общались, и не более того.

Когда мы расстались с Глебом, Катерина приняла его сторону, даже не поговорив со мной, не выслушав. Просто отвернулась. И я не смог переступить через это. Я думаю, она это понимала, но поговорить так и не собралась, а может, просто не хотела. Кто их, женщин, разберёт? Они вообще редко признают свою вину, у них всегда мужики виноваты. Под конец учёбы мы вообще почти перестали общаться, только здоровались. Так наши пути-дорожки и разошлись. Перед отъездом она мне всё-таки позвонила: сказала, что выходит замуж и уезжает навсегда. Я поздравил, пожелал ей счастливой семейной жизни. Поболтали на уровне «как живёшь?» и «как дела?». Я чувствовал, что она хотела ещё что-то сказать, но так и не сказала.

И ещё с одним другом я распрощался навсегда, вернее, мы с Пашкой распрощались – с Настей-Таей. Перед тем, как ей вернуться, а было это два года назад, мы свозили её на юг. В конце июня, после того, как она защитила дипломы на своих двух факультетах, поехали на её внедорожнике в Крым. Тая столько лет прожила у нас и ни разу нигде не была. Вот мы и решили сделать ей подарок на прощанье. Я видел Таю разной: плачущей, испуганной, спокойной, деловитой… но никогда не видел её скачущей, прыгающей, бегающей по берегу наперегонки с Пашкой, при этом они ещё и орали дурными голосами. Из воды их просто невозможно было вытащить.

Тая оказалась отличной пловчихой, поскольку в своём мире жила в окружении воды – бескрайних океанских просторов. В их мире плавать – всё равно, что ходить – так же естественно. Мы переезжали по Крымскому побережью от одного места к другому по просьбе Таи: ей хотелось увидеть и запомнить как можно больше. Она беспрестанно что-то снимала на голографию. К концу поездки багажник доверху был заполнен пакетами с семенами и горшочками разных растений, цветов и саженцев.

На рынки с ней вообще ходить было опасно: она начинала скупать всё подряд: разные кустарные поделки, какие-то безделушки, сувениры из ракушек и камней, украшения, чеканку, керамику и даже посуду – всё, что изготавливалось руками крымских умельцев-мастеров. Поскольку в багажнике места не было, мы купили короб, что-то вроде грузового контейнера, и прикрепили его наверх машины, сгрудив в него все эти «богатства».

Ну и, конечно, останавливались в самых живописных местах побережья, отдыхая как «робинзоны» – с палаткой, рыбой и мясом, приготовленными на костре. Рыбу мы сами, правда, не ловили и мамонтов не забивали: всё покупалось на рынках или прямо у местных по дороге. Тая была счастлива, просто светилась, как солнце… загорелое солнце. А мы были счастливы, глядя на неё. Время от времени заезжали в какой-нибудь посёлок и снимали на сутки комнату, чтобы отдохнуть от «робинзонады», помыться и привести себя в порядок. Вечером после баньки сидели в беседке и попивали вино из хозяйских погребов, наслаждаясь вечерней прохладой, сладким виноградом, свежеприготовленным сыром и говорили, говорили, говорили… обо всём, кроме скорого расставания.

У них в СУВЭП произошла небольшая «революция», в результате чего было сменено почти всё руководство. В итоге её деда восстановили в должности, а саму Таю заочно назначили руководителем одной из лабораторий центра Возрождения, той самой, куда периодически забирали Патиму на различные обследования. Теперь, когда Тая вернётся, она сама будет набирать сотрудников в свою лабораторию из учёного состава и молодых специалистов. Так что Патиме больше не угрожает провести часть жизни в стенах центра: теперь её есть кому защитить.

Домой мы вернулись страшно уставшие от отдыха, но довольные. Сутки просто отсыпались, а потом поехали прощаться с Таей. Она пригласила нас заранее, пока в доме была одна. Её помощница Галия уже вернулась домой с проводником, а за Таей он должен был прийти на следующий день. Пробыли мы недолго: расставаться было грустно, говорить особо не о чем, всё было переговорено за дни отдыха. Как говорят: долгие проводы – лишние слёзы. Мы уже собрались уходить, когда Тая попросила задержаться на минуту и поднялась наверх. Она тут же вернулась с папкой и небольшой, обтянутой синей замшей, плоской коробкой. В папке были документы на дом и внедорожник, переписанные на наше с Пашкой имя: дом на меня, машина – на Пашку. И две банковские карты с довольно приличными суммами денег, которые Тая не успела потратить.

Возражения, как говорится, не принимались. Она просто отдала нам всё, сказав, что ей это больше не пригодится. И ещё один подарок она сделала нам на прощанье: коробку с десятью кристаллами, которые мы можем передарить своим близким. Наши кристаллы Тая, тогда ещё Настя, зарядила на нас с Пашкой, причём оба. Она ведь не знала, кто какой кристалл возьмёт. Поэтому наши содержали общую память и могли лечить только нас. А эти – того человека, кто первый сожмёт их в ладони. Они считают его ауру (биополе) и «лечить» будут только его, на других уже действовать не будут. Ещё она нам открыла маленькую тайну: каждый раз, когда мы «лечимся» кристаллом, он продлевает срок нашей жизни, вот только на сколько продлевает – не сказала. Только загадочно улыбнулась.

Вот такими подарками на прощанье одарил нас наш потомок Тая-Настя-Насима. Мы были настолько подавлены расставанием, что просто сидели и молчали, глядя друг на друга, чтобы хорошенько запомнить. Тая и так не забудет: она сделала много видео с нами, пока мы ездили. Ну, а мы не забудем её и подавно. Безвременье и всё, что с ним связано, останется с нами навечно. Пашка под конец задал резонный вопрос: что делать с той дверью, которая ведёт в туман (он так и сказал – «в туман»), на что Тая, слегка улыбнувшись, ответила, что когда мы приедем сюда в следующий раз, этой двери не будет совсем – просто стена.

Она проводила нас до машины, мы обнялись, посмотрели ещё на Таю в последний раз и уехали. Тая стояла на дороге и смотрела нам вслед, пока мы не повернули на трассу. Так я её и запомнил: удаляющаяся девичья фигурка в белом брючном костюмчике и с белой лентой в косе.

Пашка наконец наплавался и подошёл ко мне. Я уже был один: Нина Ивановна ещё раньше приходила узнать, почему мы так долго не возвращаемся, и забрала спящего Пашку-младшего в дом.

– Ты почему один, куда заморыша дел?

– Куда-куда? Цыганам продал, – усмехнулся я, с удовольствием оглядывая стройную Пашкину фигуру с капельками воды на загорелой коже. – Мама твоя приходила узнать, скоро ли наш дельфин наплавается, вот и унесла Пашку. Он заснул прямо на мне, пока ты плавал.

Пашка подошёл ближе, прижался мокрым торсом и засосал мои губы коротким поцелуем, не обращая внимания на отдыхающих, лежащих в шезлонгах неподалёку.

– И что это за демонстрация была?

– А пофиг! Мой муж – когда хочу, тогда и целую! Пускай завидуют!

Он перекинул через плечо влажное полотенце, обнял меня за талию, и мы неторопливо пошли к дому, сопровождаемые пристальными взглядами.

Ах, мальчик мой! Хоть в памяти всё стёрто,

И позабыто, может, навсегда,

Не сдамся я! Ведь, знаешь, я упёртый,

А камень точит и вода.

Прости меня за то, что не сдержался,

Поцеловать любимого ещё ведь тот искус!

Меня пока не вспомнил ты, как ни старался,

Но ты признался мне: «Я помню этот вкус!» ***

the end

20.07.2018г.

Дорогие друзья, верные мои читатели!

Спасибо всем, кто прошёл эту историю вместе со мной!

Особая благодарность за ваши комментарии! Они меня поддерживали и вдохновляли на протяжение всего времени, пока писалась эта очень непростая для меня работа – моё первое макси, мой первый опыт.

Жаль расставаться с парнями – они для меня стали живыми, осязаемыми – со всеми их ошибками, бзиками, непонятками и бесконечной любовью друг к другу, несмотря ни на что.

Если мой труд хотя бы на немного сделал вас счастливее, если позволил отвлечься хотя бы ненадолго от нескончаемых проблем и забот, если добавил ещё немного радости в вашу жизнь – я счастлива! Это самая лучшая награда! Значит, трудилась не зря!

Благодарю за подарки, высокие оценки, добрые слова и тёплые отзывы!

Спасибо всем!

Будьте счастливы!

Я не прощаюсь! Буду рада всех видеть на страницах новой книги!

Особая благодарность моему неутомимому партнёру, моей замечательной бете – Еvsora!

Дорогая, ты знаешь, с каким теплом я к тебе отношусь, хоть иногда за какое-нибудь слово в тексте или фразу дело доходит до «дуэли»!))) Но в споре рождается истина и качественный текст. Это классно, когда твоя бета стоит на защите твоих же интересов, принципиально контролируя каждую букву, каждую запятую. Спасибо тебе за твой труд! Будем работать дальше и уже скоро!