Текст книги "Вздымающийся ад (сборник)"

Автор книги: Ричард Штерн

Соавторы: Ханс Кирст
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

Он: К сожалению, нет. Так что вечер планируй сама. Ты ведь это хотела услышать? И насколько я тебя знаю, теперь скажешь, что у тебя на уме.

Она: Звонил Тони (адвокат Энтони Шлоссер, их общий друг детства; на вилле его матери все трое провели золотые годы юности, и это обязывало). Из Аугсбурга приехала его мать и хотела провести со мной вечер. Тони передал тебе сердечный привет.

Он: Передай привет от меня Тони и его матери. Разумеется, ты должна пойти с ними. Куда собираетесь?

Она: На Бал наций, это какой–то чемпионат по танцам в Фолькс–театре. Ты не возражаешь?

Он: Ни в коем случае. Тебе нужно встряхнуться. Вполне возможно, мы там увидимся. Не исключено, что мне придется зайти туда по служебным делам. Желаю хорошо провести вечер!

2. Звонок ассистента фон Готы Генриетте Шмельц:

Фон Гота: Не хочу надоедать, но Гольднер заверил, что вы передумали и согласны меня принять.

Фрау Шмельц: Да, я не возражаю. Вот только не уверена, заинтересует ли вас то, что я скажу. Касается это моего сына Амадея.

Фон Гота: Если позволите, я к вам приеду, и только вам решать, о чем пойдет речь. Сейчас буду.

3. Звонок фрау Сузанны Петеру Вардайнеру:

Сузанна: Ну как дела? Хорошо себя чувствуешь?

Петер: Отлично! На совещании в редакции мне удалось отстоять все свои предложения.

Сузанна: И что, никто не возражал? Тебе это не кажется подозрительным?

Петер: Напротив, Бургхаузен предоставил мне полную свободу. Ему хватает хлопот и без этого – он в отъезде.

Сузанна: Петер, тут нечему радоваться, скорее, надо быть настороже. Боюсь, они сознательно заставляют тебя сунуть голову в петлю.

Петер: Господи Боже, Сузанна, я рад, что ты волнуешься из–за меня, но это уже чересчур. Твоя забота начинает меня утомлять. Займись–ка чем–нибудь другим.

Сузанна: Как хочешь. Меня приглашал в гости Бендер, ну помнишь, тот актер. Что скажешь?

Петер: Опять эти женские штучки? Но я решил, и тебе меня не сбить!

Сузанна: И все же я тебе советую как следует все взвесить. Я буду у Бендера, можешь туда позвонить, но смотри, чтобы не оказалось слишком поздно.

* * *

Шмельц решил навестить одну из своих приятельниц на Тегернзее. Ему захотелось выпить кофе с доктором медицины Марианной Ольмюллер, хозяйкой частного санатория.

Марианна приняла его более чем сердечно. Она относилась к тем двум десяткам женщин, что хранили стопки его лирических любовных писем. Кроме того, Шмельц много лет помогал ей основать и содержать санаторий, который в свое время она создала лишь благодаря ему.

– У тебя усталый вид. – Марианна нежно взяла его за руку, словно щупая пульс.

– Да с женой проблемы, – пояснил он, и казалось, в самом деле для него нет ничего важнее.

– Ну разумеется! – И приятельница поспешила с профессиональной оценкой: – Генриетта – существо нервное, слабое, болезненно истеричное и психически неустойчивое. У нее явно заметны суицидные тенденции.

– Ты могла бы дать такое медицинское заключение, Марианна? – умоляюще взглянул он. – Ведь ты не раз ее обследовала. Особенно последние пару лет, когда у нее появилась тяжелая депрессия на почве климакса. Изложить все это письменно, если понадобится?

– Ну почему же нет, Анатоль? Если нужно тебе помочь, придумаю что–нибудь. – Она нежно и понимающе улыбнулась. – Я человек благодарный и никогда не забуду, сколько хорошего ты для меня сделал и сколько дивных минут пережили мы вместе. Если у тебя есть время, я хотела бы показать тебе кое–какие планы по расширению санатория. Есть возможность сделать это на выгодных условиях, и было бы здорово, если бы ты опять вошел в долю.

* * *

Цепная реакция:

1. Из тайной беседы Себастьяна Иннигера, заведующего типографией «Мюнхенских вечерних вестей», и директора «Мюнхенского утреннего курьера» Вольриха:

Иннигер: Я только что просмотрел верстку завтрашнего номера. Большой некролог о Хорстмане написал Фюрст. На первой полосе еще речь американского президента и Генерального секретаря КПСС. Но главный шлягер номера – статья Вардайнера. На третьей полосе – огромный материал с подробными фактическими данными. В основном, о спекуляциях земельными участками, несколько раз там упомянут Шрейфогель: Это вам важно, да?

Вольрих: Это чертовски важно! Постарайтесь раздобыть оттиски, особенно той статьи, где речь о Шрейфогеле. И некролог по Хорстману – тоже. Получите по сто марок за каждый.

2. Из разговора Вольриха с директором Тиришем:

Вольрих: Вардайнер решился–таки и раскручивает на полные обороты. Оттиски уже на пути сюда.

Тириш: Знаете, меня это не удивляет. Только я не ожидал этого так скоро. Но тем скорее он окажется по уши в дерьме. И мы ему поможем.

(Тириш срочно потребовал к телефону Шмельца, но тот, как всегда, был недосягаем. Тириш без обиняков назвал все это бардаком и попытался выйти напрямую на Бургхау–зена, своего коллегу–конкурента. Хотел откровенно посоветоваться, что в интересах обеих сторон еще можно предпринять по этому делу. Но в издательстве секретарша с извинениями сообщила, что Бургхаузен – в Гармиш–Партенкирхен, где с премьер–министром Баварии участвует в заседании Кредитного союза землевладельцев. Собирался вернуться только вечером.

Но вечером типографские машины наберут обороты, и их не остановишь…)

Тириш: Дайте срочно Шлоссера, это наша последняя надежда. Потом останется только уповать на Господа!

3. Из телефонного разговора директора Тириша с доктором Шлоссером:

Тириш: Надеюсь, все готово к бою? Началось!

Шлоссер: Не волнуйтесь! Я готов к различным вариантам. Хотите послушать?

Тириш: Нет, спасибо, некогда. К вам приедет Вольрих, ознакомит вас со всем, что удалось раздобыть. Потом наступает ваша очередь выходить на ринг.

Шлоссер: Я готов! Вы еще удивитесь!

* * *

– Я не вовремя? – спросил от дверей комиссар Кребс. Но Хелен Фоглер сердечно приветствовала его, примчалась Сабина, сияя от радости.

– Вы за мной?

– Ну, собственно, да… Хотел прогуляться с тобой немного, если мама не возражает и если ты уже сделала уроки.

– Еще вчера, – уверяла его Сабина. – Я их сделала сразу, как вернулась из школы.

– Отлично. – Кребс повернулся к Хелен. – Знаете, у меня как раз есть время, и я хочу встретиться с одним старым коллегой, который ходит гулять в парк замка со своим псом.

– А что у него за пес? – нетерпеливо переспросила Сабина.

– Как бы тебе сказать, – попытался сообразить Кребс. – Нечто среднее между пуделем и терьером или между ньюфаундлендом и овчаркой. Пес просто отличный, и видела бы ты, какой умный…

– Мама, пожалуйста, разреши мне пойти взглянуть на этого песика!

– Ну беги, – Хелен Фоглер взглянула на Кребса. Подождала, пока Сабина исчезнет в прихожей, чтобы взять куртку, шапку и перчатки, потом сказала: – Думаете, я не знаю, зачем вам Сабина? Хотите расспросить ее обо мне. Ну что ж, я не имею ничего против.

– У вас есть причины для недоверия. И это оправданно. Но в отношении меня эти опасения можете отбросить, – перебил ее Кребс. – Поверьте, если бы я хотел узнать что–то важное, то прямо и открыто обратился бы к вам.

– Ну тогда я рада. Из–за Сабины, конечно, – с неуверенной усмешкой ответила Хелен.

Кребс, искушенный знаток человеческой натуры, видел в этом первый признак доверия.

* * *

– Не помешаю? – спросил инспектор Фельдер, входя в кабинет редактора Лотара. – Мне нужно с вами поговорить. Знаю, многие не любят, когда их отрывают от работы… – добавил он, кладя на стол свое удостоверение.

– Не беспокойтесь. – Лотар небрежно взглянул на удостоверение. – Ведь я редактор воскресного приложения, а оно давно готово. Так что сегодня я здесь случайно. Нужно написать некролог.

– Некролог Хорстману? Он был вашим другом?

– Что это значит – быть другом? Что вообще есть дружба? – начал разглагольствовать Лотар, как обычно, без особого успеха пытаясь привести в порядок свои светло–льняные волосы. – Где ее начало и конец? Как ее распознать? По тому, что вы ходите вместе поесть и выпить и по девушкам? Или по высоким словам, которыми мы вечно злоупотребляем в нашей газете? Дорогой мой, все это только иллюзии, в настоящей жизни они стоят не больше прошлогоднего снега.

– Но вы все же были с Хорстманом близкими приятелями? – не отставал Фельдер.

– А если и так – ну и что?

– Я один из тех, кто пытается разгадать загадку его смерти. И думаю, вы мне можете помочь.

– Но я не знаю, как и почему он умер, – осторожничал Лотар.

– Разве вас не радует возможность раскрыть убийство?

– А к чему? Его–то не воскресишь!

– Послушайте, Лотар, мы выяснили, что у него дома не было пишущей машинки. И в редакции он ею почти не пользовался. Но частенько работал у вас – или здесь, в этом кабинете, или у вас на квартире.

– Не отрицаю, – неохотно согласился Лотар. – Но чем он занимался, не знаю. И никогда не интересовался.

– Еще я хотел бы напомнить вам, прежде чем вы решите, что говорить мне, что нет: нам не составит труда убедиться, что статьи Хорстмана были напечатаны на вашей машинке.

– Ну ладно, чего вы хотите? – сдался Лотар.

– Чтобы вы дали мне возможность просмотреть все рукописи, оставшиеся после Хорстмана, которые вы прячете.

– Прямо сейчас?

– Спешить не надо. Позвоните мне, когда как следует все обдумаете. У вас есть время до завтра.

* * *

Около пяти вечера доктор Антони Шлоссер добрался до «Мюнхенских вечерних вестей». Прежде всего, соблюдая формальности, заглянул в издательство, но застал там только секретаршу. Только потом отправился в редакцию. Там его принял Петер Вардайнер. Правда, минут двадцать заставил ждать. Встреча проходила в ледяной атмосфере и без формальностей.

– Герр Вардайнер, обращаюсь к вам как к единственному ответственному руководителю, которого смог найти, – заявил Шлоссер, заняв предложенное кресло. – Я пришел, чтобы предупредить вас, – в ваших статьях использованы материалы, являющиеся собственностью стороны, которую я представляю, и на эти материалы мы намерены предъявить свои права.

– Но позвольте, откуда вы знаете содержание статьи? – Вардайнер казался даже довольным. – Наша газета поступит в продажу только в понедельник.

– У меня надежная информация. По закону я не обязан указывать ее источники. – Шлоссер прекрасно знал, о чем говорил. – Я только констатирую факт, что вы использовали данные, информацию и заметки Хорстмана, которые являются исключительной собственностью представляемого мною «Мюнхенского утреннего курьера».

– Вначале вы попробуйте это доказать. – Вардайнер старался казаться уверенным в себе, но заметно было, что начинал нервничать. – Дело в том, что Хорстман уже несколько недель работал на меня. Собирался перейти в мою газету, я ему платил.

– Это неслыханно! – воскликнул Шлоссер с хорошо разыгранным возмущением. – Ваше поведение противоречит всем основам корректных и коллегиальных отношений в мире прессы. Это просто бесстыдное сманивание людей. То, что Хорстман с вами сотрудничал, с юридической точки зрения ничуть не уменьшает вашу вину. Вы же знаете: чтобы заключить новое трудовое соглашение, нужно разорвать договор с прежним местом работы. Но такого не было, поэтому Хорстман…

– Знаете что? Убирайтесь отсюда! – взорвался Вардайнер. Проглотил две таблетки, запил их водой и продолжил: – Журналистика, доктор, не торговля. Поймите, тут решают не договора и счета, а журналистская совесть.

– Можете оправдываться как угодно, но это не отменяет факта, что с правовой точки зрения ваш поступок может вам очень дорого обойтись. Но я готов договориться с вами по–хорошему, найти джентльменское соглашение. Что вы на это скажете?

– Ничего! – Вардайнер ощутил резкую боль в сердце, но в то же время его охватило ощущение победы. Ему казалось, что адвокат перешел в оборону. – Обратитесь к моему юристу, герр Шлоссер.

– Слишком поздно, – отрезал Шлоссер. – Решать должны вы сами, и немедленно. В противном случае я намерен использовать все законные средства, чтобы запретить публикацию этих материалов.

– Доктор, вы мешаете мне работать, – заявил Вардайнер. – Прощайте!

* * *

Ассистент фон Гота сидел с Генриеттой Шмельц на ее вилле у озера Аммер и попивал сухое шерри. Разговор шел пока что ни о чем: о мягкой зиме, преимуществах деревенской жизни, живописи барокко и музыке романтизма.

Через некоторое время фон Гота осторожно заметил:

– Вашего сына зовут Амадей, это имя выбрано явно не случайно. Вы, конечно, воспитали его так, чтобы он мог разделить с вами любовь к прекрасному?

– До недавнего времени я верила в это, но сегодня сомневаюсь, – грустно признала фрау Генриетта. – Хотя немногое, что я о нем знаю, дает надежду, что его все же больше тянет ко мне и моим интересам. Но есть еще его отец. Тот по–своему тоже его любит. Но при этом старается отдалить сына от меня и пользуется самым эффективным средством – деньгами.

Фон Гота разглядывал медово–золотистое шерри в бокале.

– А вы не можете сделать так, чтобы ваш сын жил вместе с вами? Изолировать его от дурного влияния отца?

– Это возможно, но тогда – окончательный разрыв с мужем. Для меня это значило бы только бесконечные склоки и волокиту.

– А это слишком высокая цена, если речь идет о сыне? – Он заглянул хозяйке в глаза.

– Как вам такое пришло в голову? – удивленно спросила она.

– Я пережил нечто подобное. Когда мне было десять, отец развелся с матерью. Отцу не важно было, что мать за все годы совместной жизни так и не попыталась его понять и даже то, что иногда изменяла. Главное – он не хотел, чтобы она меня воспитывала. Вначале я очень страдал. Но сейчас понимаю, что всем хорошим во мне я обязан тому отцову решению. С той поры я научился думать, решать и отвечать за себя сам.

– И я уже поняла, – призналась фрау Генриетта, лицо которой озарили розовые лучи заходящего солнца, – что решительный развод с мужем – единственная возможность удержать сына. Но тут вдруг погиб единственный человек, который мог помочь мне с разводом. Хорстман.

* * *

– Рад, рад вас видеть, – сказал отставной комиссар Келлер. Навстречу ему по дорожке шел Конрад Кребс, ведя за руку Сабину.

– У меня милая спутница, – сообщил Кребс, подталкивая вперед девчушку.

– Меня зовут Сабина Фоглер. – Малышка протянула руку Келлеру. – Где же ваш пес?

– Сейчас будет тут, – засмеялся Келлер и удивительно звонким голосом позвал пса, который тут же вылетел из ближайших кустов.

Лохматый клубок черной шерсти с влажным носом и умными глазками дружелюбно вертел хвостом, обнюхивая всех по очереди, начиная с Келлера и кончая Сабиной.

Она восторженно уставилась на лохматое чудо, присела и стала гладить его.

– Ой, какая прелесть!

Псу это явно понравилось, он дружелюбно лизнул ей лицо. И Сабина тут же попросила разрешения погулять с ним по парку.

Келлер проводил их испытующим взглядом.

– Чудный ребенок. Доверчивый и дружелюбный. Но ей нужны внимание и ласка. Только для своего возраста она мне кажется слишком уж серьезной и как будто настороженной. Она вам кем–нибудь доводится?

– Нет, скорее можно сказать, что оказалась на пути следствия.

– Понимаю, это едва ли не самая сложная проблема в нашей работе, – задумчиво констатировал Келлер. – К сожалению, избежать этого не удается. Время от времени попадаешь в ситуации, которые вызывают в тебе конфликт между служебными обязанностями и обычными человеческими чувствами.

– Думаю, вы правы, – признал Кребс. – И нужно было такому случиться именно со мной… После тридцати лет службы…

– Поверьте, я вам немного завидую. Ну а теперь рассказывайте!

* * *

– Начальство принимает? – спросил Гольднер, влетая в кабинет К Вардайнеру. – Прибыл по вашему приказанию! Я твой верный оруженосец, и мое оружие – острое перо – к твоим услугам!

– Перестань дурака валять, – сердито бросил Вардайнер. – У меня не то настроение. Только что я вынужден был выслушать не слишком приятные упражнения в красноречии адвоката Шлоссера.

– Упражнения в красноречии? – усомнился Гольднер. – Не обольщайся, Шлоссер не из болтунов. Это не юрист, а бульдог какой–то, хватка у него мертвая!

– Пожалуй, ты прав, у меня сложилось такое же впечатление. Уж больно он мне действовал на нервы. Ну не надо так смотреть, до инфаркта он меня не довел. Лучше прочти этот некролог Хорстману – Фюрст порезвился. Тебе это понравится.

Карл Гольднер взял оттиск первой полосы, упал в самое удобное кресло и привычно погрузился в чтение. Через пару минут он сказал:

– Роскошно! Настоящая ода на смерть героя, аж слезы наворачиваются. Фюрст занят не своим делом, ему бы стихи писать.

– А больше тебе сказать нечего? Хорстман был ведь твоим другом.

– Но при чем тут дружба, – защищался Гольднер. – Что я мог поделать, если он давал понять, что знает обо мне столько всего…

– Не расстраивайся, со мной было то же самое. – Вардайнер даже прикрыл глаза. – Представляешь, он мне как–то мимоходом выдал такую информацию о моей личной жизни, что я чуть со стула не упал. И о Сузанне тоже. И не думай, что это были сплетни или так, слухи. Четкие факты, все точно, с именами, адресами и точным временем.

– Он что, хотел на тебя нажать?

– Ни в коем случае. Он только продемонстрировал свои возможности. Хотел любой ценой попасть в нашу редакцию. Он очень нас ценил, особенно меня и тебя. А я, естественно, не хотел упускать такого ценного сотрудника.

– Только теперь он погиб. И меня это убивает. Где же был его пресловутый нюх, если он не заметил, что дело запахло керосином? Как это могло случиться, что он прямо на улице дал раздавить себя в лепешку?

– Перестань, пожалуйста, мне и так нехорошо, – устало остановил его Вардайнер. – Как вспомню, так с сердцем плохо.

– Тебе бы, Петер, хоть немного отдохнуть. И вообще разрядка нужна.

– Ты прав, но не могу, пока все это не останется позади!

– Нет, тебе явно нужно переключиться! – заботливо настаивал Гольднер. – Не хочешь расслабиться? Ингеборг тебя ждет, она мне говорила, а моя квартира всегда в твоем распоряжении.

– Да, Ингеборг, – нерешительно протянул Вардайнер, словно сам вслушиваясь в свои слова. – Конечно, она ужасно милая… И с ней было прекрасно. Но продолжать я не хочу.

– Ты хочешь сказать, что уже не можешь?

– Не в этом дело. – Вардайнер говорил тихо, словно убеждая сам себя. – Но вот Сузанна… Какая бы ни была она жена, в эти тяжелые дни она со мной… Я это знаю и не хочу ее потерять.

– Тогда тебе лучше сказать все Ингеборг прямо. Поговори, она девушка умная. Ключ для нее я оставил у портье, наверное, она уже ждет.

* * *

Поверенный в делах Шлоссер сказал во время частного визита к генеральному прокурору доктору Гляйхеру:

– Уверяю, я не стал бы вас беспокоить, не знай о вашей самоотверженной борьбе с нарушениями законности. И на этом весьма настаивали мои клиенты, господа Тириш и Шмельц. Дело не терпит отлагательства.

И доктор Шлоссер предложил доктору Гляйхеру фотокопии оттисков полос завтрашнего номера «Мюнхенских вечерних вестей». На первой – статья Вардайнера, на второй – некролог Хорстману, на третьей – статья с документальной информацией, дополнявшей первую. К ним адвокат присовокупил заявление хозяев «Мюнхенского утреннего курьера», что по закону они являются владельцами использованных материалов. И, наконец, свое собственное обращение к генеральному прокурору, в котором требовал принять меры, чтобы до окончательного решения вопроса о принадлежности спорных документов использование их нынешним владельцам было запрещено.

Тщательно проштудировав документы, Гляйхер заметил:

– Да, выглядит неважно. Уже даже сам образ действий. Провокационный удар, который противоречит самим основам корректного поведения и совершенно чужд всем принципам, на которых основано наше свободное демократическое общество. Но с другой стороны, есть некоторое несоответствие… Вы представили мне страницы газеты, которая еще не вышла. Кто гарантирует мне, что статьи выйдут в свет именно в этом виде? И еще, коллега, требование принять меры против использования материалов, принадлежность которых еще предстоит установить суду, в первую очередь касается лица, против которого материал направлен, то есть Шрейфогеля. Вы имеете полномочия действовать и от его имени?

– К сожалению, нет, – признал Шлоссер, несколько выведенный из себя юридической педантичностью Гляйхера. – Но, полагаю…

– Ну ладно, попробуем немножко на них поднажать. – Прокурор потянулся к телефону. – Думаю, кое–чего мы добиться сумеем.

Решительно набрав номер «Мюнхенских вечерних вестей», он велел соединить себя с руководством. Поскольку Бургхаузен был в отъезде, а Вардайнер «вышел по служебным делам», Гляйхеру пришлось удовольствоваться заместителем шеф–редактора Замхабером.

– Герр Замхабер, я случайно узнал, что в вашей газете должен появиться некролог Хайнцу Хорстману. И он содержит несколько, по–моему мнению, недопустимых формулировок, особенно в отношении возможных причин его гибели. Я вас предупреждаю, что следствие продолжается и результатов пока что нет. Вашу статью в этих обстоятельствах можно расценивать как вмешательство в деятельность правоохранительных органов.

– Герр прокурор, некролог Хорстману, хотя вы с ним успели ознакомиться, пока что не отредактирован. Мы благодарим вас за звонок, и уверяю вас, что его окончательная редакция будет полностью выверена, чтобы исключить положения, допускающие неверные толкования. Нет ли у вас еще каких–нибудь претензий?

Шлоссер мрачно взглянул на Гляйхера.

– Видно, ничего тут больше не сделать!

– Все это мне очень не нравится, – сердито ответил Гляйхер. – Такое впечатление, что кто–то испытывает терпение наших правоохранительных органов. Я поручу одному из наших лучших работников, прокурору Штайнеру, заняться этим делом. На него можно положиться. К счастью, именно сегодня он дежурит.

* * *

Карл Гольднер чуть позже, но, к сожалению, уже слишком поздно, в беседе со своим новым приятелем фон Готой рассказал:

– Петер Вардайнер мне симпатизировал о самого начала. Мы с Зоммером были, пожалуй, самыми популярными и одними из самых высокооплачиваемых журналистов в Мюнхене. Вардайнер мне говаривал: «Ты–то еще можешь жить как угодно и с кем угодно. Не представляешь, как я тебе завидую. Я со всеми своими миллионами при всем желании этого позволить не могу».

Отчасти это было правдой, но он все же преувеличивал. Ведь и я не живу так просто и беззаботно, как некоторые думают. Знали бы они, к примеру, сколько времени и нервов я потратил, чтобы избавиться наконец от своей последней приятельницы.

Вардайнер вообще жил иллюзиями. Например, вечно мечтал о простом и естественном сексе. Верил, что существует мир чистой и бескорыстной любви, где женщины отдаются мужчинам только из радости и удовольствия. И был несколько наивен, что свой возвышенный идеал искал среди продавщиц, официанток и прочей прислуги.

Я помог ему найти одну девушку, которая соответствовала его представлениям. Понятия не имел, какие из этого возникнут проблемы. У меня просто фантазии не хватило. Верьте мне, дружище, эти нежные и с виду неопытные юные дамы могут усложнить жизнь до того, что и жить не захочется.

* * *

Из донесения о наблюдении за парой Вардайнер – Ингеборг Файнер:

«Объект наблюдения: здание редакции «Мюнхенских вечерних вестей».

Место, откуда велось наблюдение: французский винный подвальчик напротив редакции.

Время наблюдения: 16.00–24.00.

Отслеживаемая особа – Ингеборг Файнер, чья личность подтверждена по имевшемуся фотоснимку, – покинула здание редакции в 17.05. В 18.05 за ней последовал Петер Вардайнер, чья личность тоже была подтверждена. Оба направились пешком в дом на Унгерштрассе, где находились в квартире, расположенной в мансарде четвертого этажа.

Хозяин квартиры – Карл Гольднер.

Донесение составила ассистент Ханнелора Дрейер и передала инспектору Фельдеру».

* * *

– Ты меня не любишь, – хорошо поставленным голосом пожаловался Александр Бендер. – Но тогда зачем ты пришла?

Лежа на постели, Сузанна задумчиво смотрела на него.

– Я сама не знаю, почему здесь. Видимо, мне нужно разобраться в себе, понять, что со мной происходит.

– Ну спасибо! Значит, я тебе подопытный кролик!

Бендер, знаменитый, захваленный критиками и обожаемый публикой артист, был возмущен. Его самомнение дало серьезную трещину, когда он понял, что Сузанна не принимает его всерьез.

– Я тебя чем–то обидел? – не отставал он. – Слушай, мужчины вроде меня на улице не валяются. Что тебе, собственно, надо?

– Человека, который преодолеет свой эгоизм и будет просто нежен со мной, – прошептала она. – Человека, который даст мне утешение, забытье и искупление. Пусть даже на миг.

– Это фантазии, годные для девицы–подростка, – поморщился Бендер.

– Но ведь должен же быть на свете такой, – настаивала Сузанна. – Я ищу его всю жизнь.

– И никогда не найдешь, во всяком случае это не твой муж. Вся эта идеальная любовь – так, пустой звук.

– Ты уверен? – Она села, лицо озарила нежная улыбка. – А если я уже встретила когда–то мужчину, который мог мне дать все это?

Говорила она об Анатоле Шмельце.

* * *

Из воспоминаний об Анатоле Шмельце пятидесятых годов

1. Аннабелла Шурланд, супруга издателя художественной литературы Зигфрида Самуэля Шурланда из Франк–фурта–на–Майне:

– …Мне так повезло провести вместе с ним отпуск в окрестностях Берхтесгадена. Он был очаровательным партнером, сердечным другом, настоящим рыцарем, внимательным, но ненавязчивым. И полным заразительного оптимизма. Его жизнелюбие поражало. Он был так поэтичен! Нет, то лето с Анатолем было незабываемым. Но, тогда же записала в дневнике, слишком коротким.

2. Фелиция Вайснер, редактор «Мюнхенского утреннего курьера»:

– Однажды я удостоилась чести с ним переспать. И навсегда зареклась. Не потому, что он оказался несостоятелен, а в основном потому, что он жутко уделал мне простыни. Пришлось тут же менять все белье. А у меня в то время было его всего два комплекта, на большее в его заведении я заработать не могла. А потом стало еще хуже. И этот сукин сын вел себя так, словно ничего не случилось! Увидев меня, начинал: «Как я рад тебя видеть, Фелиция!» или «Замечательно, что мы встретились! Надо бы нам поговорить!» И так без конца. А поскольку я не собиралась больше спать с ним, постарался отравить мне жизнь: тайком натравливал на меня моего начальника, чтобы тот придирался.

3. Доктор медицины Марианна Ольмюллер:

– …И его руки, его нежные, ласковые руки, которые так умели ласкать, которые словно открывали неслыханную прелесть и обнимали обожающим жестом…

Это было нечто большее, чем простое мужское желание. Кстати, в то время у Анатоля с потенцией уже было неважно. Я–то знаю, я врач.

* * *

– Ну и что, герр Вольрих, вы подумали над моими вопросами? – спросил комиссар Циммерман.

Вальдемар Вольрих, принимавший Циммермана в своем кабинете, выглядел крайне нервозно.

– Поймите, я сейчас очень занят. В любую минуту я жду звонка от генерального прокурора доктора Гляйхера, если вам это имя о чем–то говорит. Кроме того, сегодня вечером на балу будет министр экономики, и я отвечаю за его встречу. Не могли бы мы встретиться завтра?

– Разумеется, – сдержанно подтвердил Циммерман. – На допросе в полицай–президиуме в десять, одиннадцать или двенадцать, как вам будет угодно, герр Вольрих.

– Я буду в вашем распоряжении.

– Отлично. Но позвольте мне еще один формальный вопрос. Где вы были те полтора часа во время бала прессы? Спрашиваю я только для того, чтобы исключить этот пункт из своего плана расследования. Ответ я и так знаю.

– Но комиссар! – едва ли не гордо начал Вольрих. – Вы, конечно, понимаете, все мы люди…

– Разумеется, герр Вольрих, – кивнул Циммерман. – Потому что все мы люди, мы и не остаемся без куска хлеба. Одни молятся, другие убивают, здесь совокупляются, там умирают, то, что сегодня – большое чувство, завтра будет мотивом убийства. Нас ничто не может удивить.

– Ну ладно–ладно, – с нескрываемым облегчением согласился Вольрих. – Если вы уж так хотите знать, в критическое время с десяти до двенадцати мы с фрау Хорстман находились в отеле «У трех медведей» на Гетештрассе. В номере тридцать шесть. Надеюсь, вам не нужны подробности, чем мы там занимались.

– Четкая и правдоподобная информация, – удовлетворенно констатировал Циммерман. – Разумеется, мы ее проверим, но лично я верю вам.

– Ну и что дальше? – спросил удивленный Вольрих. – Вы даже не собираетесь заявить, что осуждаете мое аморальное поведение?

– Знаете, вопросы морали – это не моя специальность, – сухо отрезал Циммерман. – Оставим это, если хотим добиться хоть каких–то результатов.

* * *

Инспектор Михельсдорф из полиции нравов появился в дискотеке «Зеро» одним из первых. Сел он за маленький столик возле бара, где обычно сиживал Рикки – хозяин заведения. Безжалостным нажимом он добился, что Рикки согласился помочь чем угодно. Потому он так многозначительно кивнул Михельсдорфу, когда в заведение вошел юноша буквально ангельской наружности. Он направился к столу в правом дальнем углу и расселся там, как дома.

Наклонившись к инспектору, Рикки показал на имя под номером семь в его списке.

– Это он!

Приглашенный хозяином юноша подошел к бару, с нескрываемым любопытством оглядел Михельсдорфа и с усмешкой констатировал:

– Криминальная полиция, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – подтвердил Михельсдорф. – Кажется, у вас по этой части уже есть опыт.

– Больший, чем вы полагаете, и отнюдь не из приятных. Михельсдорф представился, юноша тоже назвал свою

фамилию – Циммерман. Михельсдорфу это ничего не говорило: только в Мюнхене с такой фамилией числится две тысячи восемьсот шестьдесят человек.

– Знаете вы некую Хелен Фоглер? – спросил Михельсдорф.

– Знаю–знаю. – Казалось, юного Циммермана это развеселило. – Что, адресок дать?

– Советую не обращать нашу беседу в шутку, – предупредил инспектор. – Я здесь официально, по делам следствия.

– Но я–то ни при чем? – небрежно и агрессивно бросил молодой человек. – Насколько я понимаю, я не подозреваемый и не свидетель и вообще не чувствую за собой никакой вины. Вы в лучшем случае можете просить меня сообщить вам интересующую вас информацию. А я могу ее вам дать – но исключительно добровольно.

– Вы, судя по всему, неплохо разбираетесь в работе полиции. – Михельсдорф вдохнул поглубже, чтобы сдержать себя, и продолжал: – Тогда что ж, поделитесь информацией о Хелен Фоглер.

– Ее тут знает почти каждый. Она весьма популярна.

– И вы с ней…

– Ну и что, разве это наказуемо?

– И как вы ее отблагодарили?

– Вы имеете в виду оплату известных услуг? Ну, это как водится. Ведь за катание на машине надо платить – за бензин, за износ, а иногда и за чистку. И здесь то же самое. Прежде чем приступить к делу, нужно заплатить за ужин и за выпивку. Да и за номер в отеле… Глядишь, двухсот марок как не бывало. По сравнению с этим у Хелен запросы гораздо скромнее.