Текст книги "Вздымающийся ад (сборник)"

Автор книги: Ричард Штерн

Соавторы: Ханс Кирст
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

– На сегодня все? – спросил тот.

– Еще нет.

– На девять часов советник Хедрих назначил совещание всего руководства.

– Значит, у меня почти четыре часа, – сказал Циммерман, – посплю в кабинете.

Дежурный заглянул в свои заметки.

– Комиссар Кребс хотел бы не откладывая поговорить с вами. Он поручил мне сообщить, когда вы вернетесь.

– Ну ладно, позвоните ему.

Через несколько минут комиссар Кребс уже стучал в дверь кабинета своего приятеля Циммермана. Стучался в дверь только Кребс, остальные в полицай–президиуме давно забыли о таких церемониях. Войдя, он увидел за столом Циммермана, с ним рядом – Фельдера. Оба смотрели в бумаги.

– Входи–входи, – пригласил хозяин Кребса. – Не извиняйся, что помешал, а то мы никогда не встретимся.

– После такой ночи у тебя еще хорошее настроение! – с завистью заметил Кребс, усаживаясь в жесткое кресло для допрашиваемых. – Наверное, это потому, что ты имеешь дело с чистой публикой.

– Эти аргументы мне слишком знакомы. – Циммерман отодвинул лежавший перед ним лист бумаги. – Я слышу их каждый раз, когда тебе хочется излить свои горести. В чем дело на этот раз?

– Я только хотел бы напомнить, что убийство, как ни жестоко это звучит, – событие ясное и однозначное. В моей работе все обстоит иначе. Чем я занимаюсь, с чем вожусь? Сперма, моча, фекалии, развратные и извращенные типы, часто дети… Люди, которые изнасилованы, растлены, унижены до конца жизни.

– Ну давай же, Конрад, переходи к делу.

Кребс воздел свои руки, словно извиняясь за свои слова.

– Этой ночью мы вместе с отделом по борьбе с наркотиками провели несколько рейдов. По окрестностям Центрального вокзала и по некоторым местам в Швабингс. И набрали пеструю компанию обычных типов – пьяных, накурившихся, наколовшихся наркотиками. До потери сознания. Весьма прискорбное зрелище, должен сказать.

– И кто был среди них? – взорвался Циммерман. – Скажи мне наконец!

– Твой сын Манфред.

– И что ты с ним сделал? – спросил Циммерман с закрытыми глазами. – Надрал задницу?

– Я ему не отец, – ответил Кребс.

– Но ты друг его отца, который вправе делать все, что сочтет нужным. Если я надеру ему задницу как отец, он сочтет, что я злоупотребляю родительским авторитетом. Вот ты и мог бы как друг помочь в этой ситуации.

– Знаешь, я часто испытываю бессилие, – тихо признался Конрад Кребс. – Нам бы в таких случаях нужно действовать как врачам, помогающим найти верный путь заблудшим, или как судьям, ищущим причины и мотивы неправедного поведения. Только не как представителям власти и организаторам репрессий.

– Но если еще и мы начнем играть в гуманизм, – жестко отрезал Циммерман, – все пропало! Прошу, забудь, что ты поймал сына своего друга. Ты арестовал человека, который нарушил закон!

– Иногда люди вроде тебя нагоняют на меня страх, – сказал Кребс. – Я боюсь жить и работать среди тех, кто считает холодное и безжалостное исполнение законов единственным смыслом своей деятельности. Но в твоем случае я в это не верю и, пока ты не докажешь обратное, верить не буду.

* * *

– Ну наконец я сказал ему все, что хотел, – удовлетворенно заметил Петер Вардайнер.

Сузанна глубже погрузилась в мягкое сиденье автомобиля, в котором муж вез ее по ночному городу. Уклончиво заметила:

– Не увлекайся, Петер. Какой–то Шмельц этого не стоит.

– Ты что, хочешь сказать, что его надо пощадить? Сузанна улыбнулась.

– Ты пощади себя. Зачем ты снова тратишь на него столько сил? Надеюсь, не из–за меня?

– Личные дела тут совершенно ни при чем. Это одна из возможностей очистить сферу нашей деятельности от людей, не знающих, что такое честь, и не способных создать что бы то ни было на благо людям.

– Но все это слова. – Она звонко рассмеялась. – И кто тебе поверит?

– Дело вовсе не в том, что случилось или не случилось до нашей женитьбы!

– А ты никогда и не спрашивал, – с улыбкой сказала она. – Спроси, и я тебе отвечу.

– Да меня это просто не интересует, – уж слишком яростно он убеждал ее, – и нет причин, чтобы интересовало. Наш брак основан на обоюдном понимании и уважении, на взаимно уважаемой свободе – и это привело нас к нынешней гармонии отношений.

– Ты был бы еще увереннее, – попробовала еще раз Сузанна, – если бы знал, что было в действительности между мной и Шмельцем.

– Нет, – строго отрезал он. – Личная жизнь Шмельца меня не занимает. Как человек он мне отвратителен. И говорю тебе: он ничего не стоит не только как человек, но и как журналист. Это аморальный, безответственный и бездарный тип, просто беспринципный выскочка.

– Прошу тебя, Петер, – нежно сказала она, – не ищи ты себе приключений! Я могу предложить тебе кое–что получше.

* * *

Три интермеццо между Сузанной и Анатолем из тех времен, когда Сузанна еще не стала фрау Вардайнер.

Кафе в центре города на Зонненштрассе, 1961. Говорит Анатоль Шмельц:

– Кое–кто, фройляйн Бендер, обратил мое внимание на вас, и я позволил себе пригласить ва» С сюда. Ваша статья о строительных премьерах в столице была великолепна. Ясна по мысли и хорошо читалась. Вы хотели бы сотрудничать со мной, точнее говоря, с моей газетой, которую мы собираемся расширить?

Ночной клуб в Швабинге, Оккамштрассе, 1962. Снова говорит Анатоль Шмельц:

– Детка, вы просто талант! Думаю, Вардайнер просто не способен это оценить. А я, напротив, рад поддержать наши исключительные способности. Готов предложить вам контракт и, если хотите, аванс в несколько тысяч марок, почему бы и нет?

Кафе в центре города, на Зонненштрассе, 1963. И на этот раз говорит Шмельц:

– Говоришь, Вардайнер хочет на тебе жениться? Но, милая моя, разве ты не знаешь, что он уже женат? Ладно, разумеется, я тоже, но ведь это совсем иное, я муж только на бумаге. Говоришь, он хочет развестись? Но если и так, он же запрет тебя в четырех стенах, и ты будешь жить в тени его честолюбия. Это я могу, моя милая, быть великодушным и предложить тебе совершенно независимую жизнь. С собственной квартирой, длительным контрактом и командировками за границу. Ведь это то, о чем ты мечтаешь.

Сузанна: Но жениться на мне ты не хочешь?

Шмельц: Это ничего не дало бы ни мне, ни тебе. Ты же знаешь, мы живем в католическом городе, и здесь господствуют вполне определенные нравы. Втихую можешь делать все что хочешь, только не противопоставляй себя общепринятой морали и официальным взглядам. Решившийся на развод – человек конченый. Кардинал, к примеру, никогда его не примет.

Сузанна: Петеру Вардайнеру на это наплевать, и мне тоже!

Шмельц: Ну и поступай как знаешь! Но я тебя предупреждаю: когда–нибудь ты мне заплатишь за это, чем угодно клянусь!

* * *

– Что мне больше всего не нравится в вашей работе, – жаловался Кребс Циммерману, – никогда нельзя предсказать, куда зайдет следствие.

– Но никто от нас этого и не требует. Мы собираем факты и доказательства, невзирая на личности. Начни мы играть в судьбу – тут и конец.

Было уже шесть утра. Они все еще сидели лицом к лицу. Понемногу светало. Но старые криминалисты вроде Кребса с Циммерманом привыкли преодолевать усталость, которая у прочих отнимала желание и способность продолжать работу.

– А как насчет человеческих слабостей? – спросил Кребс.

– Хватит уже теории, – взмолился Циммерман. – Скажи мне лучше, что было с Манфредом?

– Он нам попался в одном заведении на Гетештрассе – в «Техасце Джо». Сидел там в компании пяти–шести сверстников.

– Девушек тоже?

– Нет. – Казалось, Кребс особо подчеркнул это «нет».

– Был пьян?

– Нет. – Казалось, Кребс сожалеет, что и на этот вопрос не может ответить «да». – Это весьма упростило бы дело.

– В чем тогда дело? Наркотики?

– И тут могу тебя успокоить, Мартин. Но лишь отчасти. Они действительно курили марихуану. Все вместе. Но, как ты знаешь, есть инструкция, что нельзя привлечь к ответственности за «джойнт», когда сигарета ходит по кругу. К чему бы это привело?

– Так ты его не задержал и не отправил на экспертизу к врачу?

Кребс медленно покачал головой, так что очки едва не спали с носа.

– Я Манфреда послал домой. И все. И я ни в чем его не обвинял и не читал ему мораль. Полагаю, ты сам займешься этим дома.

– Но вот когда, когда? Я не могу попасть домой уже неделю!

* * *

– Милый Хансик, – сказал Анатоль Шмельц, без сил упав на сиденье машины, – поехали домой.

– С удовольствием, герр доктор. – Ханс Хесслер, его шофер, телохранитель и наперсник, заколебался. – Скажите только куда?

У доктора Шмельца, совладельца и шеф–редактора «Мюнхенского утреннего курьера», в то время только в Баварии было три «дома».

Во–первых, вилла у озера Аммер – владение его законной супруги Генриетты. Там в его распоряжении был садовый домик с сауной, бассейн с подогревом и кабинет.

Во–вторых, квартира в городе, неподалеку от Фрауен–кирхе, записанная на приятельницу, к которой в то время он особенно благоволил. Там, на третьем этаже, его всегда ждало, как он любил говорить, «убежище», состоявшее из кабинета, кухни и спальни. Спальня была отделана шелком в новокитайском стиле.

И в–третьих, деревенская гостиница с трактиром возле Вольрафтхаузена, принадлежавшая его бывшей любовнице, которой он до сих пор великодушно помогал. Его былая любовь растила внебрачную дочь шестнадцати лет, но к ней Анатоль Шмельц испытывал почти отцовские чувства. Здесь его всегда ждала готовая комната номер один.

Была еще и Греция, где жила Мария, не устававшая уверять, что в их приморской вилле она с нетерпением ждет лишь его. Он отвечал ей столь же страстными письмами и телеграммами – за счет издательства, разумеется. Но этот вариант не входил в расчет из–за большого расстояния.

И к сожалению, то же относилось и к Кармен, когда–то обожаемой мадридской танцовщице, ныне хозяйке бара в Торремолинос. Это заведение благодарный Анатоль Шмельц тоже по привычке щедро финансировал.

И еще… еще…

– Все это так утомительно, Хансик! – жаловался Шмельц, усталый и скукожившийся от удара судьбы.

– Никто вас не понимает, – участливо уверял его Хесслер. – Не ценят вашу доброту, злоупотребляют великодушием. И я тоже грешен…

– Если меня кто и понимает, так это ты, Хансик. За это я тебе очень благодарен. И не забуду этого, ты же знаешь.

От слов таких Хансик засиял, как рождественская елка, и, мчась по Штахусштрассе к Ленбашу, выдавил:

– Ну хоть от этого мы избавились.

Шмельц задумчиво кивнул, не посчитав нужным что–нибудь добавить. Только похлопав своего шофера по плечу, спросил:

– Я до смерти устал, как думаешь, куда бы заехать?

– В «Гранд–отель» на Максимилианштрассе, – предложил Хесслер. – Ведь там для вас всегда зарезервирован номер, и это ближе всего.

– Хансик, – вздохнул Шмельц, – что бы я без тебя делал?

Вполне возможно, оказался бы в исправительном заведении, или, скорее, в лечебнице, а может, и в сенаторском кресле.

Но ничего, еще все впереди.

Глава III

Бал прессы в Мюнхене обычно проходил в пятницу, когда для большинства работников газет рабочая неделя кончалась, и продолжался до субботнего утра. Только тогда его участники устало расползались по постелям, и по возможности не в одиночку.

В субботу до обеда, разумеется, найти их было невозможно даже полиции. Поэтому криминалисты получили время заняться своими делами. К ним относилось и обычное совещание руководителей подразделений в полицай–президиуме. Началось оно ровно в девять, и руководил им советник Хедрих.

Его кабинет напоминал большую тюремную камеру, переполненную людьми, теснившимися вдоль стен, у окон и двери. Всего было человек двадцать, и не всем хватило места. Начальник восседал за письменным столом, справа от него – Циммерман (убийства), слева – Кребс (полиция нравов), рядом – Веглебен (грабежи и разбой), за ним – Шандауэр (мошенничество и подлоги), Залыхер (наркотики), Коморски (служба розыска), Хубер (Центральный вокзал и окрестности).

Начальники подразделений докладывали о текущих делах. Преобладали кражи – как водится, они составляли половину всех случаев. Потом следовал обычный набор: девять ограблений, на этот раз одно со смертельным исходом, восемнадцать драк, из них две полиции ликвидировать не удалось – в первом случае схватились торговцы наркотиками, в другом сводили счеты две банды подростков.

Обе произошли в районе вокзала, между Шиллерштрассе и Дахауштрассе. Еще были доклады о нескольких аферах, поджоге, азартных играх – все в обычных размерах. Только по части морали дела обстояли чуть лучше.

Советник Хедрих принял доклады к сведению и уточнять ничего не стал. Знал, что беспокоиться нечего и что дола в надежных руках. Поэтому обратился к начальнику отдела убийств:

– А что у вас, коллега? Комиссар Циммерман ответил:

– Вчера вечером, около двадцати трех часов, на Нойемюлештрассе был обнаружен труп мужчины. Сбит автомобилем. Преступник неизвестен. Не исключено, что имел место несчастный случай, а водитель скрылся. Но более вероятно, что произошло убийство.

Советник Хедрих:

– Господа, что нас – то есть комиссара Циммермана и меня – в этом случае беспокоит, так это личность погибшего. Прошу, коллега, ознакомьте нас с основными данными жертвы.

Циммерман начал читать учетную карточку:

– «Фамилия – Хорстман, имя – Хайнц. Родился 6.12.1939 в Китцингенена–Майне.

Отец: Герман Хорстман, врач, умер в 1945.

Мать: Ева, урожденная Штайнберг, дочь оптового торговца вином, совладельца фирмы «Штайнберг и К°», проживает в Китцингене.

Сестер, братьев нет.

В школе учился в Китцингене, позднее в Вюрцбурге, где получил аттестат в 1958 году. Поступил в университет в Мюнхене, сначала на театральный факультет, потом – на журналистский. Диплома не получил. С 1965 года работал репортером, сначала в «Меркурии», потом – в «Южно–Германских новостях». В обеих редакциях нештатно. И, наконец, – в «Мюнхенском утреннем курьере», где как главный репортер имеет контракт до 1975 года.

В 1965 году женился на Хельге, урожденной Шнайдер, 1943 года рождения, бывшей танцовщице театра Гартнера и телевизионной балетной группы. Познакомились они на одном из пасхальных балов.

Хорстман быстро заслужил репутацию талантливого репортера. Полагают, что он был автором серии критических репортажей о положении в Греции, которые в 1971 году были напечатаны в другой газете. В своей его уже давно отодвинули на «запасную колею», хотя и сохранили прежнюю оплату.

Вначале занимался социальными и культурными проблемами – образованием, жизнью студентов, здравоохранением, театром. Но, начиная с 1972 года, стал проявлять активный интерес к так называемой внутрибаварской преступности: скандалам в строительстве, крупным аферам, сенсационным криминальным случаям».

Советник Хедрих добавил:

– Надеюсь, не надо напоминать, что мы в своей работе никак не связаны ни политическими, ни религиозными, ни личными взглядами человека, ставшего предметом расследования. Все это мы констатируем лишь в интересах полноты информации.

Но в случае Хорстмана все время следует иметь в виду, что здесь вполне могут пересекаться различные мотивы и к делу могут относиться на первый взгляд весьма далекие обстоятельства. Прошу всех обратить на это внимание и все соображения передавать прямо мне или Циммерману.

* * *

Хельга Хорстман очнулась от тяжелого сна и недоуменно уставилась на неопределенного возраста женщину, сидевшую у кровати.

– Кто вы?

– Разве вы меня не помните? – с бесконечным терпением последовало в ответ. – Вчера ночью мне поручили о вас позаботиться.

– Значит, вы за мной шпионили! – недоверчиво воскликнула Хельга. – Я говорила во сне?

– Меня зовут Ханнелора Дрейер, – напомнила женщина, – если вы это забыли.

Хельга Хорстман обеими руками потерла помятое лицо, которое в неполные тридцать лет было отмечено явными следами бурной жизни, переживаний и страстей. И напротив, лицо ее собеседницы, бывшей гораздо старше, даже после бессонной ночи хранило прямо–таки деревенскую свежесть. Заметив это, Хельга не выдержала и атаковала:

– Чего вы тут подглядываете?

– Мне поручили позаботиться о вас, я уже сказала.

– Следить, стало быть? За телефоном тоже? А где моя сумочка?

* * *

Из рапорта Ханнелоры Дрейер:

«Первый звонок фрау Хорстман в 06.03. Голос мужской. Ход разговора: Неизвестный: Хельга?

Ответ: Квартира фрау Хорстман. У телефона Ханнелора Дрейер.

Неизвестный: Могу я говорить с Хельгой?

Ответ: Фрау Хорстман спит. Простите, кто говорит?

Неизвестный: Это неважно. Как она?

Ответ: Пожалуйста, назовите свое имя, и я вам все скажу. Или, еще лучше, позвоню вам сама, когда фрау Хорстман станет лучше. Дайте мне ваш номер.

В 06.05 разговор был прерван.

Следующий разговор того же содержания последовал в 06.50. Третий – в 06.56. Звонил, как позже выяснилось, Вальдемар Вольрих».

* * *

– Где моя сумочка? – снова, с растущим беспокойством спросила Хельга Хорстман.

– Лежит на столике возле вас, – сказала Ханнелора Дрейер. – Вам звонили шесть раз. Звонил герр Тириш, пожелал вам поскорее поправиться и заверил, что всегда к вашим услугам. Можете на него положиться. Еще – фрау Эдита Мариш, она передала наилучшие пожелания и высказала искреннее сочувствие. Позвонит еще раз. Один звонок был мне, по службе.

– Вы говорили – шесть? – недоверчиво переспросила Хельга.

– В оставшихся трех случаях между шестью и семью часами звонил неизвестный, который не захотел назвать свое имя.

– Что он сказал?

– Ничего.

Хельга Хорстман напрасно старалась преодолеть действие снотворного – глаза ее закрылись, голова упала на подушку. Слишком толстый слой туши на ресницах растекся и размазался по лицу, отчего она стала похожа на усталого циркового клоуна. С трудом Хельга произнесла:

– Пожалуйста, уходите. Вы мне больше не нужны.

– У меня приказ опекать вас так долго, как я сочту нужным.

– Да не нужны вы мне! – выдавила Хельга из последних сил.

– Об этом предоставьте судить мне. Приказано не оставлять вас до тех пор, пока вы не сможете говорить – с комиссаром Циммерманом, естественно.

– Что ему нужно?

– Поговорить с вами, когда вы придете в себя. Произойдет это здесь или в управлении – зависит от вас. Достаточно сказать мне, что вы предпочитаете.

* * *

Первое совместное совещание отделов по расследованию убийств и дорожной полиции по делу «труп на Нойемюлештрассе» началось в субботу в 10.40 в полицай–президиуме.

Инспектор Фельдер переписал участников. От дорожной полиции – капитан Крамер–Марайн и его техник–эксперт Вайнгартнер, от их отдела – Циммерман, Фельдер и фон Гота.

– Полагаю, капитан, – начал Циммерман, – у ваших людей не было достаточного времени, чтоб оценить собранные материалы?

– Первые серьезные выводы не удастся сделать раньше понедельника, – подтвердил Крамер–Марайн.

– Такое же положение с материалами, которые собрали мы, – заметил Фельдер.

– Значит, как обычно, ничего нового, – констатировал Циммерман.

– Кое–что у меня есть, – заявил капитан, не скрывая удовлетворения от того, что может удивить комиссара. – Мои люди рано утром снова осмотрели место происшествия и нашли еще след от очень широкой и почти новой шины заднего колеса большого лимузина. Длина следа – тридцать пять сантиметров, причем сантиметров двенадцать–пятнадцать весьма отчетливые.

– Значит, это может послужить доказательством? – тут же спросил Циммерман.

– Безусловно. Нужно только найти шину, которая оставила этот след.

– Вы предупредили все гаражи, склады запчастей и бензоколонки? – встрял с вопросом фон Гота.

Крамер–Марайн, не скрывая удивления, перевел взгляд на Циммермана, недовольный таким неквалифицированным вмешательством сотрудника Старого Льва. А потом поучающим тоном сообщил:

– В таких серьезных случаях, как гибель человека и бегство водителя с места происшествия, это происходит автоматически.

– Спасибо, – покраснел фон Гота.

– Ну что ж, подождем, что скажут эксперты, – решил Циммерман, покосившись на фон Готу. – Следующее совещание – если вы, капитан, не возражаете – завтра утром в то же время.

По окончании этой, скорее, формальной встречи «спецы по трупам» занялись своими делами. Первым вопросы задавал комиссар:

Циммерман: Ну что там нашли у погибшего?

Фельдер: Найдены два платка из белого полотна, обычного размера. Один слегка запачкан, второй чистый. В левом кармане пиджака – деньги, всего 147 марок 30 пфеннигов, из них две банкноты по 50 марок, одна – 20 и одна – 10 марок, остальное – мелочь. Потом талоны на три поездки в трамвае, причем два уже использованы, последний – в день смерти прокомпостирован на маршруте номер восемь. Далее, удостоверение личности на имя Хайнца Хорстмана, в прозрачной обложке. Черная расческа, видавшая виды. Чековая книжка Дойчесбанка, выданная филиалом в Ленбаше. Справка о состоянии счета Хорстмана прилагается.

И, наконец, карманный календарь, в котором очень мало записей, да и те – одни сокращения. На дне гибели пометка: «Фр. Фри». Эту задачку мы подкинули экспертам. Да, и еще обычный блокнот, в котором полно каракулей, цифр и пометок. Сейчас снимают копии. И много листов вырвано.

Циммерман: Итак, о Хорстмане нам кое–что известно, но недостаточно. Кто может нам еще помочь, фон Гота?

Гота: Карл Гольднер. Писатель. Я говорил с ним прошлой ночью. Он знает уйму всякого, в том числе и о Хорстмане.

Циммерман: Ладно, тогда отправляйтесь за ним. А вы, Фельдер, постарайтесь выяснить, какого черта нужно было ночью Хорстману на Нойемюлештрассе или где–то поблизости. И главное – что значит запись в календаре «Фр. Фри». Мне это надо знать!

* * *

– Ты когда вернулся домой? – Фрау Маргот Циммерман со всей возможной строгостью атаковала своего сына Манфреда, который, позевывая, наливал себе кофе.

– А тебе зачем? – Манфред даже не взглянул на нее. – Для тебя же лучше не знать.

– А если отец будет спрашивать?

– Конечно, будет. – Манфред криво усмехнулся. Восемнадцатилетний высокий стройный парень был удивительно хорош собой, с ангельски чистыми чертами. «Как со средневековой картины», – говаривал его приятель Амадей Шмельц. – Комиссар Кребс уже наверняка доложил папочке, что сцапал меня ночью.

– Он тебя сцапал? – недоверчиво переспросила Маргот, высокая зрелая женщина в духе Мадонны германского барокко. – Где же ты был, Манфред?

– В одном заведении у вокзала. – Манфред зевнул. – С приятелями. Ну перебрали чуть–чуть… Вообще–то Кребс вполне мог меня забрать, но не сделал этого. Не иначе по дружбе с коллегой Циммерманом! Таковы наши стражи порядка и справедливости.

– Но он же твой отец!

– А твой – муж! – с полным безразличием констатировал Манфред, словно разговор шел о погоде. – И мужа ты выбирала сама. А у меня не было возможности выбрать отца, и вот теперь всю жизнь мучайся с полицейским!

– Я тебя понимаю, – протянула Маргот. – Люди вроде него ни о чем не думают, кроме своей службы. И при этом утверждают, что в состоянии понять человеческие слабости и боли. Только самих близких они не понимают. В этом я уже убедилась.

– Случайно не вчера ночью, а? – усмехнулся Манфред. – Ты когда пришла домой, мама?

* * *

Деликатные признания доктора юриспруденции Антонио Шлоссера, адвоката, среди друзей известного как Тони:

– С Маргот, ныне фрау Циммерман, и Мартином, ее мужем, мы знакомы с юности. Все трое жили в Аугсбурге и вместе переехали в Мюнхен. Отношения были самыми дружескими. Маргот была дочерью фабриканта, мой отец – врачом, а отец Мартина служил в полиции.

Оставались мы неразлучными друзьями и тогда, когда я изучал право, а Мартин начал свою карьеру в криминальной полиции. Первая трещина в нашей дружбе возникла после неожиданного решения Маргот выйти замуж за Мартина. Я любил ее так же сильно, как и он. Но напрасно я пытался добиться ответа, почему она так решила. Видимо, дело в том, что она уже носила под сердцем Манфреда.

Но и супругов Циммерман я не терял из виду. С Маргот, женщиной интеллигентной, из хорошей семьи, я и впредь оставался в хороших отношениях, а вот Мартин, криминалист душой и телом, отдалялся все больше. Иногда мне кажется, что мы с ним стали совершенно чужими людьми, словно живем в разных мирах.

Мои чистые дружеские чувства к Маргот – сам я холост и бездетен – никогда не угасали. Иногда мы встречаемся, разумеется, с ведома Мартина, то в кафе, то у знакомых. Я забочусь о том, чтобы это происходило в избранном обществе. Убежден, за последние годы Маргот поняла, что ее решение выйти за Мартина было страшной ошибкой. От которой пострадал и я.

* * *

Комиссар Циммерман в сопровождении Фельдера вошел в квартиру Хорстманов. Открыла им Ханнелора Дрейер. Вела она себя как домоправительница, и казалось, что роль эта доставляет ей радость.

Поздоровавшись на ходу, Циммерман отправился прямо в спальню. Хельга Хорстман, несмотря на то, что время шло к полудню, все еще лежала в постели. Фельдер сообщил сотруднице, что миссия ее окончена, и попросил составить рапорт.

Когда та удалилась, Циммерман повернулся к Хельге, разглядывавшей его припухшими глазами, и холодно начал:

– Полагаю, что вам не до того, но все же выражу соболезнования по поводу гибели вашего мужа.

– А больше вы ничего не полагаете? – сердито бросила Хельга. – Какое вы вообще имеете право надоедать мне?

– Меня интересуют некоторые обстоятельства и ваше отношение к ним, фрау Хорстман, – продолжал Циммерман. – Но прежде всего: как нам известно, после десяти вечера вы ушли с бала и вернулись около полуночи.

– Откуда вы знаете? – перепуганно воскликнула женщина и так резко села, что ее пеньюар соскользнул с плеч, обнажив чуть не все тело. Правда, Фельдер как известный знаток оценил это зрелище весьма скептически и открывшиеся части определил как не слишком лакомые. Циммерман, который и глазом не моргнул, настойчиво повторил свой вопрос:

– Где вы находились во время убийства, фрау Хорстман, и с кем?

Тут у двери раздался троекратный звонок, Циммерман кивнул, и Фельдер впустил гостя. На пороге стоял Вальдемар Вольрих.

– Ты как по заказу! – с облегчением воскликнула Хельга Хорстман, увидев его сквозь дверь спальни. – Они тут пытаются загнать меня в угол. Ты должен помочь!

* * *

В 11.5 °Сузанна Вардайнер, накинув роскошный пеньюар от фирмы «Бальмен» из Парижа, терпеливо старалась разбудить мужа.

Петер Вардайнер сонно перевалился с боку на бок и, не открывая глаз, погладил ее бедро.

– Ингеборг, – пробормотал он в подушку.

– А кто эта Ингеборг? – весело спросила она, склонившись к нему.

Тут Вардайнер сел и, чтобы окончательно проснуться, потряс головой. Головой, которую некоторые находили красивой, а многие – умной. Потом взглянул на Сузанну.

– Почему бы тебе не лечь ко мне?

– По трем причинам, – улыбнулась она. – Во–первых, я не Ингеборг. Во–вторых, нет смысла, учитывая твое здоровье. С сердцем у тебя весьма неважно. Его кое–как хватает, чтобы сидеть спокойно за письменным столом. Ну и в–третьих, через два часа у нас тут будет Клостерс.

– Ты его позвала?

– На обед. Приготовят что–нибудь полегче: свежую форель, стейк по–американски, овощи. И легкое сухое мозельское.

– Что–то ты слишком заинтересовалась Клостерсом, – в шутку бросил он.

– Он, скорее, должен бы интересовать тебя, ведь ему принадлежит один из крупнейших еженедельников. Если бы удалось привлечь его к той акции, что ты готовишь, ее эффект возрос бы многократно, а твой риск уменьшился бы.

– Сузанна, ты просто клад! – Он погладил руку жены.

– Я всего лишь эгоистка. – Она подсела к нему. – И не хочу тебя потерять. Я довольна жизнью с тобой. И с твоей газетой, и даже с какой–то Ингеборгой, раз уж без этого нельзя.

– Мы всегда прекрасно понимали друг друга, – заметил он, – но только теперь я вижу, что ты для меня значишь!

– Да, Петер, но именно потому я так боюсь авантюры, в которую ты пускаешься.

* * *

Карл Гольднер рассказывал впоследствии:

– Только я простился со своей новой приятельницей, как мне позвонил фон Гота. Этот тип напоминает денди прошлого века, который непонятно как угодил в среду полицейских и ему там даже нравится.

Я, конечно, понял, что ему нужна информация. Это ведь не тайна, что о так называемом высшем свете города я знаю почти все. Но мне пришло в голову, что это может быть любопытно – поговорить с полицейским из аристократов. И я его приглашение принял.

Фон Гота предложил пообедать вместе. Я было решил, что он набивается на приглашение. Но он сказал: «Буду рад видеть вас своим гостем…» – И дал свой домашний адрес: Виденмайерштрассе, на берегу Изара, рядом с Английским парком. Один из престижнейших районов города.

* * *

– Ты только спокойнее. – Вальдемар Вольрих как ангел–хранитель стоял перед кроватью Хельги Хорстман и с вызовом смотрел на полицейских. – Что происходит?

– Они хотят знать, где я была вчера от десяти до двенадцати, – задыхаясь, выговорила Хельга, – и кто был со мной.

– И что ты ответила?

– Ничего.

– Прекрасно. – Вольрих сжал ее руку.

– Видимо, эту информацию нам можете дать вы? – предположил Фельдер.

– Видимо, мог бы. Но зачем мне это? Циммерман, чуть отступив назад, предоставил Фельдеру объясняться с Вольрихом. Фельдер выдвинул новое предположение:

– Вероятно, вы оба можете представить нам какое–то алиби.

– Алиби? – Вольрих приподнял бровь. – Зачем оно нам? Что за полицейские штучки вы против нас затеваете?

– Кого вы имеете в виду, говоря «против нас»? – спросил Фельдер.

– Уважаемый, – энергично заявил Вольрих, – я немного разбираюсь в методах работы полиции. Ваш шеф это хорошо знает.

– Тогда вам должно быть ясно, что мы здесь не в игры играем, – отрезал Фельдер.

– А почему я должен это понять да еще и поверить? Почему вы не могли здесь оказаться просто ради забавы? Мало ли выплывало дел о том, что среди полицейских чинов есть люди, которые при выполнении своих обязанностей лишь ищут повода для удовлетворения не всегда нормальных позывов? – Вольрих вдруг возомнил, что берет верх. – Ведь это очевидно, что с вами двоими не все в порядке. Это что, так принято, чтобы двое криминалистов–мужчин допрашивали женщину, лежащую в постели? По крайней мере, здесь должна быть женщина – сотрудница полиции.

Инспектор Фельдер неуверенно покосился на начальника и по смущенному лицу того сейчас же понял, что упрек Вольриха не был необоснован. Их поведение действительно не соответствовало принятой практике. Поэтому Фельдер поспешил разъяснить:

– Наша сотрудница всю ночь заботилась о фрау Хорстман. И только что была здесь. И разговор мы начали еще в ее присутствии.

– Ну это спорный вопрос, – отрезал Вольрих и положил свои большие руки на плечи Хельги. – Ты не обязана им отвечать, дорогая. И даже прокурору, если он вдруг сюда заявится. Не так ли, инспектор?

Фельдер кивнул в знак согласия:

– Никто не может быть принужден отвечать на вопросы следственных органов. Тем более в случае, когда его показания могут быть использованы против него.

– Как видите, меня вам не запугать, – победоносно заявил Вольрих. – А что касается ваших измышлений, что фрау Хорстман в то критическое время с кем бы то ни было…