Текст книги "Вздымающийся ад (сборник)"

Автор книги: Ричард Штерн

Соавторы: Ханс Кирст
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

«1. Можно полагать, что машина, на которой было совершено убийство, это большой автомобиль черного цвета.

Обнаружены обломки черного лака с кузова, удивительно чистые по химическому составу. Это означает, что владелец тщательно ухаживал за машиной.

2. Небольшие осколки стекла, видимо, из автомобильной фары, подлежат тщательному изучению.

3. Наиболее вероятно, что автомобиль, сбивший жертву, относился к числу наиболее дорогих. Это мог быть «мерседес», «бентли» или «роллс–ройс». Или один из больших американских автомобилей. После лабораторных исследований сможем сообщить более конкретные данные».

– Да, похоже, случай проходит по высшему классу, – буркнул Циммерман, вежливо поблагодарив коллегу. Потом спросил у Фельдера адрес Хайнца Хорстмана.

– Максимилианштрассе, возле Драматического театра, первый подъезд, четвертый этаж.

Циммерман кивнул. Только сев в служебную машину, он заметил:

– Надо же! Смерть Хорстмана могла послужить материалом для самого сенсационного репортажа за всю его карьеру, только вот сам он уже не сможет им воспользоваться.

Хельгу Хорстман, теперь уже вдову, дома они не застали. Сколько ни звонили, дверь им так и не открыли. Соседи, разбуженные среди ночи, не слишком дружелюбно реагировали на вторжение полиции. Но Циммерман сохранял ледяное спокойствие.

Один сосед заявил, что никакого Хорстмана не знает и что вообще не интересуется людьми, которых угораздило поселиться рядом с ним. Другой сердито заявил, что с Хорстманами не желает иметь ничего общего, что они явно анархистская публика, сплошь шум и пьянки, и скандалы, и у них явно занимаются мерзким групповым сексом…

Только третья соседка, бывшая субретка, в годы славы любимица Ингольштадта, точно знала, что нужно полиции.

– Но, господа, как вам в голову могло прийти именно сегодня искать фрау Хорстман дома? Сегодня, когда проходит бал прессы? Могли бы и сами сообразить, где ее искать, и нечего было будить меня!

– Значит, едем в Фолькс–театр, – спокойно сказал Циммерман, когда субретка захлопнула дверь перед его носом.

* * *

Из дневника комиссара криминальной полиции в отставке Келлера:

«В ту ночь, с пятницы на субботу, я заметил, что мой пес необычно обеспокоен. Я тоже не мог как следует сосредоточиться. В работе над книгой «Расследование убийств», которую считаю делом всей своей жизни, продвинулся едва на пару абзацев.

Отчасти мое состояние объяснялось тем, что Циммерман так и не позвонил. Обычно он звонит ровно в полночь. Коротко сообщает, что произошло за день, и советуется, как быть дальше. Наша взаимосвязь – результат нескольких десятилетий совместной работы. Мы не просто добрые друзья, но и знаем, что у каждого из нас есть способности, которых недостает другому. Взаимно дополняя друг друга, мы достигаем непревзойденных результатов. Циммерману недостает воображения, зато он практик с исключительной интуицией, способный решать и действовать в нужное время и в нужном месте, исключительно талантливый криминалист без капли сентиментальности. Один из тех, о ком говорят, что не пощадит и родного отца. Разумеется, в том случае, если это будет полностью обоснованно и неизбежно в интересах дела.

Но этот случай оказался исключительным. Ситуация развивалась настолько быстро, что и думать нечего было притормозить ее. Мы, конечно, пытались, но без толку».

* * *

– Без приглашения нельзя, – с решительным жестом категорически заявил распорядитель у главного входа в Фолькс–театр на Шванеталерштрассе.

Циммерман кивнул Фельдеру, и тот достал удостоверение.

– Мы по службе!

– Это совсем другое дело. – Распорядитель тут же сменил тон. Кивнул своему тут же примчавшемуся коллеге, и оба вытянулись чуть не по стойке «смирно», моментально вжившись в роль ярых помощников органов закона и правопорядка.

– Какие будут указания?

– Вы знаете обер–кельнера Хартвайлера? – спросил Циммерман.

Разумеется, они его знали.

– Попросите его прийти сюда, но как можно незаметнее. Скажите, что с ним хочет говорить комиссар Циммерман.

Распорядитель шустро взбежал по лестнице, и через несколько минут из толпы гостей вынырнул обер–кельнер и приятельски протянул Циммерману руку. Ведь несколько лет назад Хартвайлера, заподозренного в соучастии в афере с самоубийством, комиссар уберег от ареста, который мог погубить тому репутацию.

– Чем могу служить, герр Циммерман?

– Можете сообщить мне что–нибудь о некоей фрау Хорстман? Зовут ее Хельга. Вы ее знаете?

– Разумеется, – подтвердил обер–кельнер. – Отлично знаю. Она не из тех, кого не заметишь.

– Можете рассказать подробнее? – настаивал комиссар. – Нас интересует любая мелочь.

Хартвайлер охотно дал свою несколько специфическую характеристику:

– Ну, если говорить о привычках этой дамы… Фрау Хорстман понимает толк в хороших винах. Не имеет привычки пить всякую шипучку, всегда требует настоящее шампанское, обожает «Дом Ренар», «Блан де Блан», последнее время – «брют» урожая 1964 года, то есть лучшие марки. И цена соответствующая…

– А кто за это платит?

– Тот, кто ее сопровождает, разумеется. На этом балу, например, господин из газеты, который взял на себя опеку над ней.

– То есть это не всегда ее муж?

– Как правило, нет, герр комиссар. И обычно ее угощение оплачивается за счет какого–нибудь издательства.

– Кто может проинформировать меня подробнее?

– Кельнер, обслуживающий ее стол. Постараюсь, что бы он немедленно был в вашем распоряжении.

В золоченой ложе Фолькс–театра восседал директор «Мюнхенского утреннего курьера» Тириш. Склонившись к плечу совладельца газеты Анатоля Шмельца, он доверительно шепнул:

– В зале и банкир Шрейфогель.

– Я его видел, и мы уже раскланялись.

– Представь себе, он хочет говорить с тобой. Мне сообщил это один из его людей. Эта беседа может оказаться для нас весьма важной и многообещающей.

– Ах, этот Шрейфогель, – развел руками Шмельц, которому было ясно, что банкир снова навлечет неприятности. – Мы и так уже сделали для него более чем достаточно. И о многом умолчали, а ему все мало. Может, мы слишком охотно идем навстречу?

– Но это все мелочи по сравнению с тем, что грозит теперь, – объяснял Тириш, который в финансовых вопросах разбирался гораздо лучше, чем Шмельц, хотя и изображал человека с художественными наклонностями и интересами.

– Ты пойми, мы – фирма, располагающая миллионным капиталом, но Шрейфогеля оценивают в несколько миллиардов. Это один из богатейших людей в Федеративной республике, и вот теперь на него готовят атаку – разумеется, слева.

– Уж не от Вардайнера ли? – навострил уши Шмельц.

– Не исключено, – подтвердил Тириш, – но как бы там ни было, мне кажется, самое время нам занять четкую позицию. Нам – то есть нашей газете и твоей редакции.

– Ты ведь не думаешь, что мы открыто выступим за Шрейфогеля? – Шмельц, видимо, вспомнил о морали – редчайший случай.

– Это несерьезно. Только вспомни про его аферы с покупкой земельных участков, сомнительные обстоятельства с выплатой компенсации и труднообъяснимые доходы с государственных заказов, которые он получал с явной помощью высших должностных лиц…

– Ерунда все это! Ничего из этого нельзя убедительно доказать!

– Но Хорстман считает…

– Не принимай его слишком всерьез, – решительно заявил Тириш. – Тут годятся только факты. А для нас важно одно: если мы хотим победить Вардайнера, нам нужны кредиты. И на льготных условиях. Такие нам может предложить только банкир Шрейфогель. Это тебе ясно? Шмельц лишь на миг замялся, потом кивнул.

– В конце концов, – заявил он, словно открыв в этот миг новую святую истину, – это точно совпадает с нашей линией. Мы не можем допустить, чтобы всякие там марксисты–социалисты прижали нас к стене. Они способны только разрушать, но не созидать…

Он имел в виду не только Петера Вардайнера, но и Хайнца Хорстмана и всех подобно мыслящих и действующих. Тириш с радостью отметил, как быстро Шмельц сориентировался.

– У тебя удивительная способность постоянно учиться, – выразил он ему свое восхищение.

* * *

Циммерман и Фельдер все еще ждали в вестибюле театра. На этот раз прошло довольно много времени, пока наконец не появились Хартвайлер с кельнером – каким–то Барнаскони из Варезе.

– Мы ждем уже двенадцать минут тридцать секунд, – констатировал Фельдер.

К счастью, оказалось, что Барнаскони было что им сообщить.

– Разумеется, я знаю фрау Хорстман. Она частый гость на балах. Сегодня сидит за одним из столиков, которые я обслуживаю.

– Весь вечер? – спросил Циммерман.

– Не сказал бы, она куда–то отлучалась.

– Надолго?

– На час, может быть, и больше.

– В этом нет ничего особенного, – авторитетно пояснил обер–кельнер Хартвайлер. – Здесь практически никто не сидит весь вечер на месте. Наоборот, все двигаются, танцуют, переходят в соседние залы, в бар, кофейню, курительный салон, подвальчик с белыми колбасами и пивом…

– И кто ее сопровождал? – спросил Циммерман.

– Кто–то из газетчиков, – услужливо сообщил Серджио Барнаскони. – Счет он подписал как Воллер или что–то в втом роде.

– Видимо, это Вольрих, – заметил Хартвайлер. – Он какой–то начальник в издательстве, его подписи для нас достаточно. Чем еще мы можем помочь?

– Попросите фрау Хорстман прийти к нам, если она вдруг появится.

* * *

Петер Вардайнер, совладелец и главный редактор «Мюнхенских вечерних вестей», главного конкурента «Мюнхенского утреннего курьера», закончил неизбежный и обязательный танец с женой. Теперь они, усталые, сидели в своей ложе вместе с издателем Бургхаузеном.

Бургхаузен был человеком заметным – настоящий символ Баварии. Крупный, веселый, энергичный, напоминающий мужчин с портретов эпохи барокко, привыкший во всех ситуациях высказываться ясно и прямо. Теперь же голос его звучал озабоченно:

– Милый мой Вардайнер, не слишком ли вы круто берете? Со Шмельцем нужно держать ухо востро.

– Того, что я знаю, достаточно, – заверил его Вардайнер, поглаживая руку жены. – И к тому же я знаю то, чего не знает Шмельц и о чем он даже не догадывается, что я знаю.

– И что тогда?

– У меня в руках материал, который сразит его наповал. И заодно любого из конкурентов.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно, – заверил Вардайнер. – Один из его людей хочет работать на нас.

– Боюсь, я знаю, кого вы имеете в виду. Разумеется, Хорстмана. – Бургхаузен всплеснул руками. – Послушайте, вам не кажется, что этот молодой человек не слишком разборчив в средствах? И не переоцениваете ли вы его?

– Ни в коем случае. Этот парень может быть очень опасен, – уверил его Вардайнер, – особенно для людей, которые понятия об этом не имеют.

* * *

– Вы хотели поговорить со мной? – спросила Хельга Хорстман, появившись с Хартвайлером в холле. Голос ее звучал недовольно и нелюбезно. Обер–кельнер представил ей Циммермана и Фельдера и тут же исчез.

Хельге Хорстман на вид было лет тридцать. Тщательно ухоженная внешность, темно–бронзовые, заботливо уложенные волосы и в довершение всего – темно–синие глаза и полные капризные алые губы. Одетая в прилегающее ярко–красное бархатное платье, она походила на картинку из модного журнала для высшего общества.

– Что вам от меня надо?

– Прежде всего, – вежливо начал Циммерман, – мы хотели бы получить кое–какую информацию. – И кивнул Фельдеру.

Тот полез в свою черную папку за удостоверением личности в прозрачном пакетике. Показал его фрау Хорстман лицевой стороной с фотографией.

– Вам знаком этот документ?

– Ну да, это удостоверение моего мужа, – удивленно подтвердила Хельга Хорстман. – Что он натворил?

Комиссар в это время почти не обращал внимания на разговор. Прищурившись, он рассматривал двери в туалет, застекленные витрины, столы с сувенирами, толпы людей.

Фельдер задал очередной вопрос:

– Сегодня ваш муж выглядел, как на фото?

– Это старый снимок. – Хельга Хорстман явно недоумевала. – Но муж почти не изменился, по крайней мере внешне.

Постепенно беспокойство ее нарастало, и она не выдержала:

– Что все это значит? С ним что–то случилось?

– К сожалению, да, – вмешался Циммерман, – и мне придется попросить вас поехать с нами.

– Пожалуйста, скажите мне правду, – неожиданно энергично потребовала Хельга.

– Мы имеем основания полагать, что ваш муж погиб, – сдержанно ответил Циммерман. – Вероятно, его сбила машина, но пока мы не смогли точно опознать тело.

– Так я и знала, – бесцветным голосом произнесла она. – Когда–нибудь это должно было случиться.

* * *

Банкир и финансист Шрейфогель направился прямо к ложе Шмельца. Тот, еще под впечатлением разговора с Тиришем, вскочил, делая приветственные жесты. Его полное вспотевшее лицо сияло от удовольствия при мысли о том, что все увидят, как его почтил своим визитом один из богатейших людей ФРГ. Господи Боже, какой успех!

А ведь когда–то, в тридцатые годы, он безуспешно скитался со своими стихами по редакциям в Берлине, Мюнхене, Кёльне, и даже Штутгарте и Франкфурте, и никому не был нужен, никто не принимал его всерьез. Тогда на литературном Олимпе господствовали люди вроде Кёстнера, Рингельнаца и Меринга. Конкуренты, которых поддерживала Веймарская республика и которые не давали Анатолю Шмельцу шанса вырасти. Исключением был один из редакторов «Дрезденского обозревателя», который тогда пророчески посулил ему: «Милый Шмельц, вы, к сожалению, талант. Вы не из этих изнеженных творцов декадентской литературы. У вас хватит ума понять, как события будут развиваться дальше. На это и ставьте».

Совет этот Шмельц принял к действию, когда в дальнейшем пытался добиться места редактора. Он опубликовал свой труд по теме «Райнер Мария Рильке» и получил степень доктора философии.

Один из тогдашних руководителей партийной печати, склонявшийся к мысли предоставить Шмельцу желанное место редактора, с нескрываемой снисходительностью объяснил ему: «Все это прекрасно, доктор Шмельц, но как вы собираетесь использовать вашего Рильке сегодня, когда настали времена стали и бетона? Лучше, если вы о нем сразу забудете».

– Я был тогда потрясен до глубины души, – рассказывал теперь Анатоль Шмельц, – но попытался со свойственным мне оптимизмом сблизить Рильке и его мировоззрение с идеями Гитлера, или, говоря точнее, поднять гитлеризм до духовных высот Рильке. Потому я и поступил в редакцию «Берлинской вечерней газеты» редактором отдела фельетонов. Мои статьи о литературе, кино и театре высоко оценивали и люди, стоявшие в интеллектуальной оппозиции режиму. «Господи, – говорили мне тогда коллеги и друзья, опасавшиеся за меня, – зачем ты рискуешь, Анатоль?» Короче, я принадлежал к оппозиционной духовной элите тех лет, жил в атмосфере бесконечных подозрений, слежки, работал в невообразимых условиях. Но почему же я так упорно держался за место? Только для того, чтобы не допустить гораздо худшего! Это многие подтверждали, и не раз. Уважаемый деятель церкви стал свидетелем того, какое глубокое потрясение я испытал, узнав о концлагерях. И в нацистском приветствии я поднимал руку только тогда, когда рядом были шептуны и доносчики, и всегда с отвращением.

Мало кто приветствовал послевоенные перемены с таким восторгом, как я, и я сразу стал гораздо отчетливее других выражать свои глубокие демократические воззрения. Основанная мною газета, как бы ни пытался отрицать это Вардайнер, имеет большие заслуги в распространении прогрессивных христианских, социальных, либеральных, а при необходимости и консервативных идей. Мои заслуги были оценены по достоинству и заслужили всеобщее признание. И этот успех не запятнать всей грязи, которую изливает на меня Вардайнер.

* * *

Циммерман терпеливо следил, как Хельга Хорстман у гардероба неторопливо надевает шубу, приводит в порядок сумочку и тщательно проверяет в зеркале, как она выглядит.

Кивнул Фельдеру. Тот снова блеснул талантом угадывать любые движения мысли своего шефа и понимать, что от него требуется. Не дав сказать ни слова, согласился:

– А я тогда останусь здесь.

– Можете развлекаться хоть до утра, разумеется, без излишних расходов.

Фельдер кивнул.

– Моей главной задачей на остаток ночи будет проверить алиби фрау Хорстман и ее спутника, герра Вольриха.

– Не делайте никаких преждевременных выводов, – посоветовал комиссар. – Смотрите и слушайте и прежде всего собирайте информацию. Я вам пришлю ассистента фон Готу. Все равно он торчит в управлении без дела.

Инспектор Фельдер сумел не показать своей реакции и на это решение. Ассистент Константин Эммануэль фон Гота был среди криминалистов белой вороной. Он любил поговорить о поэзии, о гоночных автомобилях, одевался по последней моде. Профессию криминалиста воспринимал как своеобразное хобби. И спокойно мог себе это позволить, ибо был вполне обеспечен.

– Этот парень, – продолжал Циммерман, – отлично себя чувствует в так называемом высшем обществе – ив вашей ситуации это следует использовать. Но прошу – ничего не предпринимать! Подождите, пока я вернусь.

Он шагнул к фрау Хорстман, которая, казалось, наконец привела себя в порядок и заявила, что готова ехать.

– Советую приготовиться к совсем не приятному зрелищу, – сказал комиссар.

* * *

Банкир Шрейфогель тем временем зашел в ложу Анатоля Шмельца. Крепкое рукопожатие, радостные мины, сердечные улыбки.

Шрейфогель: – Не могу сегодня не сказать вам несколько добрых слов. Мне кажется, ваша позиция, полная достоинства, понимания и человечности, в настоящее время не имеет равных в нашей печати.

Шмельц (скромно): – Я неустанно забочусь об этом, герр Шрейфогель.

Шрейфогель: – Знаете, я всегда был за гармоничное сотрудничество и взаимопонимание. Но к тем, кто достиг успеха, всегда испытывают зависть, враждебность и недоброжелательство.

Шмельц: – Что вы, этого быть не может!

Шрейфогель: – Знаете, уважаемый герр Шмельц, я этого не могу понять, но, к сожалению, факт, что в нашей столь демократичной стране в последнее время публично порицаются такие фундаментальные принципы, как творческие способности и созидательная активность индивидуума.

Шмельц (грустно): – К сожалению, должен согласиться, это имеет место.

Шрейфогель: – Приходится смириться с тем, что у нас существуют экстремисты, которые пытаются всеми средствами подрывать принципы нашей демократии, обеспечивающие свободу мышления и действий. Но ведь нельзя пассивно наблюдать, как некоторые официальные органы печати подыгрывают этим антидемократическим акциям, буквально популяризируют их, тем самым оказывая прямую и непрямую поддержку.

Шмельц: Полностью с вами согласен. Эти люди способны на любое насилие, не останавливаясь даже перед убийствами. И тем самым убивают нашу демократию. К таким мы в нашей газете всегда занимаем непримиримую позицию.

Шрейфогель: – Знаю, вы человек сильной воли, не какой–нибудь репортер–авантюрист, вроде… но я не буду упоминать Вардайнера. Но и вы не застрахованы от опасности, что среди ваших людей не появится черная овца. Такими экстремистами обычно руководят или глупость, или погоня за модой, или желание повысить свою ставку.

Шмельц: – Если вы имеете в виду нашего главного репортера…

Шрейфогель: – Вы, как всегда, правы, герр Шмельц. Этот человек в последнее время предпринял невероятные усилия, чтобы получить данные о моих делах, заказах, поставках и различных деловых операциях. Понятно, мне нечего бояться, но если кто–нибудь попытается раздуть вокруг меня скандал, служащий неким закулцсным целям, я буду вынужден…

– Этот Хорстман, – решительно перебил его Анатоль Шмельц, – для нашей газеты практически человек конченый.

* * *

Из заметок Карла Гольднера:

«Нынешняя ярмарка тщеславия вначале катилась по наезженной колее: сбор – поглощение в огромных количествах закусок и напитков – торжественные речи – снова выпивка – вступительный танец – выступление артистов (на этот раз был африканский балет) – появление короля и королевы бала с их гофмейстером и свитой – снова пьянство на полную катушку. Но главной сенсацией нынешнего журналистского бала стало присутствие Шрейфогеля. Мало кто знает, что этот банковский воротила, владелец замка и собиратель картин, обычно избегает официальных торжеств. Чтобы нарушить эту привычку и заглянуть именно сюда, нужен был важный повод. Десятки пар глаз неотрывно следили за каждым его шагом.

А когда Шрейфогель встретился со Шмельцем, для Петера Вардайнера зазвучал колокол опасности. Каждый, не исключая меня, в эту минуту понял, что эти двое готовят какой–то заговор, последствия которого непредсказуемы. Петер Вардайнер при виде этого даже забыл о жене, сидящей рядом, а этого прекрасная фрау Сузанна не выносила. В душе я наслаждался, представляя, какое это может иметь развитие. Но еще понятия не имел о крупнейшей сенсации бала: что среди гостей находятся люди из криминальной полиции, которые понемногу просачивались из холла в главный зал».

* * *

К этому времени Хайнц Хорстман перестал быть человеком и превратился в предмет, предназначенный для изучения судебно–медицинским экспертом.

Когда комиссар Циммерман с фрау Хорстман около двух часов ночи добрались до отдела судмедэкспертизы на улице Петтенкофера, их провели прямо к начальнику.

Профессор Лобнер приветствовал Циммермана с сердечностью старого коллеги. Он был маленьким толстячком, чей могучий череп покрывала растрепанная грива седых волос. Быстрые голубые глаза сияли.

– Дорогой Циммерман, я не мог упустить случая поработать вместе с вами.

– Мы полагаем, что погибший стал жертвой дорожного происшествия. – Комиссар сразу перешел к делу.

– Знаете, я всегда чувствовал непреодолимое отвращение к автомобилям, – заявил профессор. – По–моему, это просто орудия убийства, за их рулями сидят тысячи потенциальных убийц. И этот случай только подтверждает мою точку зрения. Уже первый осмотр трупа…

– Дама, которую я сопровождаю, – предостерег Циммерман, – родственница покойного, профессор.

– Понимаю. – Лобнер рассеянно взглянул на Хельгу Хорстман, стоявшую позади. – Вы хотите произвести опознание? Это можно. Лицо почти не пострадало, если не считать нескольких синяков и ссадин.

– Вы готовы? – спросил Циммерман.

Хельга Хорстман кивнула и, двигаясь как манекен, направилась к операционному столу, над которым профессор включил целую гроздь рефлекторов. Под белым покрывалом вырисовывалось тело Хорстмана. Циммерман открыл голову покойного.

Хельга вздрогнула.

– Господи, – сказала она, – все то время, что я жила с ним, я чувствовала, что произойдет нечто подобное.

– Значит, это он, – констатировал Циммерман.

– Я хочу уйти, – воскликнула женщина и, задыхаясь, пробормотала: – Я не могу его видеть.