Текст книги "Вздымающийся ад (сборник)"

Автор книги: Ричард Штерн

Соавторы: Ханс Кирст
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

– А я поговорил с советником Хедрихом и из того, что он мне рассказал, почувствовал, что ты заявишься, – сказал Келлер. – Действительно такой сложный случай?

– Иначе я не стал бы тебя беспокоить, – буркнул Циммерман. Потом постарался кое–что объяснить. – Знаешь, я уважаю твое уединение и не хочу излишними визитами обременять нашу дружбу.

Келлер глубже погрузился в кресло.

– Значит, у тебя возникли проблемы.

– Я пока не вижу картины в целом, – сознался Циммерман. Келлер был единственным человеком, перед которым он мог не скрывать своих сомнений и даже беспомощности. – Чувствую, что в деле есть что–то непредсказуемое. И чем больше думаю, тем больше запутываюсь.

– Со мной такое было много раз, – согласился Келлер.

– Хочу просить тебя как–нибудь посмотреть материалы по делу Хорстмана. Я поручил Фельдеру все приготовить.

– Ничего я не стану смотреть, – решительно отказался Келлер. – До тех пор, пока ты сам не решишь, что не справляешься. Опыта у тебя достаточно. Так что потом поговорим о том, чем могу быть полезен я, а вначале давай попытаемся подумать вместе.

* * *

Генеральный прокурор доктор Гляйхер весьма дорожил своей репутацией положительного и морально безупречного человека. Будучи признанным авторитетом в области права и, по мнению некоторых, даже слишком педантичным представителем судебной власти, на самом деле, особенно в личной жизни, относился к людям очень чутко, стараясь понять их проблемы.

Он очень любил свою жену, воспитанную в лучшем обществе. Она думала и действовала строго в духе христианских принципов, и в то же время ей было не чуждо чувство социальной справедливости. Больше всего она любила музыку. Два сына, Ульрих и Йорг – первый еще учился, второй сдавал последние экзамены, – шли по стопам своего отца, которого глубоко уважали, и изучали право.

Прокурор как раз пытался разбросать в палисаднике остатки снега, когда его позвали к телефону. По голосу он тут же узнал адвоката Шлоссера, которого считал довольно видным членом сообщества юристов, поэтому выслушал максимально корректно и благожелательно.

Весьма учтиво обратившись к прокурору, Шлоссер начал:

– Прошу простить, что беспокою вас, но мне поручено дело, в котором очень важна была бы ваша предварительная оценка – как руководство к действию.

– О чем речь?

– Позвольте, я начну с того, что в этом деле мои клиенты – это Тириш и Шмельц, владельцы и издатели газеты, близкой к властям.

– Но в чем конкретно дело?

– Вчера ночью погиб журналист по фамилии Хорстман. Очевидно, несчастный случай. К сожалению, некоторые служащие криминальной полиции совершенно безосновательно пытаются раздуть это дело, относясь довольно неуважительно… к виднейшим лицам нашего города.

– Прошу, никаких гипотез, – перебил его Гляйхер. – Изложите мне поточнее конкретные факты!

* * *

Из донесения ассистента фон Готы:

«Я воспользовался служебной машиной для визита к фрау Генриетте Шмельц на ее виллу у озера Аммер. Прибыл в 18.30, но принят не был. Попытался кое–что разузнать у соседей. Вернулся в 21.15. Результаты приведены в приложении».

«Безрезультатно», – оценил донесение Фельдер.

* * *

Генеральный прокурор доктор Гляйхер тем же вечером хотел переговорить лично с полицай–президентом. Но узнал, что это невозможно, так как полицай–президент вместе с бургомистром на банкете для высшего общества. Тогда Гляйхер решил поговорить с советником Хедрихом. Оказалось, тот ушел домой, чтобы отоспаться после суточного дежурства.

– Тогда прошу к телефону, – потребовал генеральный прокурор, – начальника отделения по расследованию тяжких преступлений.

– Он уже давно не выходит из Штарнбергской больницы. Замещает его комиссар Циммерман, который как раз сейчас на выезде. Можем чем–нибудь еще помочь, герр прокурор?

* * *

Шмельц сидел на кровати в номере «Гранд–отеля», тоскливо озираясь по сторонам. Стол перед ним был заставлен бутылками с английским джином, шотландским виски, французским коньяком, итальянским вермутом. Он с отвращением отвел глаза: одна мысль об алкоголе вызывала спазмы в желудке.

Побродив воспаленными глазами по комнате, наконец заметил Хесслера. Хансик, как обычно, преданным голосом, спросил:

– Что могу я сделать для вас, герр доктор?

– Ты и вправду мой единственный друг, Хансик.

– Всегда к вашим услугам, – торжественно заявил Хансик. – Потому что вы для меня… всегда… для меня…

– Все нормально, Хансик, – успокоил Шмельц. – Это само собой разумеется. Но что касается твоей идеи – я не против. Нужно передохнуть, расслабиться, забыться…

– Надеюсь, я смогу предложить то, что нужно. Роскошная штучка, обойдется недешево, но она того стоит. Значит, через час на обычном месте.

* * *

– Что мне делать? – задумчиво спросил Петер Вардайнер жену после ухода Бургхаузена и Замхабера.

Фрау Сузанна приблизилась к нему, шурша тонкими шелками, ненавязчиво надушенная, заметно, но со вкусом подкрашенная.

– Ты подумал о том, – спросила она, продолжая разглядывать свое отражение в зеркале, – почему эти двое не пытались отговорить тебя от этой авантюры?

– Ты чудесно выглядишь!

– Очень приятно слышать это от тебя. Но задумайся лучше над моими словами. Замхабер наверняка спит и видит себя на твоем месте, а Бургхаузен использует любую возможность, чтобы избавиться от компаньона. Скандал, который ты собираешься вызвать, им в этом поможет.

– Сузи, – произнес он тоном возлюбленного школяра, – ты представить не можешь, как я тебя люблю!

– Так докажи это, Петер. Постарайся думать только обо мне. Можешь? Боже, как бы я была счастлива! Или тебе все еще мешает эта старая история со Шмельцем?

– Почему ты все сводишь к этому? Я тебя столько раз просил прекратить…

– Ты большой фантазер, Петер. В этом твоя сила, но и слабость тоже. – Сузанна словно обращалась к своему отражению в зеркале. И без всякого перехода воскликнула: – Нас ждут на балу холостяков! Ты должен произнести речь с приветствием масленичной церемонии. Сосредоточься на этом.

* * *

Комиссар Циммерман по пути от Келлера к себе домой снова заехал в управление. Инспектора Фельдера это не удивило, он тут же доложил:

– Фон Гота оставил рапорт о поездке к Генриетте Шмельц. Бумага у вас на столе.

Комиссар рассеянно кивнул. Как всегда, когда возвращался от Келлера.

– Больше ничего нового?

– Звонил генеральный прокурор Гляйхер, хотел срочно с вами поговорить.

Циммерман и это принял без комментариев. Фельдер продолжал:

– Появлялся капитан Крамер–Марайн, они с Вайнгартне–ром в техотделе. Явно хочет похвалиться какой–то находкой.

Через несколько минут Циммерман уже слушал разглагольствования Крамер–Марайна:

– Следы шин указывают, что автомобиль был снабжен бескамерными шинами, после изучения каталога промышленных образцов мы определили их как марку «файрстоун–феникс». Это новейший образец. Таких в Мюнхене еще немного.

С полчаса капитан морочил слушателей всякими техническими деталями, пока его не перебил звонок телефона. Звонил генеральный прокурор доктор Гляйхер, желавший говорить с комиссаром Циммерманом.

Гляйхер: Я несколько раз тщетно пытался вас застать, дорогой Циммерман. Не воспринимайте это как упрек. Меня интересует дело Хорстмана. Почему меня вообще не информировали? Ведь это предписано в ваших инструкциях.

Циммерман: Потому что пока не ясно, идет ли речь о простом дорожном происшествии, герр прокурор.

Гляйхер: Если этим занимаетесь вы, Циммерман, значит, дело гораздо серьезнее. Я прав?

Циммерман (вынужденно): Пожалуй.

Гляйхер: Значит, я хочу от вас полного отчета. Со всеми деталями.

Следующие полчаса Циммерман был занят тем, что докладывал прокурору о всем, что они до сих пор выяснили. И признал, что пока не готов сделать какие–то выводы. О своих предположениях упоминать не стал. Фельдер, следивший за беседой, в глубине души был восхищен дипломатическими способностями шефа.

Доктор Гляйхер высказал в конце концов свои опасения:

– Что–то все это мне как–то не нравится. Прошу, Циммерман, отнеситесь к делу с максимальным вниманием. Можете рассчитывать на мою полную поддержку. – И потом, уже совсем официально: – Прошу непрерывно информировать меня о развитии дела. Со всеми подробностями.

* * *

Из показаний нескольких женщин об их отношениях с Анатолем Шмельцем, добытых и запротоколированных ассистентом фон Готой:

Мария К., Афины, актриса:

Чтобы понять, из чего родились наши отношения с Анатолем Шмельцем, нужно войти в ситуацию человека, постоянно живущего здесь, в Греции. Здесь нас окружает дух тысячелетней эллинской культуры, он определяет и античный образ мыслей. Мы прощаем несовершенства телесной оболочки человека, если они уравновешены красотой его души. Это полностью относится к Анатолю.

Впервые мы встретились в ресторане афинского отеля «Хилтон» на приеме, устроенном в целях расширения международных контактов. Анатоль сидел за длинным столом прямо против меня. Посреди этой стерильной обстановки, типичной для американского образа жизни, его сильная личность привлекала всеобщее внимание.

Позже я поняла, что он, по существу, человек деликатный, в душе поэт, сердечный и заботливый друг. Его внешности я буквально не замечала, так была очарована благородством и красотой души. То, что я на тридцать лет моложе него, не имеет никакого значения. И прошу вас, никогда не называйте в связи с моим отношением к Анатолю Шмельцу имя Хайнца Хорстмана.

Мария Антония Бауэр, Мюнхен, секретарь редакции:

В кабинете шеф–редактора, то есть у доктора Шмельца, стоял широкий кожаный диван, он остался еще со времен нацистов. Его называли не иначе как «ложе наслаждений» или «матрац для повышения квалификации», поскольку те, кто когда–либо оказывался на нем, могли рассчитывать на повышение.

И я сама как–то раз прямо посреди диктовки очутилась на этом редакционном трамплине. Но собралась с силами и кое–как освободилась. Разумеется, при этом я не звала на помощь, понимала, что из–за скандала вылечу с работы в два счета. Так что я прикинулась робкой ланью и сбежала.

Только при этом не подумала о Хесслере, который всегда, как тень, был рядом с шефом. И когда я отказалась ублажать начальника, этот тип догнал меня в коридоре. Правда, стоило еще раз разыграть девственницу. Как и Шмельц, Хесслер меня отпустил, сплюнув и добавив пару слов. Так вот я и справилась.

О такой «диктовке» я рассказала своему близкому другу Лотару. Он только посмеялся, а потом рассказал Хорстману. Ну а тот всю историю и записал.

Доктор медицины Марианна Ольмюллер, главный врач клиники в Горной Баварии:

Я никогда в жизни не встречала такого милого, бескорыстного и скромного человека. Он ничего от меня не требовал, напротив, терпеливо ждал, пока я его пойму и приму. Когда это произошло, был искренне счастлив. Да, я говорю об Анатоле, о докторе Шмельце.

Что же касается утверждений Хорстмана, что Анатоль купил мне эту клинику и что он продолжает ее финансово поддерживать или что он пользуется ею для некоторых своих приятельниц, это все бессовестная клевета, и если он будет распространять ее публично, я подам в суд.

* * *

Домой Циммерман попал только около девяти вечера. В квартире на Хейзештрассе, на третьем этаже, они жили уже двадцать лет. Жили скромно – мебель старомодная, шторы выцветшие, ковры местами протоптаны. Но всюду идеальный порядок – заслуга его жены Маргот.

На вошедшего мужа она взглянула, как на пришельца ниоткуда.

– Мы тебя ждали весь вечер!

– Я задержался.

– Ты всегда так говоришь.

Мартин Циммерман молча разглядывал жену. Ухожена, со вкусом одета, не стыдно показаться в любом обществе. Пожалуй, она больше подходила для министра, чем для скромного тяглового коня криминалистики.

– Где Манфред?

– Он ждал тебя все время. И я тоже. Ужин уже остыл и теперь никуда не годен. А я к тому же собиралась сегодня в оперу. Не с Тони Шлоссером, я бы сказала заранее. Ведь ты мне обещал, что придешь ужинать вовремя, и, как обычно, подвел. А теперь ты еще…

– Я страшно устал, – сознался Циммерман.

– А когда последние годы ты не уставал? – поинтересовалась Маргот.

– Мне скоро пятьдесят, – заметил Циммерман. – Теперь уже силы не те, так что приходится распоряжаться ими с умом. Приходит время сосредоточиться на самом важном…

– Но этим самым важным ты не считаешь свою семью!

– Ошибаешься, – устало возразил Циммерман. – Я предпочел бы все время проводить с вами, с тобой и сыном. Но служба отнимает и время и силы.

– Меня твоя служба утомляет не меньше, – заявила Маргот. – Зачем тебе семья? Ты дома редкий гость. Что, собственно, я для тебя значу – и что для меня ты?

– Где шатается Манфред?

– Откуда мне знать? Меня он не слушает, а тебя почти не видит. При этом все время ноет, что собственный отец им не интересуется. С ним что–то не в порядке, я за него боюсь. Делает что хочет, точнее, что в голову взбредет.

– Или во что втянут его дружки. Сдается мне, он вращается в странной компании.

– Ты так говоришь, словно я виновата в этом.

– Я этим займусь, сегодня же ночью. Но до того мне нужно хоть пару часов поспать. Я совершенно вымотался и буду очень благодарен, если ты оставишь меня в покое.

* * *

Ровно в полночь старший вахмистр Хайнрих Петцольд энергично взялся за дело. Он был старшим патрульной машины «Изар–19», за рулем сидел вахмистр Хубер III, чемпион по стрельбе и боксер–средневес. Петцольд и не думал, что его действиям позже будет уделено столько внимания. Он направился по телефонному вызову: на Малин–герштрассе какие–то хулиганы устроили драку, нарушают ночную тишину. И еще звонивший сообщил, что на тротуаре лежит жертва, кажется, женщина.

Дежурный, распоряжавшийся патрульными машинами, выслал туда ближайшую – «Изар–19». Петцольд принял вызов. Хубер III включил мигалку с сиреной и развил скорость, далеко превосходившую все допустимые пределы.

На месте происшествия Петцольд выяснил следующее.

Посреди улицы размахивала зонтиком пожилая женщина, тыкала куда–то назад и кричала:

– Ах ты проклятый мерзавец! Спасу от вас нет!

Чуть в стороне и сзади, в углу между забором и гаражом уединенной виллы, лежала женщина лет двадцати пяти. Свернувшись клубочком и сплевывая кровь, она стонала:

– Нет–нет, Бога ради, не вызывайте полицию! Хочу домой. Я… я была… оставьте меня в покое!

Старший вахмистр Петцольд прежде всего занялся лежащей. Бегло оглядев ее, констатировал:

– Все не так плохо, это только шок. Скоро придет в себя.

Женщина с зонтиком, фрау Зигелинда Зоммер, волнуясь, рассказывала:

– Только это я залезла в кусты, чтобы отвести душу – ну, все мы люди, правда? – как вдруг из темноты выскочил большой автомобиль, темный и блестящий, похожий на здоровенный гроб на колесах. И прямо передо мной остановился. Открылась дверца, отттуда выпала какая–то женщина, за ней выскочил мужчина. Он молотил ее и кричал: «Ах ты свинья, ах курва, ну я тебе задам!» Ну что тут говорить, вахмистр! Я быстро встала, слегка заправилась, схватила зонтик и взялась за этого мерзавца. Поверьте, всыпала ему как следует. Он тогда в машину – и уносить ноги, сволочь проклятая!

Старший вахмистр Петцольд доложил по радио. Попросил, чтобы его соединили с полицией нравов, и вдруг – не иначе по ошибке – услышал голос комиссара Кребса. Тот, выслушав рапорт, спокойно спросил:

– Не смущайтесь, коллега, скажите, что сами вы об этом думаете? Как вы считаете, что вы обнаружили?

– Похоже, это такой же случай, как тот, который разбирали на прошлом инструктаже.

– И вы не ошибаетесь, – подтвердил комиссар Кребс. – У вас отличная память. Действительно, уже были нападения, весьма похожие на ваш случай. Как вас зовут?

– Петцольд. – Вахмистра переполняла гордость, что Кребс его заметил и похвалил. Среди сотрудников полиции у Кребса была репутация «кота с бархатными лапками, но острыми коготками», и все знали: все, что он скажет, – по делу.

– Коллега Петцольд, – приказал Кребс, – отправьте, пожалуйста, пострадавшую в больницу. Ах, так вы это уже сделали? Тем лучше. И не отпускайте свидетельницу, эту фрау Зоммер, но придержите ее как–нибудь незаметно. Я сейчас буду. Меня ваш случай очень заинтересовал.

Глава IV

В ночь с субботы на воскресенье, в начале первого, комиссар Кребс прибыл на место происшествия на Малингерштрассе. Сопровождал его инспектор Михельсдорф.

Они обнаружили старшего вахмистра Петцольда, который подробно доложил им обстановку (из множества деталей ему удалось выделить самое важное), и вахмистра Хубера III. Он совсем выбился из сил, успокаивая свидетельницу Зоммер, – та безостановочно что–то доказывала.

Михельсдорф посоветовал:

– Пусть несет, что ей в голову взбредет, а вы ловите то, что нам нужно, – даты, имена, связи. Будет лучше, если все сразу запишете.

Так же на месте происшествия оказался врач «скорой помощи» двадцативосьмилетний доктор медицины Вильд, который занимался пострадавшей. У нее была рваная рана на лбу, кровоподтеки на левой руке и ссадина на правом бедре.

Петцольд: Если позволите, комиссар…

Кребс: Разумеется, расскажите мне все, что вам кажется важным, коллега, но по возможности тихо.

Петцольд: Не нравится мне этот врач, как его, Вильд. Не повезло нам с ним! Никого не допускает к пострадавшей и просто помешался на психологии. Все твердит о шоке, стрессе и тому подобном. Не дал мне даже записать ее данные.

Кребс: Ну, как–нибудь мы справимся. Главное, он как следует ею занимается и сможет успокоить.

* * *

На балу холостяков, который ежегодно проходил в Фолькс–театре, Сузанна Вардайнер почти не уходила с танцплощадки. Она веселилась от души, и Петер Вардайнер не имел ничего против.

– Желаю повеселиться, – напутствовал он.

И фрау Сузанна танцевала. С вице–президентом крупной компании, потом с госсекретарем Министерства внутренних дел и даже с баварским министром промышленности. Но с каждым – только по разу. Только с театральной звездой Александром Бендером – уже третий.

Петер Вардайнер это тут же заметил.

– Ты меня хочешь спровоцировать, – сказал он, смеясь, – или доказать, что ко всем моим заботам мне нужно еще беспокоиться о тебе?

– Почти угадал, – улыбнулась она. – Ты забавляешься тем, что выдумываешь всякие журналистские штучки, и забываешь обо мне. А я хочу наслаждаться жизнью!

– Но я ведь тебе ни в чем не препятствую!

– Знаешь, Петер, твое великодушие последнее время действует мне на нервы! Неужели это все из–за Шмельца?!

– Не столько из–за него, сколько ради справедливости, которая должна наконец восторжествовать, – убежденно заявил Вардайнер. – Этим вечером множество людей говорило со мной о предстоящей кампании. Удивительно, как быстро все становится известным. И все говорили о ней с признательностью, а большинство – и с поддержкой.

– Может быть, – скептически протянула Сузанна. – Кто таскает каштаны из огня для других, всегда может рассчитывать на аплодисменты. В основном от людей, которые сами боятся испачкать руки!

– Сузанна, ты сейчас выглядишь просто изумительно!

– Если это правда, то тебе пора взяться за ум и решить жить впредь только ради меня, ради нас двоих. Подумай как следует. Если не решишься, мне придется решать самой. Может быть, не в твою пользу. Но только для того, чтобы ты взялся за ум.

* * *

Из беседы ассистента фон Готы во время командировки в Грецию с заместителем начальника афинской полиции майором Никосом К.:

«Никос К.: Прежде всего я вас хотел бы уверить, что греческая полиция старается всем возможным содействовать своим иностранным партнерам и вообще всем иностранцам. К сожалению, мы встречаемся и с тем, что некоторые из них злоупотребляют нашим гостеприимством. Одним из таких людей оказался Хорстман.

У нас он появился с рекомендательным письмом от своего шеф–редактора, который известен как просвещенный любитель и ценитель греческой культуры. Поэтому мы, ничего не заподозрив, позволили Хорстману ознакомиться с жизнью нашей армии, с нашими тюрьмами. Представьте, как мы были поражены, когда, вернувшись домой, наше доброжелательное отношение он обернул против нас. И более того, он попытался проникнуть в личную жизнь некоторых наших уважаемых граждан. К счастью, наши сотрудники вовремя его задержали в тот самый момент, когда он пытался проникнуть в некую виллу.

Фон Гота: Чья это была вилла? Как долго он был под арестом и каким образом его выпустили?

Никос К.: Хозяйка виллы – Мария К., одна из любимейших наших актрис. Хорстман был под арестом всего сутки – минимальный срок, чтоб мы могли произвести предварительное расследование. Вам мы приготовили копию протокола о задержании. Тут же – и решение о его депортации из страны. И его заявление, которым подтверждается, что обращались с ним вполне по закону».

* * *

Из отчета о предварительном допросе пострадавшей, проведенном комиссаром Кребсом на Малингерштрассе:

«Кребс: Так вы нам вообще ничего не хотите сказать? Пострадавшая: Нет!

Инспектор Михельсдорф: Ее зовут Хелен Фоглер, ей двадцать пять лет. Уже два года состоит на учете как особа без постоянной работы и без законных источников доходов. Остальные данные найдем в архиве.

Кребс: Это правда?

Хелен Фоглер (с трудом приподнялась; врач «скорой помощи» поддерживал ее; на Кребса она и не взглянула): Я обязана отвечать?

Врач: Вы ничего не обязаны – только дать обследовать себя. В таком состоянии вы не обязаны отвечать ни на какие вопросы».

* * *

– Доктор прав, – признал Кребс. Он снова взглянул на пострадавшую, и то, что увидел, глубоко врезалось ему в память.

На грязной улице перед ним лежала раненая женщина с измазанным кровью лицом и в порванном платье. Но все–таки было в ней что–то удивительно привлекательное. Огромные грустные глаза словно молили о помощи. Она всхлипнула:

– У меня нет сил…

Тем временем вахмистр Хубер III, остававшийся в машине, сообщил:

– Комиссар Кребс, депеша из полицай–президиума! Кребс оставил Хелен Фоглер врачу, который слишком уж вокруг нее суетился, и, сев в машину, услышал в трубке голос своего друга Циммермана:

– Всего один вопрос. В котором заведении ты последний раз сцапал моего сына?

– Хочешь найти его там?

– Да, вот хочу взглянуть. А то уже забыл, как он выглядит.

– Знаешь, заведение, где его задержали вчера, не то место, где он обычно крутится… – заколебался Кребс.

Циммерман отреагировал не сразу.

– Мне кажется, ты знаешь о нем гораздо больше, чем сказал мне. Но это мы еще обсудим. Теперь бы я хотел знать, где он обычно встречается со своими дружками.

– В дискотеке «Зеро». Мне пойти с тобой?

– Не надо. Я загляну потихоньку.

* * *

– Ты меня разочаровала. – Вальдемар Вольрих довольно резко освободился из объятий Хельги Хорстман.

А та, нагая и распаленная, возмущенно сев в супружеской постели, заявила:

– Такого мне еще никто не говорил!

– Но я не имел в виду твою квалификацию в постели, там ты была, как всегда, неповторима! – Вольрих снова нырнул в ее груди. – И говоря, что ты разочаровала, я имею в виду совсем другое.

– Разве не обещала я, что достану все заметки Хорстмана о спекуляциях участками? А если обещала, то сделаю, – уверяла Хельга. – Достаточно, чтобы твоя фирма отвалила побольше денег. Что ты еще от меня хочешь? – Она снова тесно прижалась к нему.

– Откровенности! – заорал под весом ее тела Вольрих. И начал декламировать: – Доверия! Абсолютной и неограниченной преданности!

– А я согласна. Не ограничивайся и продолжай!

Но Вольрих вновь прервал свои ласки и начал уговаривать Хельгу:

– Ведь у тебя после Хорстмана осталось гораздо больше. Кроме этих бумаг, должны были остаться и его личные, секретные заметки.

– Вполне возможно. – Хельга вновь притянула его к себе.

– Что тебе все–таки известно?

– И это нужно именно сейчас?

– Хотелось бы. О чем эти заметки и о ком, насколько обстоятельны и где они?

– Потом, Вальдемар, потом, – часто задышала Хельга.

* * *

Анатоль Шмельц вытянулся на постели в своем шикарном номере, закрыв глаза и тяжело дыша. Хесслер заботливо склонился над ним.

– Вам все еще плохо, хозяин?

– Воды! – простонал Анатоль.

Хансик проверил бутылки из–под минеральной, но все были пусты; Тогда, взяв стакан, набрал воды в ванной. Шмельц немного выпил. Потом начал:

– Я почти не сплю. Чем дальше, тем хуже. Меня преследуют кошмары. Все меня эксплуатируют, никто меня не любит, даже жена меня не понимает!

– Но я–то вас люблю, хозяин!

– Ты – да, Хансик! – Шмельц схватил Хесслера за руку, тот так и растаял. – И я не забыл тебя в завещании. Пойми, временами я чувствую, что скоро умру. Словно каждый день я на шаг ближе к смерти…

Домашний врач доктор Флойденрайх не разделял, однако, убеждений Шмельца и полагал, что лишний вес, избыток гемоглобина и обильный пот – не признаки смертельной болезни, а результат частого и чрезмерного потребления алкоголя. Жену он успокоил:

– Ваш уважаемый муж, фрау Шмельц, нас всех еще переживет. Здоровье его в полном порядке, хоть он и разыгрывает тяжелобольного. Пожалуй, это доставляет ему удовольствие. Что ж, можно без опасений подыграть…

* * *

Когда комиссар Циммерман вошел в дискотеку «Зеро», выглядел он не официально, а скорее – неуверенно. В сером старомодном шерстяном пальто и шляпе того же цвета и фасона он разительно отличался от завсегдатаев заведения. И неудивительно, что уже в дверях его остановил здоровенный тип и не слишком вежливо спросил:

– Куда? Что вам здесь надо?

– Я только взгляну, – сказал Циммерман.

– Это заведение не для вас, приятель.

– Откуда вы знаете?

– Да уж знаю, – категорически заявил вышибала, загородив вход.

Циммерман заглянул в зал, в котором плавали клубы густого сладковатого дыма. На стенах с дешевой деревянной обшивкой висели кованые фонари в якобы староанглийском стиле, которые создавали скорее полумрак, чем свет.

По мускулистому вышибале было заметно, что его терпение вот–вот лопнет и тогда он займется Циммерманом. Тот уже приготовился, с удовольствием ожидая событий. Но тут примчался толстячок с пухлым приветливым личиком, в вытянутых на коленях брюках и поношенном красно–синем лыжном свитере и разыграл маленький спектакль о том, как он сердит на вышибалу:

– Лучше бы ты занялся теми парнями, глаза бы мои их не видели. За пятым столом явно курят марихуану. Вышвырни их! – К Циммерману – с деланым радушием: – Входите–входите. Я тут главный, меня зовут Рикки. Чем могу служить?

– Пиво! – Циммерман отошел к бару.

– Один «пильзенер», срочно! – подогнал Рикки барменшу. – За счет заведения!

Циммерман уважительно смерил хозяина взглядом.

– Вижу, вы специалист!

– А как же иначе. – Рикки постарался ухмыльнуться подружелюбнее. – Вы же из полиции?

– Я тут по личному делу, – буркнул Циммерман. – Так что не нужно мне демонстрировать, как вы разбираетесь в людях.

– Ну что вы! – уверял его Рикки. – Я только имею в виду, что мое заведение – все что угодно, только не место для порядочной чистой публики. Но и такие нужны. Правда, и клиент соответствующий. Люди вроде вас сюда никогда не ходят. Ну разве кто из налоговой службы, из городских властей и из полиции. По делам. Но все вы можете рассчитывать на меня. Только скажите толком, что я могу для вас сделать.

* * *

Хелен Фоглер, пострадавшая на Малингерштрассе, лежала с открытыми глазами в «скорой помощи», которая везла ее домой. Как констатировал доктор Вильд, все еще опекавший ее, худшее было уже позади. Шок постепенно проходил.

«Скорая», а следом за ней и машина полиции остановились перед стандартным многоквартирным домом на Унгерштрассе. Комиссар Кребс присоединился к врачу, и они вместе довели Хелен до подъезда.

– Так вы живете здесь? – Кребс взглянул на шесть этажей погруженного во тьму здания. – Пойдете наверх сама?

– Я провожу фрау Фоглер, – предложил врач.

– Если вас не затруднит. Я хотела бы показать вам, где я живу и с кем. Так вам будет легче меня понять.

Хотя впрямую она не обращалась к Кребсу, ясно было, что приглашение относится к нему.

– Отличная идея, – согласился Кребс. Врач не скрывал разочарования.

– Хочу предупредить вас, фрау Фоглер. Вы пережили шок и еще не осознаете свои поступки. И если вас в таком состоянии будут допрашивать…

– Дорогой доктор, я ни о чем расспрашивать не буду, – перебил Кребс, – но все равно прошу вас сопровождать меня и, разумеется, вашу пациентку. В моих интересах, чтобы она была тщательнейшим образом обследована. Чтобы нас потом не в чем было упрекнуть.

– Ну разумеется, я пойду с вами, – охотно согласился врач.

Они поднялись в лифте на третий этаж. Хелен Фоглер вздохнула:. – Как же все мерзко!

– Мне можете не говорить, – заверил Кребс, – я это знаю.

– Депрессия, это пройдет, – подбодрил врач и попытался поддержать Хелен, но она отстранилась.

Глядя на Кребса, Хелен тихо продолжала:

– Весь этот мир грязен и гнусен – за одним исключением. И сейчас вы его увидите!

Тут дверь квартиры распахнулась, и перед ними предстала девчушка в голубом купальном халате до пят. Нежное, тонкое лицо, длинные рыжеватые волосы и огромные сияющие глаза, как и у матери.

– Наконец–то ты вернулась!

– Моя дочь, – сказала Хелен Фоглер. – Сабина.

* * *

Мартин Циммерман все еще подпирал стойку бара в дискотеке «Зеро», и Рикки не спускал с него глаз. Комиссар потихоньку потягивал пиво, разглядывая задымленный и слабо освещенный зал.

– Вы кого–нибудь ищете? – услужливо спросил Рикки.

Между тем Циммерман более–менее освоился в полумраке. Обежав весь зал, взгляд его остановился на кучке молодых людей за дальним столом справа. В центре восседал толстяк с круглой розовой физиономией и сонными глазами, в крикливом зеленом костюме. Слева, рядом с этим безвкусным типом сидел Манфред – сын Циммермана.

– Это стол наших философов, – тут же поспешил пояснить внимательный Рикки. – С недавних пор эти молодые люди регулярно собираются здесь и ведут бесконечные дискуссии. Несут всякую глубокомысленную дурь, именуя ее выработкой идеалов. Но больше всего спорят о жизни внешней и внутренней. Только я сказал бы, что начинают они с внутренностей, а кончают тем, что из внутренностей выходит. Вы меня понимаете?

– Кто этот тип в центре?

– А вы не знаете? Некий Неннер, из Вены. Именует себя мэтром искусства протеста – ну, знаете, это называется «хеппенинг». Нечто вроде нового спасителя, вербующего повсюду учеников.

– Похоже на то. – Циммерман внимательно следил за своим сыном, не подозревавшим о его присутствии.

* * *

Неннер о плане акции № 72 – попытке публичного проявления сублимированных инстинктов:

– …Прежде всего, соорудим во дворе городского музея помост этак четыре на восемь. Наверху – два креста из тесаных бревен, с мясницкими крюками. Кресты будут напоминать пресловутое профанированное шоу на Голгофе. Пока не соберется толпа зрителей, этот демонстрационный объект остается пустым. А когда соберется, запустим в динамиках звуковой фон: человеческие и звериные крики и механический шум. Тут начнется, собственно, творческий акт, им займусь я с помощниками. На помост поставим трех живых овец; трех, но даже лучше пять, чтобы можно было произвести некий символический выбор. Те, что сами протолкнутся вперед, станут жертвенными агнцами. С подобающим церемониалом мы их зарежем, повесим на те самые крюки и выпотрошим.