Текст книги "Высоко в небеса: 100 рассказов"
Автор книги: Рэй Брэдбери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 70 страниц)
– Ну, прежде всего… – тут Блэк набил трубку, раскурил ее и выдохнул благовонный дым, – …следует выкорчевать пень и посадить новое дерево.
Во время этой беседы они кружили вокруг древесного обрубка и стучали по нему ногами, словно дожидаясь ответа. Но теперь Фентрисс остолбенел, даже не опустив ступню на землю.
– Повтори, что ты сказал?
– Я сказал…
– Разрази меня гром, ты гений! Дай тебя поцеловать!
– Нет уж, избавь! Обнять – еще куда ни шло. Фентрисс пылко сжал его в объятьях.
– Вот что значит настоящий друг!
– А ты как думал?!
– Надо принести лопату и заступ.
– Ты сходи, а я тут подожду.
Не прошло и минуты, как Фентрисс прибежал с лопатой и топором.
– Может, подсобишь?
Блэк затянулся и выпустил кольцо дыма:
– Ты пока начинай.
– Сколько придется выложить за взрослое де рево?
– Думаю, немало.
– Но если я его посажу, птицы точно вернутся? Блэк снова выдохнул дым.
– Возможно, что-нибудь из этого и выйдет. Часть вторая: «В самом начале» Чарльза Фентрисса, или что-нибудь в этом роде.
– «В самом начале» или, к примеру, «Возвращение».
– Тоже красиво.
– Или… – Фентрисс ударил пень топором. – «Возрождение». – Он ударил вновь. – «Ода к радости». – Еще удар. – «Весенний урожай». – И еще раз. – «Пусть отзовутся небеса». Как тебе последнее, Блэк?
– Первые вроде бы лучше.
С большим трудом пень удалось выкорчевать, а вслед за тем из питомника доставили новое дерево.
– Не показывайте мне счет, – заявил Фентрисс своему бухгалтеру. – Просто оплатите его.
И посреди сада поднялось самое высокое дерево, которое только можно было найти: того же семейства, что и прежнее, загубленное.
– А вдруг оно зачахнет, прежде чем вернется мой хор? – волновался Фентрисс.
– Хуже будет, если оно приживется, а твой хор облюбует себе другое местечко! – отвечал Блэк.
Судя по всему, новое дерево отнюдь не спешило расставаться с жизнью. Но и не обещало стать цветущим и раскидистым, готовым приютить сладкоголосых певуний с далекого юга.
Время шло; в кроне дерева не наблюдалось никакого движения, и в небе – тоже.
– Должны же они понимать, как я жду?! – сокрушался Фентрисс.
– Это вряд ли – разве что ты обучился межконтинентальной телепатии, – предположил Блэк.
– Я читал исследования Одюбона.[127]127
Одюбон, Джон Джеймс (1785–1851) – орнитолог, натуралист и художник. Его многотомный труд «Птицы Америки», включающий 435 тщательно выполненных от руки цветных иллюстраций, впервые увидел свет в 1827–1838 rr.
[Закрыть] У него сказано – пусть даже в этом есть небольшая натяжка, – что ласточки всегда возвращаются день в день, а другие перелетные птицы могут запоздать на одну– две недели.
– На твоем месте, – говорил Блэк, – я бы закрутил какой-нибудь бурный роман, чтобы хоть не много отвлечься.
– С недавних пор я не завожу романов.
– Ну, тогда страдай, – отрезал Блэк.
Часы тянулись дольше минут, дни – дольше часов, недели – дольше дней. Время от времени звонил Блэк:
– Птиц так и нет?
– Нет.
– Жаль. Больно смотреть, как ты хиреешь.
В решающую ночь, едва не разбив вдребезги телефон, чтобы избежать очередного звонка из дирекции Бостонского симфонического оркестра, Фентрисс взял топор и заговорил с недавно посаженным деревом, а заодно и с пустующим небом.
– Мое терпение лопнуло, – объявил он. – Если рассветные пташки не появятся к семи утра – пеняй на себя.
С этими словами он красноречиво провел по стволу лезвием топора, потом опрокинул в себя две рюмки водки, отчего глаза чуть не вылезли из орбит, и отправился спать.
За ночь он дважды просыпался, но так и не услышал ничего, кроме легкого ветерка и шороха листвы за окном. Ни малейших признаков пения.
На рассвете он вскочил, едва сдерживая слезы. Ему приснилось, что птицы вновь прилетели в сад, но было ясно, что это всего лишь сон.
И все же?..
«Чу!» – как могли бы написать в старинной повести. «Внимай!» – как писали в старинных пьесах.
Зажмурившись, он весь обратился в слух…
Дерево почему-то стало пышнее, словно за ночь напиталось неведомым соком. Оно все находилось в движении, но причиной тому было не дуновение ветра, а нечто, скрывающееся среди листьев, которые, подрагивая, сплетали ритмическое кружево.
Сквозь окно долетел отрывистый щебет.
Фентрисс ждал.
Тишина.
Дальше, дальше, беззвучно молил он.
И снова щебет.
Не дыши, приказал он себе. Пусть не подозревают, что я их слушаю.
Молчание.
Четвертый звук, пятая нота, затем шестая и седьмая.
Господи, думал он, неужели это обман? Неужели какие-то пернатые самозванцы отпугнули моих любимых пташек?
Еще пять нот.
Может, убеждал он себя, они просто распеваются?
Еще двенадцать нот: ни различимого ритма, ни определенного тембра; и когда он уже готов был взорваться, подобно обезумевшему дирижеру, и разогнать весь этот сброд…
Произошло вот что.
Нота за нотой, строка за строкой, напевная мелодия сменялась весенним перезвоном. Дерево расцветало от счастливых песен дивного хора, радостных песен о возвращении и гостеприимстве.
Фентрисс, пока не поздно, украдкой потянулся за карандашом и тетрадью; он тут же нырнул под простыню, чтобы не спугнуть чудо царапаньем грифеля по бумаге. Между тем сладостный хор парил, и опускался, и воспарял вновь, а в прозрачном воздухе витали токи, которые струились с ветвей дерева, наполняя душу Фентрисса восторгом и направляя руку.
В это время зазвонил телефон. Фентрисс поспешно схватил трубку и услышал голос Блэка. Тот спрашивал, чем завершилось ожидание. Не говоря ни слова, Фентрисс поднес трубку к окну.
– Сдохнуть можно! – воскликнула трубка голосом Блэка.
– Исцелиться несложно, – прошептал композитор, торопливо записывая Кантату номер два. С тихим смехом он воздел глаза к небу:
– Умоляю, помедленнее. Не нужно agitato – мне не поспеть. Legato.
И дерево, и те, кого оно приютило, вняли этой мольбе.
Ажитато стихло.[128]128
Agitato (муз.) – взволнованно, возбужденно.
[Закрыть] Теперь звучало легато.[129]129
Legato (муз.) – связно, слитно, плавно.
[Закрыть]
1995
Once More, Legato
© Перевод Е.Петровой
Июнь 2003:…Высоко в небеса
– Слыхал?
– Что?
– Негры-то, черномазые!
– Что такое?
– Уезжают, сматываются, драпают – неужели не слыхал?
– То есть, как это сматываются? Да как они могут!
– Могут. Уже…
– Какая-нибудь парочка?
– Все до одного! Все негры южных штатов!
– Не-е…
– Точно!
– Не поверю, пока сам не увижу. И куда же они? В Африку?
Пауза.
– На Марс.
– То есть – на планету Марс?
– Именно.
Они стояли под раскаленным навесом на веранде скобяной лавки. Один бросил раскуривать трубку. Другой сплюнул в горячую полуденную пыль.
– Не могут они уехать, ни в жизнь.
– А вот уже уезжают.
– Да откуда ты взял?
– Везде говорят, и по радио только что передавали.
Они зашевелились – казалось, оживают запыленные статуи. Сэмюэль Тис, хозяин скобяной лавки, натянуто рассмеялся.
– А я-то не возьму в толк, что стряслось с Силли. Час назад дал ему свой велосипед и послал к миссис Бордмен. До сих пор не вернулся. Уж не махнул ли прямиком на Марс, дурень черномазый?
Мужчины фыркнули.
– А только пусть лучше вернет велосипед, вот что. Клянусь, воровства я не потерплю ни от кого.
– Слушайте!
Они повернулись, раздраженно толкая друг друга. В дальнем конце улицы словно прорвалась плотина. Жаркие черные струи хлынули, затопляя город. Между ослепительно белыми берегами городских лавок, среди безмолвных деревьев, нарастал черный прилив. Будто черная патока ползла, набухая, по светло– коричневой пыли дороги. Медленно, медленно нарастала лавина – мужчины и женщины, лошади и лающие псы, и дети, мальчики и девочки. А речь людей – частиц могучего потока – звучала, как шум реки, которая летним днем куда-то несет свои воды, рокочущая, неотвратимая. В этом медленном темном потоке, рассекшем ослепительное сияние дня, блестками живой белизны сверкали глаза. Они смотрели вперед, влево, вправо, а река, длинная, нескончаемая река, уже прокладывала себе новое русло. Бесчисленные притоки, речушки, ручейки, слились в единый материнский поток, объединили свое движение, свои краски и устремились дальше. Окаймляя вздувшуюся стремнину, плыли голосистые дедовские будильники, гулко тикающие стенные часы, кудахчущие куры в клетках, плачущие малютки; беспорядочное течение увлекало за собой мулов, кошек, тут и там всплывали вдруг матрасные пружины, растрепанная волосяная набивка, коробки, корзинки, портреты темнокожих предков в дубовых рамах. Река катилась и катилась, а люди на террасе скобяной лавки сидели подобно ощетинившимся псам и не знали, что предпринять: чинить плотину было поздно.
Сэмюэль Тис все еще не мог поверить.
– Да кто им даст транспорт, черт возьми? Как они думают попасть на Марс?
– Ракеты, – сказал дед Квортэрмэйн.
– У этих болванов и остолопов? Откуда они их взяли, ракеты-то?
– Скопили денег и построили.
– Первый раз слышу.
– Видно, черномазые держали все в секрете. Построили ракеты сами, а где – не знаю. Может, в Африке.
– Как же так? – не унимался Сэмюэль Тис, мечась по веранде. – А законы на что?
– Они как будто войны никому не объявляли, – мирно ответил дед.
– Откуда же они полетят, черт бы их побрал со всеми их секретами и заговорами? – крикнул Тис.
– По расписанию все негры этого города собираются возле Лун-Лейк. В час туда прилетят ракеты и заберут их на Марс.
– Надо звонить губернатору, вызвать полицию! – бесновался Тис. – Они обязаны были предупредить заранее!
– Твоя благоверная идет, Тис.
Мужчины повернулись.
По раскаленной улице в слепящем безветрии шли белые женщины. Одна, вторая, еще и еще, и у всех ошеломленные лица, и все порывисто шуршат юбками. Одни плакали, другие хмурились Они шли за своими мужьями. Они исчезали за вращающимися дверьми баров. Они входили в тихие бакалейные лавки. Заходили в аптеки и гаражи. Одна из них, миссис Клара Тис, остановилась в пыли возле скобяной лавки, щурясь на своего разгневанного, надутого супруга, а за ее спиной набухал черный поток.
– Отец, пошли домой, я никак не могу уломать Люсинду!
– Чтобы я шел домой из-за какой-то черномазой дряни?!
– Она уходит. Что я буду делать без нее?
– Попробуй сама управляться. Я на коленях перед ней ползать не буду.
– Но она все равно что член семьи, – причитала миссис Тис.
– Не вопи! Не хватало еще, чтобы ты у всех на глазах хныкала из-за всякой…
Всхлипывания жены остановили его. Она утирала глаза.
– Я ей говорю: «Люсинда, останься, – говорю, – я прибавлю тебе жалованье, будешь свободна два вечера в неделю, если хочешь», – а она словно каменная. Никогда ее такой не видела. «Неужто ты меня не любишь, – говорю, – Люсинда?» «Люблю, – говорит, – и все равно должна уйти, так уж получилось». Убрала всюду, навела порядок, поставила на стол завтрак и… и пошла. Дошла до дверей, а там уже два узла приготовлены. Стала, у каждой ноги по узлу, пожала мне руку и говорит: «Прощайте, миссис Тис». И ушла. Завтрак на столе, а нам кусок в горло не лезет. И сейчас там стоит, наверно, совсем остыл, как я уходила…
Тис едва не ударил ее.
– К черту, слышишь, марш домой! Нашла место представление устраивать!
– Но, отец…
Сэмюэль исчез в душной тьме лавки. Несколько секунд спустя он появился снова, с серебряным пистолетом в руке.
Его жены уже не было.
Черная река текла между строениями, скрипя, шурша и шаркая. Поток был спокойный, полный великой решимости; ни смеха, ни бесчинств, только ровное, целеустремленное, нескончаемое течение.
Тис сидел на самом краешке своего тяжелого дубового кресла.
– Клянусь богом, если кто-нибудь из них хотя бы улыбнется, я его прикончу.
Мужчины ждали.
Река мирно катила мимо сквозь дремотный полдень.
– Что, Сэм, – усмехнулся дед Квортэрмэйн, – видать, придется тебе самому черную работу делать.
– Я и по белому не промахнусь. – Тис не глядел на деда.
Дед отвернулся и замолчал.
– Эй, ты, постой-ка! – Сэмюэль Тис спрыгнул с веранды, протиснулся и схватил под уздцы лошадь, на которой сидел высокий негр. – Все, Белтер, слезай, приехали!
– Да, сэр. – Белтер соскользнул на землю.
Тис смерил его взглядом.
– Ну, как же это называется?
– Понимаете, мистер Тис…
– В путь собрался, да? Как в той песне… сейчас вспомню… «Высоко в небеса» – так, что ли?
– Да, сэр.
Негр ждал, что последует дальше.
– А ты не забыл, Белтер, что должен мне пятьдесят долларов?
– Нет, сэр.
– И задумал с ними улизнуть? А хлыста отведать не хочешь?
– Сэр, тут такой переполох, я совсем запамятовал.
– Он запамятовал… – Тис злобно подмигнул своим зрителям на веранде. – Черт возьми, мистер, ты знаешь, что ты будешь делать?
– Нет, сэр.
– Ты останешься здесь и отработаешь мне эти пятьдесят зелененьких, не будь я Сэмюэль В. Тис.
Он повернулся и торжествующе улыбнулся мужчинам под навесом.
Белтер смотрел на поток, до краев заполняющий улицу, на черный поток, неудержимо струящийся между лавками, черный поток на колесах, верхом, в пыльных башмаках, черный поток, из которого его так внезапно вырвали. Он задрожал.
– Отпустите меня, мистер Тис. Я пришлю оттуда ваши деньги, честное слово!
– Послушай-ка, Белтер. – Тис ухватил негра за подтяжки, потягивая то одну, то другую, словно струны арфы, посмотрел на небо и, пренебрежительно фыркнув, прицелился костистым пальцем в самого господа бога. – А ты знаешь, Белтер, что тебя там ждет?
– Знаю то, что мне рассказывали.
– Ему рассказывали! Иисусе Христе! Нет, вы слышали? Ему рассказывали! – Он небрежно так, словно играя, мотал Белтера за подтяжки и тыкал пальцем ему в лицо. – Помяни мое слово, Белтер, вы взлетите вверх, как шутиха в день четвертого июля, и – бам! Готово, один пепел от вас, да и тот разнесет по всему космосу. Эти болваны ученые не смыслят ни черта, они вас всех укокошат!
– Мне все равно.
– И очень хорошо! Потому что там, на этом вашем Марсе, знаешь, что вас поджидает? Чудовища кровожадные, глазища – во! Как мухоморы! Небось, видал картинки в журналах про будущее, в закусочной у нас продают по десяти центов штука? Ну так вот, как налетят они на вас – весь мозг из костей высосут!
– Мне все равно, все равно, все равно. – Белтер, не отрываясь, смотрел на скользящий мимо поток. На темном лбу выступил пот. Казалось, он вот-вот потеряет сознание.
– А холодина там! И воздуха нет, упадешь там и задрыгаешься, как рыба. Разинешь пасть и помрешь. Покорчишься, задохнешься и помрешь! Как это – по душе тебе?
– Мало ли что мне не по душе, сэр… Пожалуйста, сэр, отпустите меня. Я опоздаю.
– Отпущу, когда захочу. Мы будем мило толковать с тобой здесь, пока я не позволю тебе уйти, и ты это отлично знаешь. Значит, путешествовать собрался? Ну, так вот что, мистер «Высоко в небеса», возвращайся домой, черт дери, и отрабатывай пятьдесят зелененьких! Срок тебе – два месяца.
– Но, сэр, если я останусь отрабатывать, я опоздаю на ракету!
– Ах, горе-то какое! – Тис попытался изобразить печаль.
– Возьмите мою лошадь, сэр.
– Лошадь не может быть признана законным платежным средством. Ты не двинешься с места, пока я не получу своих денег.
Тис ликовал. Настроение у него было чудесное. У лавки собралась небольшая толпа темнокожих людей. Они стояли и слушали. Белтер дрожал всем телом, понурив голову.
Вдруг от толпы отделился старик.
– Мистер?
Тис глянул на него.
– Ну?
– Сколько должен вам этот человек, мистер?
– Не твое собачье дело!
Старик повернулся к Белтеру.
– Сколько, сынок?
– Пятьдесят долларов.
Старик протянул черные руки к окружавшим его людям.
– Нас двадцать пять. Каждый дает по два доллара, и быстрее, сейчас не время спорить.
– Это еще что такое? – крикнул Тис, величественно выпрямляясь во весь рост.
Появились деньги. Старик собрал их в шляпу и подал ее Белтеру.
– Сынок, – сказал он, – ты не опоздаешь на ракету.
Белтер взглянул в шляпу и улыбнулся.
– Не опоздаю, сэр, теперь не опоздаю!
Тис заорал:
– Сейчас же верни им деньги!
Белтер почтительно поклонился и протянул ему долг, но Тис не взял денег; тогда негр положил их на пыльную землю у его ног.
– Вот ваши деньги, сэр, – сказал он. – Большое спасибо.
Улыбаясь, Белтер вскочил в седло и хлестнул лошадь. Он благодарил старика: они ехали рядом и вместе скрылись из виду.
– Сукин сын! – шептал Тис, глядя на солнце невидящими глазами. – Сукин сын…
– Подними деньги, Сэмюэль, – сказал кто-то с веранды.
То же самое происходило вдоль всего пути. Примчались босоногие белые мальчишки и затараторили:
– У кого есть, помогают тем, у кого нет! И все получают свободу! Один богач дал бедняку двести зелененьких, чтобы тот рассчитался! Еще один дал другому десять зелененьких, пять, шестнадцать – и так повсюду, все так делают!
Белые сидели с кислыми минами. Они щурились и жмурились, словно в лицо им хлестали обжигающий ветер и пыль.
Ярость душила Сэмюэля Тиса. Взбежав на веранду, он сверлил глазами катившие мимо толпы. Он размахивал своим пистолетом. Его распирало, злоба искала выхода, и он стал орать, обращаясь ко всем, к любому негру, который оглядывался на него.
– Бам! Еще ракета взлетела! – вопил он во всю глотку. – Бам! Боже мой!
Черные головы смотрели вперед, никто не показывал вида, что слушает, только белки скользнут по нему и снова спрячутся.
– Тр-р-рах! Все ракеты вдребезги! Крики, ужас, смерть! Бам! Боже милосердный! Мне-то что, я остаюсь здесь, на матушке-земле. Старушка не подведет! Ха-ха!
Постукивали копыта, взбивая пыль. Дребезжали фургоны на разбитых рессорах.
– Бам! – Голос Тиса одиноко звучал в жарком воздухе, силясь нагнать страх на пыль и ослепительное небо. – Бах! Черномазых раскидало по всему космосу! Как даст метеором по ракете и разметало вас, точно малявок! В космосе полно метеоров! А вы не знали? Точно! Как картечь, даже гуще! И посыпятся ваши жестяные ракеты, как рябчики, как глиняные трубки! Ржавые банки, набитые черной треской! Пошли хлопать, как хлопушки: бам! бам! бам! Десять тысяч убитых, еще десять тысяч. Летают вокруг земли в космосе, вечно летают, холодненькие, окоченевшие, высоко– высоко, владыка небесный! Слышите, эй, вы там! Слышите?!
Молчание. Широко, нескончаемо течет река. Начисто вылизав все лачуги, смыв их содержимое, она несет часы и стиральные доски, шелковые отрезы и гардинные карнизы, несет куда-то в далекое черное море.
Два часа дня. Прилив схлынул, поток мелеет. А затем река и вовсе высохла, в городе воцарилась тишина, пыль мягким ковром легла на строения, на сидящих мужчин, на высокие, изнывающие от духоты деревья.
Тишина.
Мужчины на веранде прислушались.
Ничего. Тогда их воображение, их мысли полетели дальше, в окрестные луга. Спозаранку весь край оглашало привычное сочетание звуков. Верные заведенному порядку, тут и там пели голоса; под мимозами смеялись влюбленные; где-то журчал смех негритят, плескавшихся в ручье; на полях мелькали спины и руки: из лачуг оплетенных зеленью плюща, доносились шутки и радостные возгласы.
Сейчас над краем будто пронесся ураган и смел все звуки. Ничего. Гробовая тишина. На кожаных петлях повисли грубо сколоченные двери. В безмолвном воздухе застыли брошенные качели из старых покрышек. Опустели плоские камни на берегу – излюбленное место прачек. На заброшенных бахчах одиноко дозревают арбузы, тая под толстой коркой освежающий сок. Пауки плетут новую паутину в покинутых хижинах; сквозь дырявые крыши вместе с золотистыми лучами солнца проникает пыль. Кое-где теплится забытый в спешке костер, и пламя, внезапно набравшись сил, принимается пожирать сухой остов соломенной лачуги. И тогда тишину нарушает довольное урчание изголодавшегося огня.
Мужчины, словно окаменев, сидели на веранде скобяной лавки.
– Не возьму в толк, с чего это им вдруг загорелось уезжать именно сейчас. Вроде, все шло на лад. Что ни день, новые права получали. Чего им еще надо? Избирательный налог отменили, один штат за другим принимает законы, чтобы не линчевать, кругом равноправие! Мало им этого? Зарабатывают почти что не хуже любого белого – и вот тебе на, сорвались с места.
В дальнем конце опустевшей улицы показался велосипедист.
– Разрази меня гром, Тис, это твой Силли едет.
Велосипед остановился возле крыльца, на нем сидел цветной, парнишка лет семнадцати, угловатый, нескладный – длинные руки и ноги, круглая, как арбуз, голова. Он взглянул на Сэмюэля Тиса и улыбнулся.
– Что, совесть заговорила, вернулся, – сказал Тис.
– Нет, хозяин, я просто привез велосипед.
– Это почему же – в ракету не влазит?
– Да нет, хозяин, не в том дело…
– Можешь не объяснять в чем дело! Слазь, я не позволю тебе красть мое имущество! – Он толкнул парня. Велосипед упал. – Пошел в лавку, медяшки чистить.
– Что вы сказали, хозяин? – Глаза парня расширились.
– То, что слышал! Надо ружья распаковать и ящик вскрыть – гвозди пришли из Натчеза…
– Мистер Тис…
– Наладить ларь для молотков…
– Мистер Тис, хозяин!
– Ты еще стоишь здесь?! – Тис свирепо сверкнул глазами.
– Мистер Тис, можно я сегодня возьму выходной? – спросил парень извиняющимся голосом.
– И завтра тоже, и послезавтра, и после-послезавтра? – сказал Тис.
– Боюсь, что так, хозяин.
– Бояться тебе надо, это верно. Пойди-ка сюда. – Он потащил парня в лавку и достал из конторки бумагу.
– Помнишь эту штуку?
– Что это, хозяин?
– Твой трудовой контракт. Ты подписал его, вот твой крестик, видишь? Отвечай.
– Я не подписывал, мистер Тис. – Парень весь трясся. – Кто угодно может поставить крестик.
– Слушай, Силли. Контракт: «Я обязуюсь работать на мистера Сэмюэля Тиса два года, начиная с 15 июля 2001 года, а если захочу уволиться, то заявлю об этом за четыре недели и буду продолжать работать, пока не будет подыскана замена». Вот, – Тис стукнул ладонью по бумаге, его глаза блестели. – А будешь артачиться, пойдем в суд.
– Я не могу! – вскричал парень; по его щекам покатились слезы. – Если я не уеду сегодня, я не уеду никогда.
– Я отлично тебя понимаю, Силли, да-да, и сочувствую тебе. Но ничего, мы будем хорошо обращаться с тобой, парень, хорошо кормить. А теперь ступай и берись за работу, и выкинь из головы всю эту блажь, понял? Вот так, Силли. – Тис мрачно ухмыльнулся и потрепал его по плечу.
Парень повернулся к старикам, сидящим на веранде. Слезы застилали ему глаза.
– Может… может, кто из этих джентльменов…
Мужчины под навесом, истомленные зноем, подняли головы, посмотрели на Силли, потом на Тиса.
– Это как же понимать: ты хочешь, чтобы твое место занял белый? – холодно спросил Тис.
Дед Квортэрмэйн поднял с колен красные руки. Он задумчиво поглядел в даль и сказал:
– Слышь, Тис, а как насчет меня?
– Что?
– Я берусь работать вместо Силли.
Остальные притихли.
Тис покачивался на носках.
– Дед… – произнес он предостерегающе.
– Отпусти парня, я почищу, что надо.
– Вы… в самом деле, взаправду? – Силли подбежал к деду. Он смеялся и плакал одновременно, не веря своим ушам.
– Конечно.
– Дед, – сказал Тис, – не суй свой паршивый нос в это дело.
– Не держи мальца, Тис.
Тис подошел к Силли и схватил его за руку.
– Он мой. Я запру его в задней комнате до ночи.
– Не надо, мистер Тис!
Парень зарыдал. Горький плач громко отдавался под навесом. Темные веки Силли набухли. На дороге вдали появился старенький, дребезжащий «форд», увозивший последних цветных.
– Это мой, мистер Тис. О, пожалуйста, прошу вас, ради бога!
– Тис, – сказал один из мужчин, вставая, – пусть уходит.
Второй поднялся.
– Я тоже за это.
– И я, – вступил третий.
– К чему это? – Теперь заговорили все. – Кончай, Тис.
– Отпусти его.
Тис нащупал в кармане пистолет. Он увидел лица мужчин. Он вынул руку из кармана и сказал:
– Вот, значит, как?
– Да, вот так, – отозвался кто-то.
Тис отпустил парня.
– Ладно. Катись. – Он ткнул рукой в сторону лавки. – Надеюсь, ты не собираешься оставлять свое грязное барахло?
– Нет хозяин!
– Убери все до последней тряпки из своего закутка и сожги!
Силли покачал головой.
– Я возьму с собой.
– Так они и позволят тебе тащить в ракету всякую дрянь!
– Я возьму с собой, – мягко настаивал парнишка.
Он побежал через лавку в пристройку. Слышно было, как он подметает и наводит чистоту. Миг, и Силли появился снова, неся волчки, шарики, старых воздушных змеев и другое барахло, скопленное за несколько лет. Как раз в этот миг подъехал «форд»; Силли сел в машину, хлопнула дверца.
Тис стоял на веранде, горько улыбаясь.
– И что же ты собираешься делать там?
– Открою свое дело, – ответил Силли. – Хочу завести скобяную лавку.
– Ах ты дрянь, так вот ты зачем ко мне нанимался, задумал набить руку, а потом улизнуть и использовать науку!
– Нет, хозяин, я никогда не думал, что так получится. А оно получилось. Разве я виноват, что научился, мистер Тис?
– Вы небось придумали имена вашим ракетам?
Цветные смотрели на свои единственные часы – на приборной доске «форда».
– Да, хозяин.
– Небось «Илия» и «Колесница», «Большое колесо» и «Малое колесо», «Вера», «Надежда», «Милосердие»?
– Мы придумали имена для кораблей, мистер Тис.
– «Бог-сын» и «Святой дух», да? Скажи, малый, а одну ракету назвали в честь баптистской церкви?
– Нам пора ехать, мистер Тис.
Тис хохотал.
– Неужели ни одну не назвали «Летай пониже» или «Благолепная колесница»?
Машина тронулась.
– Прощайте, мистер Тис.
– А есть у вас ракета «Рассыпьтесь, мои косточки»?
– Прощайте, мистер!
– А «Через Иордань»? Ха! Ладно, парень, катись, отваливай на своей ракете, давай лети, пусть взрывается, я плакать не буду!
Машина покатила прочь в облаке пыли. Силли привстал, приставил ладони ко рту и крикнул напоследок Тису:
– Мистер Тис, мистер Тис, а что вы теперь будете делать по ночам? Что будете делать ночью, хозяин?
Тишина. Машина растаяла вдали. Дорога опустела.
– Что он хотел сказать, черт возьми? – недоумевал Тис. – Что я буду делать по ночам?…
Он смотрел, как оседает пыль, и вдруг до него дошло. Он вспомнил ночи, когда возле его дома останавливались автомашины, а в них – темные силуэты, торчат колени, еще выше торчат дула ружей, будто полный кузов журавлей под черной листвой спящих деревьев. И злые глаза… Гудок, еще гудок, он хлопает дверцей, сжимая в руке ружье, посмеиваясь про себя, и сердце колотится, как у мальчишки, и бешеная гонка по ночной летней дороге, круг толстой веревки на полу машины, коробки новеньких патронов оттопыривают карманы пальто. Сколько было таких ночей за все годы – встречный ветер, треплющий космы волос над недобрыми глазами, торжествующие вопли при виде хорошего дерева, надежного, крепкого дерева, и стук в дверь лачуги!
– Так вот он про что, сукин сын! – Тис выскочил из тени на дорогу. – Назад, ублюдок! Что я буду делать ночами?! Ах ты гад, подлюга…
Вопрос Силли попал в самую точку. Тис почувствовал себя больным, опустошенным. «В самом деле. Что мы будем делать по ночам? – думал он. – Теперь, когда все уехали…» На душе было пусто, мысли оцепенели.
Он выхватил из кармана пистолет, пересчитал патроны.
– Ты что это задумал, Сэм? – спросил кто-то.
– Убью эту сволочь.
– Не распаляйся так, – сказал дед.
Но Сэмюэль Тис уже исчез за лавкой. Секундой позже он выехал в своей открытой машине.
– Кто со мной?
– Я прокачусь, пожалуй, – отозвался дед, вставая.
– Еще кто?
Молчание.
Дед сел в машину и захлопнул дверцу. Сэмюэль Тис, вздымая пыль, вырулил на дорогу, и они рванулись вперед под ослепительным небом. Оба молчали. Над сухими нивами по сторонам струилось жаркое марево.
Развилок. Стоп.
– Куда они поехали, дед?
Дед Квортэрмэйн прищурился.
– Прямо, сдается мне.
Они продолжали путь. Одиноко ворчал мотор под летними деревьями. Дорога была пуста, но вот они стали примечать что-то необычное. Наконец Тис сбавил ход и перегнулся через дверцу, свирепо сверкая желтыми глазами.
– Черт подери, дед! Ты видишь, что придумали эти ублюдки?
– Что? – спросил дед, присматриваясь.
Вдоль дороги непрерывной цепочкой, аккуратными кучками лежали старые роликовые коньки, пестрые узелки с безделушками, рваные башмаки, колеса от телеги, поношенные брюки и пальто, драные шляпы, побрякушки из хрусталя, когда-то нежно звеневшие на ветру, жестяные банки с розовой геранью, восковые фрукты, коробки с деньгами времен конфедерации, тазы, стиральные доски, веревки для белья, мыло, чей-то трехколесный велосипед, чьи-то садовые ножницы, кукольная коляска, чертик в коробочке, пестрое окно из негритянской баптистской церкви, набор тормозных прокладок, автомобильные камеры, матрасы, кушетки, качалки, баночки с кремом, зеркала. И все это не было брошено кое-как, наспех, а положено бережно, с чувством, со вкусом вдоль пыльных обочин, словно целый город шел здесь, нагруженный до отказа, и вдруг раздался великий трубный глас, люди сложили свои пожитки в пыль и вознеслись прямиком на голубые небеса.
– «Не хотим жечь», как же! – злобно крикнул Тис. – Я им говорю сожгите, так нет, тащили всю дорогу и сложили здесь – напоследок еще раз посмотреть на свое барахло, вот оно, полюбуйтесь! Эти черномазые невесть что о себе воображают.
Он гнал машину дальше, километр за километром, наезжая на кучи, кроша шкатулки и зеркала, ломая стулья, рассыпая бумаги.
– Так! Черт дери… Еще! Так!
Передняя шина жалобно запищала. Машина вильнула и врезалась в канаву, Тис стукнулся лбом о ветровое стекло.
– А, сукины дети! – Сэмюэль Тис стряхнул с себя пыль и вышел из машины, чуть не плача от ярости. Он посмотрел на пустынную безмолвную дорогу.
– Теперь мы уж их никогда не догоним, никогда.
Насколько хватал глаз, он видел только аккуратно сложенные узлы и кучи, и еще узлы, словно покинутые святыни, под жарким ветром, в свете угасающего дня.
Час спустя Тис и дед, усталые, подошли к скобяной лавке. Мужчины все еще сидели там, прислушиваясь и глядя на небо. В тот самый миг, когда Тис присел и стал снимать тесные ботинки, кто-то воскликнул:
– Смотрите!
– К черту! – прорычал Тис.
Но остальные смотрели, привстав. И они увидели далеко-далеко уходящие ввысь золотые веретена. Оставляя за собой хвосты пламени, они исчезли.
На хлопковых полях ветер лениво трепал белоснежные комочки. На бахчах лежали нетронутые арбузы, полосатые, как тигровые кошки, греющиеся на солнце.
Мужчины на веранде сели, поглядели друг на друга, поглядели на желтые веревки, аккуратно сложенные на полках, на сверкающие гильзы патронов в коробках, на серебряные пистолеты и длинные вороненые стволы винтовок, мирно висящих в тени под потолком. Кто-то сунул в рот травинку. Кто-то начертил в пыли человечка.
Сэмюэль Тис торжествующе поднял ботинок, перевернул его, заглянул внутрь и сказал:
– А вы заметили? Он до самого конца говорил мне «хозяин», ей-богу!
