Текст книги "Высоко в небеса: 100 рассказов"
Автор книги: Рэй Брэдбери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 70 страниц)
Поиграем в «Отраву»
Дело в том, что меня очень интересовали эти бетонные плиты. Я каждый раз перепрыгивал через них по дороге в школу – перепрыгивал, чтобы не отравиться. Это вошло у меня в привычку. По дороге в школу главное – не соскучиться, вот и прыгаешь, а через годы, когда сюда вернешься, вспомнишь об этом и видишь: они на прежнем месте, люди, что «похоронены» под тротуаром. Там ведь помечены фамилии [изготовителей]. Это мне, наверное, и вспомнилось – и случился рассказ.
– Мы тебя ненавидим! – кричали шестнадцать мальчиков и девочек, окруживших Майкла; дела его были плохи. Перемена уже кончалась, а мистер Ховард еще не появился.
– Мы тебя ненавидим!
Спасаясь от них, Майкл вскочил на подоконник. Они открыли окно и начали сталкивать его вниз. В этот момент в классе появился мистер Ховард.
– Что вы делаете! Остановитесь! – закричал он, бросаясь на помощь Майклу, но было поздно.
До мостовой было три этажа.
Майкл пролетел три этажа и умер, не приходя в сознание.
Следователь беспомощно развел руками: это же дети, им всего восемь-девять лет, они же не понимают, что делают. На следующий день мистер Ховард уволился из школы.
– Но почему? – спрашивали его коллеги. Он не отвечал, и только мрачный огонек вспыхивал у него в глазах. Он думал, что если скажет правду, они решат, что он совсем свихнулся.
Мистер Ховард уехал из Медисон-Сити и поселился в городке Грим-бэй. Семь лет он жил, зарабатывая рассказами, которые охотно печатали местные журналы. Он так и не женился, у всех его знакомых женщин было одно общее желание – иметь детей.
На восьмой год его уединенной жизни, осенью, заболел один приятель мистера Ховарда, учитель. Заменить его было некем, и мистера Ховарда уговорили взять его класс. Речь шла о замещении на несколько недель, и, скрепя сердце, он согласился.
Хмурым сентябрьским утром он пришел в школу.
– Иногда мне кажется, – говорил мистер Ховард, прохаживаясь между рядами парт, – что дети – это захватчики, явившиеся из другого мира.
Он остановился, и его взгляд испытующе заскользил по лицам его маленькой аудитории. Одну руку он заложил за спину, а другая, как юркий зверек, перебегала от лацкана пиджака к роговой оправе очков.
– Иногда, – продолжал он, глядя на Уильяма Арнольда и Рассела Невеля, Дональда Боуэра и Чарли Кэнкупа, – иногда я думаю, что дети – это чудовища, которых дьявол вышвыривает из преисподней, потому что не может совладать с ними. И я твердо верю, что все должно быть сделано для того, чтобы исправить их грубые примитивные мозги.
Большая часть его слов, влетавшая в мытые и перемытые уши Арнольда, Невеля, Боуэра и компании, оставалась непонятной. Но тон их был устрашающим. Все уставились на мистера Ховарда.
– Вы принадлежите к совершенно иной расе. Отсюда ваши интересы, ваши принципы, ваше непослушание, – продолжал свою вступительную беседу мистер Ховард. – Вы не люди, вы – дети. И пока вы не станете взрослыми, у вас не должно быть никаких прав и привилегий.
Он сделал паузу и изящно сел на мягкий стул, стоящий за вытертым до блеска учительским столом.
– Живете в мире фантазий, – сказал он, мрачно усмехнувшись. – Чтобы никаких фантазий у меня в классе! Вы у меня поймете, что когда получаешь линейкой по рукам, это не фантазия, не волшебная сказка и не рождественский подарок, – он фыркнул, довольный своей шуткой. – Ну, напугал я вас? То-то же! Вы этого заслуживаете. Я хочу, чтобы вы не забывали, где находитесь. И запомните – я вас не боюсь!
Довольный, он откинулся на спинку стула. Взгляды мальчиков были прикованы к нему.
– Эй! Вы о чем там шепчетесь? О черной магии?
Одна девочка подняла руку:
– А что такое черная магия?
– Мы это обсудим, когда два наших друга расскажут, о чем они беседовали. Ну, молодые люди, я жду!
Поднялся Дональд Боуэр:
– Вы нам не понравились – вот о чем мы говорили. – Он сел на место.
Мистер Ховард сдвинул брови.
– Я люблю откровенность, правду. Спасибо тебе за честность. Но я не терплю дерзостей, поэтому ты останешься сегодня после уроков и вымоешь все парты в классе.
Возвращаясь домой, мистер Ховард наткнулся на четырех учеников из своего класса. Чиркнув тростью по тротуару, он остановился возле них.
– Что вы здесь делаете?
Два мальчика и две девочки бросились врассыпную, как будто трость мистера Ховарда прошлась по их спинам.
– А, ну, – потребовал он. – Подойдите сюда и объясните, чем вы занимались, когда я подошел.
– Играли в «отраву», – сказал Уильям Арнольд.
– В «отраву»! Так-так, – мистер Ховард язвительно улыбнулся. – Ну и что же это за игра?
Уильям Арнольд прыгнул в сторону.
– А ну, вернись сейчас же! – заорал Ховард.
– Я же показываю вам, – сказал мальчик, перепрыгнув через цементную плиту тротуара, – как мы играем в «отраву». Если мы подходим к покойнику, мы через него перепрыгиваем.
– Что-что? – не понял мистер Ховард.
– Если вы наступите на могилу покойника, то вы отравляетесь, падаете и умираете, – вежливо пояснила Изабелла Скетлон.
– Покойники, могилы, отравляетесь, – передразнил ее мистер Ховард, – да откуда вы все это взяли?
– Видите? – Клара Пэррис указала портфелем на тротуар. – Вон на той плите указаны имена двух покойников.
– Да это просто смешно, – сказал мистер Ховард, посмотрев на плиту. – Это имена подрядчиков, которые делали плиты для этого тротуара.
Изабелла и Клара обменялись взглядами и возмущенно уставились на обоих мальчиков.
– Вы же говорили, что это могилы, – почти одновременно закричали они.
Уильям Арнольд смотрел на носки своих ботинок.
– Да, в общем-то… я хотел сказать… – он поднял голову. – Ой! Уже поздно, я пойду домой. Пока.
Клара Пэррис смотрела на два имени, вырезанных в плите шрифтом.
– Мистер Келли и мистер Торрилл, – прочитала она. – Так это не могилы? Они не похоронены здесь? Видишь, Изабелла, я же тебе говорила…
– Ничего ты не говорила, – надулась Изабелла.
– Чистейшая ложь, – стукнул тростью мистер Ховард. – Самая примитивная фальсификация. Чтобы этого больше не было. Арнольд и Боуэр, вам понятно?
– Да, сэр, – пробормотали мальчики неуверенно.
– Говорите громко и ясно! – приказал Ховард.
– Да, сэр, – дружно ответили они.
– То-то, же, – мистер Ховард двинулся вперед.
Уильям Арнольд подождал, пока он скрылся из виду, и сказал:
– Хотя бы какая-нибудь птичка накакала ему на нос.
– Давай, Клара, сыграем в отраву, – нерешительно предложила Изабелла.
– Он все испортил, – хмуро сказала Клара. – Я иду домой.
– Ой, я отравился, – закричал Дональд Боуэр, падая на тротуар. – Смотрите! Я отравился! Я умираю!
– Да ну тебя, – зло сказала Клара и побежала домой.
В субботу утром мистер Ховард выглянул в окно и выругался. Изабелла Скетлон что-то чертила на мостовой, прямо под его окном, и прыгала, монотонно напевая себе под нос. Негодование мистера Ховарда было так велико, что он тут же вылетел на улицу с криком «А ну, прекрати!», чуть не сбив девочку с ног. Он схватил ее за плечи и хорошенько потряс.
– Я только играла в классы, – заскулила Изабелла, размазывая слезы грязными кулачками.
– Кто тебе разрешил играть здесь? – он наклонился и носовым платком стер линии, которые она нарисовала мелом. – Маленькая ведьма. Тоже мне, придумала классы, песенки, заклинания. И все выглядит так невинно! У-у, злодейка! – он размахнулся, чтобы ударить ее, но передумал.
Изабелла, всхлипывая, отскочила в сторону.
– Проваливай отсюда. И скажи своей банде, что вы со мной не справитесь. Пусть только попробуют сунуть сюда свой нос!
Он вернулся в комнату, налил полстакана бренди и выпил залпом. Весь день он потом слышал, как дети играли в пятнашки, прятки, колдуны. И каждый крик этих монстров с болью отзывался в его сердце. «Еще неделя, и я сойду с ума, – подумал он. – Господи, почему ты не сделаешь так, чтобы все сразу рождались взрослыми.»
Прошла неделя, между ним и детьми быстро росла взаимная ненависть. Ненависть и страх, нервозность, внезапные вспышки безудержной ярости и потом молчаливое выжидание, затишье перед бурей.
Меланхолический аромат осени окутал город. Дни стали короче, быстро темнело.
«Ну, положим, они меня не тронут, не посмеют тронуть», – думал мистер Ховард, потягивая одну рюмку бренди за другой. – «Глупости все это. Скоро я уеду отсюда и от них. Скоро я…»
Что-то стукнуло в окно. Он поднял голову и увидел белый череп…
Дело было в пятницу в восемь часов вечера. Позади была долгая, измотавшая его неделя в школе. А тут еще перед его домом вырыли котлован – надумали менять водопроводные трубы. И ему всю неделю пришлось гонять оттуда этих сорванцов – ведь они так любят торчать в таких местах, прятаться, лазить туда – сюда, играть в свои дурацкие игры. Но, слава Богу, трубы уже уложены. Завтра рабочие зароют котлован и сделают новую цементную мостовую. Плиты уже привезли. Тогда эти чудовища разбредутся сами по себе. Но вот сейчас… за окном торчал белый череп.
Не было сомнений, что чья-то мальчишеская рука двигала его и постукивала по стеклу. За окном слышалось приглушенное хихиканье.
Мистер Ховард выскочил на улицу и увидел трех убегающих мальчишек. Ругаясь на чем свет стоит, он бросился за ними в сторону котлована. Уже стемнело, но он очень четко различал их силуэты. Мистеру Ховарду показалось, что мальчишки остановились и перешагнули через что-то невидимое. Он ускорил темп, не успев подумать, что бы это могло быть. Тут нога его за что-то зацепилась, и он рухнул в котлован.
«Веревки…» – пронеслось у него в сознании, прежде чем он с жуткой силой ударился головой о трубу. Теряя сознание, он чувствовал, как лавина грязи обрушилась на его ботинки, брюки, пиджак, шею, голову, заполнила его рот, уши, глаза, ноздри…
Утром, как обычно, хозяйка постучала в дверь мистера Ховарда, держа в руках поднос с кофе и румяными булочками. Она постучала несколько раз и, не дождавшись ответа, вошла в комнату.
– Странное дело, – сказала она, оглядевшись. – Куда мог подеваться мистер Ховард?
Этот вопрос она неоднократно задавала себе потом в течении долгих лет…
Взрослые люди не наблюдательны. Они не обращают внимание на детей, которые в погожие дни играют в «отраву» на Оук-Бей стрит. Иногда кто-нибудь из детей останавливается перед цементной плитой, на которой неровными буквами выдавлено: «М. Ховард».
– Билли, а кто это «М. Ховард»?
– Не знаю, наверное тот парень, который делал эту плиту.
– А почему так неровно написано?
– Откуда я знаю. Ты отравился! Ты наступил!
– А ну-ка, дети, дайте пройти! Вечно устроят игры на дороге…
Холодный ветер, теплый ветер
– Боже праведный, что это?
– Что – «что»?
– Ты ослеп, парень? Гляди!
И лифтер Гэррити высунулся, чтобы посмотреть, на кого же это пялил глаза носильщик.
А из дублинской рассветной мглы как раз в парадные двери отеля «Ройял Иберниен», шаркая прямо к стойке регистрации, откуда ни возьмись прутиковый мужчина лет сорока, а следом за ним словно всплеск птичьего щебета пять малорослых прутиковых юнцов лет по двадцати. И так все вьются, веют руками вокруг да около, щурят глаза, подмигивают, подмаргивают, губы в ниточку, брови в струночку, тут же хмурятся, тут же сияют, то покраснеют, то побледнеют (или все это разом?). А голоса-то, голоса – божественное пикколо, и флейта, и нежный гобой, – ни ноты фальши, музыка! Шесть монологов, шесть фонтанчиков, и все брызжут, сливаясь вместе, целое облако самосочувствия, щебетанье, чириканье о трудностях путешествия и ретивости климата – этот кордебалет реял, ниспадал говорливо струился, пышно расцветая одеколонным благоуханием, мимо изумленного носильщика и остолбеневшего лифтера. Грациозно сбившись в кучку, все шестеро замерли у стойки. Погребенный под лавиной музыки, управляющий поднял глаза – аккуратные буковки «О» без всяких зрачков посредине.
– Что это? – прошептал Гэррити. – Что это было?
– Спроси кого-нибудь еще! – ответил носильщик.
В этот самый момент зажглись лампочки лифта и зажужжал зуммер вызова. Гэррити волей-неволей оторвал взгляд от знойного сборища и умчался ввысь.
– Мы хотели бы комнату, – сказал тот самый высокий и стройный. На висках у него пробивалась седина. – Будьте так добры.
Управляющий вспомнил, где он находится, и услышал собственный голос:
– Вы заказывали номер, сэр?
– Дорогой мой, конечно, нет! – сказал старший. Остальные захихикали.
– Мы совершенно неожиданно прилетели из Таормины, – продолжал высокий. У него были тонкие черты лица и влажный, похожий на бутон рот. – Нам ужасно наскучило длинное лето, и тогда кто-то сказал: «Давайте полностью сменим обстановку, давайте будем чудить!» «Что?» – сказал я. «Ну ведь есть же на Земле самое невероятное место? Давайте выясним, где это, и отправимся туда». Кто-то сказал: «Северный полюс», – но это было глупо. Тогда я закричал: «Ирландия!» Тут все прямо попадали. А когда шабаш стих, мы понеслись в аэропорт. И вот уже нет ни солнца, ни сицилийских пляжей – все растаяло, как вчерашнее лимонное мороженое. И мы здесь, и нам предстоит свершить… нечто таинственное!
– Таинственное? – спросил управляющий.
– Что это будет, мы еще не знаем, – сказал высокий. – Но как только увидим, распознаем сразу же. Либо это произойдет само собой, либо мы сделаем так, чтобы Оно произошло. Верно, братцы?
Ответ братцев отдаленно напоминал нечто вроде «тии-хии».
– Может быть, – сказал управляющий, стараясь держаться на высоте, – вы подскажете мне, что вы разыскиваете в Ирландии, и я мог бы указать вам…
– Господи, да нет же! – воскликнул высокий. – Мы просто помчимся вперед, распустим по ветру наше чутье, словно кончики шарфа, и посмотрим, что из этого получится. А когда мы раскроем тайну и найдем то, ради чего приехали, вы тотчас же узнаете об этом – ахи и охи, возгласы благоговения и восторга нашей маленькой туристской группы непременно донесутся до ваших ушей.
– Это надо же! – выдавил носильщик, затаив дыхание.
– Ну что же, друзья, распишемся?
Предводитель братцев потянулся за скрипучим гостиничным пером, но, увидев, что оно засорено, жестом фокусника вымахнул откуда-то собственную – сплошь из чистейшего золота, в 14 карат, – ручку, посредством которой замысловато, однако весьма красиво вывел светло-вишневой каллиграфической вязью: ДЭВИД, затем СНЕЛЛ, затем черточку и наконец ОРКНИ. Чуть ниже он добавил: «с друзьями».
Управляющий зачарованно следил за ручкой, затем снова вспомнил о своей роли в текущих событиях.
– Но, сэр, я не сказал вам, есть ли у нас место…
– О, конечно же, вы найдете. Для шестерых несчастных путников, которые крайне нуждаются в отдыхе после чрезмерного дружелюбия стюардесс… Одна комната – вот все, что нам нужно!
– Одна? – ужаснулся управляющий.
– В тесноте да не в обиде – так, братцы? – спросил старший, не глядя на своих друзей.
Конечно, никто не был в обиде.
– Ну что ж, – сказал управляющий, неловко возя руками по стойке. – У нас как раз есть два смежных…
– Перфетто! [Здесь: «Великолепно!» (ит.) (Примеч. пер.)] – вскричал Дэвид Снелл-Оркни.
Регистрация закончилась, и теперь обе стороны – управляющий за стойкой и гости издалека – уставились друг на друга в глубоком молчании. Наконец управляющий выпалил:
– Носильщик! Быстро! Возьмите у джентльменов багаж…
Только теперь носильщик опомнился и перевел взгляд на пол. Багажа не было.
– Нет-нет, не ищите, – Дэвид Снелл-Оркни беззаботно помахал в воздухе ручкой. – Мы путешествуем налегке. Мы здесь только на сутки, может быть, даже часов на двенадцать, а смена белья рассована по карманам пальто. Скоро назад. Сицилия, теплые сумерки… Если вы хотите, чтобы я заплатил вперед…
– В этом нет необходимости, – сказал администратор, вручая ключи носильщику. – Пожалуйста, сорок шестой и сорок седьмой.
– Понял, – сказал носильщик.
И словно колли, что беззвучно покусывает бабки мохнатым, блеющим, бестолково улыбающимся овцам, он направил очаровательную компанию к лифту, который как раз вовремя принесся сверху.
К стойке подошла жена управляющего и встала за спиной мужа, во взгляде – сталь.
– Ты спятил? – зашептала она в бешенстве. – Зачем? Ну зачем?
– Всю свою жизнь, – сказал управляющий, обращаясь скорее к себе самому, – я мечтал увидеть не одного коммуниста, но десять и рядом, не двух нигерийцев, но двадцать – во плоти, не трех американских ковбоев, но целую банду, только что из седел. А когда своими ногами является букет из шести оранжерейных роз, я не могу удержаться, чтобы не поставить его в вазу. Дублинская зима долгая, Мэг, и это, может быть, единственный разгоревшийся уголек за весь год. Готовься, будет дивная встряска.
– Дурак, – сказала она.
И на их глазах лифт, поднимая тяжесть едва ли большую, чем пух одуванчиков, упорхнул в шахте вверх, прочь…
Серия совпадений, которые неверной походкой, то и дело сбиваясь в сторону, двигались все вместе к чуду, развернулась в самый полдень.
Как известно, отель «Ройял Иберниен» лежит как раз посредине между Тринити-колледж, да простят мне это упоминание, и парком Стивенс-Грин, более заслуживающим упоминания, а позади за углом лежит Графтен-стрит, где вы можете купить серебро, стекло, да и белье, или красный камзол, сапожки и шапку, чтобы выехать на псовую охоту. Но лучше всего нырнуть в кабачок Хибера Финна и принять приличную порцию выпивки и болтовни: час выпивки на два болтовни – лучшая из пропорций.
Как известно ребята, которых чаще всего встретишь у Финна, – это Нолан (вы знаете Нолана), Тимулти (кто может забыть Тимулти?), Майк Ма-Гвайр (конечно же, друг всем и каждому), затем Ханаан, Флаэрти, Килпатрик, а при случае, когда Господь Бог малость неряшлив в своих делах и на ум отцу Лайему Лири приходит страдалец Иов, является патер собственной персоной – вышагивает, словно само Правосудие, и вплывает, будто само Милосердие.
Стало быть, это и есть наша компания, на часах – минута в минуту полдень, и кому же теперь выйти из парадных дверей отеля «Ройял Иберниен», как не Снеллу-Оркни с его канареечной пятеркой?
А вот и первая из ошеломительной серии встреч.
Ибо мимо, мучительно разрываясь между лавками сладостей и Хибером Финном, следовал Тимулти собственной персоной.
Как вы помните, Тимулти, когда за ним гонятся Депрессия, Голод, Нищета и прочие беспощадные Всадники, работает от случая к случаю на почте. Теперь же, болтаясь без дела, в промежутке между периодами страшной для души службы по найму, он вдруг унюхал запах, как если бы по прошествии ста миллионов лет врата Эдема вновь широко распахнулись и его пригласили вернуться. Так что Тимулти поднял глаза, желая разобраться, что же послужило причиной дуновения на кущ.
А причиной возмущения воздуха был, конечно же, Снелл-Оркни со своими вырвавшимися на волю зверюшками.
– Ну, скажу вам, – говорил Тимулти годы спустя, – глаза у меня выкатились так, словно кто-то хорошенько трахнул по черепушке. И волосы зашевелились.
Тимулти, застыв на месте, смотрел, как делегация Снелла-Оркни струилась по ступенькам вниз и утекала за угол. Тут-то он и рванул дальним путем к Финну, решив, что на свете есть услады почище леденцов.
А в этот самый момент, огибая угол, мистер Дэвид Снелл-Оркни-и-пятеро миновал нищую особу, игравшую на тротуаре на арфе. И надо же было там оказаться именно Майку Ма-Гвайру, который от нечего делать убивал время в танце – выдавал собственного изобретения ригодон, крутя ногами сложные коленца под мелодию «Легким шагом через луг». Танцуя, Майк Ма-Гвайр услышал некий звук – словно порыв теплого ветра с Гебридов. Не то чтобы щебет, не то чтобы стрекотанье, а чем-то похоже на зоомагазин, когда вы туда входите, и звякает колокольчик, и хор попугаев и голубей разражается воркованием и короткими вскриками. Но звук этот Майк услышал точно – даже за шарканьем своих башмаков и переборами арфы. И застыл в прыжке.
Когда Дэвид Снелл-Оркни-и-пятеро проносился мимо, вся тропическая братия улыбнулась и помахала Ма-Гвайру.
Еще не осознав, что он делает, Майк помахал в ответ, затем остановился и прижал оскверненную руку к груди.
– Какого черта я машу? – закричал он в пространство. – Ведь я же их не знаю, так?!
– В Боге обрящешь силу! – сказала арфистка, обращаясь к арфе, и грянула по струнам.
Словно влекомый каким-то новым диковинным пылесосом, что вбирает все на своем пути, Майк потянулся за Шестерной Упряжкой вниз по улице.
Так что речь идет уже о двух чувствах – о чувстве обоняния и чуткости ушей.
А на следующем углу – Нолан, только что вылетевший из кабачка по причине спора с самим Финном, круто повернул и врезался в Дэвида Снелла-Оркни. Оба покачнулись и схватились друг за друга, ища поддержки.
– Честь имею! – сказал Дэвид Снелл-Оркни.
– Мать честная! – ахнул Нолан и, разинув рот, отпал, чтобы пропустить этот цирковой парад. Его страшно подмывало юркнуть назад, к Финну. Бой с кабатчиком вылетел из памяти. Он хотел тут же поделиться об этой сногсшибательной встрече с компанией из перьевой метелки, сиамской кошки, недоделанного мопса и еще трех прочих – жутких дистрофиков, жертв недоедания и чересчур усердного мытья.
Шестерка остановилась возле кабачка, разглядывая вывеску.
«О Боже! – подумал Нолан. – Они собираются войти. Что теперь будет? Кого предупреждать первым? Их? Или Финна?»
Но тут дверь распахнулась и наружу выглянул сам Финн. «Черт! – подумал Нолан. – Это портит все дело. Теперь уж не нам описывать происшествие. Теперь начнется: Финн то, Финн се, а нам заткнуться, и все!» Очень-очень долго Снелл-Оркни и его братия разглядывали Финна. Глаза же Финна на них не остановились. Он смотрел вверх. И смотрел поверх. И смотрел сквозь.
Но он видел их, уж это Нолан знал. Потому что случилось нечто восхитительное.
Краска сползла с лица Финна.
А затем произошло еще более восхитительное.
Краска снова хлынула в лицо Финна.
«Ба! – вскричал Нолан про себя. – Да он же… краснеет!»
Но все же Финн по-прежнему блуждал взором по небу, фонарям, домам, пока Снелл-Оркни не прожурчал:
– Сэр, как пройти к парку Стивенс-Грин?
– Бог ты мой! – сказал Финн и повернулся спиной, – Кто знает, куда они задевали его на этой неделе! – И захлопнул дверь.
Шестерка отправилась дальше, улыбаясь и лучась восторгом, и Нолан готов был уже вломиться в дверь, как стряслось кое-что почище предыдущего. По тротуару нахлестывал невесть откуда взявшийся Гэррити, лифтер из отеля «Ройял Иберниен». С пылающим от возбуждения лицом он первым ворвался к Финну с новостью.
К тому времени как Нолан оказался внутри, а следом за ним и Тимулти, Гэррити уже носился взад-вперед вдоль стойки бара, а ошеломленный, еще не пришедший в себя Финн стоял по ту сторону.
– Эх! Что сейчас было! Куда вам! – кричал Гэррити, обращаясь ко всем сразу. – Я говорю, это было почище, чем те фантастические киношки, что крутят в «Гэйети-синема»!
– Что ты хочешь сказать? – спросил Финн, стряхнув с себя оцепенение.
– Весу в них нет! – сообщил Гэррити. – Поднимать их в лифте – все равно что горсть мякины в каминную трубу запустить! И вы бы слышали. Они здесь, в Ирландии, для того, чтобы… – он понизил голос и зажмурился, – …совершить нечто таинственное!
– Таинственное! – Все подались к нему.
– Что именно – не говорят, но – попомните мои слова – они здесь не к добру! Видели вы когда что-нибудь подобное?
– Со времени пожара в монастыре, – сказал Финн, – ни разу. Я…
Однако слово «монастырь» оказало новое волшебное воздействие. Дверь тут же распахнулась, и в кабачок вошел отец Лири задом наперед. То есть он вошел пятясь, держась одной рукой за щеку, словно бы Парки исподтишка дали ему хорошую оплеуху.
Его спина была столь красноречива, что мужчины погрузили носы в пиво, выждав, пока патер сам слегка не промочил глотку, все еще тараща глаза на дверь, будто на распахнутые врата ада.
– Меньше двух минут назад, – сказал патер наконец, – узрел я картину невероятную. Ужели после стольких лет сбирания в своих пределах сирых мира сего Ирландия и впрямь сошла с ума?
Финн снова наполнил стакан священника.
– Не захлестнул ли вас поток пришельцев с Венеры, святой отец?
– Ты их видел, что ли, Финн? – спросил преподобный.
– Да. Вам зрится в них недоброе, ваша святость?
– Не столько доброе или недоброе, сколько странное и утрированное, Финн, и я выразил бы это словами «рококо» и, пожалуй, «барокко», если ты следишь за течением моей мысли.
– Я просто качаюсь на ее волнах, сэр.
– Уж коли вы видели их последним, куда они направились-то? – спросил Тимулти.
– На опушку Стивенс-Грина, – сказал священник. – Вам не мерещится ли, что сегодня в парке будет вакханалия?
– Прошу прощения, отец мой, погода не позволит, – сказал Нолан, – но, сдается мне, чем стоять здесь и трепать языком, вернее было бы их проследить…
– Это против моей этики, – сказал священник.
– Утопающий хватается за все что угодно, – сказал Нолан, – но если он вцепится в этику вместо спасательного круга, то, возможно, пойдет на дно вместе с ней.
– Прочь с горы, Нолан, – сказал священник, – хватит с нас нагорной проповеди. В чем соль?
– А в том, святой отец, что такого наплыва досточтимых сицилийцев у нас не было – страшно упомянуть с каких пор. И откуда мы знаем, может быть, они вот прямо сейчас посередь парка читают вслух для миссис Мерфи, мисс Клэнси или там миссис О'Хэнлан… А что именно они читают вслух, спрошу я вас?
– «Балладу Рэдингской тюрьмы»? – спросил Финн.
– Точно в цель, и судно тонет! – вскричал Нолан, слегка сердясь, что самую соль-то у него выхватили из-под рук. – Откуда нам знать, может, эти чертики из бутылочки только тем и занимаются, что сбывают недвижимость в местечко под названием Файр-Айленд? Вы слышали о нем, патер?
– Американские газеты часто попадают на мой стол, дружище.
– Ага. Помните тот жуткий ураган в девятьсот пятьдесят шестом, когда волны захлестнули этот самый Файр – там, возле Нью-Йорка? Мой дядя, да сохранит Господь очи его и рассудок, был там в рядах морской пограничной службы, что эвакуировала всех жителей Файра до последнего. По его словам, это было почище, чем полугодовая демонстрация моделей у Феннелли. И пострашнее, чем съезд баптистов. Десять тысяч человек как рванут в шторм к берегу, а в руках у них и рулоны портьер, и клетки, битком набитые попугайчиками, и спортивные на них жакеты цвета помидоров с мандаринами, и лимонно-желтые туфли. Это был самый большой хаос с тех времен, как Иероним Босх отложил свою палитру, запечатлев Ад в назидание всем грядущим поколениям. Не так-то просто эвакуировать десять тысяч разряженных клоунов, расписанных, как венецианское стекло, которые хлопают своими огромными коровьими глазами, тащат граммофонные симфонические пластинки, звенят серьгами в ушах, – и не надорвать при этом живот. Дядюшка мой вскоре после того ударился в смертельный запой.
– Расскажи-ка еще что-нибудь о той ночи, – сказал завороженный Килпатрик.
– Еще что-нибудь! Черта с два! – вскричал священник. – Вперед, я говорю! Окружить парк и держать ухо востро! Встретимся здесь через час.
– Вот это больше похоже на дело! – заорал Келли. – Давайте действительно разузнаем, что за чертовщину; они готовят.
Дверь с треском распахнулась. На тротуаре священник давал указания. – Келли, Мерфи, вам обойти парк с севера. Тимулти, зайдешь с юга. Нолан и Гэррити – на восток; Моран, Ма-Гвайр и Килпатрик – на запад. Пшли!
Так или иначе, но в этой суматохе Келли и Мерфи застопорились на полпути к Стивенс-Грину, в пивной «Четыре трилистника», где они подкрепились перед погоней; а Нолан и Моран повстречали на улице жен и вынуждены были бежать в противоположном направлении; а Ма-Гвайр и Килпатрик, проходя мимо «Элит-синема» и услышав, что с экрана поет Лоренс Тиббетт, напросились на вход в обмен на пару недокуренных сигарет. И вышло в результате так, что за пришельцами из иного мира наблюдали только двое – Гэррити с восточной и Тимулти с южной стороны парка.
Простояв с полчаса на леденящем ветру, Гэррити приковылял к Тимулти и заявил:
– Что стряслось с этими ублюдками? Они просто стоят и стоят там посреди парка. За полдня не сдвинулись ни с места. А у меня пальцы на ногах вымерзли напрочь. Я слетаю в отель, отогреюсь и тут же примчусь, Тим, назад – стоять с тобой на страже.
– Можешь не спешить, – произнес Тимулти очень странным, грустным, далеким, философическим голосом, когда тот пустился наутек.
Оставшись в одиночестве, Тимулти вошел в парк и целый час сидел там, созерцая шестерку, которая по-прежнему не двигалась с места. Любой, кто увидел бы в этот момент Тимулти – глаза блуждают, рот искажен трагической гримасой, – вполне принял бы его за какого-нибудь ирландского собрата Канта или Шопенгауэра или подумал бы, что он недавно прочитал нечто поэтическое или впал в уныние от пришедшей на ум песни. А когда наконец час истек и Тимулти собрал разбежавшиеся мысли – словно холодную гальку в пригоршню, – он повернулся и направился прочь из парка. Гэррити уже был там. Он притопывал ногами, размахивал руками и готов был лопнуть от переполнявших его вопросов, но Тимулти показал пальцем на парк и сказал:
– Иди посиди. Посмотри. Подумай. И тогда сам мне все расскажешь.
Когда Тимулти вошел к Финну, вид у всех был трусоватый. Священник все еще бегал с поручениями по городу, а остальные, походив для успокоения совести вокруг да около Стивенс-Грина, вернулись в замешательстве в штаб-квартиру разведки.
– Тимулти! – закричали они. – Рассказывай же! Что? Как?
Чтобы протянуть время, Тимулти прошел к бару и занялся пивом. Не произнося ни слова, он разглядывал свое отражение, глубоко-глубоко захороненное под лунным льдом зеркала за стойкой. Он повертывал тему разговора так. Он выворачивал ее наизнанку. И снова на лицевую, но задом наперед. Наконец он закрыл глаза и сказал:
– Сдается мне, будто бы…
«Да, да», – сказали про себя все вокруг.
– Всю жизнь я путешествовал и размышлял, – продолжал Тимулти, – и вот через высшее постижение явилась ко мне мысль, что между ихним братом и нашим есть какое-то странное сходство.
Все выдохнули с такой силой, что вокруг заискрилось, в призмах небольших люстр над стойкой туда-сюда забегали зайчики света. А когда после выдоха перестали роиться эти косячки световых рыбок, Нолан вскричал:
– А не хочешь ли надеть шляпу, чтобы я мог сшибить ее первым же ударом?
– Сообразите-ка, – спокойно сказал Тимулти. – Мастера мы на стихи и песни или нет?
Еще один вздох пронесся над сборищем. Это был теплый ветерок одобрения.
– Конечно, еще бы!
– О Боже, так ты об этом?
– А мы уж боялись…
– Тихо! – Тимулти поднял руку, все еще не открывая глаз.
Все смолкли.
– Если мы не распеваем песни, то лишь потому, что сочиняем их. А если и не сочиняем, то пляшем под них. Но разве они не такие же любители песен, не так складывают их или не так танцуют? Словом, только что я слышал их близко, в Стивене-Грине, – они читали стихи и тихонько пели, сами для себя.
