Текст книги "Оскорбление третьей степени"

Автор книги: Райк Виланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Инспектор огляделась и остановила взгляд на доске, на которой были выложены десятки небольших камней, снабженных этикетками с указанием дат и географических названий: Париж, Санкт-Петербург, Варшава, Хазенхайде, Каруж, Уихокен, Ухуфельзен…

– Вы собираете камни в местах, где происходили дуэли?

Шилль кивнул.

– Что за Ухуфельзен?

– Гора неподалеку от Рудольштадта. Там дрался на дуэли Фаллада.

– Каруж?

– Район Женевы. Там состоялся поединок ме жду Лассалем и фон Раковицей.

Рядом лежали брошюры и тетради, Таннен шмидт взяла одну. Это был «Кодекс чести СА». Повертев брошюру в руке, старший инспектор вопросительно взглянула на Шилля:

– Можно?

– Пожалуйста, – сказал Шилль, – надеюсь, вы не примете меня за нациста.

Вместо ответа Танненшмидт прочитала вслух:

– «Кодекс чести СА. Действителен для всех структур, которые подчиняются высшему руководству СА. Верховный руководитель СА: Адольф Гитлер». – Она перелистала страницы и продолжила: – «Честь – величайшее благо. Сохранение и защита чести для каждого немца должны быть важнее сохранения и защиты жизни, ибо какова честь человека, такова и честь народа, и какова честь народа, таков и вес его среди народов. Бесчестные люди всегда будут рабами. Но Германия должна быть свободной…»

– Знаете, что любопытно? – встрял Шилль.

Инспектор подняла взгляд.

– Совсем недавно я листал документы, посвященные одной дуэли – последней дуэли, устроенной нацистами, загадочные последствия которой, представьте себе, ощущаются в мире по сей день. Даже Гитлер не остался равнодушен к тому, что тогда произошло, но это я просто к слову. В общем, когда читаешь этот кодекс и другие нормативные акты, диву даешься, насколько четко все было регламентировано: дело о предстоящем поединке рассматривал суд чести, прописывалось, в каком звании или чине должны быть председатель и другие члены судейской коллегии, документация велась по строгим правилам: следовало подробно указать, кто инициировал слушание, кто его проводил, что постановили и многое другое. Однако нигде не говорится, что представляет собой нарушение чести. Просто подразумевается, что все и так знают ответ.

– А вы его знаете?

В этот момент у Шилля зазвонил мобильный.

– Интересно, что понимал под честью Гитлер? – проговорил он, с подозрением глядя на телефон.

7

Груда трухи

Одной из самых больших антипатий, которые Адольф Гитлер культивирует на протяжении всей своей жизни, является антипатия к телефону. В этом вопросе фюрер совершенно не властен над собой, ведь он никогда не знает наверняка, действительно ли человек, с которым он разговаривает, является тем, кем представился. Мало того что никогда не понять, что творится на другом конце линии, так еще к беседе то и дело подключаются люди, для чьих ушей она категорически не предназначена. В общем, у него складывается ощущение, что каждый раз происходит что-то новое, что-то неприемлемое, что-то непредсказуемое, а этого он терпеть не может.

Источники называют Гитлера излюбленной мишенью телефонных розыгрышей, хотя, конечно, следует учитывать, что такой холерик и параноик даже треск или шипение в трубке может расценить как унижение и объявление войны, которое вынужден беспомощно принять. Иногда на линии фюрера звучат разговоры незнакомых людей, и они отказываются повесить трубку, несмотря на его угрозы. Иногда его спрашивают, кто на проводе, и когда он представляется, голос в трубке весело отвечает: «Кто-кто? Ты что, совсем с ума сошел?!» Бывает, у него осведомляются, который сейчас час. А однажды, беседуя с Евой Браун, Гитлер вдруг слышит: «Нарушение правил, личные разговоры здесь запрещены», и связь обрывается, прежде чем он успевает произнести хоть слово. Особенно фюреру ненавистны случаи, когда звонки приходится переводить в другую комнату, например из его кабинета в рейхсканцелярии в музыкальный салон, который лучше экранирован, но в то же время имеет технические недочеты, которые бесстыдно лишают Гитлера связи с мировыми событиями на том конце линии.

Вот почему одна из самых трудных задач для окружения фюрера заключается в том, как передавать ему неприятные известия по телефону, ведь он либо подумает, что это глупая шутка, и откажется верить услышанному, либо, опять же, решит, что из-за помех его соединили не с тем абонентом и тот с удовольствием его третирует. Когда речь идет о чем-то действительно важном, подчиненным Гитлера приходится особенно туго. Это в полной мере испытывает на себе обергруппенфюрер СС Вальтер Шмитт во второй половине дня восемнадцатого октября 1937 года.

Шмитт, которому тоже известно, насколько бурно реагирует Гитлер, когда на линии возникают помехи, тщательно продумал текст своего доклада.

Едва Фриц Видеман, адъютант в Бергхофе, передает трубку Гитлеру, Шмитт заявляет:

– Мой фюрер, я с прискорбием вынужден сообщить вам, что сегодня утром на дуэли ротмистр Штрунк был тяжело ранен.

Как и ожидалось, все идет наперекосяк, потому что Гитлер, который перед этим разбирался со сложными вопросами, касающимися Судет, вообще ничего не понимает. Что еще за Штрунк, что еще за дуэль, что за чепуху вообще городит Шмитт? Тот повторяет фразу слово в слово, чуть медленнее и громче, но фюрер неожиданно заявляет, будто впервые слышит об этой дуэли.

Шесть экранированных электрических свечей в люстре, свисающей с потолка в центре кабинета Гитлера, на миг гаснут. Соединение прерывается, и когда оно восстанавливается, Шмитт продолжает объяснять, что вооруженный конфликт был проведен в соответствии с кодексом чести.

Гитлер велит Шмитту не пустословить, но тот упорно читает текст по бумажке, и чем подробнее он описывает случившееся, тем более непонятным оно начинает казаться, и когда Шмитт сообщает, что, по оценке Гебхардта, главного врача санатория, летальный исход является делом нескольких дней, голос фюрера в трубке скорее напоминает громкое кукареканье, но, возможно, это тоже объясняется помехами на линии.

Негодование фюрера свидетельствует, что вести из Хоэнлихена не укладываются у него в голове. Виданное ли это дело – жену Штрунка оскорбили, затем самого Штрунка тяжело ранили, считай, застрелили? И все это под эгидой высших чинов СС, да и дело касается не какого-нибудь никому не известного Штрунка, а его Штрунка, у которого сначала отбирают жену, а теперь и жизнь? Где же справедливость?

Эхо вопроса гулко разносится по залу, на полу которого лежит толстый ковер и стоят массивные стулья. Окна занавешены тяжелыми шторами, на стенах висит больше десятка картин. Вместе взятые, эти предметы создают существенный звукоизоляционный эффект. Но фюрер не был бы фюрером, если бы не сумел сделать так, чтобы его голос услышали даже в столь неблагоприятных условиях.

После окончания разговора со Шмиттом Гитлер совершает ряд похожих по содержанию звонков Гиммлеру, Геббельсу и фон Шираху, каждому из которых он в красках расписывает, насколько тот непроходимо глуп. Мало чья смерть может до такой степени взволновать Гитлера, как смерть Штрунка, и потому в Бергхофе на протяжении следующих нескольких часов бушует самый настоящий ураган безумных эмоций.

Никто не знает, что в тот день творится у Гитлера на сердце. Вполне возможно, он удаляется в музыкальный салон, ставит на граммофон пластинку с вагнеровским «Лоэнгрином» и, пытаясь вернуть душевное равновесие, слушает ее много раз подряд.

Трудно сказать, почему Гитлер настолько привязан к Роланду Э. Штрунку, этому ротмистру австро-венгерской армии в отставке, этому военному, который всегда был слишком лихим и слишком умным, которому на заказ шили форму СА, а позже и гауптштурмфюрера СС. Может, Гитлера и Штрунка объединяет постгабсбургская ассоциация соотечественников? Может, фюреру по душе рассказы Штрунка о приключениях в Сибири? Или же Гитлеру, который донельзя гордится своим Железным крестом I класса, безмерно импонируют награды Штрунка, особенно орден Железной короны II класса, который вообще-то вручается только генералам и командирам на войне и который Штрунк надевает при каждом удобном случае? Впрочем, он делает это незаконно: вскоре после его смерти станет известно, что клуб бывших австро-венгерских офицеров вермахта подал Гитлеру протест в связи с тем, что тщательное расследование показало – Штрунк никогда не удостаивался этого ордена. После 1918 года государственная комиссия рассматривала оставшиеся без внимания заявки на награды, среди которых, вероятно, была и заявка Штрунка, однако она то ли затерялась, то ли вообще не получила одобрения. За два дня до дуэли ротмистр в отставке фон Шнеллер запросил у Штрунка бумаги, подтверждающие его право на ношение ордена. Штрунк обращение проигнорировал, однако не мог не понимать, что вскоре дело примет серьезный оборот. На снимках с Франко и Муссолини он запечатлен с этим орденом на лацкане. Пару раз дуче даже интересовался у Штрунка, за какой ратный подвиг тот удостоился столь высокой награды. Что отвечал Штрунк, теперь неизвестно, но, вероятно, его слова были далеки от истины. Короче говоря, накануне дуэли разоблачение становится вопросом считаных дней, и тогда от чести, ради защиты которой, по собственному мнению, он непременно должен сразиться на дуэли, не останется и следа.

Штрунк, высокий и жилистый, всегда стоит слегка сутулясь, линия его шеи абсолютно прямая, затылок плоский. На рябоватом лице читается невыразительность, которая при необходимости может смениться подобострастием или грубостью. На фотографиях, сделанных во время зарубежных командировок, в которые его регулярно посылает «Фёлькишер беобахтер», он позирует рядом с диктаторами и генералами, соединив пятки и разведя носки врозь. Гитлер считает его единственным немецким корреспондентом с мировым именем. Штрунк работает фронтовым репортером в Японии, Испании, Северной Африке. Помимо репортажей, пропитанных китчем и демагогией: «Я еду по настоящей Индии», «Огонь безжалостных убийц», «Золото, золото, золото!.», «Шокирующие обвинения в адрес Москвы и красного недочеловека», «Серебряные вуали водопадов», «Задокументированные красные зверства» и так далее, он составляет для Гитлера доклады с оценкой военной обстановки, сведениями о вооружении и численности войск, личным мнением о Муссолини, Франко и их окружении. Штрунк – шпион фюрера в стане его союзников, он имеет доступ повсюду и изучает фактическое положение дел. Таким образом, гибель Штрунка является невосполнимой утратой для Гитлера, который годы спустя, во время застольной беседы в «Вольфшанце» назовет его одним из своих лучших людей.

Последняя в жизни Штрунка командировка приводит его в октябре 1937 года в Мекленбург, куда Гитлер и Муссолини приезжают на заключительную битву во время военных учений в рамках немецких осенних маневров. Штрунк сопровождает Муссолини, демонстрирует ему боевую мощь и непобедимость перевооруженного вермахта. По имеющимся данным, с этой задачей он справляется настолько блестяще, что получает разрешение покинуть маневры раньше намеченного срока и возвращается к себе домой по адресу: дом шесть, Шедештрассе, Берлин-Целендорф. Войдя в спальню среди ночи, он обнаруживает там мужчину.

В документе, который Шмитт позднее перешлет Гитлеру, будет точно записано, что произошло дальше. Он представляет собой протокол заседания смешанного третейского суда, который по согласованию с рейхсфюрером СС и рейхсюгендфюрером собрался четырнадцатого октября в семнадцать часов пять минут. Суд называется смешанным, потому что в нем участвуют и члены СС, и члены ПО.

Председателем судейской коллегии выступает обергруппенфюрер СС Шмитт. В составе шесть судей: штандартенфюрер СС Кельн, и гауптштурмфю-рер Вундер и Бендер со стороны СС, гебитсфюреры Петтер и Шлюндер, а кроме того, гауптбаннфюрер Бофингер со стороны ПО. Все они дают письменное обязательство сохранить это слушание в строжайшей тайне.

За тем же столом по диагонали друг напротив друга разместились оппоненты, гауптштурмфюрер Роланд Штрунк и гебитсфюрер Хорст Кручинна. Первый, очень бледный и мучающийся от несварения желудка, не удостаивает второго взглядом и серьезно смотрит на судей. Кручинна сидит повесив голову. С него, как с правонарушителя, берут обещание, что он безоговорочно подчинится решению третейского суда. Далее Штрунку велят изложить свою точку зрения правдиво, под честное слово эсэсовца, и он зачитывает вслух нижеприведенный текст, в котором предложения строятся то от первого, то от третьего лица, отчего он звучит достаточно безграмотно:

Гауптштурмфюрер Штрунк неожиданно вернулся домой в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое из района проведения маневров, где исполнял служебные обязанности по заданию «ФБ», и обнаружил в моем доме следующее: герр Хорст Кручинна, легко одетый, лежал рядом с диваном, моя жена возле него, укрытая леопардовой шкурой. Когда Штрунк включил свет, Кручинна проснулся, сначала он был очень удивлен, затем встал и после короткого разговора согласился на то, чтобы данный инцидент был рассмотрен судом чести. Больше гауптштурм фюреру Штрунку добавить нечего.

Штрунка просят выйти из комнаты, слово предоставляется Круч ин не, которому также предписывают придерживаться честного слова деятеля гит-лерюгенда при изложении своей версии произошедшего. В первую очередь он уточняет, что лежал не рядом с диваном, а на диване. Не будет преувеличением сказать, что это пояснение в конечном итоге не окажется сколько-нибудь полезным.

Затем Кручинна сообщает следующее:

Опишу причины, приведшие к возникновению этой двусмысленной ситуации. Уже на протяжении года я бываю в доме Штрунков. Наши отношения с фрау Штрунк стали более дружескими и близкими после того, как она поддержала меня в сложной ситуации, возникшей в связи с моим разводом. То, что фрау Штрунк понимает мое положение, я объясняю тем фактом, что она знает мою бывшую жену и ее родственников. В ходе бесед с фрау Штрунк наши отношения со временем стали еще более доверительными. В этих беседах я часто подчеркивал, что не собираюсь ни у кого ничего отнимать или разрушать чей-либо брак. В воскресенье, двадцать седьмого числа, фрау Штрунк попросила меня провести вторую половину дня с ней и еще двумя друзьями, господином и дамой. Она пожелала, чтобы мы составили ей компанию до приезда ее супруга, который планировал вернуться вечером того же дня.

Поддавшись на уговоры с нашей стороны, фрау Штрунк позвонила в «ФБ» узнать, когда же приедет ее супруг. Цель звонка заключалась в там, чтобы мы, гости, не причинили герру Штрунку неудобства своим присутствием в его доме. Поздно вечером, после десяти часов, ей перезвонили и сообщили, что герра Штрунка не ждут раньше следующего утра, после чего она попросила нас побыть с ней еще какое-то время, чем дольше, тем лучше.

Около полуночи раздался звонок от дамы, которая, по словам фрау Штрунк, уже целых десять лет является причиной ее семейных трудностей. После этого звонка фрау Штрунк очень расстроилась. Чтобы поддержать ее, мы с двумя другими гостями провели в доме еще около часа. Затем мы ушли вместе, но я опоздал на свой автобус, а до следующего было еще около получаса. В ожидании автобуса я решил позвонить фрау Штрунк из ближайшего телефона-автомата, чтобы выяснить, как она себя чувствует, поскольку на момент нашего ухода она была очень грустна, а еще для того, чтобы фрау Штрунк не звонила мне домой после моего возвращения, что она часто делала прежде. Я снимал комнату, и мне всегда было не по себе, когда по ночам приходилось беспокоить хозяев квартиры.

Во время телефонного разговора фрау Штрунк с мольбой в голосе попросила, чтобы я вернулся в ее дом и пробыл там до отправления следующего автобуса. На что я ответил: «Я считаю, так поступать неправильно, но, если своим присутствием мне удастся вам как-то помочь, я готов вернуться». Фрау Штрунк заверила, что я ей очень помогу, и я возвратился к ней.

В ходе дальнейшего разговора в квартире фрау Штрунк я пытался убедить ее, что, если она пере станет много курить и время от времени выпивать, ее нервы наверняка придут в норму, и тогда она сможет привести свой брак в порядок. На это ушло около часа. Я попросил фрау Штрунк отпустить меня, напоминая, что хороший ночной сон тоже важен для нервов. Однако фрау Штрунк настояла на том, чтобы я остался, ибо она не могла заснуть. Я предложил ей прилечь на диван, она согласилась. Полностью одетая фрау Штрунк улеглась на диван, прикрывшись шкурой леопарда. Я же продолжил сидеть в кресле и ждал, пока она уснет. Когда я попытался бесшумно уйти, фрау Штрунк открыла глаза и слезно попросила меня не покидать ее, потому что одной ей будет не заснуть. На последний автобус мне было уже не успеть, а поскольку за день я изрядно устал, а фрау Штрунк, казалось, задремала, я прилег с краю на довольно широкий диван, положив между собой и фрау Штрунк леопардовую шкуру. Моим планом было дождаться первого омнибуса, который приходит примерно в пять часов утра.

В качестве объяснения, почему я был относительно легко одет, заявляю следующее: в настоящее время я испытываю финансовые затруднения и потому не могу позволить себе поехать домой на такси, если дело происходит в часы, когда общественный транспорт уже не курсирует. По этой же причине у меня сейчас имеется только один приличный костюм. Вот почему я снял брюки, чтобы не помять их, тем более что на другой день мне предстояло явиться на новую работу. Однако на мне были рубашка, нижнее белье и носки.

Подчеркну, что, хотя описанная ситуация выглядела крайне подозрительной, я никогда не вступал в половую связь с женой гауптштурмфюрера СС Штрунка и наши отношения были чисто дружескими. Моя версия того, как развивались события после возвращения гауптштурмфюрера СС Штрунка домой, совпадает с той, которую он уже изложил.

Кручинна завершает свой излишне подробный монолог, нарочито подчеркивающий благородные мотивы, которыми он руководствовался. На лицах судей не читается ни малейшего волнения, скорее они смотрят на Кручинну со смесью разочарования и пресного недоверия во взглядах. Всем ясно, что здесь все ясно. Даже если он говорит правду, история вырисовывается скверная. При этом семерым взрослым мужчинам, собравшимся за длинным столом в зале заседаний, и в голову не приходит вызвать на разбирательство фрау Штрунк или хотя бы конфисковать шкуру леопарда в качестве улики. Нет никакой необходимости докапываться до истины, надо только определить, имело ли место оскорбление чести, а с учетом положения дел и вне зависимости от того, сумела ли леопардовая шкура стать достаточно прочным барьером и не дать свершиться непоправимому, ответ на этот вопрос может быть только утвердительным.

В совещании за закрытыми дверями тоже нет необходимости. На фоне всеобщего молчания гебитсфюрер Шлюндер поясняет, что Кручинна явился на слушание в штатском по приказу рейхсюгенд-фюрера, как будто это уточнение играет важную роль, однако в словах Шлюндера слышен явный намек на то, что присутствующие офицеры не пожелали видеть Кручинну в военной форме.

Кручинну отправляют в коридор, а Штрунка приглашают прокомментировать его заявление. Штрунк дает следующий ответ, разбив его на шесть пунктов:

Первое: я не подозревал, что моя жена и обергебитсфюрер Кручинна обращаются друг к другу на «ты». Еще в конце сентября, незадолго до моего отъезда, они были на «вы».

Второе: хочу отметить, что обергебитсфюреру Кручинне незачем было ложиться на диван рядом с моей женой, потому что в комнате есть еще один диван.

Третье: памятуя о том, что я увидел у себя дома ранним утром двадцать восьмого числа, я не в состоянии изменить своего мнения, изложенного ранее, даже после ознакомления с версией обергебитсфюре-ра Кручинны.

Четвертое: супруги, упомянутые в показаниях обергебитсфюрера Кручинны, написали мне письмо, в котором сообщают, что, уехав с ними на омнибусе, он без их ведома вернулся в дом Штрунка. Из письма супругов притом следует, что обергебитсфюрер Кручинна навещал мою жену в нашем летнем доме.

Пятое: в моем понимании, когда мужчина в такой одежде ложится рядом с женщиной на диван, тем самым он либо выражает свое пренебрежение к ней, либо подтверждает, что имеет на это право в силу интимных отношений, связывающих его с нею.

Шестое: сразу после происшествия жена сообщила мне, что уйдет из дома. Не желая причинять неудобств своему ребенку, я ответил жене, что уйду сам. Примерно через сорок восемь часов мне пришлось снова побывать дома, чтобы уладить ряд вопросов, связанных с моим ребенком. Когда мы встретились, жена объяснила, что между ней и обергебитсфюре-ром Кручинной ничего не произошло.

Честность со всех сторон, хотя Штрунку, конечно, можно поставить в вину то, что он никак не комментирует слова Кручинны о своей любовнице, с которой поддерживал отношения в течение десяти лет. Не упоминает он и тот факт, что шкура леопарда была подарком от рейхсфюрера; возможно, Штрунк поступает так, дабы не обидеть Гиммлера, который будет читать протокол.

Суд удаляется на совещание – вернее, это Штрунку и Кручинне приходится выйти за дверь. Оппоненты мирно курят в просторном длинном коридоре, сидя на деревянных скамьях примерно в пятнадцати метрах друг от друга. Через четыре дня они будут стрелять друг в друга с этого же расстояния.

Не успевают они докурить, а суд уже приглашает их в зал и объявляет, что дело чести между гаупт-штурмфюрером СС Штрунком и обергебитсфюрером Кручинной должно быть решено на поединке с использованием оружия. Согласно двадцать восьмой статье Регламента арбитража и суда чести СС, при выборе оружия следует отдавать предпочтение сабле.

В этот памятный момент судьба совершает еще один поворот: Штрунк говорит, что дуэль на саблях для него слишком опасна, и, ко всеобщему удивлению, предъявляет справку, выданную четырнадцатого октября 1937 года главой Медицинского управления СС Эрнстом-Робертом Гравицем, который подтверждает своей подписью, темно-синей на белом, что вследствие перенесенного заболевания малярией участие в сабельной дуэли является для Штрунка нецелесообразным, ибо малейшие травмы могут привести к серьезным воспалительным процессам, а потому в соответствующих обстоятельствах приоритет следует отдавать пистолетной дуэли.

Эта справка, почти величественная в своей нелепости, принимается без возражений и судьями, и противником Штрунка. Дуэль на пистолетах назначают на семь часов утра восемнадцатого октября, местом проведения выбирают Хоэнлихен. Семеро участников судейской коллегии скрепляют это решение подписями.

Разногласие Штрунка и Кручинны обсуждается по-деловому и довольно буднично, как один из множества пунктов повестки дня. Что касается Эрнста-Роберта Гравица, упомянутая справка является ранним предвестником того, на что еще он пойдет в качестве врача, а затем рейхсврача СС и полиции, обергруппенфюрера СС и генерала войск СС. На фоне его дальнейшей биографии диагноз несуществующей малярии вместо запущенного туберкулеза кишечника есть лишь курьезная и при этом умышленная ошибка, а медицинская рекомендация предпочесть саблям пистолеты – лишь сравнительно безобидное проявление парадоксальной смелости. Всего через пару лет Гравиц согласует привлечение врачей СС к убийству людей с физическими и умственными недостатками. Говорят, при этом он скажет: «Задача, конечно, не из приятных, но нужно быть готовым брать на себя и такие» – и выразит готовность собственноручно умертвить первого психически больного после создания первого центра смерти. При этом Гравиц возьмет на себя управление медперсоналом в лагерях смерти; под его руководством и по его указанию будут проводиться медицинские эксперименты над узниками концлагерей. Он напишет Гиммлеру, что в исследовательских целях желательно вживить людям вирусы гепатита, выращенные в экспериментах на животных, и для этих целей Гиммлер предоставит ему восьмерых евреев из Освенцима. Гравиц же прикажет Карлу Гебхардту провести эксперименты с сульфаниламидом на шестидесяти польских женщинах в концентрационном лагере Равенсбрюк и потребует нанести им ранения, идентичные тем, какие получают на войне, а еще дополнительно ввести под кожу грязь и осколки стекла. Двадцать третьего апреля 1945 года виллу в Бабельсберге, на которой в тот момент будет жить Гравиц с семьей, сотрясет мощный взрыв: сидя за обедом с детьми и женой, глава семейства дернет под столом чеки двух ручных гранат.

Можно предположить, что Гитлер, утопая в широком кресле музыкального салона и в восьмой раз подряд слушая последний акт «Лоэнгрина», когда звучит меланхоличная «Мой дорогой лебедь», принимается подпевать, потому что знает либретто наизусть. Конечно, бесполезно гадать, о чем думает фюрер в эти минуты, но, возможно, смерть Штрунка не выходит у него из головы, и он мысленно обращается к нему: «Мой дорогой лебедь…»

Гитлер тоже пока не представляет, что за будущее его ждет. Примечательно, что оно не завершится еще в тот миг, когда днем тридцатого апреля 1945 года на ковре, украшенном коричневым лиственным орнаментом, перед спинкой дивана в Фю-рербункере образуется красная лужа крови размером с тарелку. Не завершится оно и после того, как на трупы фюрера и Евы Браун выльют двести литров бензина и они будут гореть более двух часов под неослабевающий фейерверк снарядов. Вскоре после захоронения их останков в сад рейхсканцелярии упадет бомба. Их еще не раз выкопают, закопают обратно, снова выкопают и снова закопают, пока наконец не положат на лед в Институте патологии в районе Берлин-Бух. Одиннадцатого мая 1945 года стоматологический осмотр, который проведут дантист Хуго Блашке и зубной техник Кете Хойзерман, вселит во всех уверенность в том, что сам фюрер и его новобрачная жена проводят здесь свой медовый месяц. За исключением челюсти Гитлера, которая отправится в Москву, останки захоронят на территории больницы, но вскоре их повторно эксгумируют и перевезут в советский гарнизон в Финове. Поскольку осмотреть их должен будет сначала свидетель, а затем генерал, влюбленных еще долго не оставят в покое. В июне их поместят в землю в лесу близ Ратенова, в июле – в лесу близ Штендаля. В декабре они снова выдвинутся в путь, на этот раз в Магдебург, где их закопают, но в январе 1946 года опять выкопают в исследовательских целях. Далее последует более длительное пребывание на военном объекте в Магдебург-Зуденбурге, точнее, под ним, но и эта могила не окажется их последним пристанищем.

Новая эксгумация состоится пятого апреля 1970 года: планируя расчистку территории, Красная армия будет обоснованно опасаться охотников за реликвиями. В отчете напишут об обнаружении в сгнивших ящиках черепов, костей, ребер, позвонков и так далее. Трупы перемешаны с землей, степень разложения велика. Груду трухи отвезут на советском грузовике в гарнизон советской 10-й танковой дивизии в Шёнебеке, в одиннадцати километрах от Магдебурга. Перед казарменным моргом разведут костер, и останки сгорят на нем за час, превратившись в кучу золы, к которой еще добавят угольную золу и тщательно все перемешают. Зола отправится в свой последний путь длиной в двадцать километров и прибудет в городок под названием Бидериц. Там с моста Швайнбрюке, перекинутого через Эль, небольшой приток Эльбы, пепел упадет в воду.

Река Эль, раз уж на то пошло, впадает в Эльбу, а затем в Северное море. Осенью 1989 гада под Гельголандом группа туристов сфотографирует лебедя, который, опустив голову в воду и подняв хвост к небу, будет неотступно и прямо-таки остервенело ковыряться на мелководье, что-то выискивая.

Но это будет только через полвека. А пока, сидя в музыкальном салоне рейхсканцелярии и внимая «Лоэнгрину», Адольф Гитлер принимает еще одно важное решение – издает указ о запрете дуэлей. Группенфюрер СС Шмитт подтвердит факт ознакомления с этим указом в ходе телефонного звонка двадцать второго октября 1937 года в двадцать часов тридцать пять минут.

8

Дар гнева

Отсутствие прогресса в расследовании объяснялось, в частности, тем, что расследовать было особо нечего. Номер телефона в зловещей депеше, которую получил Марков, оказался номером велосипедной курьерской службы. Не сразу, но полицейским удалось отыскать курьера, доставившего Маркову письмо, – некоего Стивена, который сообщил, что отправитель действительно попросил его при передаче заказа произнести фразу «Я секундант» и дополнительно заплатил за это двадцать евро.

– Доброе утро, фрау старший инспектор! – учтиво приветствовал начальницу Зандлер.

Та кивнула, повесила серый жакет на спинку стула и закатала рукава кофточки до локтей, желая обеспечить себе прилив энергии. Следовало что-то предпринять, но что именно? От того текста, который Зандлер переписал в блокнот на кухне у Шилля, толку было мало.

– На столе лежал листок со списком дел, рядом с ним ручка. Прочитать его было трудно, почерк неразборчивый, но я скопировал себе все, что сумел расшифровать.

Танненшмидт принялась читать список вслух. Ее лицо выражало недовольство.

– Последнее помазание… Белая рубашка… Покончить с Эгоном О. Ха-эль точка Гитлер. Ножной секс. Отключить сигнализацию. И что это значит?

Зандлер только развел руками.

– Зато я выяснил, что означает «оскорбление третьей степени».

– И?

– Первая степень – легкое оскорбление, несдержанность, несоблюдение правил этикета. Например, если бы я с вами не поздоровался или сказал что-нибудь уничижительное, вы могли бы бросить мне вызов. Однако…

– Однако?

– Однако я только что сказал: «Доброе утро, фрау старший инспектор!»

– Ага. И сколько существует степеней оскорбления?

– Три. Вторая – это нарочитая грубость, крепкие выражения. Инсинуации. Ложные обвинения.

– Хм, если бы подобные правила все еще действовали, в Берлине бы каждый день проводилось не менее тысячи дуэлей!

– Да уж.

– Интернет тоже пришлось бы отключить, ведь там пространство буквально кишит оскорблениями.

– Это точно.

– В то же время, Зандлер, возможно, люди стали бы осторожнее в высказываниях, если бы знали, что на следующий день им придется смотреть не в черную дыру камеры ноутбука, а в дуло пистолета.

Зандлер вздохнул.

– Что насчет третьей степени?

– Физическое оскорбление – пощечина, тычок, удар, даже просто прикосновение. А помимо этого, – он перевел дыхание, – соблазнение женщины: супруги, любовницы, сестры!

– Что ж, спасибо за экскурс в историю. И сразу вопрос: указана ли где-нибудь причина, по которой дуэли прекратились?

– Нет, я ничего такого не нашел, и это странно. Своего рода границей является Первая мировая война. Возможно, дело было в том, что в боях погибло слишком много людей и дуэли просто утратили смысл. В любом случае, с тех пор они вышли из моды.