Текст книги "Оскорбление третьей степени"

Автор книги: Райк Виланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Ясно, – протянул Шилль, переваривая новые сведения. – А что ты скажешь насчет старых дуэльных пистолетов? Их покупают исключительно для украшения?

– Старые дуэльные пистолеты? Чтобы из них стрелять, понадобятся порох, шомпол, свинец для пуль. Представляешь, сколько времени уйдет, чтобы все это раздобыть?

– С трудом. Но такой вариант, конечно, более традиционный.

– Тебе нужно стрелять или кино снимать? Определись, дружище! – покачал головой Лоренц.

Он откинул крышку с верхнего ящика в штабеле, и Шилль увидел внутри пистолет, который показался ему игрушечным. Это был Макаров из запасов бывшей Народной полиции ГДР.

Столетия и перестрелки проносились перед взором Шилля, словно на видеопленке в режиме быстрой перемотки. Рассматривая экспонаты всемирной оружейной мини-выставки, которую организовал в подвале своего дома бывший советский немец, Шилль ощущал, что перерождается. Если бы кто-нибудь из его знакомых увидел, как этот неуверенный в себе, оторванный от реальности букинист берет в руки старые пистолеты и наводит их на воображаемые цели, будто готовясь превратиться в невозмутимого Ангела смерти, этот человек был бы потрясен. Кроме того, если поначалу в голове у Шилля никак не укладывалось, что любое оружие производится и используется с целью убийства, теперь возможность обзавестись собственным пистолетом казалась ему естественной и даже логичной. Лоренц, и сам словно опьяненный своим богатством, суетился, вытаскивал то люгер, то маузер, демонстрировал глоки, беретты, борхардты, вальтеры и перечислял достоинства и недостатки каждой модели.

– Макаров – преемник Токарева в том смысле, что ему тоже не хватает прицельной дальности, – заметил он среди прочего.

Шилль, желавший в точности следовать предписаниям дуэльных кодексов, сказал, что у участников поединка должно быть одинаковое оружие. Лоренц отвечал, что тут проблем не будет, поскольку пистолеты одной серии не отличаются друг от друга, даже если были произведены в разные годы.

– Забудь об этих замшелых правилах. Раньше у любого оружейника был собственный цех, и каждый пистолет являлся уникальным, единственным в своем роде. Вот почему в те времена вопросу схожести оружия уделялось столько внимания.

Тут Шилль был с ним согласен: из прочитанных книг он знал, что оппоненты нередко бросали жребий, чтобы решить, кому какой пистолет достанется.

– В Америке у всякого дуэлянта имелось собственное оружие, – вспомнил Лоренц.

– Да, чтобы при необходимости ему было чем убить себя. Американские дуэли – вообще отдельная песня. Берут два шара, черный и белый. Прячут их в мешок, а потом вытягивают. Тот, кому выпал черный шар, обязан покончить с собой в течение двадцати четырех часов.

– Как в русской рулетке.

Но это не дуэль, а скорее азартная игра, – улыбнулся Шилль, который не очень-то верил в рассказы об американских поединках.

Он читал о легендарной дуэли между Александром Гамильтоном и Аароном Берром, состоявшейся в начале XIX века, и много лет назад во время визита в Нью-Йорк в «Чейз Манхэттен Банке» ему даже довелось воочию лицезреть оба орудия, которые использовались в названном поединке. В те годы подробности дуэлей мало волновали Шилля, однако он до сих пор помнил, какие испытывал чувства, когда разглядывал два соприкасавшихся дулами пистолета, которые мирно, словно братья, лежали на бархатной подставке.

– Без правил нет дуэли. – Шилль взвесил на ладони «Беретту Джетфайр», протянутую ему Лоренцем. – В случае оскорбления третьей степени предусмотрено, что вызывающий на дуэль выбирает себе оружие сам, но и вызываемый имеет такое же право. Да вот только у кого в наши дни…

Его рассуждения прервала пронзительная трель. Шилль вздрогнул и даже побледнел, а Лоренц радостно воскликнул:

– Это школьный звонок – его отлично слышно из любой точки дома! Наверное, мой улов с аукциона привезли.

Он подлетел к двери, торопливо отпер лязгающий замок и исчез, оставив Шилля растерянно стоять с береттой в руке.

Букинист спрятал пистолет за спину, когда дверь опять отворилась и в подвал спустились двое мужчин. Каждый поставил на пол по большой картонной коробке. Следом, неся офицерский сундучок, появились Лоренц и третий курьер. Коробки открыли без лишних слов, содержимое разложили на каких-то старых покрывалах и сверили по пунктам с упаковочными ведомостями. Лоренц аккуратно разворачивал промасленную бумагу и внимательно осматривал гранатомет, винтовку и принадлежности к ним. Бросив взгляд на Шилля, он кивнул на третий листок и произнес:

– Тебе это точно будет интересно. Проверь по пунктам, не потерялось ли чего.

Букинист оглядел оливково-зеленый сундучок, потертые кожаные ремешки сбоку и открытый замок, но не сдвинулся с места.

– Что стоишь? – полюбопытствовал Лоренц. – Боишься?

– С чего бы? До сегодняшнего дня я и не подозревал о существовании этого сундучка!

Лоренц разобрал и снова собрал гранатомет и подошел к Шидлю. Наклонился и медленно поднял крышку сундучка, словно не хотел пугать вещи, которые дремали там много десятилетий подряд. Первым делом Лоренц достал детский тапочек и оглядел его со всех сторон.

– Не прострелен. Я так и думал, – пробормотал он и передал тапочек Шиллю.

– Ничего не понимаю! – нахмурился тот. – Он-то здесь откуда?

Не отвечая, Лоренц поднял перевязанные документы и бережно положил их на стол. Вверху стопки находился полуистлевший грязно-серый бланк Главного управления имперской безопасности. Затем Лоренц вынул из сундучка жестяную шкатулку, отодвинул маленький засов, достал из коробочки мерцающую медаль и пояснил, покрутив ее на свету:

– Орден Железной короны второго класса! Коллекционеры купили бы его минимум за пять тысяч евро.

Последними шли два пистолета, тщательно завернутые в газеты – при ближайшем рассмотрении русские. Лоренц аккуратно распаковал их, и вскоре перед ним на столе лежали два блестящих маслянистых коричнево-черных орудия.

– Вот, смотри, «Парабеллум ноль восемь», калибр девять миллиметров, и «Вальтер ППК», калибр семь шестьдесят пять, – пояснил он Шиллю. – Этот сундучок мой дед привез с войны на память. В сорок пятом году он воевал где-то на подступах к Берлину. Позже дед передал сундучок в музей, но после распада СССР тот куда-то исчез.

Лоренц взял ведомость, еще раз все проверил, после чего положил квитанцию на колено и расписался. Трое курьеров молча направились к выходу, хозяин дома пошел следом. Вернувшись, он увидел, что гость в задумчивости стоит рядом с офицерским сундучком, держит в руке пистолет и взирает на него, точно на огромное фантастическое насекомое.

– Это, скорее всего, пистолет Штрунка, – заговорил Лоренц. – Роланда Штрунка, гауптштурмфюрера. Возможно, он держал его так же, как ты сейчас. Не в моем подвале, конечно, а на лесной поляне близ Хоэнлихена.

И он принялся пересказывать Шиллю то, что слышал от деда. Букинист сделал шаг назад, покрутил пистолет в руке, глядя на него будто на загадочное живое существо, действующее по собственным строгим правилам. Шилль обратил внимание, что ствол пистолета испускает мерцающий свет. «Свет в конце туннеля, – произнес он про себя. – Тьфу ты! Какого еще туннеля! – Он помотал головой, сбрасывая наваждение. – Хватит с меня этой романтической чуши».

Шилль глубоко вздохнул, встал боком, медленно поднял руку и прицелился.

3

Необъяснимая нежность смерти

Звучит команда «Пли!», друг за другом раздаются два громких выстрела. Вороны, мирно сидевшие на ветвях облетающих буковых деревьев, с пронзительным карканьем взмывают ввысь.

Штрунк оглядывает себя и с облегчением понимает, что остался невредим. В пятнадцати метрах от него то же самое делает Кручинна. Его белая рубашка чуть порвана ниже груди, но он не ранен.

Все взоры устремляются на стоящего примерно в десяти метрах от линии огня обергруппенфюрера СС Крюгера, главного судью поединка. Тот, в свою очередь, смотрит по очереди на каждого из секундантов, которые наблюдают за происходящим с расстояния еще нескольких метров. Позади Крюгера стоят двое врачей, за ними – третейские судьи и протоколисты, итого десять человек, одетых в черные мундиры. Никто не произносит ни слова.

Место действия – небольшая низина в мрачном лесу за территорией знаменитого санатория в Хоэнлихене, в часе езды от Берлина. Местные жители называют ее Долиной призраков. На календаре восемнадцатое октября 1937 года, часы показывают семь утра. Дождя нет, но небо хмурое, и собравшиеся понятия не имеют, кому из дуэлянтов повезет снова увидеть над головой солнце.

В санатории начинается рабочий день. Свисток зовет пациентов на утреннюю зарядку. На стройке новой аптеки гремят инструментами каменщики. Две машины скорой помощи с включенными двигателями ожидают на обочине лесной тропы.

Роланд Штрунк, гауптштурмфюрер СС, военный репортер газеты «Фёлькишер беобахтер», любимый корреспондент Гитлера, расположился с левой стороны поля боя (так в протоколе будет названа низина, в которой сейчас проводится поединок). Хорст Кручинна, обергебитсфюрер гитлерюгенда и личный адъютант рейхсюгендфюрера Бальдура фон Шираха, в свои двадцать восемь лет самый молодой из присутствующих, занимает позицию справа. Шинели Штрунка и Кручинны валяются на земле, словно оба дуэлянта уже мертвы.

Гауптштурмфюрер, человек с бравым лицом, ровно зачесанными назад волосами, в сшитой по мерке форме, не выказывает ни малейшей неуверенности. Сама идея, что с минуты на минуту он может умереть, не укладывается у Штрунка в голове, и дело не только в том, что он непревзойденный стрелок. За свои сорок пять лет он побывал в десятках переделок и остался жив. Например, в Сибири, служа в австро-венгерской армии, драгун Штрунк был приговорен к смерти за попытку подорвать Транссибирскую магистраль, однако в день казни ему удалось бежать, потому что в России вспыхнула Февральская революция. Это лишь одно из приключений, о которых он обожает рассказывать. Никто не знает, как на самом деле складывалась ситуация во время Рифской войны, с японцами в Маньчжурии, в Абиссинии с Муссолини, наградившим его медалью за отвагу, и с Франко на подступах к Мадриду, точнее говоря, никто не знает лучше, чем он, Штрунк, ведь без него никакой мировой истории просто не было бы. Этот человек – живая легенда. Кому довелось смотреть в глаза смерти столько же раз, сколько Штрунку? Вот и сегодня ему опять повезет, а негодяй, переминающийся с ноги на ногу напротив него и имевший наглость залезть в постель к его жене, простится с жизнью.

В своих мемуарах Бальдур фон Ширах опишет Хорста Кручинну как веселого рыжеволосого красавца из Восточной Пруссии. Сведения о биографии Кручинны весьма скудны. Если верить имеющимся данным, десятого мая 1933 года, исполняя указание Генерального штаба, он организовал в Кёнигсберге сожжение книг. Ставшие неугодными книги изъяли из библиотек и частных домов, а затем свезли на площадь Троммельплац, к позорному столбу – обмотанному черно-красно-золотым флагом стволу дерева высотой более двух метров, к которому негерманские сочинения безжалостно прибили гвоздями. Кручинна произнес пламенную речь, в которой приравнял акт сожжения к акту очищения. Вскоре после этого – возможно, в знак признания несомненных заслуг – он был зачислен в штаб фон Шираха, мнившего себя человеком культурным, и стал его адъютантом. В гитлерюгенде Кручинна является обергебитсфю-рером, что в армейской системе соответствует званию генерал-лейтенанта или вице-адмирала – поразительная карьера для двадцати восьми летнего, тем более не обладающего профессиональной квалификацией.

Сохраняя пятнадцатиметровую дистанцию, Кручинна и Штрунк прицеливаются друг в друга из пистолетов. Крюгер серьезно кивает секундантам, дожидается ответных кивков, затем переводит взор прямо перед собой и во второй раз выкрикивает:

– Пли!

Два выстрела раздаются одновременно. Никто не падает. Эхо пальбы смешивается с кряканьем недовольных уток, доносящимся с озера Цене.

Кручинна ерошит рыжую шевелюру, опускает руку и смотрит на пальцы. Крови нет, это опять была всего лишь пустяковая царапина, всего лишь движение воздуха, напоминающее ласковое прикосновение, особенно контрастно ощутимое в сочетании с резкими хлопками выстрелов. Восхищаясь необъяснимой нежностью смерти, он улыбается. Штрунк, чей взгляд неожиданно устремился вверх, не замечает этого.

По голым верхушкам деревьев пробегает порыв ветра.

Крюгер, вновь обменявшись взглядами и кивками с секундантами, уже собирается в третий раз дать команду «Пли!», и вдруг откуда ни возьмись над лесом проносится ревущий гидросамолет. Выписав в небе дугу, он идет на снижение и с брызгами приводняется на оэерную гладь. Кто бы это мог быть? Фон Чаммер? Гесс? Рейхс фюрер? Крюгер властно поднимает руку и поворачивается к начальнику отдела кадров СС Шмитту, возглавляю щему судейскую коллегию. Тот смотрит на часы и качает головой.

На несколько мгновений все выжидательно за мирают с поднятыми взорами, а затем как по команде снова опускают их и вспоминают, зачем, собственно, собрались в этой низине. Дуэлянты по-прежнему занимают свои позиции, по-прежнему держат в руках оружие, по-прежнему целятся друг в друга.

Взгляды, кивки, команда «Пли!».

Раздается выстрел.

Рука Кручинны медленно опускается, пистолет выскальзывает из его пальцев. Кручинна продолжает стоять.

Штрунк безмолвно падает.

Возможно, поединок проходил совсем иначе. Мы можем только гадать, ведь о нем не сохранилось ни свидетельских показаний, ни протоколов, ни сколько-нибудь развернутых записей, что само по себе странно, ведь в дуэли участвовали представители партийной элиты. Адольф Гитлер коснется этой темы в застольной беседе, Генрих Гиммлер выскажет мнение о ней в ряде выступлений, Йозеф Геббельс прокомментирует в дневнике: «Вот что такое германское понятие чести. Ура!» Несколькими днями позже «Нью-Йорк таймс» сообщит: «Slayer of Nazi Reporter 1s Declared a Suicide»^[2]. Появятся отметки в личных делах, несколько беглых упоминаний в мемуарах высокопоставленных национал-социалистов… и все.

Однако в документах адъютанта рейхсканцелярии сохранилась зарисовка поля боя, подписанная генералом СС Фридрихом Вильгельмом Крюгером, который выступил на дуэли в качестве беспристрастного арбитра.

Имя этого человека, не говоря уже об именах других военных, обеспечивавших должное проведение поединка между Штрунком и Кручинной, ничего не скажет сегодняшнему читателю. Он забыт, они забыты, и, если кто и заслуживает забвения, так это они, карьеристы в сфере смерти, эксперты в сфере смерти, чьи биографии напоминают тошнотворные анекдоты с тошнотворными кульминациями.

К примеру, ровно через два года после дуэли в Долине призраков Крюгера назначат высшим руководителем СС и полиции в Польше, то есть он станет самым влиятельным человеком в генерал-губернаторстве и в дальнейшем будет курировать лагеря смерти, исправительные трудовые лагеря, использование СС и полиции для расчистки гетто, подавление Варшавского восстания, массовое уничтожение евреев, особенно в Галиции, террор против польского населения… В мае сорок пятого Крюгеру, по различным данным, удастся покончить жизнь самоубийством дважды: девятого числа в латышской Лиепае и десятого в австрийском Гундертсхаузене.

Упомянутая зарисовка выглядит как схема математической задачи для третьего класса: против ник А и противник Б находятся в пятнадцати больших шагах друг от друга, их фигуры соедине ны пунктиром; секундант А находится в шести шагах от противника А, секундант Б – в шести шагах от противника Б; кроме того, через точку посередине линии расстановки дуэлянтов проведен перпендикуляр, вдоль которого обозначены места нахождения арбитра и врачей, а в десяти шагах позади них – позиции третейских судей и протоколистов.

Осенью 1937 года всех этих людей ожидало великое будущее, ну или то, что они подразумевали под таковым. Например, Хайнц-Хьюго Джон, секундант Кручинны, обергебитсфюрер гитлерюгенда, начальник отдела кадров в высшей инстанции рейха, депутат рейхстага, член войск СС с 1943 года, будет переведен в 12-ю танковую дивизию СС «Гитлерюгенд» в качестве командира батареи 12-го штурмового батальона. Сведения о гибели этого офицера, указанные в его биографии, не совсем точны: там утверждается, что Джон погиб при атаке союзников в Нормандии девятого июня 1944 года, однако, когда в его командный пункт попал сташестидесятитрехкилограммовый снаряд, выпущенный из американской гаубицы «Блэк Дрэгон», Джон взлетел на двадцать метров в воздух, и то, что упало на землю, было уже не Хайнцем-Хьюго Джоном, а чем-то совсем иным.

Секундантом Штрунка выступает его земляк, австриец Герберт фон Обвурцер, участник добровольческого корпуса первого часа. В 1937 году он – майор вермахта, позже станет оберштурмбаннфю-рером и, наконец, штандартенфюрером войск СС. Вскоре фон Обвурцер будет командовать одними из самых печально известных военных подразделений, в том числе дивизией СС «Ханджар», которая совершит жестокие преступления против мирных сербов в Боснии, и 1-й пехотной бригадой СС, ответственной за бесчисленные убийства советского гражданского населения. Двадцать шестого января 1945 года он отправится в разведку, угодит под обстрел и с тех пор пропадет без вести. Примечательно, что на этом военная карьера фон Обвурцера не закончится: спустя четыре дня его труп, валяющийся где-то в канаве в районе западнопрусского Накеля и обглоданный кабанами и вороньем, будет посмертно произведен в бригаденфюреры СС.

Одним из судей поединка является Хорст Бендер из Восточной Пруссии, 1905 года рождения, юрист, который после 1941 года станет главой отделения СС и полиции в личном аппарате рейхсфюрера. В рамках мероприятий по денацификации в 1948 году он будет отнесен к наиболее безобидной IV группе «попутчиков». Симон Визенталь, переживший холокост, в начале семидесятых подаст заявление о возбуждении уголовного дела против Бендера и представит подлинный документ, в котором Бендер прямым текстом не признавал преступленинми самовольные расстрелы евреев по чисто политическим мотивам. Кроме того. Бейдер станет одним из участников встречи Гиммлера с Отто Георгом Тираком, рейхсминистром юстиции, которая пройдет восемнадцатого сентября 1942 года в Житомире. Там согласуют «передачу асоциальных элементов из уголовно-исполнительной системы рейхсфюреру СС для уничтожения трудом» и экстрадицию «всех находящихся в превентивном заключении, евреев, цыган, русских и украинцев, поляков». Встреча, как расскажет Бендер после войны, проходила «в непринужденной обстановке», но подробностями он поделиться не сможет, потому что они не сохранятся в его памяти. Он будет утверждать, что формулировка «уничтожение трудом» даже не звучала, такое он запомнил бы. В 1977 году, несмотря на неопровержимые доказательства, немецкая прокуратура закроет дело Бендера. Тот проживет еще десять лет и скончается в своей постели от последствий пресбифагии.

Человек умирает неизбежно, но те, кто собрался здесь октябрьским утром 1937 года, чтобы стать свидетелями последней дуэли на немецкой земле, были вуайеристами смерти, которые любили смотреть на смерть врагов и не отворачивались, когда умирали соратники. Для них умирание превратилось в привычное зрелище еще до того, как оно сделалось массовым, а когда оно закончилось, для тех из них, кто уцелел, чужие смерти не значили ровным счетом ничего.

Фон Обвурцер, на правах секунданта стоящий ближе всех к Штрунку, подбегает к нему и хватает за плечо, но его отстраняет Карл Гебхардт, один из двух врачей, присутствующих на дуэли. Он кладет Штрунка на бок, одной рукой ощупывает живот в поисках места попадания пули, другой измеряет пульс. Все остальные тоже подошли к раненому, и только Кручинна присел на корточки, опустив голову, и, кажется, затаил дыхание.

– Пуля в брюшине справа, нужна операция, – изрекает Гебхардт, не поднимая глаз.

Профессор в тридцать девять лет, главный врач санатория, этот толстяк в круглых очках в черной оправе сделал карьеру в качестве ассистента Фердинанда Зауэрбруха и не хочет пустить ее под откос. Вступив в НСДАП в мае 1933 года, уже через шесть месяцев он по протекции своего друга детства Генриха Гиммлера стал главным врачом хоэн-лихенского санатория, специализировавшегося на лечении легочных заболеваний, и превратил его в самую современную в Европе хирургическую больницу и национальную спортивную лечебницу. Здесь Гебхардт прооперировал Рудольфа Гесса, получившего травму во время катания на лыжах, короля Георга и даже одного из родственников японского императора, а также мениск Джесси Оуэнса. Сюда с удовольствием приезжают и Альфред Розенберг, и Лени Рифеншталь, у которой, очень скоро выясняет Гебхардт, нет никакого ушиба плеча – просто ей нравится гостить в санатории, потому что тут часто бывают футболисты национальной сборной, которую в шутку называют сборной Хоэнлихена, ведь ее игроки регулярно лечатся у Гебхардта.

Вплоть до начала войны здесь врачуют спортивные и производственные травмы, разрабатывают новые виды протезов. В это же время Хоэнлихен становится популярной здравницей нацистской верхушки. Сюда постоянно наведываются Гиммлер и Гесс, на лечение и отдых приезжают рейхсляйтеры, рейхсспортфюреры, статс-секретари, военные медики, рейхсапотекенфюрер со свитой из ста двадцати избранных фармацевтов, короли и наследные принцы разных стран, делегации из Италии, Англии, Франции, Португалии, Аргентины, Чили, Перу… Поток национальной и мировой элиты, которая любит прилетать из Берлина на гидросамолетах, не иссякает; Хоэнлихен – это наци-Давос, а Карл Гебхардт – его звезда и распорядитель.

Второго июня 1948 года в Ландсберге-на-Лехе, связанный по рукам и ногам, с капюшоном на голове и веревкой на шее, Гебхардт расшибет себе затылок, падая в ящик на глубину двух метров.

Раздаются крики, скорая помощь мгновенно подъезжает к месту поединка, два фельдшера и Гебхардт кладут раненого на носилки и заносят его в темнозеленый «опель-блиц». Дверцы машины захлопываются, и через несколько минут после рокового выстрела Штрунка уже везут в больницу. Его шинель так и лежит на земле, вокруг стоят десять человек в военной форме, которые лишь изредка позволяют себе снять официальные маски.

Слово берет группенфюрер СС Вальтер Шмитт, старший по званию среди присутствующих. Это тоже военный старой закалки, начавший службу в пехоте еще в 1899 году. В 1937 году он – глава управления кадров СС и советник рейхсфюрера. В мае 1943 года из-за болезни Шмитт уйдет с этих постов и станет депутатом рейхстага от округа Хемниц-Цвиккау, к которому не имеет никакого отношения, поскольку является уроженцем Гамбурга. В сентябре 1945 года Шмитт напишет жене: «Я не сделал ничего плохого». Чешский народный суд приговорит его к смерти, и вскоре бездыханное тело Шмитта будет висеть на веревке. Что же сейчас скажет пятидесятивосьмилетний Шмитт своим спокойным, твердым голосом с северогерманским акцентом, обращаясь к собравшимся в Долине призраков?

– Господа, – начинает он, – товарищи! Настоящим объявляю дуэль оконченной. – Он коротко кивает. – Причиной, безусловно, служит то, что наш товарищ гауптштурмфюрер Штрунк утратил способность продолжать бой. Надеюсь, он быстро поправится. Итак, прошу обоих секундантов, обер-гебитсфюрера Джона и гауптмана фон Обвурцера, здесь, в присутствии расширенной судейской коллегии, подтвердить, что поединок был проведен должным образом и в соответствии с правилами чести.

Секунданты, вытянувшиеся по стойке смирно, один за другим повторяют:

– Подтверждаю.

– Прошу арбитра, обергруппенфюрера СС Крюгера, также подтвердить вышесказанное.

– Подтверждаю, – сухо изрекает Крюгер.

– Теперь прошу секундантов и арбитра проверить оружие и должным образом зафиксировать результаты проверки. Наконец, прошу протоколистов, товарищей Вебера и Луэра, должным образом зафиксировать все произошедшее и сегодня днем передать в кадровую службу протокол вместе с зарисовкой поля боя.

Шмитт делает паузу.

– Обергебитсфюрер Кручинна!

Кручинна, до этого мгновения с отсутствующим видом сидевший на земле, вздрагивает и поднимается на ноги. Шмитт смотрит на него долго, гораздо дольше, чем он обыкновенно смотрит на людей, и подыскивает слова, которые позволят приблизить историческое событие, происходящее в этой низине, к, с позволения сказать, утешительному завершению.

– Выпейте кофейку, мой мальчик. И пусть вам нальют шнапса. Я думаю, сейчас он нам всем не повредит. – Шмитт хрипло смеется. – До получения дальнейших указаний оставайтесь в распоряжении рейхсюгендфюрера! Поняли?

Кручинна, в порванной рубашке и с грязной шинелью, перекинутой через левую руку, единственный среди присутствующих человек в штатском, молча вскидывает правую руку в нацистском приветствии. Шмитт поворачивается к остальным и завершает незабываемую встречу командой:

– Вольно, господа!

Офицеры удаляются в сторону санатория, к гостинице «Шютценхаус», где для них зарезервиро ван завтрак.

Тяжело опирающийся на плечо секунданта Кручинна выглядит опустошенным. Выйдя на опушку леса, он замечает маленькую часовню. По обеим сторонам узкой тропинки, ведущей к ней, покачиваются длинные тощие сосны. Кручинна дрожащей рукой достает две папиросы и шепчет своему спутнику:

– Пли?

Мигая синими огнями, машина скорой помощи мчится обратно в Хоэнлихен сначала по лесной тропе, затем по булыжной мостовой. Дорога тряская, и Штрунк в полузабытьи стонет от боли. Гебхардт все еще надеется спасти раненого, ведь рейхсфюрер дал добро на проведение дуэли тут, потому что рядом находится санаторий, а в санатории работает он, Гебхардт. Необходимо избежать шумихи и не допустить смерти. Гиммлер сказал, что полностью полагается на будущего оберфюре-ра Гебхардта, и именно связь с обещанным продвижением по службе, которое еще недавно льстило главврачу Хоэнлихена, теперь вызывает у него беспокойство. Тот факт, что бал в честь окончания маневров, на который съедутся знаменитости рейха, должен состояться в парадном зале санатория в следующую субботу, не имеет для Гебхардта большого значения. Что же касается ситуации со Штрунком, то, если он выживет, Гебхардту удастся выйти сухим из воды. Но если Штрунк умрет, скрыть его смерть будет невозможно. А если выяснится, что он умер на операционном столе, дело примет крайне дурной оборот.

В оперблоке чувствуется напряжение. Несмотря на секретность, весть о пистолетном поединке вблизи санатория распространилась среди персонала мгновенно. За годы работы учреждения тут случалось всякое, но дуэль?..

Когда Гебхардт в стерильном халате входит в операционную, раздетый и накачанный наркотиками Штрунк уже лежит на столе, рядом с которым стоят три медсестры и два ординатора. Гебхардт приступает к осмотру. Бормоча что-то себе под нос, ощупывает живот Штрунка.

– Пуля… вошла над правым бедром и… – Он ведет рукой в другую сторону. – Вышла слева, точно напротив… Навылет… Других видимых повреждений нет. – Гебхардт пальпирует живот. – Кро-вопотеря, по-видимому, небольшая. – Взяв скальпель, он строго произносит: – Коллеги, все, что касается этой операции и этого пациента, необходимо сохранить в строжайшей тайне.

Медики сдержанно кивают.

– Если кто-нибудь станет вас расспрашивать, вы ничего не знаете.

Снова единодушный кивок.

Гебхардт обращается к своей ассистентке, доктору Мартин:

– Фрау Мартин, вам известно, кто лежит на операционном столе?

– Нет, профессор, этот человек мне незнаком, – ровным тоном отзывается та.

– Я вижу, мы понимаем друг друга. Что ж, приступим. – Сделав надрез от грудины вниз, Гебхардт осведомляется: – Кстати, чей самолет только что прилетел?

– Говорят, это гонщик Бернд Роземайер с женой, – слышится за его спиной голос хирургической сестры. – Они не могли пропустить бал.

– Что-то рановато, – усмехается Гебхардт. – Любопытная публика им проходу не даст!

Раздается смех.

Вскрыв брюшную стенку, Гебхардт замирает. Ему с первого взгляда ясно, что ситуация безнадежна. Пуля прорвала петли кишечника в семи местах. Однако главная проблема Штрунка не в этом: в районе илеоцекального сфинктера тонкая кишка резко сужена стриктурами, усыпана язвочками и гнойниками. Лимфатические узлы распухли до размеров грецкого ореха. Иными словами, у Штрунка запущенная форма кишечного туберкулеза. Увы, пациенту ничем нельзя помочь.

Если на дуэли с Кручинной Штрунк еще мог бы выжить, в поединке с бациллой Коха у него шансов нет. Гебхардт знает, что инфекции потребуется всего несколько дней, чтобы разделаться со Штрунком, если только морфин, который он собирается ему колоть, не парализует дыхание пациента еще раньше. Судя по всему, медики успеют подготовиться к грядущей буре и обезопасить себя.

Гебхардт поручает доктору Мартин зашить разрезы и делает необходимые назначения. Уже собираясь уйти, он замечает детский тапочек, лежащий поверх одежды Штрунка.

– Чей это тапок и откуда он тут взялся?

– Это его дочки, лежал в кармане брюк, – объясняет медсестра. – Должно быть, талисман.

– Вот как? – Гебхардт поднимает тапочек, крутит его в руке и со вздохом кладет обратно. – Жаль, что он не сработал.

По пути в дом, где живут врачи санатория, Гебхардт, так и не снявший хирургического халата, который издалека делает его похожим на привидение, спешит мимо компании одноногих людей, на костылях ковыляющих к спортивной площадке, чтобы заняться гимнастикой. Помимо военно-политической элиты, в санатории еще лечат тех, кто получил производственные травмы при строительстве автобанов рейха. Гебхардт не обращает внимания на уважительные приветствия, с которыми к нему обращаются: он знает, что должен немедленно сообщить о случившемся своему старому школьному другу Хайни, то есть Генриху Гиммлеру.

И лишь когда Гебхардт взбегает по лестнице в свою квартиру, запирает дверь и идет к телефону, он понимает, что никто, абсолютно никто, даже он сам, не ожидал, что поединок может закончиться смертью кого-то из дуэлянтов. Такой исход просто не предполагался. Разумеется, машины скорой помощи стояли наготове, необходимые меры были приняты, однако все это делалось исключительно с целью подстраховки. В аналогичной ситуации каждый участник надеется, что остальные ведут честную игру. «Человек с неизлечимым туберкулезом не мог не знать о своем диагнозе и не стал бы драться на дуэли, – размышляет Гебхардт. – Или… Или именно потому он и рискнул?»

Он снимает телефонную трубку и, услышав голос оператора, просит:

– Соедините меня с адъютантурой на Принц Альбрехтштрассе.

Разговор с рейхсфюрером СС получается коротким и малоприятным. На заднем фоне воют полицейские сирены.