Текст книги "Оскорбление третьей степени"

Автор книги: Райк Виланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Annotation

Когда психиатр Оскар Б. Марков приходит в участок на Александерплац подать заявление на того, кто вызвал его на дуэль, полицейские расценивают это как плохую шутку, ведь в современном Берлине подобную «культурную практику» разрешения споров уже давно сменили более цивилизованные методы.

Где-то между тихим монастырем, оперным театром и раскисшей от дождя поляной с головокружительной скоростью разворачивается невероятная и очень современная история дуэли, сочетающая в себе гротеск и достоверность, иронию и актуальность.

Параллельно Райк Виланд в своем романе рассказывает о последней дуэли в Германии, состоявшейся в 1937 году, и тем самым умело сплетает воедино прошлое и настоящее. Говорите, дуэли – дела давно минувших дней? А вы в этом уверены?

Райк Виланд

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

Действующие лица

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Райк Виланд

Оскорбление третьей степени

Beleidigung dritten Grades

Rayk Wieland

E cortesia fu lui esser villano.

Я был любезен, подло поступив. Данте Алигьери «Божественная комедия», Песнь 53

Пролог

Некоторое время назад я купил на ЕЬау чемодан камней. Допускаю, что это приобретение не было обдуманным и взвешенным поступком, а произошло под влиянием одной из тех спонтанных идей, которые приходят в голову поздно вечером за бокалом красного вина и в дальнейшем окутываются ореолом непостижимости. Заголовок объявления гласил: «Коллекция камней. Уникальная подборка. Объекты исторической ценности с указанием дат и мест обнаружения». Текст дополняли три фотографии: на одной изображен потрепанный чемодан, полный грязноватых каменюг разной величины, ничем не примечательных на вид; на второй крупным планом – обломок красновато-желтой породы размером с полкулака, а на третьей – табличка с подписью от руки: Ухуфельзен, 17 октября 1911 г.

Трудно сказать, чем меня привлек старый чемодан, набитый камнями. Те, кто посмотрел бы на него как на арт-объект, без сомнения, назвали бы этот чемодан достойным восхищения символом эксцентричного нигилизма, но я не деятель искусства, а лишь писатель волею судьбы и ничего не коллекционирую, кроме, пожалуй, сломанных очков и зарядных устройств от аппаратов, которыми давно не пользуюсь. Кликая по баннеру «Купить сейчас», я наслаждался собственной безрассудностью и представлял себе неизвестного геолога или минералога, осенним утром 1911 года петлявшего по склонам Ухуфельзена с целью отыскать особенный камень и пополнить им свою коллекцию, которую я, представитель поколения потомков, должен принять на хранение.

Цена покупки равнялась ста пятидесяти евро, чемодан доставили на пятый день после оформления сделки. Внутри действительно оказались камни, пятьдесят шесть штук, на каждом этикетка с номером, выведенным мелким почерком; все экземпляры сопровождались табличками с подписями: Париж, 7 декабря 1841 г.; Санкт-Петербург, 8 февраля 1837 г.; Варшава, 5 марта 1766 г.; Уихокен, 11 июля 1804 г.; Ухуфельзен, 17 октября 1911 г. и так далее. Выложенные в ряд, камни образовали почти трехметровую линию. Помимо них в чемодане я обнаружил мяч для гольфа и табличку Каруж, 28 августа 1864 г. Еще два экспоната, вышеупомянутый красновато-желтый камешек и осколок переливчатой зеленой плитки, маркировки не имели.

Сведения на табличках ничего мне не говорили. Поначалу я думал, что камни представляют собой фамильную коллекцию, собранную в разных уголках мира на протяжении нескольких веков, но, введя одну из дат в поисковик, выяснил, что семнадцатого октября 1911 года человек по имени Рудольф Дитцен, позже известный под псевдонимом Гаме Фаллада, стрелялся на дуэли. На тот момент Дитцену исполнилось восемнадцать лет, а состоялся поединок на горе Ухуфельзен близ Рудольштадта. Это известие, словно приоткрывшее завесу тайны, вмиг изменило мое отношение к камню. Я внимательно изучил его и даже проверил, нет ли на нем следов того, что случилось на Ухуфельзене сто лет назад. Проанализировав подписи на других табличках, я пришел к выводу, что передо мной коллекция мемориальных камней, привезенных кем-то неизвестным (я предположил, что это был мужчина) с мест знаменитых поединков. Мяч для гольфа увековечивал память о дуэли между Фердинандом Лассалем и румынским дворянином Янко фон Раковицей, состоявшейся в Каруже, близ Женевы (сейчас там располагается большая студия гольф-симуляторов).

В последующие дни и недели я много размышлял о безумных, трагических, невероятных и даже комических дуэлях, свидетелями которых стали эти камни. К моменту покупки чемодана я кое-что знал об исторических поединках, но особого интереса они у меня не вызывали и ассоциировались лишь с нарочито душещипательными сценами из опер, спасти которые от чрезмерного драматизма не могла никакая музыка мира. В копилке жизненного опыта я не имел ни зрительных, ни слуховых ассоциаций, которые расширили бы мое представление о дуэлях, а еще, по-видимому, мне просто не хватало душевной чуткости.

Подобно большинству людей, я считал дуэли смутными малопонятными приметами старины, имеющими к сегодняшней жизни отношение не большее, чем, допустим, пышные эполеты, закрученные усы или украшенные причудливыми росчерками послания, то есть никакое. В наши дни необдуманная реплика влечет за собой не вызов на поединок, а лишь ответную необдуманную реплику; оскорбления, если таковые наносятся, рассматриваются в суде, а высказывания с сексуальным подтекстом являются частью светской беседы. Полтора века назад общение в современном тоне вызвало бы у окружающих в лучшем случае недоумение. Честь, защита которой когда-то непременно требовала дуэли, ныне представляется чем-то подозрительным, служит сомнительной валютой в среде мелких жуликов и влачит жалкое существование в виде пустых клише, коими изобилуют публичные выступления.

Я не предлагаю расстраиваться по этому поводу, а лишь констатирую факты. В то же время, разглядывая камни на полках своего застекленного шкафа, я испытываю самые разные чувства: ошарашенный, стою рядом с Натальей Гончаровой, женой Пушкина, которого смертельно ранили у Черной речки буквально с десяти метров; страдаю от боли и скуки, когда вынужден смотреть смехотворнокитчевую версию «Евгения Онегина» Чайковского, и не вижу ничего странного в том, что Толстой и Тургенев после семнадцати лет размолвки все же решили не стрелять друг в друга…

Конечно, мне очень хотелось выведать, что за истории таят те два камня, к которым не прилагалось никаких описаний. Я снова написал той, которая продала мне этот чемодан, – любезной пожилой берлинке по фамилии Эберляйн, и она познакомила меня с людьми, так или иначе причастными к поединку, о котором далее пойдет речь (разумеется, с теми из них, кто еще жив). Судя по тому, что я знаю сегодня, осколок плитки должна сопровождать этикетка с подписью Берлин, Фридрихсхаген, 14 января 2012 г., а красновато-желтый камень – Хоэнлихен, 18 октября 1957 г. Чисто внешне эти два камня никак не связаны, однако меня с самого начала не покидало подозрение, что дуэли, к которым они относятся, могут иметь схожую подоплеку или даже общую историю.

Общую историю? А вот тут начиналось самое интересное. Ни я, ни кто-либо из моих знакомых понятия не имел о последней немецкой дуэли, которая состоялась в семь часов утра восемнадцатого октября 1937 года в Хоэнлихене. Там, с непосредственного разрешения своего начальства и в присутствии нескольких эсэсовцев, направили друг на друга пистолеты два высокопоставленных нациста. Кем они были, почему решили драться на дуэли и что с ними приключилось потом, установить проблематично. Материалы, которые касаются адъютанта рейхсканцлера с позывным ED 9–1-130 и хранятся в Мюнхенском институте современной истории, не изучал ни один деятель науки. Листая эти документы, я невольно восхищался, сколь удивительные формы способно приобретать безумие, и поражался, как серьезная политика может перерождаться в провинциальный фарс. Жизни большинства людей, присутствовавших на дуэли тем октябрьским утром, оборвались катастрофически, и потому рассматриваемый поединок в некотором смысле можно назвать романтической прелюдией к последовавшей далее эпохе бедствий и кровопролития.

Не менее таинственными представляются и последствия этой канувшей в забвение дуэли. Был ли американский президент Джон Ф. Кеннеди убит в 1963 году из-за того, что в немецком Шёнеберге за двадцать шесть лет до этого некий человек вернулся домой с маневров раньше времени? Можно ли верить слухам, будто Гитлера видели в районе Гельголанда в середине семидесятых? А в чем состоит связь между орденом Железной короны 11 класса, который один самозванец прикрепил к своему лацкану в 1921 году, и большой дырой, зазиявшей почти сто лет спустя в потолке тоннеля под рекой Шпрее в Берлине?

Ответы на эти и подобные вопросы интересуют меня по нескольким причинам: с одной стороны, канувшее в Лету уже не возвратится, с другой – это прошлое извилистыми тропами пробирается в настоящее. То, что вчера было нормой, завтра может стать безумием. А поскольку никто не знает, какие выверты уготовила для нас судьба, я исполню просьбу своего адвоката и сделаю в начале книги важную оговорку. Сегодня предостережения помещают буквально повсюду; не обезопасив себя, нельзя продавать даже зубочистки. Посему уведомляю, что в данной книге встречаются описания негативных действий, которые были запрещены на момент их совершения и остаются под запретом по сей день. Их осуществление может нанести вред здоровью и привести к летальному исходу, оно преследуется по закону и, как правило, причиняет непомерные страдания всем причастным.

Aвmop

1

Не за что уцепиться

В один из тех пасмурных и удручающе хмурых берлинских зимних дней, которые совершенно не по душе ни автору этой книги, ни, смею полагать, ее читателям, к полицейскому участку на Александерплац приблизился мужчина средних лет. Какое-то время он потерянно бродил вдоль фасада в поисках входной двери, удивляясь, почему полиция занимает не монументальное вильгельминское здание с внушительным порталом, а утилитарное современное строение со стеклянными стенами. Синяя вывеска «Полиция» над плоской крышей свидетельствовала, что здесь и впрямь расположено отделение охраны правопорядка, а не городской туалет. Дергая ручку очередной запертой двери, посетитель озадаченно поднял голову, словно надеясь на помощь свыше, и в этот самый миг, как нередко случается в Берлине, наискосок по заурядно серому небу пролетел заурядно серый голубь.

Было бы глупо утверждать, будто нам точно известно, куда он направлялся. Возможно, кто-то видел, что незадолго до пяти вечера этот голубь до порхал до близлежащей ротонды «Часы мира» и нагадил на надпись «Париж», после чего выписал широкую дугу по пути к станции городской желез ной дороги со стеклянным куполом, не глядя ни вправо, ни влево, ни назад. Когда же голубь замедлил полет и сделал последний взмах крыльями перед тем, как сесть на купол, с вышины спикировал сапсан, схватил голубя и на полной скорости понесся к ратуше. Жертва судорожно трепыхалась в когтях хищника. Часы на башне пробили негромко и предостерегающе.

Понятия не имею, было ли такое на самом деле. Не исключено, что это всего лишь орнитологическая байка, однако о похожем случае писали в газете, и голубь упоминается здесь исключительно потому, что в дальнейшем повествовании подобные знамения повторятся еще не раз.

Тем временем посетитель наконец отыскал незапертую дверь, вошел и остановился посреди вестибюля. Чуть разведя руки, он исполнил пируэт, на который, правда, никто не обратил внимания. Люди сидели, пялясь в экраны мобильных телефонов, заполняя бумаги или просто пребывая в апатии. На настенном телевизоре крутили новости: бегущая строка сообщала, что индекс DAX обновил свой исторический максимум, а круизный лайнер врезался в остров. Рот диктора беззвучно шевелился.

– Здравствуйте, я хотел бы написать заявление.

Нельзя сказать, что слова вновь прибывшего как-то существенно повлияли на присутствующих.

Впрочем, все взгляды устремились на него, и он едва заметно кивнул. Посетитель был человеком лет пятидесяти, среднего роста, сухопарым. В своем превосходном сизо-голубом двубортном костюме с коричневыми пуговицами, которые подходили по цвету и размеру к его глазам, отчего те тоже напоминали пуговицы, он выглядел слишком нарядно для визита в участок. Волосы с сильной проседью, ниспадавшие на лоб, казалось, подчинялись некой центробежной силе, а шелковый шейный платок намекал на умение своего владельца быть и сумасбродным, и романтичным. На визитной карточке, которую он вручил полицейскому, было написано: «Оскар Б. Марков, психиатр и коуч-сомнолог. Консультации».

Офицер, человек внушительной комплекции, сформировавшейся за годы кабинетной работы, встал из-за стойки, поправлял сине-голубую форменную рубашку поло, взглянул на визитку и ответил:

– Пожалуйста… герр доктор. Ограбление, карманная кража, мошенничество, оскорбление, вымогательство? – Он кивнул в сторону ожидающих. – Вы сегодня не первый.

– Мне нужно… – начал Марков.

– …Мне нужно было отлучиться буквально на минутку. Так все говорят. Прошу, возьмите бланк и заполняйте. Преступления против собственности обозначаются номером ноль семь ноль. Возьмите талончик в автомате у стены и ждите, пока я вас вызову, – на одном дыхании выпалил полицейский.

Марков, человек, без сомнения, привыкший к обстоятельным разговорам о сокровенном, нена-зываемом и незабываемом, попятился.

– Простите, но я бы…

– Простите, – снова перебил офицер, – но я бы попросил вас получить талончик, а затем мы спокойно все обсудим.

– Меня не грабили.

– Вот как? – Полицейский на миг опешил. – Тогда надо выбрать другой код обращения. Телесные повреждения, иные жестокие преступления? Тоже, кстати, не редкость. Номер ноль пять восемь. – Он вытащил из нагрудного кармана ручку и вопросительно уставился на Маркова.

Тот опустил взгляд и помотал головой.

– Не ноль пять восемь… – протянул офицер, рассматривая костюм Маркова и шелковый платок на его шее. – Вам предлагали наркотики? Это номер один один шесть.

– Нет, – коротко произнес Марков.

Вполне вероятно, что гауптвахтмистр Гензель (имя было указано на нагрудной карточке полицейского) испытал изумление и почувствовал, что появление в участке такого светила психиатрии, как Марков, дает ему шанс расширить свои познания о человеческой природе. Он мог бы и дальше перебирать коды, например 072 (кража со взломом), 080 (фальшивые деньги), 096 (семейная ссора) и далее по списку, однако Марков пресек эту начинающуюся криминальную жеребьевку, взволнованно заявив:

– Боюсь, нужного номера в вашей классификации еще нет! – Он выдержал театральную паузу и выкрикнул: – Меня вызвали на дуэль!

Подобного правонарушения, если так можно назвать то, чего не существует, в системе действительно не оказалось. Едва узнав, по какому поводу обратился в полицию Марков, офицеры участка один за другим впадали в задумчивое молчание. Повторение на разные лады слов «вызвали», «на» и «дуэль» тоже результатов не давало. Просьбу психиатра о встрече со старшим по смене удовлетворили, однако она закончилась тем, что Марков потребовал аудиенции у еще более высокого руководства.

Полчаса спустя психиатр ерзал на стуле напротив офисного стола и рассеянно рассматривал стоявшие на нем компьютер и комнатное растение. С фотоснимка на стене позади стола на Маркова таращилась полупрозрачная рыбка. За столом сидела старший инспектор Танненшмидт, начальник полицейского участка на Александерплац. Точнее, просидела она там недолго: инспектор встала, вышла, вернулась с запиской в руке и снова села. Это была энергичная стройная женщина лет сорока с выкрашенными в платиновый блонд гладко зачесанными назад волосами, серьезным усталым лицом, морщинками вокруг глаз и в уголках рта, в черном жакете и фиолетовой блузке. Стальной браслет часов на запястье инспектора зазвякал, когда она принялась машинально перебирать его звенья.

– Герр Марков, вы успокоились? – заговорила Танненшмидт, взглянув на него. – Или опять выступать будете?

Психиатр кивнул, а потом покачал головой.

– Значит, герр Марков – это вы?

– Что за глупый вопрос?!

– Простите, неправильно выразилась. Герр Марков, автор книги «Лунатизм как путь к успеху», – это вы?

– А-а, тогда да, это я. – Марков смущенно улыбнулся инспектору, а затем рыбке на фото и растению в горшке.

– Однажды ваша книга попалась мне в руки. Я начала ее читать и сама не заметила, как заснула. – Танненшмидт тоже чуть смущенно улыбнулась. – Не знаю, в этом ли состоял замысел, но он сработал.

– Раз сработал, значит, цель достигнута, – ответил психиатр непринужденно.

– Хорошо, благодарю вас. Давайте приступим к делу. Вы утверждаете, что получили письмо с вызовом на дуэль?

– Да.

– Честно сказать, для меня ваше заявление звучит как полный бред.

– Для меня тоже, – промямлил Марков. – Еще в письме указано, что это будет дуэль на пистолетах, пистолетная дуэль.

– В письме указано, что это будет пистолетная дуэль. У вас есть пистолет? А разрешение на оружие?

– Нет.

– Нет. Где и когда должна состояться дуэль?

– Я не в курсе.

– Вы не в курсе… А человека, который принес вам письмо, вы раньше встречали?

Марков помотал головой.

– Нет, я видел его первый раз в жизни.

– Итак, непонятно кто вызвал вас на дуэль, которая пройдет неизвестно где и неведомо когда. Что сказал вам тот человек, передавая письмо?

– Сказал, что он секундант.

– Сказал, что он секундант, – тихо повторила Танненшмидт, словно желая убедиться, что эти слова ей не померещились, и задумалась: «Дуэль в центре Берлина? Если они когда-то здесь и происходили, это давно в прошлом, хотя… Буквально сегодня в новостях рассказывали о кораблекрушении. А тот случай с фальсификацией ставок на скачках? Фигурантом дела был человек, который именовал себя Эдельбеком Экхерром бароном Капфен-хаузеном и в действительности звался так по документам. А поджог ветрогенератора в Панкове на той неделе? Преступники оставили письмо-признание: мал, тут набедокурили мы, участники партизанского отряда „Рыцари ветреного безумия“. К чему же весь этот ретромаскарад?»

– Он, случайно, был не в цилиндре? Может, еще и на лошади прискакал? – уточнила инспектор.

– Нет, не в цилиндре, – буркнул Марков. – А приехал на велосипеде. Заявил: «Я секундант», всучил мне письмо и укатил прочь.

Переступая порог парикмахерской несколькими часами ранее, Марков вовсе не собирался идти в полицию и писать заявление. Коротая время, он перелистывал журн ал и, дойдя до колонки с гороскопом, выяснил, что в середине января Водолеев ожидает необычное событие, к которому они должны тщательно подготовиться. Безусловно, Марков не относился к числу людей, которые хоть на йоту верят ерунде из гороскопов, однако второе предложение прогноза, казалось, было написано про него: «Вы вправе положиться на молчание близкого человека, хотя оно вам ничем не поможет». Психиатр невольно улыбнулся слепой точности этого совпадения, ведь его подруга Констанция накануне уехала на десятидневный курс медитации в «Тихую обитель», а значит, в ближайшее время действительно будет хранить молчание и ничем не сможет ему помочь.

Когда Марков, уже в накидке, сидел в парикмахерском кресле перед большим зеркалом и напоминал себе фантастическое существо, состоящее только из головы и шевелюры, разговор ни с того ни с сего зашел об астрологии. Парикмахерша, властная особа с черными волосами, забранными в высокий пучок, и бренчащими серьгами, заметила, что не верит в знаки судьбы и гороскопы, однако не сомневается, что доля правды в них есть.

– Например, однажды мне была предсказана встреча с прошлым. Угадайте с трех раз, что произошло?

Марков пожал плечами, и накидка на его плечах зашевелилась, будто под ней пробудился мирно спавший зверь.

– Я получила известие о смерти отца. Но штука в том, что он бросил нас, когда я была еще ребенком, и с тех пор мы не виделись. – Рассказывая, парикмахерша продолжала стричь, ножницы звякали резко и упрямо, а седые волоски стекали по накидке, точно грязный снег.

– Мои соболезнования, – сочувственно произнес Марков.

– Спасибо, это уже дело давнее. Так вот, я, не будь дурой, сразу взяла другой журнал с гороскопом, и там было написано: «В ближайшие дни вы можете потерять нечто ценное». – Она многозначительно кивнула отражению Маркова в зеркале.

– Понимаю. Отец не играл уж слишком важную роль в вашей жизни, но…

– Вот-вот. Слушайте дальше. Тем же вечером я познакомилась с парнем, провела с ним ночь, а наутро посмотрела на себя в зеркало и поняла, что меня постигла еще одна утрата. – Она высунула язык.

Психиатр повернул голову и вгляделся в открытый рот парикмахерши.

– Ничего не вижу, – честно признался он.

– Ну да. Но на языке у меня был золотой пирсинг. Очевидно, парень его проглотил.

– Ничего себе, – одобрительно пробормотал Марков, возвращаясь взглядом к собственному отражению.

– Потом он говорил, что пытался найти сережку, сами понимаете каким способом, но не обнаружил ее. – Она хмыкнула и включила фен. – В общем, это стало для меня уроком. Астропрогнозами я больше не интересуюсь, хотя периодически они сбываются.

Марков кивнул, строго настрого велев себе не рассказывать пaрикмахерше о том, что сулит гороскоп ему самому. Психиатр, который студентом целый семестр изучал астрологическую психологию архетипов по К. Г. Юнгу, но почти ничего не запомнил, не без оснований опасался, что собеседница даст его нынешнему положению чрезвычайно категоричное толкование. Перед уходом Марков взял со столика в фойе первый попавшийся журнал и раскрыл его на одной из последних страниц. Сперва на глаза психиатру попался кроссворд, в котором нужно было отгадать слово из тринадцати букв, обозначающее масштабное действо. Гороскоп же располагался под кроссвордом и сообщал, что Водолею предстоит столкнуться с кем-то, кто бросит ему вызов.

Марков трижды перечитал текст. Если это была типографская опечатка, она имела большую астрологическую точность.

У инспектора Танненшмидт оставалось еще немало вопросов, и Марков прилежно на них отвечал, однако постепенно от дуэлей, пистолетов и секундантов на велосипедах разговор перешел к самочувствию истца. Танненшмидт интересовалась, не было ли в последнее время у Маркова проблем на работе, в личной жизни или с налоговой инспекцией, которую, естественно, тоже нельзя недооценивать.

– Пожалуйста, избавьте меня от кухонной психологии, – недовольно поморщился тот. – Я как-никак психиатр и точно знаю: к моему случаю эта чепуха отношения не имеет!

– Герр Марков, позвольте, я резюмирую: некий секундант приезжает на велосипеде и вручает вам вызов на дуэль. А раз вы психиатр…

– Ну а кто же еще?

– …То, по моему разумению, данный случай больше относится к сфере вашей компетенции, нежели нашей. Дуэлей не было уже сто лет. Пока вам никто не угрожает, я даже не представляю, чем мы можем помочь. Если вам от этого станет легче, я скажу, что дуэли запрещены. А если секундант объявится опять, повторите ему мои слова и передайте привет от полиции. Кстати, позволите взглянуть на письмо?

Марков встал и сунул руку во внутренний карман пиджака.

– Согласен, мой рассказ звучит абсурдно. Возможно, это письмо и впрямь дурацкий розыгрыш, но, я уверен, в цивилизованном обществе подобного терпеть не следует. Дуэли запрещены, говорите вы? Беспокоиться не о чем? Рад слышать. А что бы вы сказали, будь перед вами, допустим, налетчик на инкассаторский автомобиль? «Ай-яй-яй, гражданин, брать деньги из этой машины нельзя! Вы, вероятно, не в курсе, но воровство у нас незаконно!» Да-а, при такой блестящей работе полиции преступники в мире скоро повыведутся. Кроме того…

Танненшмидт внимательно слушала.

– Вы считаете, я смогу продолжать работу, если сия история будет предана огласке? Оскар Б. Марков, психиатр с дуэльной паранойей? У меня останется только один пациент – я сам, а этого мне, поверьте, вообще не хочется.

– Сочувствую вам, – ответила инспектор, – но я действительно не знаю, что тут предпринять. Да, мы вправе возбудить дело в отношении неизвестного лица, но возбудить дело в отношении неизвестного лица по подозрению неизвестно в чем – это уже слишком. На данный момент, скажу откровенно, нам просто не за что уцепиться.

– Погодите, а письмо? Куда бишь я его положил… – Марков запустил руку в другой карман. – Оно от человека по имени Александр Шилль.

– Александр Шилль?

– Да. Он утверждает, что я нанес ему оскорбление.

– И вы действительно нанесли ему оскорбление?

– С какой стати? Я видел его раз в жизни, и то мельком. Моя подруга раньше с ним встречалась. В письме Шилль обвиняет меня в соблазнении особы женского пола.

– В соблазнении особы женского пола? – Уголки рта инспектора дернулись. – И как это понимать?

– Вы лучше у него спросите. Я не знаю.

Танненшмидт покрутила браслет часов.

– Вы не знаете. Ну и где же, собственно, ваше письмо?

Марков что-то пропыхтел, не переставая рыться в карманах.

– Сделаем вот что, – вздохнула инспектор. – Я попробую выяснить, кто этот человек. Александр Шилль, верно? Из Берлина? Не исключено, что он умер в каком-нибудь тысяча семьсот лохматом году, и тогда вы можете вздохнуть спокойно и выкинуть эту глупую историю из головы.

Она вышла из кабинета, оставив озадаченного психиатра глазеть на фотопортрет рыбки, которая напомнила ему смеющегося инопланетянина со щупальцами и антеннами на голове.

Письма нигде не было. Марков вывернул карманы и разложил на столе их содержимое: перьевую ручку, визитницу, скомканные банкноты, связку ключей, мобильный телефон и конверт с письмом, но, к сожалению, это оказался не вызов на дуэль, а протокол о превышении скорости, который в кабинете инспектора полиции смотрелся весьма курьезно.

Он как раз складывал бланк протокола, когда Танненшмидт вернулась и, увидев на своем столе его вещи, недоуменно приподняла брови.

– У меня для вас две плохие новости, герр Марков. Во-первых, Александр Шилль, похоже, все-таки живет в нашем веке и в нашем городе, на Яблонскиштрассе. Во-вторых, у него нет ни задолженностей, ни судимостей, ни даже штрафных баллов за нарушение ПДД. Добропорядочный гражданин, занимается букинистической торговлей. Сведений о совершении им насильственных действий не имеется. О владении оружием тоже.

Марков закрыл глаза.

– Но есть и хорошая новость: если не прими мать во внимание непредвиденные стечения обстоятельств, ситуация не представляет угрозы и потому не требует вмешательства полиции. По-мо ему, это замечательно. А вы как считаете?

Он пожал плечами.

– И потом, герр Марков, если я ничего не путаю, дуэлянты – не уверена, правильно ли я назвала этот давно вымерший род людей, – всегда участвовали в поединках по доброй воле. Тогда волноваться вообще не из-за чего! Уведомите герра Шилля, что идти на расстрел вам недосуг и что он не вписывается в ваши планы ни в двадцать первом веке, ни в последующих. Просто ответьте, как я предлагаю, хорошо? Если для этого вам нужен секундант, с велосипедом или без, отыщите подходящего человека, и дело в шляпе!

– Письма нет… – простонал Марков. – Похоже, дома оставил.

Инспектор понимающе кивнула.

– В психологии это называют мотивированным забыванием, неспециалисты употребили бы термин «вытеснение». Поверьте, пробежав письмо глазами в первый раз, я покачал головой и чуть его не выбросил. Но потом перечитал внимательно и понял, что отправитель настроен серьезно. Вы сами в этом убедитесь, когда я найду письмо.

– Пропавшее письмо… – протянула Танненшмидт.

– Депеша. Он назвал его депешей, – произнес Марков с бесхитростной серьезностью, словно давая понять, что это уточнение является частью нелицеприятной правды, с которой инспектору неизбежно придется иметь дело.

Иногда самые банальные высказывания приводят к самым неожиданным последствиям. Вот и в данной ситуации одно-единственное слово, вызывающее в первую очередь музейно-нафталиновые ассоциации, стало для Танненшмидт последней каплей. Инспектор кивнула, рассмеялась или, по крайней мере, попыталась рассмеяться, но ее смех резко оборвался, а на лице застыло выражение беспомощности.

2

Лот в текущей комплектации

В это же время на другой стороне Александерплац, на Мюнцштрассе, проходили ежеквартальные торги военным антиквариатом, на которые пригласили знаменитый аукционный дом Мербуш. В фойе здания эпохи грюндерства, среди стеклянных витрин с ценными экспонатами, античных торсов и пьедесталов с диванчиками в стиле бидермейер, на тесно сдвинутых хлипких пластиковых стульях сидели человек двадцать пять – тридцать. Мадам Мербуш, глава аукционного дома, стояла за кафедрой, по обеим сторонам суетились ее подчиненные с мобильными телефонами в руках и беспроводной гарнитурой в ушах – они принимали ставки и делали соответствующие знаки. Сегодня покупателям предлагались баварские церемониальные сабли, пражская кремневая трехстволка, парадная форма капитана австро-венгерского стрелкового полка и прочие подобные предметы, срок годности которых истек несколько столетий назад.

Цены находились в четырех-пятизначном диапазоне. Уланская шапка начала XX века из имения генерал-майора Рудольфа Штеффека, украшенная султаном из черного конского волоса и орлом из сусального золота, стартовая цена пять тысяч евро, после непродолжительных торгов была продана за шесть тысяч восемьсот покупателю из-за рубежа, участвовавшему в аукционе по телефону. За русскую гусарскую саблю запросили сорок шесть тысяч, и рука букиниста Александра Шилля, сидевшего в пятом ряду, непроизвольно дернулась, но не потому, что он пожелал купить саблю, – просто такая гигантская сумма за этот лот показалась ему неслыханной.

Букинист был худощавым человеком с яйцевидным черепом. Очки, поднятые на его высокий лоб, при каждом повороте головы соскальзывали обратно на переносицу. Во всем облике Шилля ощущалась какая-то невыразительность: землистый цвет лица, тускло-голубые глаза, короткие, скорее темные волосы, бескровные губы (и это неудивительно, если вспомнить о решении, которое он принял на днях). Одетый в серый тренч, он сидел слегка подавшись вперед и внимательно следил за ходом аукциона. Шилль и раньше понимал, что свои причуды есть у каждого коллекционера, однако сегодня с изумлением осознал, насколько обороты в торговле старыми книгами ничтожны по сравнению с торговлей старым оружием. Более того, в отличие от книг, стоимость которых существенно снижалась даже из-за мелких пятен на форзаце или незначительных потертостей на корешке, вмятины, исторические места поселения моли и следы патины на оружии гарантировали подлинность объектов и потому только повышали их ценность.