Текст книги "Оскорбление третьей степени"

Автор книги: Райк Виланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

4

Оскорбление третьей степени

Вы, кстати, в курсе, с каких пор и почему полицейские машины в Германии ездят с синими мигалками? – обратилась Танненшмидт к Маркову, повернувшись к нему с сиденья рядом с водительским, которое занимал ее помощник, полицеймейстер Зандлер, приятный молодой человек с короткими светлыми волосами.

Марков промолчал. Он сидел позади Зандлера, прислонив голову к стеклу и ослабив узел шейного платка. Взгляд психиатра не отрывался от постоянно меняющейся картинки за окном. Всем своим видом Марков показывал, что не настроен на пустую болтовню и игры в угадайку. Уже во время тягостной беседы в участке он то и дело ловил себя на мысли, что его рассказ звучит неправдоподобно и по-идиотски. Впрочем, эта мысль посещала его и до визита в отделение, однако именно в процессе общения с полицейскими детали случившегося обрели новый смысл, однако, увы, совсем не тот, который вкладывал в них сам Марков. Своими абсолютно правдивыми, но откровенно глупыми рассказами об обвинении в «соблазнении особы женского пола» он выставил себя на посмешище. Если бы он сейчас вытащил из кармана письмо и предложил офицерам его прочесть, что услышал бы в ответ помимо язвительных комментариев? И чего ради в эти минуты они с мигающими синими огнями мчатся к его дому? Может, эта Танненшмидт над ним издевается? Хочет показать, что бывает с теми, кто беспокоит стражей правопорядка по пустякам?

Старший инспектор, не подозревавшая о душевных терзаниях психиатра, явно горела желанием поделиться знаниями об истории синих огней. Не исключено, что она специально попросила Зандлера врубить мигалку, чтобы припугнуть Маркова посильнее. В то же время каждый водитель, которому доводилось ехать по безнадежно забитым улицам Берлина в час пик, подтвердит, что надо ценить любую возможность поскорее добраться до места назначения.

– Приказ об их использовании отдал Гитлер еще в тридцать третьем году, и знаете почему? – Танненшмидт скосила глаза на Маркова, но тот не реагировал. – Он уже тогда думал о воздушной войне. На большой высоте синий свет рассеивается, вражеским бомбардировщикам его не увидеть. Занятный исторический факт, не так ли? По этой причине немецкая полиция по сей день ездит с синими огнями. Из-за Гитлера. И воздушной войны.

– Ну, в те времена, допустим, это было оправданно, – хмуро отозвался Марков, – но сейчас, думаю, мигалку можно уже отключить – мой дом на следующем перекрестке.

На Рейнхардтштрассе, угол Луизенштрассе, машина остановилась. Черные скелеты двух тополей на Карлплац образовывали зловещую арку. По тротуарам куда-то спешили прохожие, в магазинах было полно народу. В пульсирующем синеватом свете асфальт, фасады домов, окна, стекла автомобилей и даже очки на лицах пешеходов вы глядели чрезвычайно таинственно.

Припарковавшись у дома, Зандлер по распоряжению Танненшмидт оставил мигалку включенной. Выйдя из машины вместе с полицейскими и шагая к двери подъезда, Марков ощущал нарастающие нетерпение и досаду. «Недоразумение скоро прояснится», – повторял он про себя, прекрасно понимая, что это не более чем стандартная успокаивающая фраза, которую люди охотно произносят до тех пор, пока все не полетит прахом. Медная табличка «Психиатр и коуч-сомнолог. Частная практика. Встречи по предварительной записи» назойливо мелькала перед его взором, точно уведомление об ошибке. Через дорогу от дома располагался ресторан «У Рейнхардта», перед которым даже сейчас, в середине января, были расставлены уличные столики и стулья. Марков вежливо попросил полицейских подождать там, пока он ходит домой за письмом.

Те согласились, однако долго в ресторане не задержались и вскоре нагрянули к Маркову домой. Впрочем, что значит «долго»? С момента открытия теории относительности мы знаем, что абсолютного времени не существует. Если событий происходит мало, оно удлиняется, и наоборот. Вот почему для инспектора и ее помощника время ползло улиткой, пока они пили кофе и устраивали импровизированный допрос владельцу заведения, которому было что рассказать о Маркове. Каждую пятницу психиатр бывает здесь с большой компанией друзей из высшего света, с телевидения, из мира политики, кого только среди них нет (эту совместную трапезу они именуют обеденным коллоквиумом). Раньше Марков чуть ли не каждую неделю являлся с новой женщиной, но с некоторых пор приходит с одной и той же дамой по имени Констанция, кстати на редкость приятной. В другие дни они нередко заглядывают в ресторан вдвоем. Танненшмидт записала все эти сведения и многие другие мелочи, которые никто не запоминает. Что касается фамилии собеседника, она оказалась труднопроизносимой – то ли Кёльчеи, то ли Ко-лочкай…

– Зовите меня просто герр К., тут ко мне все так обращаются, – улыбнулся он.

Танненшмидт поблагодарила герра К. и на всякий случай вручила ему свою визитку.

Откуда-то послышался хлопок. Полицейские насторожились и дружно подняли глаза на окна второго этажа, где квартировал Марков, но не увидели ничего необычного. Однако, если на циферблате наручных часов Танненшмидт прошло уже полчаса с тех пор, как психиатр просил их подождать его в рсчторане, в параллельной вселенной Маркова промелькнуло от силы пять секунд.

Началось все с того, что психиатр едва не сломал ключ, открывая дверь. Он ворвался в дом и помчался по коридору в сторону приемной, включая повсюду свет. Вместе с его личными помещениями в квартире было четыре комнаты, ванная, кухня и гостевой туалет.

Корреспонденция, газеты, журналы, рекламные медицинские материалы и прочие бумаги громоздились на секретере в стиле бидермейер, стоящем в прихожей для пущей представительности. Площадь столешницы была небольшой, примерно с поднос для завтрака, и потому скопившиеся на ней документы, счета и квитанции валялись вперемешку. Сверху лежало красочное приглашение на бал-маскарад для врачей. Марков схватил его, посмотрел на гримасничающие маски и уронил.

Он принялся лихорадочно перебирать бумаги. На глаза попадались билеты на вернисажи, открытки из отпусков, благодарственные письма, оперные программки, контрамарки на спектакли или концерты, которые охотно преподносили ему пациенты и которые он откладывал в сторону, если не успевал или просто не хотел идти на представление. Имея успешную многолетнюю частную практику, Марков давно уже мог бы открыть магазин подержанных подарков, где продавались бы альбомы по искусству, спиртное, сладости и даже комнатные растения.

С секретера упали два три листка. Психиатр поднял их и аккуратно положил на место, однако вскоре на пол стали слетать целые пачки листов, и вот они уже кружились во всех направлениях, точно маленькие офисные торнадо. Человек в сизоголубом костюме, взметающий вокруг себя белые бумажные вихри, – это было поистине зрелищно. В самом низу Марков обнаружил загадочный документ, который напомнил ему снимок странного существа, похожего на сову. С трудом сообразив, что это копия старого рентгеновского снимка его грудной клетки, он скомкал листок и бросил его за спину.

В секретере было шесть ящичков, и хотя Марков понимал, что письма там нет и быть не может, он безжалостно выдвинул их один за другим. Внутри лежали допотопный замок, засаленные иностранные банкноты, оставшиеся после поездок в другие страны, десятки визитных карточек, инструкция к телефону с ПИН-кодами и паролями, а также горсть слипшихся и, вероятно, окаменевших ирисок. Марков схватил их, швырнул в угол прихожей, зло топнул, не удержал равновесия и, падая, задел торшер. Тот закачался и полетел вслед за ним. Лампочка разбилась с громким хлопком, который услышали в своей вселенной Зандлер и Танненшмидт.

Марков огляделся. Синие огни вспыхивали за окнами в унисон с его сердцебиением. Спуститься без письма и с прискорбием сообщить, что нигде не смог его найти, было бы равносильно признанию, что он все выдумал. Ничего не делать и просто ждать – тоже не выход. Рассудив так, Марков понял: он должен во что бы то ни стало отыскать депешу Шилля.

Последующий обыск квартиры был быстрым и крайне бессистемным. С каждой минутой движения Маркова становились все более хаотичными. Заглянув в ванную, он неловко махнул рукой и сбил стопку журналов с тумбочки возле унитаза. Едва Марков выбежал в коридор, на глаза ему попалось кашпо с плющом. Не раздумывая, Марков вытащил горшок из кашпо, схватил растение за плети, выдернул его из горшка и откинул в сторону, после чего промаршировал в спальню, где первым же делом заполз под кровать и вскоре вылез обратно весь в пыли, сжимая в руке бумажный носовой платок. Отряхиваясь, Марков нащупал в кармане пиджака какой-то предмет, тотчас снял пиджак, развернул его на сто восемьдесят градусов и энергично встряхнул. Из кармана вывалился мобильный телефон, однако Марков не стал поднимать его с пола, кинул рядом пиджак, а затем, очевидно повинуясь условному рефлексу, снял брюки и отправил их следом.

После безрезультатного налета на спальню Марков переместился на кухню и продолжил неистовствовать там. Открытки, еще недавно прикрепленные к холодильнику магнитиками, весело запорхали во все стороны. Марков открыл дверцу рывком, точно собирался воспользоваться эффектом неожиданности, чтобы застичь врасплох письмо, дремлющее где-нибудь на масленке. Далее последовала выборочная проверка упаковок с нарезкой пармской ветчины и сыра, а для пущей уверенности еще и досмотр коробок с замороженной пиццей. Очень скоро холодильник опустел, тостер лежал на столе кверху дном, ящики всех тумбочек были выдвинуты, а полки со специями и кулинарными книгами рухнули, не выдержав прямого попадания банки с маринованными огурцами. На полу очутились стаканчики с йогуртом, рыбные консервы, горчица, шоколад, оливки, сироп от кашля… Дополняли натюрморт живописно раскиданные лук, картошка и яблоки. А посреди этого продуктового тарарама, прислонившись к краю стола и тяжело дыша, стоял Марков. В руке он держал пакет молока и отхлебывал из него по глотку.

Как же уцелел кабинет приема пациентов? Марков просто не успел до него добраться. Он уже стоял на пороге кабинета, словно ожидая, что мебель придет в движение, как вдруг в дверь позвонили.

В голове Маркова прояснилось, его исступление утихло, а из груди вырвался протяжный вздох. Покорившись неизбежному, он поплелся в прихожую и отпер замок. На лестничной площадке, разумеется, стояли Танненшмидт и Зандлер. Увидев психиатра в трусах и рубашке, с молочной бородой, пылью и перьями в волосах, они ничего не сказали. Марков, напротив, что-то неразборчиво произнес – судя по всему, непечатно выругался.

Кабинет был меблирован безупречно: два удобных кресла с подлокотниками, развернутых друг к другу, между ними стеклянный столик, на нем блокнот и карандаш. Сбоку, на подсвеченной книжной полке, аккуратно стояли авторские экземпляры книг Маркова: «К отличной форме через отличный сон», «Маленький карманный терапевт», «Лунатизм как путь к успеху», «Пути сквозь ночь». Обои, шторы, ковер были подобраны в теплой красно-оранжевой гамме, призванной создавать умиротворение и расслабление. По-видимому, обстановка уже успела подействовать на хозяина дома: дыша размеренно, будто после пробежки, надевший на себя халат из блестящего серого атласа и серые сандалии в тон Марков сел в кресло напротив Танненшмидт, которая крутила в руке письмо.

– Не может быть! Где оно было? Где вы его нашли? – пролепетал психиатр. – Прямо здесь, в приемной?

– Нет, не здесь, – улыбнулась инспектор.

– Я же его всюду искал!

– Верно, вы его всюду искали. По крайней мере, всюду, куда смотрели.

Раздражение Маркова, казалось, вот-вот вспыхнет с новой силой.

– На самом деле это было очень легко. Вариантов-то не слишком много.

– А-а, вы шутите. Что ж, шутите на здоровье.

– Вовсе не шучу. После того как вы любезно пригласили нас войти и скрылись в спальне, я воспользовалась возможностью, чтобы обозреть бедлам, который вы здесь создали.

– Да, извините за беспорядок. Признаю, я впал в истерику и ни капли не горжусь своим поведением. Просто иногда нет другого способа выпустить пар и уменьшить агрессию. Если этого не сделать, станет только хуже. – Он провел ладонью по халату. – Понимаете, я лучше куплю новый цветочный горшок, чем слягу с сердечным приступом или нервным срывом. Так где же оно пряталось, это треклятое письмо?

– Ну, я довольно быстро поняла, что ваши поиски были чрезвычайно тщательными. Если человек выдирает комнатное растение из горшка, желая проверить, не притаилось ли письмо под корнями, он и вправду весьма дотошен.

Марков поджал губы.

– Сами посудите, что я могла сделать, чтобы перещеголять вас? Разве что по досочке разобрать паркет или отклеить обои. Но я не находила ни одной причины, по которой вы спрятали бы письмо туда. И вообще, с чего мы взяли, что вы его именно спрятали? Я предположила: а вдруг вы его просто куда-то бездумно сунули? Оставалось только выяснить, какое место в доме вы не проверили, потому что не приняли его в расчет.

– Я искал везде. Даже там, где его не могло быть.

– Да уж, искали на совесть и, между прочим, удивительно последовательно. – Инспектор явно получала удовольствие от этого диалога. – Вы читали рассказ Эдгара Аллана По «Похищенное письмо»?

Марков помотал головой.

– Там речь тоже идет о безуспешных поисках письма, которое нигде не нашли, хотя перерыли весь дом. Позабыли одно единственное место, потому что никто не додумался посмотреть там. Представьте себе, все это время письмо лежало на самом виду!

– Писатель, конечно, молодчина, фрау старший инспектор, но скажите, что позабыл я?

– Себя. Вы позабыли себя.

Глаза Маркова превратились в узкие щелочки.

– Ну же, включайте мозги. Вы ведь психиатр. А что делают психиатры? Беседуют с пациентами. Слушают, что они говорят, и сопоставляют с тем, что они делают, пытаясь тем самым докопаться до подсознания. Оговорки по Фрейду и тому подобное…

– Прошу, не продолжайте, – перебил Марков. – Какое это имеет отношение к письму?

– К письму? – Танненшмидт повертела конверт в руках. – Пожалуй, никакого. К тому месту, где оно находилось, – самое непосредственное.

– В моих бумагах письма точно не было.

– Да уж, их вы прошерстили основательно. Я задала себе вопрос: какое место в своем доме вы считаете чуждым своему дому? Кстати, узнать ответ было нетрудно.

Кажется, психиатр начал понимать, к чему клонит инспектор. Он выпрямился и подпер подбородок рукой.

– Не стану больше мучить вас догадками. Ваше недавнее поведение само по себе указывает на то, куда подевалось письмо: вы фактически превратили в одну большую кучу мусора всю свою квартиру, кроме этой комнаты и одного-единственного объекта, который вы старательно игнорировали, хотя с него-то вам и следовало начать. Я говорю о мусорном ведре. Согласитесь, даже среди кавардака, который вы устроили на кухне, его несложно найти. Черное, настоящий сундук с сокровищами, оно стоит возле несчастного холодильника, с которым вы столь яростно сражались. Я просто нажала на педаль, крышка ведра поднялась, и я увидела письмо. Оно лежало сверху так аккуратно, будто его поместили туда специально.

Марков в изумлении открывал и закрывал рот. Танненшмидт посмотрела на часы, покрутила браслет и продолжила:

– Помните, как вы вели себя во время нашего разговора в отделении? Обыскали карманы и сказали, что после первого прочтения сочли письмо нелепым и едва его не выбросили. Едва не выбросили, понимаете? Старый добрый самообман! Вы выбросили письмо и тут же вытеснили сей факт из памяти, как хотели бы вытеснить всю историю с дуэлью. Впрочем, вы сами знаете это лучше меня, не правда ли?

Он не ответил.

Зандлер вошел в приемную, держа в руках горшок с водворенным на место плющом, и, смущенно улыбаясь, поставил его на стол.

– По правде говоря, когда вы рассказывали о письме там, в участке, оно не особенно меня заинтересовало. Но теперь, когда я вижу, что вы тут учудили, – мною значительно произнесла Танненшмидт, – мне чрезвычайно любопытно его прочесть. Этим я сейчас и займусь.

Она устроилась в кресле, вынула листок из конверта и начала читать, бормоча под нос обрывки фраз.

Герру Оскару Б. Маркову, Райнхардтштрассе 22, 10117 Берлин.

Настоящей депешей, которую секундант вручит Вам лично, требую от Вас сатисфакции. К сожалению, поединок – единственный способ восстановить мою честь, которую Вы оскорбили безвкусным соблазнением Констанции Камп. Проще говоря, я прошу Вашего разрешения застрелить Вас по возможности скорее. Вы вправе тоже попытаться убить меня (но не слишком на это рассчитывайте). Данное действо называется дуэлью, и неважно, что оно вышло из моды. Недавно над городом пролетел воздушный шар, и что же? Никто даже не удивился. Посему не считайте мои слова старомодной шуткой и, пожалуйста, избавьте меня от напоминаний о том, что сегодня дуэли незаконны. Они были незаконны и в прежние времена. Между прочим, запрет на дуэли в Германии, действующий до сих пор, ввел Пиплер, можете сами проверить.

Итак, Вам остается сделать следующее:

1) приготовиться к дуэли, которая состоится в один из ближайших дней. Место и время поединка определят секунданты;

2) назначить своего секунданта и просить его незамедлительно связаться с моим. Это можно сделать по телефону 0151 2610 0611. Кстати, Вы не вправе звонить по указанному номеру, потому что, согласно общепринятому дуэльному кодексу, противники не контактируют с секундантами друг друга;

3) признать меня оскорбленной стороной. По правилам, именно оскорбленная сторона выбирает оружие для дуэли. Поскольку соблазнение особы женского пола – это классический случай оскорбления третьей степени, я выбираю пистолеты. Обычно секунданты приобретают оружие заранее, проверяют его и выдают дуэлянтам непосредственно перед поединком;

4) принять тот факт, что оскорбление третьей степени дает оскорбленной стороне право определять характер дуэли. В этом отношении последнее слово тоже остается за секундантами. Договариваться долго им не придется, потому что в нашем случае все понятно без лишних слов. Итак, мы с Вами сразимся на пистолетной дуэли с фиксированных позиций, стоя в пятидесяти метрах друг от друга. Каждый из нас совершит по одному выстрелу.

Полагаю, у Вас возникли вопросы. Если желаете с толком использовать отмеренное Вам время, настоятельно рекомендую прочитать «Эссе о дуэлях» графа Шатовиллара (Париж, 1836 г.), «Правила дуэли» Луи Шаппона (Пест, 1848 г.) и трактат «Новый дуэльный кодекс» (Женева, 1879 г.) Шарля Дюверже де Сен-Тома. В интернете Вы также можете найти краткие пояснения Франца фон Болгара (Вена, 1880 г.) и Густава Хергселля (Лейпциг, 1897 г.). Из этих очень разных трудов, написанных очень разными людьми из очень разных стран, Вы почерпнете основополагающие идеи, которые покажут Вам и всем остальным, насколько правомерно мое требование сатисфакции и насколько безнадежно с Вашей стороны уклоняться от него. Я не собираюсь апеллировать к Вашей чести, которой у Вас все равно нет и никогда не было, но полагаю, что Вы примете мой вызов, потому что больше не сможете мириться с ее отсутствием.

С глубочайшим презрением,

Александр Шилль

– Опять Гитлер, – поцокала языком инспектор, закончив читать.

Какое-то время никто не произносил ни слова.

Полицейский автомобиль по-прежнему стоял под окном с включенными огнями, отчего комнату то и дело окутывал синий свет.

Танненшмидт отправила Зандлера на улицу, велев переставить машину и выключить наци-мигалку. Позвонила коллегам в офис и попросила проверить телефонный номер, выудила из кармана пластиковый конверт, осторожно положила внутрь депешу Шилля и повернулась к Маркову, который отстраненно наблюдал за ее действиями.

– Если бы не номер мобильного, я бы подумала, что текст написан в позапрошлом веке. Это какое-то безумие. Похоже, вы и впрямь перешли дорогу герру Шиллю. С какой стати он надумал вас убить?

– Вот у него и спросите. Я уже сто раз повторил, что не знаю. Моя подруга Констанция раньше с ним жила. Вы могли бы задать те же вопросы ей, но сейчас это сделать не удастся.

Старший инспектор молчала, ожидая, не прибавит ли психиатр что-нибудь еще.

– Если человека бросили, у него могут сдать нервы. Такое случается, – вымолвил наконец Марков.

– Может, его мучает ревность?

Он раздраженно отмахнулся.

– Допустим. Но ревность – не основание для того, чтобы пытаться меня застрелить.

– Не основание, герр Марков, а мотив. Ревность всегда является мотивом. Мы не сможем ничем помочь, пока не разберемся, что за опасность вам угрожает.

– Этот человек не в себе, я бы даже сказал, с прибабахом, и мне лично наплевать, по каким мотивам он собрался меня укокошить. Если вас это интересует, спросите у него.

Танненшмидт пристально оглядела комнату, словно ища важную улику, и, не поворачиваясь к Маркову, ответила:

– Если вас это интересует, сообщаю, что меня это нисколько не интересует. – Инспектор посмотрела в потолок. – Но, видите ли, судье, выдающему ордер на обыск или разрешение на слежку, будет важно знать, обоснованны ли подозрения истца. Дело ваше, я просто ставлю вас в известность.

– А я просто хочу, чтобы вы сделали все возможное для предотвращения моей смерти, – пробурчал Марков. – Точнее, моего убийства. О большем просить не смею.

– У вас есть предположения, где Шилль может раздобыть пистолеты?

Марков покачал головой.

– Хорошо, пожалуйста, ничего пока не предпринимайте. Тем более вам и так есть чем заняться в ближайшее время, – съехидничала старший инспектор, выразительно оглядевшись по сторонам. – Вот моя визитка. Звоните, если секундант опять к вам явится.

Он механическим движением сунул карточку в карман халата.

– И кстати, сговор о совместном совершении противозаконного действия возникает в том случае, если обе стороны дали на то свое согласие. Надеюсь, это не входит в ваши планы?

Марков снова покачал головой.

– Мы мало что еще можем сделать. Если не считать депеши, против этого человека у нас больше ничего нет… – Танненшмидт поднялась. – Впрочем, для перестраховки мы все-таки нанесем визит герру Шиллю, а там… а там видно будет.

Психиатр тоже встал.

– Спасибо, что не оставляете меня в беде, фрау старший инспектор. И пожалуйста, извините за несдержанность. Не каждый день приходят такие письма.

Они направились в прихожую, петляя между грудами одежды, бумаг, продуктов и других вещей. Выйдя на лестничную клетку, Танненшмидт вдруг обернулась. Ей в голову пришел еще один вопрос.

– Скажите, что именно означает «оскорбление третьей степени»? – произнесла она.

Но Марков уже с грохотом захлопнул дверь, и инспектору оставалось только недовольно поморщиться.

5

Такса Толстого

Жесткошерстная такса оглушительно залаяла, потом почесала лапой за ухом, легла на поя и зевнула.

– Его зовут Квиз, – пояснила Шиллю супруга Николая Лоренца, несколько раз выкрикнув при этом по-русски «Фу!» и «Сидеть!». – Верно я говорю, Квиз?

Шилль, все еще думая о пистолетах, которые недавно держал руках, с удивлением уточнил:

– Он понимает и по-немецки, и по-русски?

– Только если ему это выгодно, – весело отозвалась та. – Я Полина! А вас как зовут?

– Александр Шилль. Александр.

Полина оглядела его, приветливо улыбаясь. У новой знакомой были румяные щеки, алые губы и белокурая коса, уложенная в замысловатую прическу, – словом, она выглядела самой что ни на есть хрестоматийной славянкой из учебника этнографии. Даже в кухонном фартуке, надетом поверх спортивного костюма, Полина смотрелась небрежно элегантной. Она повела гостя мимо кухни в гостиную: после экскурсии по подвальной оружейной выставке и виртуального исторического тура в хоэнлихенский санаторий Лоренц пригласил Шилля на ужин.

– Ты все видел, пора принимать решение, – резонно заметил Лоренц.

Шилль тоже так считал и чувствовал, что в его судьбе начинается новый этап, на котором решения не падают с неба, а становятся результатом обдуманного выбора; этап, на котором человек смотрит проблемам в лицо, а не уклоняется от них. Он распрощался со своим прежним подходом к жизни, в рамках которого стремился не впутываться в конфликтные ситуации, чтобы не увязнуть в них основательно. Поединок предполагал совершенно иной подход, красивый и дарящий освобождение. С тех пор как Шилль начал углубляться в вопрос дуэлей, его особенно пленяла эта смелость неотвратимости, а может, и отчаяние неотвратимости. Разговоры исчерпывают себя, потому что одному человеку больше нечего сказать другому, он не пытается ничего понять, потому что уже понял достаточно. Слова приобретают значение, только когда становится ясно, что они могут создать повод для стрельбы. Отношение становится серьезным, только когда на дальнем плане начинает маячить смерть. «Такая дуэль, – думал Шилль, – значима сама по себе, и даже если она не состоится, одна ее вероятность усиливает восприимчивость и активность обеих сторон». Впрочем, Шилль, твердо настроенный на поединок, не испытывал необходимости в дополнительной подпитке: несмотря на некоторое утомление, его жизненная энергия била ключом.

– Коля, предложи нашему гостю… – произнес ла Полина, многозначительно подмигнув мужу.

Шилль переступил порог гостиной и огляделся. Типично для русских домов, комната оказалась угнетающе уютной. На окнах висели тяжелые шторы и тюлевые занавески, на полулежал ковер, стол застилала вышитая скатерть, на диване грудились пухлые подушки… Это изобилие текстиля доминировало над предметами меблировки, которые тоже пытались отвоевать себе место, выставляя закругленные бока, изогнутые подлокотники и вывернутые ножки. У стены темнело старое пианино, укрытое вязаной накидкой. Рядом гипнотически медленно тикали напольные часы в дубовом футляре. За темным круглым столом сидел седовласый и седобородый мужчина лет семидесяти в поношенном костюме, худощавый, с большими добрыми, но усталыми глазами. При появлении Шилля он с достоинством поднялся и нараспев произнес:

– Позвольте представиться: Венцеслав Владимирович.

– Это дядя Венцель, – сказала Полина. – Он живет с нами. Это Александр, Колин клиент – ну, ты уже в курсе, дядя.

– Очень приятно, герр Александр, – чинно кивнул новый знакомый.

Шилль, сам того от себя не ожидая, поклонился ему. Полина рассмеялась.

Лоренц со стеклянным графином в одной руке и четырьмя рюмками в другой вошел в гостиную и воскликнул:

– Всем самогонки за знакомство!

Осторожно уточнив, что за напиток налит в гра фин, Шилль узнал, что самогонка – это крепкое спиртное домашнего приготовления.

– У вас его называют аперитивом, – добавил Лоренц и наполнил рюмки до краев.

– Кто произнесет тост? – спросила Полина, когда каждый взял себе по рюмке.

– Я, – торжественно молвил дядя Венцель. – Выпьем за то, чтобы мы испытали столько горя, сколько капель останется в наших бокалах!

Все осушили рюмки, и Шилль не преминул посмотреть внутрь своей, проверяя, не осталось ли чего на дне. Самогонка оказалась приятно мягкой на вкус и ни на что не похожей.

Мужчины сели за стол, и Полина подала каждому мисочку с «Шубой» – вкуснейшим слоеным салатом из селедки и овощей.

Лоренц, умявший свою порцию первым, сказал:

– Александр, вернемся к нашим баранам. Следующий ход за тобой. Решай, что ты выберешь. Могу рекомендовать пистолеты «Макаров» по тысяче евро за штуку, итого с тебя причитается две тысячи. Стреляют отлично, но прицельной дальности маловато, я уже про это говорил.

– У тебя точно есть два одинаковых? Тогда я согласен, предложение разумное.

– Есть, конечно. Магазины купишь у моего друга. Патроны тоже. Сколько тебе надо – пятьдесят штук, сто? Если нужно набить руку, лучше взять с запасом.

– Нет, достаточно двух штук.

– Прошу прощения, – вмешался дядя Вен цель. – Это, конечно, не мое дело, но… Вам нужны два пистолета и два патрона?

– Именно так, – ответил Шилль. – Я не хочу… – замялся он, подыскивая подходящую формулировку, – …устраивать бойню.

Собеседники понимающе кивнули, Лоренц калил всем еще самогонки.

– Иными словами, – не отставал дядя, – вы планируете дуэль?

– Да.

Дядя Венцель встал, поклонился Шиллю и с улыбкой проговорил:

– История России богата поединками, а мне только что пришел на ум хороший тост. – Он поднял рюмку. – Выпьем за время, которое проходит и через десять – двадцать лет сделает неважным то, что терзает нас сегодня!

Они осушили рюмки.

– Это сказал Толстой, – пояснил старик, сев за стол. – Он отговорил бы вас от дуэли.

– Вероятно, отговорил бы, – кивнул Шилль, чувствуя вызов в его словах, – но дело в том, что абсолютно все в мире против дуэлей. Любой, кто узнал бы, что двое собрались стреляться, принялся бы их вразумлять. Так было испокон веков. Загвоздка в том, что, когда в жизни кого-нибудь из этих отговорщиков возникнет необходимость поединка, он помчится на него сломя голову. Людей, дравшихся на дуэлях, сегодня считают недоумками, но, поверьте мне, никто из них не был в восторге от того, во что ввязывался. Знаете, как относился к дуэлям Лассаль? Он считал их бессмысленным петрефактом пройденной стадии культурного развития.

– Петрефактом? – переспросила Полина.

– Да. Я раньше тоже не встречал этого термина. Он означает окаменелое ископаемое. Дуэль – окаменелое ископаемое… Однако насчет пройденной стадии Лассаль ошибался, по крайней мере в отношении самого себя, ведь в итоге он бросил вызов своему оскорбителю. Лермонтов в России, называвший дуэль хладнокровным убийством, добровольно встал под прицел и погиб. Генрих Гейне, эмигрировавший во Францию, само собой разумеется, презирал дуэли, и что же он делал при любой возможности? Шел на дуэли, конечно. Или Александр Гамильтон в Америке, которому предстояло стать президентом: из религиозных соображений он категорически отказался от дуэлей… Каким образом он умер, вы, полагаю, уже догадались. Словом, трудно найти того, кто не дрался бы на дуэлях. Вы скажете: «Карл Маркс»? И будете неправы, потому что вместо него в поединке участвовал другой человек.

– Я говорил о Толстом, – вежливо напомнил дядя Венцель.

– И о Толстом тоже не говорите. Он, безусловно, был убежденным противником дуэлей и насилия вообще. Несмотря на это, как-то раз он дважды за день вызвал на поединок одного и того же человека.

– Не может быть!

–. Хотите поспорить? – раззадорился Шилль, чьи бледные щеки покраснели от выпитого. – Ваша ставка? Я, – задумался он на мгновение, – ставлю полное собрание писем Толстого, опубликованное издательством «Малик» в двадцать восьмом году. Там об этом тоже сказано.

– Нет, дорогой герр Александр, – покачал головой дядя Венцель, – спорить не хочу, я вам и без того верю. Представляете, у меня совершенно случайно есть два билета в «Комише опер» на послезавтра. Исполняют «Евгения Онегина» Чайковского. Я с радостью подарю их вам в благодарность за рассказ. Будьте так добры, удовлетворите наше любопытство!