Текст книги "Оскорбление третьей степени"

Автор книги: Райк Виланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Господин в пятом ряду с края участвует? – Мадам Мербуш кивнула в сторону Шилля, и все с любопытством повернулись к нему.

Букинист вздрогнул и поднял вторую руку, словно сдаваясь.

– Нет? Тогда повторяю, сорок шесть тысяч евро – стартовая цена за эту русскую гусарскую саблю восемнадцатого века. Кривой однолезвийный клинок длиной восемьдесят четыре с половиной сантиметра, гравировка барон Киприан Антонович Крейц, рукоять с золотым обкладом и инкрустацией, в очень хорошем состоянии.

Публика состояла в основном из мужчин в возрасте, и большинство из них вырядились так, словно явились на собрание аристократов-лесовладельцев или съемки фильма о нем, – в лоденовые пальто, твидовые костюмы, полосатые пиджаки от «Бёрберри», дополнением к которым служили карманные часы на цепочке, французские манжеты и булавки для галстука, причем последние в основном были ржаво-коричневого и зеленого цвета. Помимо этих представительных господ, в зале присутствовали мужчины в кожаных куртках (одна даже немного засаленная) и жилетках, дамы в деловых костюмах, а также молодые бизнесмены в простых голубых рубашках – один из них в эту минуту сделал ставку.

– Сорок шесть тысяч пятьсот, господин в юлу-бой рубашке слева, – заметила мадам Мербуш. – Еще предложения?

– Сорок семь… нет, пятьдесят тысяч, рядом с предыдущим претендентом.

По залу пронесся приглушенный ропот.

– Пятьдесят тысяч! Кто больше? Пятьдесят тысяч – раз, пятьдесят тысяч – два…

Сотрудница аукционного дома поднесла к уху телефон, что-то прошептала в динамик аппарата по-русски и сделала знак мадам Мербуш.

– Шестьдесят тысяч, участник номер сто семьдесят два, по телефону, – воскликнула та, и ропот перерос во всеобщее волнение. – Шестьдесят тысяч – раз, шестьдесят тысяч – два, шестьдесят тысяч – три!

– Очень дорогой нож для открывания писем, – язвительно прокомментировал кто-то.

А бизнесмен, предлагавший сорок шесть с половиной тысяч, развел руками и сказал соседу:

– Если русские хотят что-то вернуть… у других нет шансов.

Судя по всему, визит Шилля на торги был спонтанным. Едва ли он разработал какой-то план, предусматривавший покупку пистолетов. Наконец, посещение аукциона могло явиться результатом каскада случайных событий.

Началось все с того, что его бизнес, букинистический интернет-магазин, стал совершенно убыточным. В первые годы существования Всемирной паутины книготорговля пережила бурный расцвет, однако быстро пришла в упадок. Люди читали меньше и приобретали печатные книги реже, потому что практически любой текст можно было найти онлайн. Надеясь, что мир одумается и вернется к прежним привычкам, сперва Шилль отказывался покупать старые книги на вес или кубометрами. Когда же он скрепя сердце принял несколько таких посылок, его сердце затрепетало от радости: среди килограммов бумаги и картона, доставшихся ему за смешные деньги, обнаружились уникальные собрания сочинений Штифтера, Гуцкова, Фридриха Великого! Впрочем, спустя недолгое время букинист опять пал духом: выяснилось, что эти прекрасные книги никому не нужны даже за умеренную плату. Их готовы были принять в дар, и то при условии, что доставку оплатит Шилль, что он в итоге и сделал, поскольку коробки с книгами грозили заполонить все пространство его квартиры.

Букинист здраво рассудил, что ему придется поменять специализацию на что-то, не связанное с цифровой реальностью. После нескольких безуспешных попыток заняться эзотерикой и астрологией (у него была редкая энциклопедия фон Клеклера, а еще книга Вульфа, личного астролога Гиммлера) он с грустью убедился, что данный сегмент рынка давно поделен и ему там места нет.

Брался Шилль и за другие проекты, однако всякий раз терпел неудачу. В определенный момент он заметил, что то и дело мысленно обращается к вопросу дуэлей. Впрочем, в этом не было ничего странного, ведь в его квартире стояли два ящика из Австрии, набитые старыми книгами дуэльной тематики (их не получилось никуда пристроить), и он регулярно натыкался на них то взглядом, то коленкой. Скорее от скуки, чем из любопытства, Шилль открывал ящики и читал трактат графа Шатовиллара, члена Парижского жокей-клуба, «Правила дуэли» Луи Шаппона, «Науку о чести» Армана Кроаббона и другие основополагающие произведения, в которых истинное рыцарство и благородная гуманность были не пустыми словами, а, по-видимому, достаточным основанием для того, чтобы человек добровольно рисковал жизнью. Теперь уже не узнать, на каком этапе Шилль пришел к заключению, что дуэли – это чрезвычайно увлекательно и актуально. Постепенно он становился своим собственным лучшим клиентом: коллекция книг о поединках разрасталась, и Шилль почти ничего не продавал, лелея мечты о будущем, в котором у него одним махом выкупят всю подборку, касающуюся этого захватывающего, но забытого пласта истории и культуры.

На фоне чисто деловой трансформации интересов Шилля серьезные изменения происходили и в его социальной жизни. К чепухе, которая так будоражила фантазию букиниста, большинство его друзей отнеслись скептически. Никто не верил, что дуэльная традиция возродится и обретет былую популярность. На курс лекций «Дуэли – вчера, сегодня, завтра?», который Шилль, горя желанием поделиться собранными сведениями, представил в центре обучения взрослых во Фридрихсхайне, не записался ни один человек. Но неудачи лишь под стегивали пыл Шилля, и его энтузиазм только возрастал.

Три месяца назад, вернувшись из, как он выражался, исследовательской командировки по местам исторических дуэлей в Париже и Варшаве, Шилль обнаружил на кухонном столе записку, в которой его давняя подруга Констанция сообщала, что уходит от него: он и сам наверняка давно догадывается, что ей осточертело жить с человеком, у которого бзик на дуэлях и который предпочитает таскаться по унылым перелескам, вместо того чтобы отдыхать с ней на теплом море. Обещания Шилля прекратить это не стоили ничего, ровным счетом ничего. «Прости. Больше мне нечего тебе сказать», – обращалась к нему Констанция и добавляла, что страстям прошлого она предпочитает страсти настоящего и будет очень благодарна Александру, если он отнесется к ее решению уважительно и не станет докучать звонками и другими напоминаниями о себе.

Печальный Шилль виновато посмотрел на записку и лежавшие рядом с ней ключи от квартиры. Взял телефон, чтобы позвонить Констанции, но, вспомнив ее просьбу, передумал и обессиленно плюхнулся на стул.

Позже букинист курил сигарету и наблюдал, как кухня погружается во мрак. Телефон в руке он уже не держал, записку и ключи сдвинул на край стола, а прямо перед собой положил камешек, который привез из Млечинского района Варшавы, с набережной Вислы. Там в 1766 году сошлись на дуэли Джакомо Казанова и польский генерал Францишек-Ксаверий Браницкий; поводом для поединка стало отношение к приме-балерине Анне Бинетти, которой Казанова пренебрег в пользу другой танцовщицы. Генерал, почитатель таланта Бинетти, назвал Казанову венецианским трусом, и неизбежная дуэль, на которой Браницкий был ранен в живот (к счастью, жизненно важные органы не пострадали), а Казанова в руку, создала во всей Европе большой ажиотаж, объяснявшийся, в частности, теми прекрасно построенными и изысканно-вежливыми диалогами, которые противники вели как до, так и после дуэли. Через несколько дней, когда здоровье генерала было вне опасности, Казанова навестил его в больнице: «Я пришел, Ваше Сиятельство, просить извинения, что придал значение безделице, каковую умный человек не должен замечать. Я пришел сказать, что вы почтили меня более, нежели унизили, и просить наперед покровительства против ваших друзей, кои, не познав вашу душу, почитают себя обязанными быть мне врагами»^[1]. Браницкий отвечал: «Я оскорбил вас, согласен, но признайтесь, я за то дорого заплатил. Что до моих друзей, то я объявляю, что буду почитать недругами всех, кто не окажет вам должного уважения… Садитесь, и будем впредь добрыми друзьями. Чашку шоколада пану». В ходе визита венецианец преподнес генералу любопытный сувенир: «Ваше Сиятельство, пуля разбила мне первую фалангу и расплющилась о кость. Вот она. Позвольте вернуть ее вам».

После поединка с Браницким на Казанову обрушился шквал выражений восхищения и приглашений в гости. Взахлеб читая его роман, Шилль сожалел, что родился в двадцатом веке и не имеет возможности выпить чашку шоколада в компании этого выдающегося человека. Закончив чтение, букинист педантично вернул книгу в ящик, однако описанные в ней события продолжали волновать его воображение.

На некоторое время ему удалось увлечь своего школьного друга Яна Фоглера экскурсиями по местам дуэлей, однако Фоглеру это быстро наскучило. Последней каплей для него стала их совместная поездка в Альпы. Отдых проходил чудесно, друзья совершали приятные пешие прогулки, и в один из дней, когда они были неподалеку от Давоса, Шилль предложил Фоглеру отправиться в Шатцальп на литературную экскурсию – пройти тропами героев «Волшебной горы» Томаса Манна и заодно узнать любопытные факты из жизни знаменитого писателя. Вместе с десятком других экскурсантов они посетили обеденный зал горного отеля («Все до сих пор в том же виде, что и при Манне, только посуду помыли», – пошутила молоденькая студентка-гид), побывали на берегу реки Гуггербах, где сто лет назад прогуливался всемирно известный литератор («По двадцать пять минут в день», – важно заявила девушка), и вышли на поляну, где в конце книги состоялась дуэль между Лодовико Сеттембрини и Лео Нафтой.

Когда, стоя перед группой на поляне и рассказывая о биографии Манна, гид случайно перепутала кое-какие малозначительные факты, один из слушателей, невысокий толстый учитель немецкого, облаченный в яркую ветровку и вооруженный палками для скандинавской ходьбы, перебил ее и стал исправлять ошибки, точно снисходительный дядюшка:

– Несомненно, здесь, в этом genius loci — гении места, взаимопроникновение литературы и реальности просто поражает. Однако же Томас Манн прибыл в Шатцальп не в тысяча девятьсот десятом, а лишь в тысяча девятьсот двенадцатом году. Проживал писатель не в давосском санатории, а у жены, и пробыл он у нее, кстати, три недели. Да и эта поляна сегодня ео ipso — в действительности – выглядит совсем не так, как описано в романе, поскольку поединок состоялся зимой среди глубоких сугробов, а не лётом среди цветов и трав.

Пристыженная студентка извинилась, поблагодарила за уточнение, а всеведущий экскурсант, будто сдаваясь, поднял руки со свисавшими с запястий палками на петлях, которые придавали ему вид марионетки, и с деланой скромностью улыбнулся.

– Вы столько всего знаете, – польстила ему гид. – Если не возражаете, я уступлю вам место экскурсовода. Буду рада услышать что-нибудь новое!

Учитель театрально вздохнул и тут же затараторил:

– Начнем с того, что знаменитая скамья, на которой Нафта выкурил последнюю сигарету перед, если угодно, последней дуэлью в немецкой истории, располагалась вон там, а вовсе не под елью, у которой мы сейчас стоим. Далее, в ходе поединка было произведено два выстрела, один в воздух, другой мимо цели, поэтому мы не можем в полной мере считать произошедшее здесь дуэлью. Похожие ситуации повторялись в жизни самого Томаса Манна, который никогда не чурался вызовов на дуэли, но только потому, что никаких дуэлей за ними не следовало.

Шилль с насмешливым лицом демонстративно зааплодировал. Рассказчик, неверно истолковавший эту реакцию, воспринял ее как одобрение и вдохновенно продолжил:

– Да, такие они люди, наши литераторы, – чужие среди своих, свои среди чужих. Кто упрекнул бы их в этом? Итак, Нафта занял позицию примерно там, Сеттембрини – в пятнадцати шагах от него. Alea iacta est — жребий брошен, что еще мог он сказать? Здесь пустил себе пулю в голову человек, который на самом деле был не более чем выдумкой, несбыточной мечтой, сит grano salis — с оговорками, торжеством безумия! – Он разглагольствовал без умолку, палками рисовал в воздухе схему расстановки дуэлянтов – словом, старался изо всех сил.

– Надо что-то сделать, – тихо произнес Шилль, на лице которого читалось лихорадочное волнение.

Фоглер не понял, что имеет в виду его друг, и спустя минуту вместе с остальными экскурсантами ошеломленно наблюдал за абсурдным фехтовальным поединком, в который, вооружившись злосчастными палками для ходьбы, вступили Шилль и толстяк. Размахивая отобранной у противника палкой, будто мечом, букинист делал выпад за выпадом, учитель спотыкался и пятился, абсолютно не умея парировать.

Внезапно Шилль скользнул за спину противника, вцепился в его запястье и воскликнул:

– Замолчите!

Все замерли. Фоглер подлетел к дерущимся и схватил Шилля за плечо, но тот стряхнул его руку и громко произнес:

– Томас Манн отменно разбирался в дуэлях, а однажды его вызвал на поединок его коллега Теодор Лессинг. Манну повезло остаться в живых, потому что он заметил ошибку в соблюдении формальностей и уже начавшуюся дуэль отменили, ясно вам, шут гороховый? – Шилль стукнул рукояткой палки по груди оппонента.

Тот высвободился и, задыхаясь от негодования, процедил:

– Выбирайте выражения!

– Я готов повторить все еще раз! Манн нигде точно не описывает расстановку противников, следовательно, правды не знает никто. – Шилль коснулся палкой плеча толстяка и, выполнив танцевальное па, добавил: – А главное, это была отнюдь не последняя дуэль. Хотите подробностей?

Шилль схватил левую руку оторопевшего толстяка и отвел ее в сторону, при этом палка в его руке устремилась вверх и царапнула подбородок учителя. Тот охнул и кинулся на букиниста с кулаками, завязалась драка. Участники экскурсии окружили забияк и кое-как их растащили.

Вызванная полиция зафиксировала легкие телесные повреждения и обвинение в нападении, которое впоследствии было отклонено как несущественное.

Фоглер, придя к выводу, что у его друга неладно с головой, поспешил вернуться домой, не дожидаясь окончания поездки.

По всей вероятности, Шилль решил посетить аукцион, когда уразумел, что купить комплект старых пистолетов через интернет ему не удастся – слишком велик оказался ассортимент, слишком много выявилось нюансов. На одном из военных форумов букинисту встретился анонс запланированных на вторую половину того же дня торгов, где, к его удивлению, представляли несколько пар дуэльных пистолетов, а также легендарное оружие вермахта. Шилль со всех ног рванул на Мюнц-штрассе и теперь сидел в фойе аукционного дома, теша смутную надежду отыскать что-нибудь подходящее.

Вслед за гусарской саблей мадам Мербуш предложила вниманию публики погоны сержанта полевой артиллерии времен Первой мировой войны, имя которого не сочли достойным упоминания. Лот достался за полтораста евро даме во втором ряду. Французский игольчатый штык ушел за сто евро седовласому старику, а «гарантированно не ржавый», как заявила аукционист, экземпляр рыцарского креста с железными дубовыми листьями приобрел за семь с половиной тысяч сосед Шилля, все время сидевший неподвижно, скрестив руки на груди, и лишь изредка кивавший головой.

Букинист с нетерпением ждал, когда на торги выставят пистолеты. Затейливый парад пережитков минувших времен, устраиваемый в этом зале, не вызывал у него ни малейшего отторжения. Скорее здесь он чувствовал себя комфортно и испытывал странное утешение от мысли, что предшествующие исторические эпохи произвели нечто достойное увековечивания, хотя, на взгляд Шилля, для самого впечатляющего лота – датируемого I в. н. э. и на удивление прилично сохранившегося шлема римского центуриона, стартовая цена тридцать пять тысяч, – нельзя было придумать абсолютно никакого разумного применения.

Может, это возраст так облагораживает совершенно утилитарные предметы? Может, дело в их боевой истории, связанной со смертью и разрушением, в их биографии, окрашенной кровью нигилизма? Или же в них содержится некое скрытое значение, которое и делает их интересными для тех, кто родился на много веков позже?

Забавно представить, с каким недоумением смотрел бы на собравшихся в аукционном зале людей обладатель этого шлема, если бы попал сюда сегодня и крутил непокрытой головой в поисках своего форменного убора. Еще забавнее представить аукцион, который состоится через несколько сотен лет: потомки мадам Мербуш предложат почтеннейшей публике приобрести велошлем или, скажем, бейсболку человека, сидящего двумя рядами впереди Шилля. «С чего бы это, – гадал букинист, – современные вещи смогут заинтересовать кого-то в будущем? По тем же, по которым вон тот франт в лоденском пальто отслюнявил десять тысяч за островерхую каску, фуражку и погоны из поместья председателя имперского военного суда, жившего сто лет назад? Что же это за причины?»

Краем глаза глядя на одного из покупателей, слегка выпятившего губы, словно для поцелуя, Шилль поймал себя на мысли, что не очень-то хочет знать ответы на эти вопросы, тем более что на аукцион вот-вот должны были выставить лоты, ради которых он сюда и примчался.

Пару французских кавалерийских пистолетов калибром около пятнадцати миллиметров, с целиком, без мушки, в чехле для хранения, обитом зеленым бархатом, предложили по стартовой цене восемнадцать с половиной тысяч евро. Сосед Шилля не шелохнулся, изумленный букинист тоже остался сидеть без движения. Такой суммой он не располагал, хотя, безусловно, был единственным человеком в зале, а может, и в целом мире, по-настоящему желавшим воспользоваться этим оружием по назначению. Тем не менее он испытал удовлетворение, когда после бурного обмена знаками и кивками мадам Мербуш назвала предложенную одним из покупателей цену в размере двадцати четырех тысяч в первый, второй и, после традиционной паузы, в третий раз. Никто не удивился бы, подними Шилль ставку еще выше – здесь его голос стал бы одним из многих.

– Уймища денег, и за что? – вполголоса произнес сосед Шилля, не оборачиваясь, но явно обращаясь к нему. – Из этой рухляди и стрелять-то нельзя…

Букинист кивнул, думая о своем, и отозвался: – А нужны такие, из которых стрелять можно. Сосед повернул голову и с любопытством на него посмотрел.

Трудно предположить, что случилось бы, если бы в тот день Шилль действительно купил оригинальный комплект исторических дуэльных пистолетов. На торги выставили еще три лота, но букинист, по-видимому, уже догадался, что предлагаемое оружие не отвечает его целям, и дело не только в цене. Для начала, какие следовало взять пистолеты – гладкоствольные или нарезные? Выбор судьбоносный, поскольку первые считаются менее меткими, но именно поэтому точнее соответствуют классическому представлению о поединке как о свершении суда Божия. Шилль только улыбнулся, когда на аукцион представили комплект со стволами, похожими на пушечные, потому что сразу сообразил: эти орудия разлетятся в руках у дуэлянтов еще раньше, чем они начнут прицеливаться. Имелись у букиниста и практически неразрешимые вопросы: кремневый замок или ударный с капсюлем, дульнозарядные пистолеты или револьверы, круглые пули или конические, да или нет? Все это казалось крайне запутанным, требовало специфических навыков и знаний, а главное – времени, которого у Шилля не было.

Стартовые цены от одиннадцати до тридцати тысяч евро, которые мадам Мербуш называла словно нечто само собой разумеющееся, повергали его в недоумение. Никаких гарантий, что пистолеты сработают, не было, да и не должно было быть, потому что никто не собирался из них стрелять. Возможно, на настроение Шилля влияла и уверенность, исходившая от его соседа: оценив взглядом каждый из трех последних лотов, тот качал головой, еле заметно для остальных посетителей аукциона, но не для Шилля. Когда на торги предложили комплект немецких капсюльных пистолетов с нарезными восьмигранными стволами из дамасской стали, он даже задел локоть Шилля и, встретившись с ним взглядом, предостерегающе поджал губы.

Мир оружейной торговли полон тайн. Взять хотя бы соседа Шилля, сидевшего со скрещенными на груди руками и напряженным ожиданием во взгляде. Звали этого человека Николай Лоренц. В обычной жизни он работал завхозом в училище, да и его внешний облик соответствовал данному виду деятельности: Лоренц носил очки с затемненными стеклами и кожаную жилетку поверх клетчатой рубашки, волосы на его голове курчавились от пота. А в свободное от основной работы время этот гражданин управлял хорошо организованным интернет-магазином военных товаров и медалей XX века – эпохи, коллекционирование предметов которой Шилль довольно долго считал глупым занятием. «Ну в самом же деле, – терялся он в догадках, – какую ностальгию могут вызывать пулеметы и зенитки?»

– На торги выставляется «Гранатомет тридцать девять», – выкрикнула аукционист. – Противотанковое ружье немецкого завода «Густлофф», в оригинальной упаковке, не бывшее в употреблении, стартовая цена – восемь тысяч евро. Ваши ставки?

Мадам Мербуш несколько раз оглядела зал. Сосед Шилля серьезно кивнул.

– Господин в жилетке! Ваша ставка – восемь тысяч пятьсот?

Он снова кивнул.

– Восемь тысяч пятьсот, – повторила аукционист. – Девять тысяч – господин в бейсболке, из первого ряда… – Она взглянула на свою помощницу. – Десять тысяч – участи и к торгов по тел ефону…

Лоренц помотал головой.

– Чему быть, того не миновать, – процедил он сквозь зубы сначала по-русски, затем по-немецки и поднял руку.

– Одиннадцать тысяч – господин в жилетке.

– Двенадцать тысяч – господин из первого ряда, правая сторона.

Упомянутый господин, одетый в темно-синий однобортный костюм, повернулся к Лоренцу. Тот снова поднял руку, на этот раз выставив три пальца.

– Пятнадцать тысяч – господин в жилетке.

Теперь все смотрели на Лоренца, а заодно и на Шилля, который, по-видимому, теперь выглядел как участник одной с Лоренцем команды.

– Пятнадцать тысяч – раз, пятнадцать тысяч – два… – Мадам Мербуш бросила взгляд на сотрудницу с телефоном, но та покачала головой. – Пятнадцать тысяч – три. Продано!

Шилль не мог взять в толк, зачем его сосед отдал огромную сумму за экземпляр оружия массового выпуска, которое не имеет ни отделки, ни гравировки, ни инициалов, ни патины и уж точно не является раритетом. Кто вообще коллекционирует подобные вещи? Букинист решил отложить этот вопрос на потом.

Еще Лоренц приобрел бывшую в употреблении трехствольную винтовку МЗО производства фирмы «Зауэр унд Зон» времен Второй мировой войны. По словам мадам Мербуш, в голосе которой звучало восхищение, когда она представляла этот лот, такие винтовки состояли на вооружении у пилотов дальних самолетов-разведчиков и применялись для самообороны в случае вынужденной посадки в тылу врага. За винтовку Лоренц уплатил одиннадцать с половиной тысяч.

Потом внесли сундук, а скорее, сундучок. Сотрудник аукционного дома кое-как взгромоздил на стол этот явно тяжелый и видавший виды предмет – помятый, обтрепанный и с подпалинами.

– Заключительный лот на сегодня! – возвестила мадам Мербуш. – Сундучок с цинковой оковкой, принадлежал офицеру СС. Согласно документам, обнаружен в знаменитом хоэнлихенском санатории.

В зале воцарилась абсолютная тишина. Аукционист постучала по деревянным стенкам сундучка, раздался глухой звук. Она открыла крышку и продолжила говорить, вынимая один предмет за другим и разворачивая старые газетные обертки. Спустя недолгое время на столе лежали: пистолет, несколько обойм, слегка обгоревшая стопка документов, перевязанная шнуром, еще один пистолет, жестяная шкатулка с переливающимися медалями, а также детский тапочек, при виде которого мадам Мербуш поморщилась.

– Сами видите, – объявила она, помахав тапоч-ком, – сундучок и его содержимое сохранились в том составе, в котором были конфискованы красноармейцами в тысяча девятьсот сорок пятом. По отдельности объекты особого интереса не представляют, их ценность скорее определяется тем, кому они принадлежали. В тридцать седьмом году возле санатория произошла дуэль между двумя эсэсовцами. Мы знаем о ней мало и потому продаем данный лот в текущей комплектации. Иными словами, мы не даем никакой гарантии, что вещи в его составе подлинные, хотя все… – Она только теперь заметила, что держит в руке тапочек, и положила его обратно. – …Почти все указывает на это. Стартовая цена – двадцать пять тысяч.

Шилль, машинально кивая в такт ее словам, медленно поднял руку.

– Господин в тренче, на этот раз не передумаете? – поддела его мадам Мербуш.

Впереди поднялись еще две руки, сотрудница с телефоном сделала знак, и через несколько мгновений цена удвоилась. Сумма была куда больше, чем имел в распоряжении Шилль, но он то ли не осознавал, что так и не опустил руку, то ли слишком глубоко погрузился в размышления о хоэнлихенской дуэли. Тем временем посетители аукциона вовсю делали ставки. Лоренц тоже не оставался в стороне.

– Семейная реликвия… очень на то похоже… – шепнул он Шиллю, и тот с умным видом кивнул, хотя ничего и не понял.

– Семьдесят шесть тысяч – два… – Снова последовала обязательная пауза, во время которой мадам Мербуш взглянула на Шилля, чья рука наконец сползла на колено, а затем на его соседа, который жестом подтвердил свою ставку. – Семьдесят шесть тысяч – три! Продано господину в жилетке.

Аукцион завершился, посетители покидали зал. Ошеломленный Шилль и еще несколько участников торгов окружили мадам Мербуш, и тут кто-то произнес:

– Участник по телефону, который купил гусарскую саблю, по вашему мнению, в самом деле является потомком ее прежнего владельца?

– Трудно сказать наверняка. – Аукционист развела руками. – Все может быть…

Шилль воспользовался паузой и тоже осведомился:

– Простите, пожалуйста, а у вас нет данных, кто предложил на продажу сундучок из Хоэнлихена?

Мадам Мербуш покачала головой и ответила, что, как это обычно бывает в случае таких сделок, лот доставили анонимно.

– Я бы спятила, если бы мне приходилось проверять еще и документы владельцев, квитанции о хранении и прочую писанину. Поверьте, от бюрократии и без того спасу нет, – добавила она, закатывая глаза.

Публика оживилась, разговор перешел на правовые тонкости, льготы для коллекционеров, ограничения со стороны властей и тому подобное. Лоренц, стоявший чуть поодаль, поймал взгляд Шилля, едва уловимо кивнул и зашагал к выходу.

Букинист, за время аукциона успевший проникнуться доверием к этому человеку, молча проследовал за ним и сел в его машину, после чего они поехали в дом Лоренца, расположенный в южной части столицы, где, по словам нового знакомого, Шилль сам сможет все осмотреть. Во время получасовой поездки по сумеречному Берлину, за каждым окном которого Шиллю мерещились комнаты, набитые шпагами, саблями, пистолетами и островерхими касками, букинист думал о противотанковом ружье, рыцарском кресте, хоэнлихенском сундучке и еще о том, что неизвестный нацист везет его неведомо куда, чтобы обсудить сделку о купле-продаже огнестрельного оружия.

– Я сразу сообразил, что ты не коммерсант, – приветливо улыбнулся Лоренц. – Ты ищешь что-то для себя. Знаешь, как я это понял?

– Нет, и как же? – с искренним интересом отозвался Шилль.

– Очень просто. Если на аукционе сосед говорит про некий лот: «Не бери!», профи мигом его покупает. Торги – бассейн с акулами, там все против всех. А к чужим советам прислушиваются лишь неофиты и случайные посетители. – Он добродушно рассмеялся.

Шилль смущенно кивнул.

– Скажу больше, – не унимался Лоренц, – ты считаешь меня нацистом. А я немец из России, из Саратова. Последним, кто назвал нас нацистами, был Сталин. Он ошибался. Я деловой человек. Да, я продаю старое нацистское оружие, но только союзникам США по антигитлеровской коалиции. Они от этого просто без ума, – с жаром добавил Лоренц. – Так что все мои сделки есть бизнес, только бизнес и ничего, кроме бизнеса. Ты куришь?

Он вытащил из кармана жилетки пачку сигарет и протянул ее Шиллю, опасения которого понемногу развеивались. Вскоре они безмолвно курили, предаваясь каждый своим раздумьям.

– Одного не пойму, – прервал молчание Лоренц. – Тебя-то этот последний лот чем вдруг зацепил?

– Меня? Да ничем особенным… – рассеянно ответил Шилль.

– Редко кто готов раскошелиться на семьдесят пять тысяч за «ничего особенного».

– Ну… Я в самом деле не знаю. Мне давно хотелось выяснить что-нибудь о той дуэли. Про нее вообще никто не в курсе, документальных свидетельств раз-два и обчелся, и тут на аукцион выставляют этот сундучок! У меня в голове словно колокольчик прозвенел.

– Полагаю, я сумею ответить на твои вопросы, а помогут мне в этом наши семейные предания. И если ты захочешь изучить содержимое сундучка, у тебя будет эта возможность, надо только дождаться доставку.

Машина остановилась у двухэтажного дома неподалеку от аэропорта. В окнах ярко горел свет. Шилль огляделся.

Едва они вышли на улицу, послышался собачий лай. Одно из окон распахнулось, и женский голос спросил:

– Коленька, у нас гости? Почему ты задержался? Ужин остыл.

Лоренц что-то ответил по-русски, окно захлопнулось. Огибая высохшие побеги каких-то колючих растений во дворе, хозяин дома подвел своего спутника ко входу в подвал. Они спустились по ступенькам к стальной двери с хитрым замком, для отпирания которого потребовалось вставить в него три разных ключа.

– Приходится, – пояснил Лоренц, возясь с замком, – а не то с проверками проблем не оберешься. Коллекцию оружия положено хранить в помещении с бетонными стенами и взломостойкой дверью. Проходи, пожалуйста.

Войдя последним, хозяин включил свет и долго запирал дверь изнутри. Лоренц и Шилль очутились в просторном подвале, заставленном металлическими стеллажами с ящиками и коробками. В центре помещения стоял квадратный стол, на котором грудились увесистые каталоги.

Букинист растерянно озирался.

Его новый знакомый быстро прошел в дальний угол, принялся перебирать коробки и объяснять:

– Тебе нужны пистолеты – у меня есть пистолеты. Но тот, кто продает пистолеты, обязан соблюдать осторожность. По закону они должны быть негодными к употреблению. Либо покупатель должен иметь разрешение на оружие, а оно мало у кого есть. Вот почему дилерам вроде меня приходится сверлить дырки в пистолетах, портить их сваркой или вынимать детали, понимаешь? Чтобы из продаваемого нами оружия нельзя было стрелять.

Шилль, стоящий посреди подвала, кивнул и с видом не по годам умного ребенка изрек:

– По-моему, это глупо. Что за прок от оружия, из которого нельзя стрелять?

– Не спеши с выводами, – ответил Лоренц, выстраивая на полу штабель из ящиков. – Допустим, вот тут, – похлопал он по коробке, – у меня пистолет без магазина и без курка. Ты можешь совершенно легально купить его и повесить на стену. Магазин и курок от этого пистолета продает компания моего приятеля, так что… Теперь ясно?