Текст книги "Оскорбление третьей степени"

Автор книги: Райк Виланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

В кабинете Танненшмидт села за компьютер и принялась печатать рапорт, а Зандлер тем временем задумчиво складывал листы бумаги в одну большую стопку и один за другим снимал со стены стикеры, облепившие пространство рядом с фото рыбки.

– И что же случится, когда сомик умрет?

– Вероятно, он станет мертвым.

– Да это понятно, но тогда, выходит, наследство сомика перейдет к вам?

– Ой, не знаю, наследование – дело сложное, очень сложное. Насколько мне известно, сомики родом из Южной Америки. Не хочу исключать…

Телефон на столе ожил. Инспектор взглянула на часы: было около десяти. Звонил дежурный по участку:

– Прошу прощения за позднее беспокойство, фрау старший инспектор, вам поступил экстренный вызов из «Комише опер». Говорят, там человек лежит на полу и кричит.

– В опере такое не редкость, – ответила Танненшмидт.

– Да, но он повторяет ваше имя и требует, чтобы вы приехали туда.

13

Мнимый покойник

Пока старший инспектор Танненшмидт и полицеймейстер Зандлер мчались в оперу, гадая, кто и почему их там ждет, суматоха в партере понемногу успокаивалась. Марков лежал поперек нескольких кресел ни жив ни мертв, прижимая руку к груди, вокруг него собралась внушительная толпа зрителей, певцов и музыкантов. На его рубашке, примерно посередине, темнело большое красное пятно.

Кто-то снял с шеи Маркова платок и вытирал им его лоб. У края сцены в мятой белой рубашке, на подсвеченной прожекторами искусственной лужайке сидел исполнитель партии Евгения Онегина, так и не выпустивший пистолета из рук. Поодаль артист в старинной капитанской форме продолжал петь арию по-русски. Тут и там люди горячо спорили о том, является ли этот инцидент частью представления, современным перфомансом, или же «Комише опер» действительно стала местом совершения преступления.

Какой-то парень снимал происходящее на мобильный. Его спутница, встревоженно оглядываясь по сторонам, пробормотала:

– Может, нам сегодня показывают новую версию «Онегина»?

– Не исключено, но что-то очень уж мало в этой новой версии поют, – усмехнулась дама в черном коктейльном платье.

Ее кавалер, коренастый мужчина в смокинге и лакированных ботинках, мягко возразил:

– Любовь моя, даже в опере мертвецы поют редко.

– Да и в публику обычно не стреляют, – встрял в разговор седовласый старик.

Вой полицейских сирен раздавался все ближе. Громко хлопнула дверь, и все вздрогнули.

В буфете подавали напитки, а взволнованные зрители обменивались впечатлениями и догадками:

– Жертву опять принесла публика, вот что удручает меня больше всего!

– Ноги моей больше не будет в оперном театре!

– Как по мне, это намного лучше, чем опера.

– А точно ли никакого нападения не было?

– Что? Нападение? Неужто это было нападение?

– О-оч-чень на то похоже!

– Я же вам сказал: он вскочил с места, заорал: «Не стрелять!», потом раздался выстрел, он оглядел себя, зашатался, расставив руки, и рухнул на даму, которая сидела рядом.

Двери в коридор стояли нараспашку, но публика, отчаянно пытавшаяся сперва выбраться наружу, а потом войти обратно, полностью блокировала их. Врач скорой помощи и инспектор Танненшмидт, прибывшие одновременно, продирались сквозь толпу вслед за помощником режиссера, который выкрикивал:

– Дорогу, дорогу!

Добравшись наконец до Маркова, врач схватила его за запястье, чтобы нащупать пульс, приподняла ему веки, осторожно расстегнула рубашку и принялась осматривать грудь и живот. При этом она то и дело обращалась к Маркову:

– Вы меня слышите? Как вы себя чувствуете? Вам не больно? Можете шевелить ногами?

Марков мученически кривил лицо, словно каждый вопрос врача причинял ему неимоверные страдания. Он со стоном сел, оценил тяжесть полученных травм, после чего лег обратно и закрыл глаза. Подошли двое санитаров с носилками, врач открыла чемоданчик с медикаментами. Конус света, испускаемого прожектором, только что освещавший мрачную купу деревьев на одном краю сцены, выписал резкий зигзаг по партеру, пробежался от компании шушукающихся туристов к валяющемуся на полу шелковому красному палантину, затем выхватил из полумрака ботинки зрителя, сидящего рядом с колонной, и наконец остановился на Маркове, отчего у всех, кто это видел, создалось ощущение, что представление продолжается.

Врач продолжала осматривать Маркова. Внезапно ее руки замерли, а секунду спустя резким движением разорвали его рубашку. Головы собравшихся вокруг них поднялись словно по команде, отчего все вместе эти люди стали напоминать сцену наподобие той, что изображена на знаменитом полотне Рембрандта «Анатомия доктора Тульпа», с той лишь разницей, что обе руки исследуемого были целы и никаких ран или пулевых отверстий на его теле не наблюдалось. Взорам публики предстал лишь голый живот, очень белый и абсолютно невредимый.

– Еще застреленные есть? – крикнула врач. – В этого человека совершенно точно не стреляли.

Беспокойный шепот становился все громче, исполнитель партии Онегина медленно поднимался на ноги, неуверенно ухмыляясь, а угрюмая Танненшмидт, облокотившаяся на край сцены, испытала крайне неприятное и нежеланное дежавю. Врач кончиками пальцев подняла разорванную рубашку Маркова и объявила:

– Это не кровь, а обыкновенное красное вино.

Что же произошло во время оперного представления? Опять ничего такого, что относилось бы к компетенции полицейских. После того как Танненшмидт и Зандлер вывели Маркова из зала сквозь толпу людей, которые снимали их на видеокамеры своих телефонов, свистели, улюлюкали и даже аплодировали, они втроем перебрались в дальнюю часть гардероба. Служители театра с большим трудом пробивали им дорогу среди зрителей и нахлынувших журналистов. Марков, кое-как засунув рваную рубашку под пиджак, глуповато хихикал – потешался то ли над самим собой, то ли над своим неожиданным воскресением из мертвых, то ли над тем, что психиатр стал своим собственным пациентом.

Какое-то время они сидели, молчаливые и растерянные, в симметрично строгом коридоре с темными зеркалами, кроваво-красным ковром внизу, черным потолком вверху и бесконечной линией шаровидных ламп посередине. Марков, кажется, начинал успокаиваться, его хихиканье перешло в шепот, из которого можно было различить лишь отдельные слова, в основном уничижительные. Танненшмидт и Зандлер ждали, на их лицах читались сочувствие и замешательство. Строго говоря, офицеры могли встать и уйти, их тут ничто не задерживало. Вся история, что было очевидно с самого начала, имела скорее медицинское, нежели криминальное значение и, чисто по-человечески, несла на себе некий трагический отпечаток.

Из зрительного зала слабо доносились барабанный бой и звуки труб. Стало быть, представление возобновили. Марков едва заметно покивал в такт музыке, взглянул на свою сжатую в кулак руку и медленно ее разжал. На ладони оказалась скомканная бумажка.

– Спасибо, что приехали, инспектор, – тихо проговорил Марков. – Спасибо! Вот, читайте!

Танненшмидт с усталым выражением лица человека, которого уже ничем не удивить, развернула записку. Привыкшая как можно меньше касаться предметов из соображений сохранности отпечатков, она держала листок кончиками пальцев, точно стремилась избежать заражения неведомой болезнью.

Уважаемый герр Марков, имею поручение уведомить Вас о дуэли, которая состоится завтра. Настоятельно рекомендую Вам направить своего секунданта на встречу с секундантом Вашего оппонента, которая состоится в 12:00 в помещении велнес-оазиса «Фиш спа» по адресу Данцигер-штрассе, 66.

С глубоким уважением,

секундант Вашего оппонента

Текст был написан вычурным старомодным почерком, который было трудно читать.

Танненшмидт передала записку Зандлеру. Тот разгладил ее, осмотрел со всех сторон, сфотографировал и возвратил Маркову.

– Новая депеша? – спросила инспектор.

– Да.

– Эту тоже доставил посыльный?

– Я обнаружил ее на своем сиденье, когда вернулся в зал после антракта.

– Вот оно что. Так это из-за нее вы настолько разволновались, что не смогли смотреть на инсценировку дуэли?

Марков сделал вид, будто не заметил иронии в словах Танненшмидт.

– Нет, записка тут ни при чем, могу вас заверить. Дело в том, что с этой оперой у меня связаны тяжелые воспоминания детства. Буквально сегодня утром я отчетливо вспомнил, какое испытал тогда потрясение, потому что не сомневался: артист, исполнявший роль Ленского, действительно погиб на той дуэли. Уточню, речь шла не о герое постановки, а об актере, который его играл. Понимаете?

– Этого, – отозвалась Танненшмидт, – мне бы очень не хотелось понимать.

Марков и Зандлер изумленно переглянулись.

– Да, – повторила инспектор, – у меня ощущение, что за истекший день я поняла слишком многое. Даже у старшего инспектора полиции есть пределы понимания, прошу отнестись к этому с пониманием. – Она поднялась и похлопала Маркова по плечу. – Вот, заговариваться начала. Не принимайте это на свой счет, просто у меня сегодня выдался длинный день. Там, в фойе, ждут журналисты, и они готовы пойти на что угодно, лишь бы услышать вашу историю. Советую не упоминать о дуэли и депеше. Это в ваших интересах. – Танненшмидт повернулась к Зандлеру и добавила: – Позаботьтесь о герре Маркове, пожалуйста. А что касается записки… Делайте, как сочтете нужным. Полагаюсь на вас. Если хотите, отправьте туда завтра кого-нибудь, например своего стажера. Велнес-оазис «Фиш спа» – само название криком кричит о рэкете и организованной преступности. – Усмехнувшись, она направилась к выходу, помахала рукой и вскоре скрылась в дальнем конце зеркального красно-черного туннеля.

Зандлер, само собой, хотел узнать, а Марков, само собой, хотел рассказать, как так вышло, что он вдруг утратил всяческое самообладание, но подчеркну тая незаинтересованность старшего инспектора сказалась на них обоих. Тем временем на сцене герои представления тоже занялись психологической проработкой того, что с ними произошло: до гардероба доносилось приятно приглушенное заунывное пение.

Зандлер перечитал письмо и спросил, что по этому поводу думает Марков. Тот раздраженно отмахнулся и ответил, что больше вообще ничего не думает. Он покончил с этим миром, а мир, если ощущения его не обманывают, покончил с ним.

– Вам что-нибудь известно о велнес-оазисе «Фиш спа»?

– Впервые слышу, – отозвался Марков. – И никакого секунданта я тоже не знаю. Но, возможно, пришла пора с ним познакомиться. С меня хватит! Если нет другого способа положить конец этой бредятине, я сдаюсь. Будет ему дуэль. Это не более чем игра, придуманная Шиллем, и мы все лишь персонажи в его игре.

– Почему вы так считаете? И какое отношение имеет Шилль к пятну от красного вина на вашей рубашке?

– Вы об этом? – Марков пренебрежительно кивнул на свою грудь. – Никакого, просто сегодня за обедом в ресторане «У Рейнхардта» мой приятель Ленцен нечаянно облил меня вином. Он опрокинул бокал, а когда я заметил, что вино попало на мою рубашку, я уже опаздывал на спектакль. Так торопился сюда, что совсем забыл про пятно… Я увидел его только здесь, под конец второго акта, понимаете?

– Не совсем, – протянул Зандлер.

– Вот представьте: Ленский стоял тут, – Марков кивнул за спину собеседника. – Между Онегиным и мной, на одной оси. А когда Эгон… Тьфу ты, когда Евгений Онегин поднял пистолет и прицелился, под его прицелом оказался я! В тот миг у меня осталась всего одна забота, хотя разве это была забота? Нет, это был животный ужас! Страх, что меня сейчас застрелят! Понимаете? Вот почему я вскочил. Дальше прозвучал выстрел. Остальное – эволюционная биология.

– Я правильно расслышал? Эволюционная биология?

– Замирание от страха. Freezing-like behavior по-английски. Человек как будто леденеет. Такое случается, когда адреналин высвобождается из надпочечников и поступает в органы и мозг. Пульс падает, мышцы каменеют. Подобным образом реагируют на опасность не только звери, но и мы, люди. Это длится секунд пятнадцать. Когда я снова смог пошевелиться и перевел взгляд вниз, то заметил на рубашке пятно. А потом, – он порывисто взмахнул рукой, – сознание будто выключилось. Следующее, что я помню, – это куча народа, которая стоит вокруг и пялится на меня.

– Интересно, – прокомментировал Зандлер. – Я раньше думал, что замирание свойственно кроликам, когда они оказываются перед змеей.

– Мы все и есть кролики. Один только Шилль возомнил себя змеей. Но, возможно, тут он заблуждается. Пожалуй даже, я в этом уверен.

Из зала послышалось пылкое пение. Евгений Онегин с безграничным отчаянием в голосе допевал последние строки своей арии. Марков прислушивался к экзальтированному баритону и испытывал тревожное ощущение, что на сцене обсуждают его собственную судьбу. Зандлер же, который хотел воспользоваться отсутствием Танненшмидт и дат»» понять, что его тоже следует воспринимать всерьез, не сдавался:

– Кстати, на один вопрос вы до сих пор не ответили: какое отношение это имеет к Шиллю?

– К Шиллю? А кроме него никто не знал, что я буду тут. Вероятно, он и прислал мне билеты в оперу. Только так он и мог подложить письмо на мое сиденье. Не исключено, что он тоже был в зале и все видел. Кто знает, возможно, ему даже понравилось.

– Это маловероятно, – отозвался Зандлер. – Мы точно знаем, что сегодня он был в Хоэнлихене.

У вас есть версии, для чего он мог туда поехать?

Марков сердито помотал головой.

– И для чего он вообще стал бы присылать вам билеты в оперу и оставлять письмо на вашем сиденье, ведь он знает ваш адрес и мог бы просто отправить письмо вам домой? Не слишком ли мудрено? Ведь вы могли и не явиться на представление.

– Задайте эти вопросы Шиллю. Вы только и делаете, что расспрашиваете меня. Что он искал?

О чем думал? Я толком ни разу в жизни не разговаривал с этим человеком. Он хочет меня застрелить и хочет, чтобы я ему в этом помог. Такова ситуация. Потому повторяю: задайте эти вопросы Шиллю!

Судя по музыке, опера близилась к концу. Скрипки взлетали до самых пронзительных высот, дуэт Татьяны и Онегина достиг взаимной кульминации, литавры, струнные и духовые зазвучали оглушительно, но так и не сумели заставить пару, разрывающуюся от жалости к самим себе, замолчать на фоне этой жестокой акустической резни. Стены завибрировали. Громогласные аплодисменты, свист, крики. Марков и Зандлер внимательно прислушивались. Помощник инспектора помнил, что хотел затронуть еще один вопрос, да вот запамятовал какой. Двери зала распахнулись, к гардеробу потянулись первые зрители. За ними устремились представители прессы, и только благодаря молниеносной реакции Зандлера, быстро снявшего с себя куртку и накинувшего ее на голову Маркова, им чудом удалось покинуть театр до начала столпотворения.

Ночь выдалась ясной, в небе кое-где виднелись звезды. Выйдя на улицу, Марков сообразил, что его пальто осталось в гардеробе, но ему показалось, что снаружи не очень холодно, и потому он решил, что заберет пальто в другой день. Марков поблагодарил Зандлера за помощь с побегом и добавил, что до его дома отсюда недалеко и он сам туда доберется.

Зандлер, то ли из вежливости, то ли из убеждения, что должен что-то сказать, в ответ поблагодарил Маркова за уникальный поход в оперу. Проводив психиатра глазами до тех пор, пока его силуэт, мелькавший среди прохожих на Беренштрзссе, не пропал из виду, полицеймейстер перевел взгляд на огромную надпись «Евгений Онегин» на фасаде театра, облегченно вздохнул, сделал несколько шагов и вдруг застыл, что можно было бы назвать вторым за вечер примером freezing-like behavior. Зандлеру вновь пришло на ум то, от чего его отвлекла музыка Чайковского! Он вытащил из кармана телефон и набрал номер инспектора Танненшмидт.

Ночь в Берлине – едва ли не самое идеальное время для того, чтобы одни люди не столкнулись с другими. Тот, кому интересно, может взять карту города и прочертить от района Митте маршруты, которыми прошли герои этой истории в течение следующих нескольких часов, и поразиться, как им удалось столько раз пересечься путями друг с другом и при этом так и не встретиться лицом к лицу.

К примеру, Танненшмидт, выйдя из оперы, направилась в сторону Центрального железнодорожного вокзала и, миновав Вильгельмштрассе, решила завернуть в ресторан «У Рейнхардта», чтобы обдумать случившееся за день. В это же время от «Комише опер» к Центральному вокзалу спешил дядя Венцель. Когда он прибыл туда, Шилль только что сошел с поезда из Лихена и двинулся в сторону правительственного квартала. Здесь его маршрут совпал с маршрутом заблудившегося Маркова (тот вместо дома вышел к заправке на Шоссештрассе), однако Шилль не встретил ни Маркова, ни, чуть позже, Зандлера, который, созвонившись с начальницей, тоже устремился в ресторан, где ужасно уставшая Танненшмидт завершала безумный день порцией виски.

Герр К. узнавший ее, вместо приветствия сказал:

– А вы совсем не изменились.

– Э-э… – только и смогла произнести инспектор.

– Если снова ищете Маркова, его тут нет, он уехал в оперу.

Танненшмидт ответила, что сама может это подтвердить – она только что оттуда.

– Скажите, он был здесь? Как себя вел? Вы не заметили ничего необычного?

– Был, вел себя как всегда. Сегодня пятница, он и его друзья собрались за традиционным обедом, вели интересные беседы. Марков пил свое любимое красное вино. – Герр К. задумался. – Был момент, когда один господин из компании неосторожно махнул рукой и опрокинул бокал с вином, но о таком, полагаю, в полицию сообщать я не обязан?

– Сложно сказать, – задумчиво произнесла Танненшмидт. – Вы, случайно, не слышали, о чем они говорили?

– Лишь отрывки, фрау старший инспектор. Помню, что речь у них шла о кровельщиках и кашалотах.

Танненшмидт принялась размышлять, что за тему затронули собеседники и что общего между кровельщиками и кашалотами. Может, в фокусе беседы была разница взглядов на мир сверху и снизу? Она уже собралась задать этот вопрос герру К., но потом напомнила себе, что рабочий день завершен и в ресторане она просто отдыхает, а не выпал няет служебный долг.

– А, и еще про кораблекрушения, – добавил герр К.

Инспектор приняла эту информацию молча.

Время было позднее, и в ресторане почти не осталось посетителей. Если не считать Танненшмидт, которая заняла столик позади напольной вазы с павлиньими перьями, возле окна сидела парочка, очень занятая друг другом, поодаль инспектор увидела артиста, имени которого не могла вспомнить; артист и две хихикающие поклонницы пили шампанское. В центре зала, за большим столом под люстрой, компания бизнесменов, кажется, предвкушала премии от будущей сделки на Балканах. Пианист, закончивший играть, сидел в углу барной стойки перед чашкой кофе и что-то строчил в телефоне.

Когда запыхающийся Зандлер переступил порог ресторана, атмосфера в котором уже становилась сонной, он не сразу нашел Танненшмидт. Описав по залу круга полтора, он наконец увидел ее и взволнованно затараторил:

– Фрау старший инспектор, я все…

Танненшмидт вздрогнула и подняла руку.

– Точка! Сначала сядьте, коллега. Что будете пить?

– Я? Кофе, наверное. Послушайте, я все…

– Кофе, – перебила она, – без молока и сахара, как обычно?

– Да, – ответил Зандлер, и герр К., который уже подоспел к их столику, кивнул, принимая заказ.

– Очень хорошо. Теперь начинайте, Зандлер, коль скоро вы прибыли. Знаете, кстати, что объяснил мне сегодня Эгон Омананда из «Тихой обители»? Он сказал: «Прибывать легко, пребывать сложно». Большинство людей желают прибыть в ту или иную точку и не думают о том, что будет дальше, а ведь по-настоящему все начинается, когда они прибывают туда, куда стремились, и начинают там пребывать.

Зандлер, чье дыхание уже успокоилось, понимающе кивнул.

– Шотландский виски? – спросил он, взглянув на бокал инспектора.

– Он самый, – подтвердила Танненшмидт.

Герр К. принес кофе, и Зандлер, обрадованный тем, что может наконец поделиться сенсационными новостями, сообщил, что оговорка Маркова открыла ему глаза и практически позволила взломать код Шилля. Копируя список «LOST», Зандлер допустил ошибку во фразе «покончить с Эгоном О.»: на самом деле у Шилля было написано «покончить с Евгением О.», Евгением Онегиным, а это могло означать только вручение письма в опере, которое, собственно, и произошло.

Зандлер помолчал, ожидая, что начальница как-то отреагирует на известие, но та все так же спокойно и внимательно продолжала на него смотреть.

– Если помните, в письме секундант назначает встречу завтра в двенадцать часов. – Бросив взгляд на часы, он уточнил: – Уже пять минут сегодня.

Место – велнес-оазис «Фиш спа». По вашему мнению, инспектор, что за услуги предоставляет это заведение?

– Может, там всюду стоят аквариумы, а рыбы в них поют нежными голосами приятные песни, которые помогают клиентам расслабиться и обрести гармонию?

– Не-ет, – радостно улыбнулся Зандлер. – Там делают пилинг для ног, а проводят его… маленькие рыбки. Клиент опускает ноги в резервуар с водой, где плавают хищные рыбешки, которые скусывают отмершую кожу со стоп и делают их гладкими.

– А-а, так вот что за «ножной секс», – сообразила инспектор. – Хорошая работа, Зандлер. Вы молодчина. Тут что-то есть. Это совершенно точно. Возможно, дуэль. Дуэль странностей. Дуэль загадочных поступков. У нас есть психиатр, который по непонятным причинам свихнулся, есть букинист, который тоже по непонятным причинам заработал бзик на теме дуэлей. Есть два письма, которые можно трактовать любым образом: как шутку, как ребус или как шараду. Чем народ только не увлекается… А еще у нас есть список Шилля. Но вот вопрос: знаем ли мы, что будет дальше? – Она взглянула на Зандлера, который достал свой блокнот и открыл его на нужной странице.

– Пункт первый – «Последнее помазание», второй – «Белая рубашка», третий – «Покончить с Эгоном… Евгением О.», четвертый – «Ха-эль точка Гитлер» и пятый – «Ножной секс». А, еще шестой пункт: «Отключить сигнализацию». Тут речь может идти о чем угодно, хоть об ограблении банка с целью раздобыть деньги на покупку оружия, хоть о проникновении в казармы бундесвера… Что скажете?

– Вы серьезно, Зандлер? Тогда давайте сейчас же возьмем под наблюдение все отделения банков и все казармы бундесвера на территории Большого Берлина. И, гулять так гулять, все магазины мужской одежды, ведь и про белую рубашку забывать не годится. – Она отвернулась и заказала герру К. вторую порцию виски для себя и первую для коллеги, которому, по ее мнению, тоже не мешало выпить. – Еще стоит узнать во всех храмах города, не запланированы ли у них на ближайшие дни ритуалы последнего помазания.

Инспектор помахала пустым стаканом. Зандлер помешал ложечкой свой кофе.

– В этой истории есть и кое-что хорошее. Мы можем положить ей конец. Нам ни к чему знать, зачем Шилль отключает сигнализацию или устраивает дуэль между рыбками-грызунами. Нас это не касается. И я говорю это не только как офицер полиции, но и как частное лицо, которое, возможно, выпило слишком много или, возможно, слишком мало. Попрощайтесь с тайнами, Зандлер! О пятнах от красного вина позаботится химчистка, а о рыбах-грызунах позаботится рыбак-грызун. Оставьте это! Воля человека – его царствие, и не имеет значения, верит ли он при этом в Царствие Небесное. Герр К. подошел к их столику и подал виски в тяжелых толстодонных хрустальных бокалах.

– Кстати, – не унимался Зандлер, – после вашего ухода Марков заявил, что будет искать себе секунданта. Он сказал: «С меня хватит».

– Вот-вот, с меня тоже, – поддакнула Танненшмидт.

Причину, по которой Марков после скандала в опере, находившейся в двух кварталах от его дома, не пошел прямо к себе, можно объяснить с психологической, а не с метеорологической точки зрения. На улице было холодно и становилось все холоднее, пальто Марков забыл в гардеробе. Другое вероятное объяснение состоит в том, что ключи от его квартиры лежали в кармане пальто.

Ноги пронесли Маркова по широкой дуге мимо Бранденбургских ворот к Тиргартену. Может, он не хотел идти той дорогой, по которой еще несколько часов назад шел уважаемым психиатром, а потом вдруг превратился в мнимого покойника в опере? А может, его охватило чувство, что у него больше нет дома? Бог свидетель, когда сегодня вечером на глазах у толпы народа он рухнул на пол, точно девчонка-истеричка, он перестал быть тем Оскаром Б. Марковым, который жил и принимал пациентов по адресу: Рейнхардтштрассе, угол Луизенштрассе. И даже если… даже если нынешний Марков по-прежнему оставался тем же Марковым, что и раньше, нельзя не учитывать унизительный эффект мести, который детская травма оказала на, казалось бы, справившегося с ней индивидуума: этот эффект разрушил не только самооценку Маркова или то, что он под таковой понимал, но и его компетентность как профессионала. Один-единственный выстрел в «Евгении Онегине» превратил тридцать лет блестящей работы в тридцать лет шарлатанства.

Шепча что-то себе под нос, размахивая руками и стуча зубами, Марков неожиданно оказался перед советским мемориалом в Тиргартене. Едва увидев наведенное прямо на него дуло танковой пушки, мигом вспомнил сцену оперной дуэли, вспомнил наведенный прямо на него пистолет в руке Онегина и, холодея от ужаса, бросился прочь. Он подумал, что стоило бы позвонить Констанции, но сообразил, что она все равно не возьмет трубку и это, вероятно, будет лучше и для нее, и для него. Следует ли ей узнать, что за буря разыгралась в ее отсутствие? Нет, не следует, он бы ей точно ничего не рассказал, однако понимал, что так или иначе ей все станет известно.

Припозднившиеся прохожие с удивлением оглядывались на человека, который шаткой походкой шел через Моабит и Митте, разговаривая сам с собой и прижимая к груди разорванную окровавленную рубашку.

Подойдя к заправке на Шоссештрассе, он заказал в ночном киоске кофе, а потом, получив заветный стаканчик, попросил продать ему пальто, одеяло, да что угодно, лишь бы это позволило ему согреться.

– Могу предложить только шнапс, – отозвался продавец. – Хотя… погодите-ка.

Он долго рылся на полках, а по плоскому экрану телевизора над кассой тянулась бегущая строка новостей. На «Коста Конкордия» продолжаются спасательные работы. На Шпиттельмаркте разбита витрина магазина мужской одежды, версия ограбления подтвердилась. А затем Марков увидел на экране самого себя: Зандлер ведет его сквозь толпу, лицо Маркова наполовину скрыто курткой, и сопровождает все это комментарий мужским голосом: «Задержание. Псих-психиатр срывает оперный спектакль». При всей своей неточности эти слова звучали как позорное клеймо. Марков понял, что на его репутации можно смело ставить крест.

Продавец повернулся к нему, держа мотоциклетный дождевик в одной руке и спасательное фольговое одеяло в другой.

– Советую взять одеяло, – произнес он. – Специальная разработка, помогает избежать переохлаждения. Наружная сторона одеяла золотистая, внутренняя – серебристая, не перепутайте.

Марков выбрал одеяло. Торопливо развернув его, он заметил, что одеяло такое большое, что в него можно закутаться с головы до ног. Набросив одеяло на плечи, Марков поблагодарил продавца и побрел прочь.

Путь его был бесцельным и, пожалуй, бессобы-тийным, однако не бесконечным. Отойдя на несколько перекрестков от заправки, он прошел через маленькие железные ворота, затем прошагал по тропе вдоль реки и очутился на кладбище Инвалиденфридхоф. Там Марков долго бродил между захоронениями прусских генералов.

Доступ во внушительную усыпальницу Шарнхорстов, огороженную решеткой из чугунных пик и охраняемую спящим каменным львом, как обнаружил Марков, был закрыт. Кресты на могиле фон Рауха образовывали защитную цепь, которую он не сумел прорвать. На одном из перекрестков путь Маркову преградил надгробный памятник полководца Кесселя.

Казалось, в этот ночной час за господство над кладбищем борются различные оттенки мрака. Туманное темно-синее небо окутывало его бледным сумеречным светом. Стволы лип напоминали черные вены, по которым течет еще более черная кровь. Меж них над землей поднимались монументы, пьедесталы и кресты, приземистые камни, высокие узкие камни, уродливые колоссы, разбитые фигуры, горбатые курганы – причудливый парад сумрачных теней.

Марков, вышагивающий мимо них в своем сверкающем одеянии, воспринимал Инвалиденфрид-хоф не как кладбище и не как memento mori – помни о смерти, а скорее как долгожданное пристанище по ту сторону жизни. Он сразу почувствовал себя свободнее и, читая надписи на надгробиях, испытывал жгучую зависть к этим покойникам, которые даже спустя сотни лет после своей смерти знали, кто они такие и где их место. На ректора в отставке можно положиться, а поздороваться на ходу со старшим ветеринаром весьма приятно. Королевский камергер, генерал кавалерии, ротмистр и командир эскадрильи – все они, вполне вероятно, не были особенно хорошими людьми, однако они были личностями. Нельзя и представить, что они могли оказаться в том положении, в которое попал Марков.

Он прошел мимо могилы Эрнста Удета, «Генерала дьявола»^[9], и подумал мимоходом: «Ага, этот тоже тут захоронен». Дойдя до скамейки, огибавшей ствол липы, Марков решил отдохнуть. Он устал, ему хотелось просто насладиться царящим здесь умиротворением, а поскольку в спасательном одеяле было не холодно, вскоре он задремал.

Час спустя Маркова разбудили. Над ним склонялась женщина в черном пальто, с темными волосами и в темных очках.

– Герр Марков, что случилось? Что с вами?

В самом деле, что с ним? И кто эта женщина, которая, очевидно, знает его? Ему тоже показалось, что он ее знает, только не может вспомнить имени, да и солнцезащитные очки на ее носу задачу не облегчали. Спустя некоторое время память вернулась к Маркову, он сел и провел рукой по фольговому одеялу, точно расправляя помятую одежду.

– Вы дама с яблоком? Были у меня на приеме сегодня утром?

– Да, это я. – Она села на скамью рядом с ним. – Вам плохо? Вы ранены?

– Прошу прощения… Напомните, пожалуйста, свое имя.

– Дженни, Дженни Сибилл. Вам нужна медицинская помощь? Вызвать скорую?

– Нет, спасибо, не нужно. Вы-то что здесь делаете в этот поздний час?

Дженни пощупала лоб Маркова, проверяя, нет ли у него жара.

– Я-то? Исполняю ваше назначение. Вы прописали мне двадцатикилометровую прогулку перед сном. Я прошла только полпути.

– А-а, ну конечно, – припомнил он. – Сибилл… Потрясающая фамилия, честное слово. На этом кладбище могильная плита с такой фамилией смотрелась бы очень достойно. Вы художница?

– Нет, учительница рисования.

– Я вам завидую: у вас, по крайней мере, осязаемая, солидная профессия.

– Ну, не стану спорить, – отозвалась Дженни. – Что ж, пойду дальше. – Смущенно помолчав, она не удержалась и полюбопытствовала: – Если не секрет, почему вы в фольговом одеяле спите на скамейке на Инвалиденфридхоф?