Текст книги "Оскорбление третьей степени"

Автор книги: Райк Виланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Надо же, – растроганно произносит Удет, – укус осы почти полувековой давности решает вопрос жизни и смерти!

– Прошу прощения, это всего лишь пример. Давайте наведем справки, жива ли мать Штрунка. Она должна знать.

Какое-то время беседа крутится вокруг неразрешимых вопросов и космологических событий. Рифеншталь умоляет о встрече с Шульте Штратхау-сом на следующей неделе, Гесс обещает выполнить эту просьбу. Койпер что-то сосредоточенно рисует на обратной стороне салфетки. А Удет ломает голову над тем, в какой из первых дней его жизни произошло нечто такое, что могло бы вызвать у него трудности в ближайшем будущем, но ему на ум ничего не приходит. Мать никогда не рассказывала ему, что десятого июня 1896 года, через сорок пять дней после рождения, он упал с пеленального столика в своей детской в Людвигфорштадте.

12

Обо всем по порядку

Даже поздним вечером отделение полиции на Александерплац сияло ярко, точно ловушка для насекомых. Прямо у входа стоял уличный певец, под оркестровую музыку из акустической системы исполнявший то ли итальянские, то ли русские, то ли испанские арии. Из его рта выходил пар, и казалось, что человек согревается собственным пением. У его ног прогуливался голубь, нисколько не воодушевленный музицированием, и то и дело вытягивал вперед шею, клюя холодный асфальт.

Внутри полицейского участка почти никого не было. Пенсионерку в разбитых очках задержали за безбилетный проезд, а документов у нее при себе не оказалось. Двое несовершеннолетних графферов, позевывая, сидели, ожидая, пока ими займутся. В служебной части отделения, за матовыми стеклами, переминалась с ноги на ногу старший инспектор Танненшмидт в сером жакете, небрежно накинутом на плечи, и ждала, пока автомат сварит ей кофе. Инспектор недавно вернулась из поездки в «Тихую обитель» и пока не могла сформулировать, что напишет в рапорте. Все ее усилия последи их дней сводились к предложению: «В ходе следственных мероприятий никаких улик не выявлено».

Кроме того, Танненшмидт до сих пор так и не решила, какой номер присвоить преступлению, которое преступлением не являлось. По крайней мере, точно не 094, «Злостное хулиганство». «Совершенно обычное безумие» в списке не фигурировало, ведь безумие, даже самое что ни на есть отчаянное, наказанию не подлежит. Психиатр перенервничал на фоне переутомления, букинист увешал кухонные стены репродукциями старинных картин и оттисками гравюр с изображением дуальных сцен, женщина уехала на безмолвный ретрит в «Тихую обитель» – данных недостаточно даже для записи под рубрикой «Разное». Интересно, используется ли еще эта рубрика, или дела людей во всем мире настолько переплелись, что ее упразднили за ненадобностью?

Со стаканчиком кофе в руке задумчивая Танненшмидт вернулась в кабинет, где Зандлер провел безвылазно целый день, ведя расследование во всех направлениях или, если точнее, во всех несуществующих направлениях. На столе старшего инспектора лежали две стопки бумаг, очень ровные и аккуратные, каких у самой Танненшмидт отродясь не бывало, отдельные строки на листках были выделены ярко-желтым и розовым маркерами, а на стене рядом с фотопортретом рыбки образовался коллаж из клейких листочков тех же оттенков. Инспектор без особого интереса оглядела эту инсталляцию. Ее взгляд задержался на копии списка «LOST», пункты которого были по многу раз обведены кружками.

– С Эгоном О. уже покончено, – изрекла она. – Рядом с пунктом «Покончить с Эгоном О.» можем приписать: «Покончено».

– Позвольте спросить, фрау старший инспектор, он вообще существует?

– И да, и нет, – ответила Танненшмидт и кратко пересказала ассистенту историю о межконтинентальных последствиях укуса осы. – Вам удалось выяснить что-нибудь еще для итогового рапорта?

– Возможно, с Эгоном О. и покончено, – таинственно отозвался Зандлер, проверяя чистоту очков на свет. – Возможно, но составление рапорта я бы пока отложил. Если не возражаете… – Он указал на стопки бумаг.

Танненшмидт кивнула и опустила взгляд в стаканчик с кофе.

– Вы просили выяснить, что известно о последних немецких дуэлях. Я изучил вопрос. Чего только народ не напридумывал – теледуэли, шахматные дуэли, дуэли Бундеслиги… Но если не считать двух рэперов, которых задержали прошлым летом в гараже на Германплац, где они снимали сцену поединка с использованием настоящего оружия, и нескольких задушевных бесед, во время которых дело пошло не по плану, фактически последней дуэлью в Германии является та, что состоялась в Хоэнлихене в тридцать седьмом году. Шилль верно сказал, после нее Гитлер ввел запрет на дуэли. Сами понимаете, подтверждающих это документов у полиции нет, но дело обстояло именно так. – Он протянул Танненшмидт пачку листов и выпалил: – И вы никогда не догадаетесь, кто сегодня был в Хоэнлихене!

– Что тут догадываться-то, – устало пробормотала инспектор. – Там были вы. Вы туда съездили, все там осмотрели, поговорили с местными, и они подтвердили, что… А-а, да я не знаю что, выкладывайте уже!

Зандлер улыбнулся, покачал головой и произнес:

– Шилль.

– Шилль?

– Шилль. Разве это не интересно?

Танненшмидт подняла глаза от стаканчика и пристально посмотрела на Зандлера.

– Не интересно и чрезвычайно непримечательно. Шилль помешан на поединках, мы были у него на кухне, вспомните, сколько там всего, плюс коллекция камней, разные дуэльные кодексы на книжных полках… Я скорее удивилась бы, если бы он туда не поехал.

Зандлер засиял еще ярче.

– Скажите, какую версию истории вы хотите услышать – длинную или короткую?

Танненшмидт и сама не знала, чего ей хотелось меньше. Но она чувствовала: Зандлер что-то нарыл.

– Давайте длинную. Только, пожалуйста, сократите ее до минимума.

Можно было бы обвинить Зандлера в том, что он не старается выполнить просьбу начальницы, а скорее удлиняет повествование и нарочно создает по ходу рассказа моменты напряжения. Но то, о чем он говорил, могло, по крайней мере в его глазах, придать зашедшему в тупик расследованию новый импульс.

Первым делом Зандлер сообщил о своих телефонных звонках в рад заведений Лихена, при помощи которых рассчитывал узнать местные слухи об историческом поединке, но, по его словам, натолкнулся на стену недоуменного молчания и возмущенного неведения. Спустя некоторое время, когда он уже забросил это гиблое занятие и сосредоточился на других вопросах, в том числе на протоколах задержания и допроса гангста-рэперов, которые в последние годы не раз организовывали и снимали в Берлине так называемые шоу-дуэли, ему неожиданно позвонили из Лихена.

– Помните, вы поручили мне установить наружное наблюдение за Шиллем?

Танненшмидт кивнула.

– Я выполнил это поручение.

– И что же вам удалось выяснить?

– Я приставил к Шиллю стажера-полицейского, – ответил Зандлер, – и, должен сказать, он постарался на славу.

– Прекрасно. Передайте благодарность его инструкторам. Ну и что же он выяснил?

Зандлер, по-прежнему не спеша выложить все и сразу, выудил отчет и стал читать вслух:

– Шилль вышел из дома в четырнадцать часов тридцать две минуты, проехал по линии «Эм-два» до Александерпла…

– Пожалуйста, пожалуйста, Зандлер, – переби ла инспектор. – Я уже поняла, он отправился в Хоэнлихен. Что конкретно выяснил стажер?

– Ладно, как прикажете, – с досадой фыркнул Зандлер. – Шилль прибыл на Центральный вокзал, сел в поезд до Фюрстенберга. Наш человек следовал за ним. В вагоне Шилль познакомился с пожилой дамой и завел с ней разговор. Они долго обсуждали тему похорон.

– Так-та-ак, – только и произнесла инспектор.

– Дама сошла с поезда в Гранзе, Шилль проехал еще две остановки, до Фюрстенберга, и вышел там.

– И? – Танненшмидт внимательно посмотрела на дно пустого стаканчика.

– В Фюрстенберге он заскочил в уже отправляющийся автобус, а наш стажер заскочить в него не успел.

– А потом позвонил вам и спросил, что делать дальше. И что, это и есть ваша история?

– Не-ет, не спешите, я расскажу обо всем по порядку.

Но Танненшмидт встала и вышла из кабинета, бросив на ходу:

– Мне нужен еще кофе.

«Чем старше я становлюсь, тем сильнее мир начинает напоминать детский сад, – подумала она, прислонясь к автомату, который сочувственно гудел и громыхал. – А ведь я еще не старая». Инспектор обвела взглядом безлюдный офис открытой планировки, этот островок света, за окнами которого сгущалась мировая тьма.

Вернувшись к себе, Танненшмидт не села за стол, а принялась мерить кабинет шагами, тем самым давая Зандлеру понять, чтобы он не вдавался в излишние подробности.

– Итак, где мы оставили вашего протеже? В Фюрстенберге. Он погнался вслед за Шиллем на следующем автобусе?

– Не на автобусе, – лукаво улыбнулся Зандлер. – Он поехал на дрезине.

Сдавленно вскрикнув, инспектор забегала вокруг стола, остановилась возле горшка с комнатным растением, которое до этой минуты никак не участвовало в происходящем, и сплюнула в него глоток обжигающего кофе.

– Зандлер! – прохрипела она.

– Фрау старший инспектор! Что с вами?

Она рухнула на стул и тяжело задышала.

– Никогда не смейте изощряться при мне в остроумии без предупреждения. Я от вас такого вообще не ожидала. Неплохо, даже, пожалуй, очень здорово вы придумали, но…

Зандлер, не обращая внимания ни на упрек, ни на комплимент, терпеливо объяснил, что вовсе не шутит и что Танненшмидт должна ему поверить, ибо он говорит чистую правду. Опоздав на автобус, стажер-полицейский обратился к местным коллегам с просьбой о помощи. Но оказалось, что на весь Фюрстенберг есть только одна патрульная машина, и та в данный момент направлялась по вызову в место под названием – Зандлер сверился с отчетом – «Данненвальде». До следующего автобуса было целых два часа, и потому дежурный офицер предложил стажеру воспользоваться старой дрезиной до Лихе на, которая в настоящее время применяется как туристический аттракцион. И вот таким необычным способом и, кстати, в рекордно короткие сроки стажер преодолел пятнадцатикилометровое расстояние до Хоэнлихена.

Танненшмидт, все еще тяжело дыша, поблагодарила Занддера за волнующее описание продуктивной работы стажера и извинилась перед комнатным растением за непреднамеренное вторжение в его горшок, после чего заявила, что собирается домой.

– День выдался длинный, я ужасно устала. Надеюсь, вы на меня не в обиде.

– А сведения о трех звонках из Лихена, которые поступили сразу после этого, и срочном вызове полиции мне включить в отчет, который я положу на ваш стол завтра?

– Ладно, – сдалась она, – рассказывайте, только, будьте добры, придерживайтесь телеграфного стиля. – Еще не договорив, Танненшмидт вдруг сообразила, что Зандлер вряд ли в курсе, что значит телеграфный стиль, тем более что и сама она почти забыла это. – В общем, излагайте как можно короче. Каждый лишний слог стоит лишних денег. Точка. Говорите по делу. Точка. После каждого предложения непременно произносите: «Точка». Понятно?

Зандлер недовольно поморщился и, обдумав это указание, изрек:

– Первый звонок был из турагентства, куда я обращался ранее. Точка.

– Лишние глаголы, предлоги и союзы можете опускать, – раздраженно заметила инспектор.

– Человек приходил расспрашивал дуэли, описанию соответствует Шилль. Точка.

Танненшмидт осторожно хлебнула кофе.

– Второй звонок полиции Лихена. Точка. Экстренный вызов кафе «Цум Дикен». Точка.

Инспектор затаила дыхание.

– Мужчина ресторане громко разговаривал телефону. Точка. Где захоронить труп. Точка. Получил откуп. Точка. Описанию соответствует Шилль. Точка.

Танненшмидт выдохнула.

– Полиция на вызов в ресторан. Точка. Допрос хозяина. Точка.

– А третий звонок?

– Третий звонок стажера дрезине. Точка. Человек хоэнлихенском лесу. Точка. В темноте. Точка. – Сделав паузу, Зандлер произнес скороговоркой: – Он ходил туда-сюда и что-то измерял.

– Точка, – подхватила инспектор. – Это все?

– Почти. Точка, – ответил ее помощник.

Танненшмидт снова встала и забегала по кабинету из угла в угол.

– Подытожим. Шилль ездил в Хоэнлихен. В поезде беседовал с попутчицей о похоронах. На автобусе прибыл в Лихен, в турагентстве расспрашивал о дуэли. Так?

– Так, – кивнул Зандлер.

– Далее из кафе позвонили в участок, потому что Шилль наводил справки о местонахождении неустановленных тел. Так?

– Да. Наводил справки по телефону.

– Кому он звонил?

– Этого мы не знаем.

– Этого вы не знаете. Хорошо. Нет, не хорошо. А что за откуп?

– Хозяин кафе испугался и сказал Шиллю, что заказ был за счет заведения. Он предположил, что Шилль из бандитов.

– А сумма заказа?

– Символическая.

– Символическая?

– Чашка кофе. Пробный шар, по словам владельца кафе.

– Понимаю, понимаю… И последнее: видели, как он ходит по лесной поляне и что-то измеряет. Так?

– Так.

– В темноте?

– Да.

– А вот это кажется мне странным, Зандлер.

Тот с облегчением вздохнул: наконец-то инспектор поняла, что новость о поездке Шилля в Хоэнлихен действительно важна.

– И мне тоже.

– Это кажется странным, но и только. В деле Шилля и Маркова все с самого начала кажется странным. Не знаю, учат ли сейчас этому в полицейских школах, но меня в свое время учили: странности странны сами по себе, они не являются правонарушением или уголовным преступлением. Согласитесь, люди имеют право быть странными. Я считаю, в конституцию необходимо внести статью о неприкосновенности права на странность.

Вероятно, Танненшмидт говорила бы еще долго, но Зандлер вскочил, сорвал со стены один из клейких листочков и протянул его своей начальнице со словами:

– Вот список дел, который я скопировал на кухне у Шилля. Мы не смогли его расшифровать, коллеги из госбезопасности тоже.

– Вы что, и их подключили?

– Теперь мы имеем на это полномочия. Пункт четвертый, «Ха-эль точка Гитлер», означает «Хоэнлихен Гитлер», то есть Шилль наметил эту поездку заранее. У него есть план. Вы не находите это странным? Я нахожу по меньшей мере подозрительным. Что мы имеем: последнее помазание, саван, Шилль организует какие-то похороны, раздобывает оружие, плюс звонок из кафе, замеры места поединка, депеша Маркову…

Танненшмидт долго смотрела на своего помощника, смотрела на записку, смотрела на пустой стаканчик из-под кофе, смотрела на невинно пострадавшее комнатное растение. Затем закрыла глаза и еле слышно проговорила:

– Вы что же, в самом деле подключили госбезопасность?

К сожалению, все это не имело никакого смысла. «А точнее, к счастью, – подумала Танненшмидт, – потому что, если бы это имело смысл, тогда это был бы уже не мой мир, тогда бы я…» Она не знала что.

Села бы на дрезину, на верное, и укатила куда глаза глядят. Зачем Шилль кричал на весь ресторан, чтобы все присутствующие услышали разговор о местонахождении трупа? Зачем обсуждал похороны с попутчицей, которую видел первый раз в жизни? Зачем получал откупные в сумме два евро двадцать центов, зачем мерил шагами землю в темном лесу?

Танненшмидт не хотела ничего этого знать. Они с Зандлером ненадолго вышли из отделения, добрались до вокзала и теперь сидели у окна забегаловки, где подавали рыбные блюда. Инспектор заказала жареную селедку, ее помощник – порцию рыбы с жареной картошкой. Вооружившись пластиковыми вилками и ножами, они упрямо ковыряли невзыскательную еду, поглядывая на прохожих по ту сторону стекла.

– Вот смотрите, Зандлер: мимо нас идут сплошь нормальные люди. Эти спешат в одну сторону, те в другую. Если кто-то из них развернется, остальные не обратят внимания. Они все время ходят то туда, то сюда.

Зандлер смотрел и жевал.

– Никого из них вы больше никогда не увидите. Ни вот эту молодую женщину с красным шарфом на шее, ни вон того старика, который сейчас ставит рюкзак на скамью, оглядывается по сторонам и, держу пари, закуривает сигарету. Что вы о нем скажете? А вдруг он собирается заложить взрывчатку? Или занимается контрабандой наркотиков? Что, если спустя пару минут к нему подкрадется карманник и оставит бедолагу без бумажника?

Когда я была студенткой, однажды нам дали задание: провести расследование в отношении любого человека, на наш выбор. В назначенный час мы собрались у большого пешеходного перехода – помнится, был теплый летний день – и стали искать объекты для слежки.

– Слежки по какому поводу? – полюбопытствовал Зандлер.

– Ни по какому. Задание звучало следующим образом: «Расследование в отношении незнакомца». На выполнение нам отвели три дня, на это время мы получали доступ ко всем ресурсам уголовного розыска, а на четвертый должны были представить рапорт. Сегодня, разумеется, о таком и помыслить нельзя, сразу нарушишь кучу законов о защите данных… Вам это интересно?

– Я ведь до сих пор не сказал: «Точка!» – напомнил Зандлер, энергично кивнув.

– Мы с сокурсниками ввосьмером расположились на Вильмерсдорферштрассе в Шарлоттенбурге. Моя подруга Роми захотела упростить себе задачу и выбрала наперсточника, немолодого и неухоженного, вероятно выходца из Восточной Европы. Их тогда было полно на каждом углу. Итак, Роми наблюдала за ним, следовала за ним, фотографировала его, ездила за ним, стараясь держаться как можно неприметнее, по маршрутам городской железной дороги до конечных станций и обратно. Он и ночевал в поездах. А она оделась как бездомная и спала практически по соседству с ним. Роми даже удалось установить личность «подозреваемого», когда тот зашел в отделение банка отправить денежный перевод. Мужчина оказался болгарином. На третий, он же последний, день этот человек ходил в цветочные магазины и кофейни, потом ненадолго задержался в парке рядом с шахматистами. Анализируя его поведение, Роми пришла к выводу: болгарин понял, что его разоблачили, и пытается затеряться в толпе, а значит, ему и впрямь есть что скрывать – отмывание денег, сделки с наркотиками, ну или хотя бы нарушения миграционного законодательства. Вечером он внезапно появился во фраке и вошел в казино. Роми спешно переоделась и направилась за ним. Болгарин вел себя более чем подозрительно: проигрывал крупные суммы, то и дело отлучался в туалет, а потом взял и исчез.

– Она потеряла его из виду?

– Да. Позднее выяснилось, что болгарин был так называемым Y-man. Знаете, кто это?

Зандлер помотал головой.

– Y-man – один из членов организованной преступной группы, которые занимаются тем, что направляют полицию по ложному следу, и Роми все время считала, что поймала крупную рыбу. Но он был всего лишь рыбешкой, которая отвлекала ее внимание. Пока Роми не сводила глаз с этого болгарина, в двух кварталах от казино его сообщники преспокойно грабили ювелирный магазин.

– Нет! – вскричал Зандлер. – Я не верю!

– И все-таки это правда.

– Обратите внимание, тот старик теперь о чем-то разговаривает с еще одним стариком. Угощает его сигаретой.

– Мне продолжать?

– Уж будьте любезны, инспектор. Более всего меня интересует, что за расследование провели вы.

– Всему свое время. Результаты работы других наших сокурсников тоже оказались не ахти какими сенсационными. Один из наблюдаемых редко выходил из дома, зато придумал способ не платить за электроэнергию: запитывал все приборы в доме от удлинителя, который через кухонное окно подключил к розетке в подвале соседнего дома. Домохозяйка незаконно торговала психотропными препаратами, которые ей прописывал врач. Вот, в принципе, наиболее запоминающиеся истории. Мне кажется, жизнь подавляющего числа людей лишена ярких событий.

– А возле старика стоят уже три человека и все курят. Возможно, вы правы. Но пройдет пара минут, и они исчезнут, да и его рюкзак тоже. Вы лучше расскажите про свое расследование.

– Да-да, я же обещала. Но сначала послушайте самую безумную из всех восьми историй. О ней даже написали в газетах. Итак, мой однокурсник Ханнес решил воспользоваться случаем и понаблюдать за какой-нибудь хорошенькой молодой женщиной, быстро нашел одну такую с собакой и маленьким ребенком. Женщина прошлась по магазинам, встала на углу Шиллерштрассе и выпила бокал игристого, а на часах, заметьте, еще и полудня не было. На ее лице читалась безысходность, она писала на телефоне сообщения, кому-то звонила, зигзагами пересекла чуть ли не пол-Берлина, то и дело что-то выкрикивая в трубку, а потом, уже покинув пределы Шиандау, рванула прочь от Ханнеса, с ребенком в коляске, собакой на поводке и покупками в руке, после чего исчезла в большом жилом доме. Загвоздка заключалась в том, что Ханнес не успел увидеть, в какое именно здание они вошли. Рядом было несколько домов, но единственными подходящими вариантами ему показались женский приют, дверь которого стояла на замке, и общежитие для беженцев за углом, куда Хан несу тоже было так просто не войти.

– Точка, – перебил Зандлер. – Запомним, на чем остановились. Но вы только взгляните: рюкзак стоит на прежнем месте, все люди разошлись.

Танненшмидт отвела глаза от тарелки с остатками раскуроченной селедки и съязвила:

– Вызовем спецназ сию же секунду или подождем, когда рюкзаков станет два?

– Ханнеса я, кажется, знаю. Это тот, что работает в Управлении уголовной полиции?

– Нет, другой. И вот, Ханнесу остается только караулить, когда она снова выйдет. Настает вечер, а потом ночь. Люди приходят, люди уходят, но той молодой женщины среди них нет хоть тресни. Ханнес звонит инструктору, просит гражданскую машину, его просьбу исполняют. Едва ли случится еще что-то примечательное, просто он хочет дождаться утра. Как же скоротать время? Он заполняет суточный отчет, записывает наблюдения, обосновывает причины для возможного начала следствия и ненароком засыпает. Среди ночи его будят крики, женские крики. Ханнес выскакивает из машины и видит, что в нескольких окнах ярко горит свет. Но откуда же доносятся эти крики, такие громкие, такие пронзительные? Причем с каждым новым воплем в них звучит все больше отчаяния. Убийство, изнасилование, пытки? Ханнес бежит в общежитие. «Другие страны – другие нравы, – говорит он себе, – но ситуация-то промедления не терпит». Барабаня во входную дверь, он снова слышит крики – на сей раз со стороны женского приюта. Ханнес бросается туда, но когда он оказывается на месте, вопли стихают, сменяются хныканьем, а потом квартал снова оглашается дикими криками, еще более душераздирающими, чем прежде. Ханнес звонит в полицию, описывает положение, сообщает свое имя и местонахождение. Приезжают четыре патрульные машины, воет сирена, горят синие мигалки… Старший офицер выпрыгивает из автомобиля, слышит крик, переходящий в мученический стон, приказывает подчиненным немедленно войти в здания и обыскать их сверху донизу, вызывает по радио подкрепление. Поднимается невероятная суматоха. Женщин, детей, мужчин, одетых в пижамы и ночные рубашки, выводят из домов, и теперь они стоят друг напротив друга – женщины из приюта с одной стороны, семьи беженцев из общежития с другой. Дети плачут, полицейские рявкают. Целый час, целую вечность люди проводят на улице, среди них, закутанная в одеяло, стоит та молодая женщина с ребенком и собакой, за которой следил Ханнес. Полиция, однако, не обнаруживает ни трупов, ни раненых, вообще ничего необычного. Старший офицер объявляет по громкоговорителю, что оперативные действия еще не завершены, и просит всех сохранять спокойствие, абсолютное спокойствие. Проходит несколько минут, и крики смолкают. Все напряженно прислушиваются. Больше не раздается ни звука, воцаряется тишина, призрачная тишина. – Танненшмидт прервала рассказ и обратила внимание скептически взиравшего на нее Зандлера на то, что рюкзак тем временем куда-то со скамейки исчез.

– Преступник или преступники смешались с толпой людей, которых вывели на улицу?

– Нет. Слушайте дальше. Внезапно звучит новый крик. Другой крик. Крик новорожденного.

Зандлер, приоткрыв рот, надолго задумался.

– Вы имеете в виду… то есть… хотите сказать, это были… крики роженицы?

– Роженицы, которая производила на свет двойню, если точнее. Никто не принял в расчет, что по соседству расположена больница с родильным отделением. Хотите верьте, хотите нет, но той ночью медсестры оставили окна родильной палаты открытыми.

– Ну, скорее не верю, инспектор, но, полагаю, выдумать такое вы бы не могли, – изрек Зандлер и почесал себя за ухом. – Пожалуйста, продолжайте. Какие еще небылицы у вас есть в запасе?

– К сожалению, никаких. – Танненшмидт помолчала, собираясь с мыслями, и приступила к новому рассказу: – Выбирая, за кем буду наблюдать, я решила положиться на волю случая. Зажмурилась, пару раз прокрутилась вокруг своей оси, вытянула руку и открыла глаза. Рука указывала на витрину оптики, но учреждение – это не человек, так что я заглянула в торговый зал и увидела пожилую продавщицу, обслуживающую покупателя. За ней-то я и установила слежку. Обычная женщина, короткие седые волосы, на носу очки, как и у всех, кто работает в оптиках, опрятный костюм неяркого оттенка, выглядящий так, словно достался ей по наследству от матери. До сих пор помню и никогда не забуду ее фамилию: Ксаверштейн, фрау Ксавер-штейн. – Инспектор снова сделала паузу. – Занд-лер, а давайте выпьем пива? В конце концов, на часах уже вечер пятницы, и неважно, что рапорт надо составить еще сегодня.

Зандлер кивнул, повернулся к стойке и, поймав взгляд официантки, крикнул:

– Два пива, пожалуйста!

– Для фрау Ксаверштейн вечер пятницы был самым тоскливым на неделе. В шесть вечера она выходила из оптики, направлялась в торговый центр «Карштадт» за углом, поднималась на четвертый этаж и ужинала порцией рыбы с салатом, запивая ее бокалом коктейля. Она всегда занимала один и тот же столик. Сотрудники кафе, которых я допросила, знали ее много лет. Она не листала газет, не болтала по телефону, не писала и не читала сообщения… Она просто сидела и смотрела прямо перед собой. Вероятно, в прошлом с ней случилось нечто трагическое, и чем больше странностей я в ней замечала, тем сильнее мне хотелось разузнать ее историю.

– Может, она была русской шпионкой? Состояла в какой-нибудь секте, где ей промыли мозги?

Танненшмидт проигнорировала эти вопросы. Принесли пиво, старший инспектор и ее ассистент подняли кружки, чокнулись и отпили по глотку.

– Я проследила за некоторыми посетителями оптики и установила их личности. Эти люди действительно приходили туда за новыми очками. Я проверила энергопотребление на счетчике своей подозреваемой, но не обнаружила ничего особенного. Попыталась выведать, с кем она созванивается, и выяснила, что ни с кем. С соседями фрау Ксаверштейн только здоровалась, в беседы не вступала. Мужчина из дома напротив рассказал мне, что прежде она жила с матерью, но после смерти той разговаривала исключительно со своей аквариумной рыбкой. Ее дом располагался в паре кварталов от «Кар-штадта», на работу она всегда ходила одним и тем же маршрутом. Однажды, впрочем, она завернула в зоомагазин, чтобы купить корм для рыбок и бутылочку средства «Скорая аквариумная помощь». Она вышла из магазина, я тотчас направилась туда и уже начала уточнять у продавца, что именно приобрела эта дама, как вдруг она в полном смятении опять вбежала в магазин и заявила, что возвращает покупки, ибо они ей больше не нужны. Вернувшись домой, она включила телевизор – с улицы мне было видно синеватое мерцание экрана. Ровно в одиннадцать ночи свет погас, за окном стало темно. Правда, мне показалось, что из-за штор на ее окне на меня кто-то смотрит, но ведь ночью что только не померещится. В восемь утра фрау Ксаверштейн вышла из дома и направилась на работу. По дороге заглянула в пекарню, взяла бутерброд с сыром и кофе с молоком. И то, и другое она понесла с собой. Дойдя до оптики, скрылась в служебном помещении, позавтракала, в положенный час открыла дверь для посетителей. Что же еще… Ах, да, обед: еду ей всегда приносили из азиатского кафе через дорогу, всегда одно и то же блюдо, как я выяснила у сотрудника кафе, – номер шестьдесят один в меню, курица в мангово-кокосовом соусе. Вот и все.

– Очень грустно, – отозвался Зандлер, – но в целом, по-моему, расследовать тут особо нечего.

– В известной мере. – Инспектор отхлебнула пива. – Спустя несколько дней после того, как я написала отчет о выполнении задания, наш инструктор пригласил меня на беседу и сообщил, что фрау Ксаверштейн покончила с собой, оставив предсмертную записку, адресованную полиции. В записке дама заявляла, что ее силы на исходе. В течение многих лет она страдала паранойей, ни одна попытка лечения не увенчалась успехом. И вот буквально на днях она удостоверилась, что вовсе не болеет и что ее действительно преследует некая женщина… Дальше шло весьма точное описание моей внешности. Я была в шоке.

– Да уж, вот что значит не повезло. Но откуда вы могли знать?

– Инструктор добавил, что кроме него и меня об этой истории никто не знает, и велел сохранить ее в тайне. Он сказал, что женщина была серьезно больна, что я не должна винить себя в случившемся, такое бывает, с другим на моем месте произошло бы то же самое… Просто иногда такое бывает. Инструктор осведомился, хочу ли я рассказать о чем-то еще помимо того, что написала в отчете.

Я спросила, откуда ему известно, что фрау Ксаверштейн тяжело болела, и он ответил, что в ее квартире нашлись рецепты и многие другие вещи, подтверждающие этот факт. У дамы, сказал он, с головой действительно были серьезные проблемы. К примеру, все имущество она завещала своей аквариумной рыбке.

– Точка! – вскричал Зандлер. – Я не ослышался? Рыбке?

– Да-да, своей аквариумной рыбке. Я читала ее завещание. На конверте было написано затейливым девичьим почерком: Просьба о посмертной помощи, внутри лежал листок с текстом от руки: Я, фрау Ксаверштейн, назначаю своего соседа по квартире, голубого сомика, своим единственным наследником.

Теперь уже Зандлер постучал пальцем по лбу.

– Голубой сомик? Не понимаю. У нее в аквариуме жила всего одна рыбка?

– Да. – Танненшмидт вытащила мобильный. – Это я знаю совершенно точно. Нет, в квартире фрау Ксаверштейн я никогда не была, но предложила инструктору, что, если никто не готов взять рыбку к себе, я с удовольствием буду о ней заботиться.

– И что, после этого сомик на какое-то время стал вашим соседом?

– Стал и остается до сих пор.

– Полно, инспектор, зачем вы меня разыгрываете? Декоративные рыбки живут от силы года два!

– Вы правы, – отозвалась Танненшмидт, открывая папку «Фото» на телефоне и протягивая его Зандлеру. – Но из общего правила есть исключения. Голубой сомик – одно из них. Эта рыбка может прожить и двадцать лет.

На экране Зандлер увидел контуры рыбки с яркими пятнами, ее голова была увенчана шипастыми рожками-антеннами.

– Постойте… Не та ли это рыбка, снимок которой висит на стене вашего кабинета?

Возвращаясь в отделение, инспектор и ее помощник не произнесли ни слова. Молча прошли мимо рюкзака, лежащего возле стойки дежурного.