Текст книги "Флора и фауна"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Я знала – он говорит правду, и от этого мгновенно замерзла. Когда прикасаешься к потустороннему всегда не по себе и хочется оттолкнуть, взбрыкнуть, закрыть глаза, уйти в сторону, только бы не знать, не видеть, не понимать. Потому что тогда теряешь себя, смысл, цель – все становится неважным, пустым, то, что было для тебя плохим, кажется хорошим, что хорошим оказывается плохим. Мир рушится, переворачивается с ног на голову, и ты меняешься до неузнаваемости.

Я не хотела, я боялась. Мне было комфортно в роли стервы, так меньше боли и обид, меньше обязанностей и больше возможностей.

– Замерзла? – забеспокоился Бройслав, обнял меня, согревая.

– Нет, я всего лишь не хочу обсуждать тему, начатую тобой.

– Почему?

– Я не верю в жизнь после смерти, мне кажется, наша жизнь и есть – смерть, а смерть – жизнь. Мы не рождаемся – мы умираем, и не умираем – а рождаемся.

Бройслав внимательно посмотрел в мои глаза и тихо спросил:

– Тебе было очень плохо малышка?

– Нет! – беспечно пожала плечами, вывернулась из его объятий. – Мне всегда хорошо.

Не хватало, чтобы меня жалели. Этого чувства достойны лишь начинающие путь щенки или заканчивающие его старики. Остальная категория в состоянии сама справиться с любыми проблемами, а если нет, то не жалеть надо, а пинать.

Меня, например, еще и с удовольствием давили. Спасибо, кстати, так я стала сильнее и научилась защищаться, отрастила клыки, когти, колючки и теперь во всеоружии почти на любой случай жизни.

Бройслав нагнал меня и опять обнял:

– А мне было плохо без тебя.

– Боюсь, и со мной тебе хорошо не будет, – честно предупредила.

– Нет. Мне уже хорошо.

– Твой друг Витислав похож на романтика, но ты нет.

– Я не романтик – я закоренелый циник. Но не для тебя. Каждый из нас живет в собственной скорлупе, боясь открыть то, что под ней, и высшее счастье, если найдется тот, кому не страшно открыться, кто поймет тебя и примет, каков ты есть.

– Не пнет в мягкий животик под колючками?

– Да.

– И откроет свой, чтобы получить по нему.

Бройслав настороженно покосился на меня, и я была уверена, сейчас он спросит: кто же тебя покалечил? Но он перевел разговор на другую тему:

– Любишь театр?

– Нет, представлений хватает в жизни. А что? Хотел пригласить на премьеру?

– Хотел.

– Сходи без меня. С Галочкой, – не сдержала желчного тона.

– Злюка, – бросил он с улыбкой.

Мне показалось, что он рад даже моему вредному характеру и злости. А еще окрепло чувство, что возникло еще в тот миг, когда я его только увидела, чувство, что знаю его всю свою сознательную жизнь, знаю как себя, а возможно и лучше.

Плохо. Привязанность, что паутина, связывает, опутывает и в конце концов мумифицирует личность – моя мать наглядный тому пример. Сначала из человека она превратилась в животное, потом из животного в растение, и, наконец, засохла на корню как какая-то глупая фиалка.

Я не хочу повторить ее путь и не повторю.

Гарик сидел на перилах парадного крыльца и обозревал пространство парка, залитого светом. Настроение у Фомина было унылым – и все эта бестия.

– Чего хмурый? – спросил Иван, присаживаясь рядом.

– Догадайся, – буркнул тот.

– Орион досье прочитал?

– Как же! Менеджеров приказал пригласить. Завтра наедут с кипой каталогов, эту суку как куклу наряжать.

– Не понравилась она тебе.

Гарика развернуло к Ивану:

– Да видал я ее! "Понравилась – не понравилась"! Ты досье ее читал? А я читал. Такая только людоедам понравиться может, если с лавровым листом приготовить и по тому же рецепту, что рыбу фугу.

– Орион фугу любит.

– Рисковать он любит.

– Ну, Лена не настолько ядовита.

– Судя по досье, она ампула с цианидом в бочке с порохом.

– Дашь с биографией ознакомиться?

– Бери, я ее славный путь в комп слил. Пароль знаешь… Винислав тоже – зачем ему эта тетерка? Помогать отказалась наотрез, а тот: "я не имею права ее заставлять"! Нет, ты представляешь? Зачем он, спрашивается, ездил? И Орион, вместо того чтобы о деле говорить, от «миледи» ни на шаг не отходит. Да кого ходит, летает вокруг! Парит как ангелочек! Тьфу, ты! Получается, пустил коту под хвост полмиллиона и хоть бы за ухом почесал.

– А что ему? Ты у нас финансовый директор, ты за ушами и чеши.

– Я такими темпами по сусекам скрести начну!

– Не прибедняйся, знаю я тебя, – хмыкнул Иван. – Если Орион Луну не купит, его капитал и праправнуки растранжирить не сумеют.

– Не скажи. Растранжирить как раз не проблема.

– Жадный ты.

– Рачительный.

– Хорош ворчать. Скажи лучше, когда я семью смогу перевезти?

– Да хоть завтра. Анна где у тебя?

– В Штудгарте у Ханса. Маришка приболела, что-то с гландами, я не понял, честно говоря. Анна напряглась, к доктору поехала.

– Езжай, встреть.

– Я не понадоблюсь здесь?

– Обойдемся.

– Смотри. Тогда я завтра уеду.

– А я ребятам задание дам, чтоб квартиру или виллу поблизости вам купили.

– Договорились. Пойду, досье почитаю, а ты не кисни – образуется. Орионом крутить она не сможет, не такая хитрая, как тебе показалось.

– Угу. Она просто дико скромная и зверски добрая, – потрогал пораненную щеку.

Иван хохотнул и, похлопав друга по плечу, пошел в дом.

Фомин посидел и решил присоединиться к другу – распирало его и хотелось поделиться наболевшим, но не с кем: немой Канн его не устраивал, гиацинты и мрамор лестницы тоже.

Иван уже устроился с леп-топом у вазы с конфетами и шурша фантиками читал данные на экране. Судя по физиономии, они были увлекательней детектива.

– Как? – спросил Гарик, садясь в кресло напротив.

– Экшен!

Фомин помолчал и выдал то, что тревожило его больше всего:

– Он жениться собрался. За завтраком объявил.

– Совет да любовь, что здесь скажешь.

– Нет, ты не понимаешь: Орион сказал это при всех, значит, точно женится. Зачем? За каким ему эта фурия?! Он прекрасно знает, кто она и как ей инфа доставалась для него не тайна – и жениться! Я бы понял, если для отвода глаз, чтобы ее успокоить, к рукам прибрать то что знает – не проблема. Фальшивый паспорт, печать – тысяча на расходы всего. Или в тот, что ей сделали, печать поставить – того проще и дешевле, все равно фамилия уже его – Энеску. Нет, он объявляет об этом! Намекает – готовь, Гарик, официальною церемонию, чтобы настоящая печать в паспорте была да еще и церковь приплетает. А это уже не шутка – это всерьез. Что он делает, можешь объяснить?

– Влюбился.

– Орион?

– Орион. Тебе тоже советую. Пока на себе не прочувствуешь, никогда не поймешь ход мыслей влюбленных.

– Это крен, а не ход мыслей.

– Не скажи, я, например, Ориона понимаю. Правильно он поступает – он ее своим именем прикрывает. За девчонкой охота идет. Ладно сейчас людей Аббаса со спецурой стравили, сгоревшую машину подложив, но это временная передышка, а что дальше будет? Где гарантия, что рано или поздно они не докопаются до истины, не пойдут по следу? А так он прикрывает ее, давая понять: господа, у вас есть выбор – либо успокаиваетесь, либо имеете дело со мной.

– Нур-Хайли это не остановит.

– Но притормозит. А там договорятся.

– Угу. Даже догадываюсь как.

– Точно. Отдаст лабораторию вместе со всеми разработками, на том и помирятся. Хороший ход – у нас все равно все встало, продолжать поиски Бройслав точно не будет – у него теперь интереснее занятие есть, – рассмеялся Иван.

– Что тебя веселит? Может информация на эту?

– А что – жила, голов не считая. Каких людей разводила – браво!

– Она шлюха! – процедил Фомин, не разделяя веселья друга. Тот помолчал, дожевал конфету, дочитал досье и повернулся к Гарику:

– Шлюха, – кивнул. – И что?

– Ты бы женился на шлюхе? Взял в жены такую бабу, как она?

Лейтенант в раздумьях пожонглировал конфетами, зажал их в одну руку и спросил:

– Ты Анну мою знаешь. Как она тебе?

– Редкая женщина.

Гарик не кривил душой – он действительно считал жену Ивана женщиной редких достоинств. Мало умница, еще красавица, семье и мужу верна, мягкая, домашняя, понимающая, добрая. Сроду он не слышал, чтоб Иван с Анной ссорились, а если учесть, что характер у того не сахар, то ясно, насколько терпелива с ним жена, насколько любит, если любые эскапады прощает. Да одни его командировки, по полгода порой, чего стоят. Не каждая выдержит.

– Редкая, – кивнул Иван, рассматривая золотистый фантик конфеты в своей руке. – Я никому не говорил – наше это дело… Она тоже шлюхой была.

– Анна?!

– Анна. Любовников меняла по два раза в день.

– Не верю.

– Стал бы я болтать… Сама мне все рассказала, если не это, наверное… хотя… Нет, все равно бы женился. Люблю я ее и точно знаю – она меня тоже. Пятнадцать лет вместе, а словно вчера только встретились.

– Она тебе?… – нахмурился Гарик, изучая лицо друга. Не верилось ему, но в тоже время он точно знал – Иван о таком не станет разговор заводить попусту.

– Нет, точно знаю – ни разу не изменила.

– А ты?

Он криво улыбнулся:

– Не поверишь – тоже. Визуально – да, а на деле – нет. Посмотришь на одну: мордашка ничего, ножки, грудь, и тут же Анну вспоминаю. Ее хочу, а эту нет. Так пофлиртуем и разойдемся. Мне с Анной спокойно, тепло и… родная она, моя. Это не объяснишь, – плечами пожал. – Нет пожара как в юности, есть нежность и… не знаю. Все – она, она – это все, что нужно. Она цель, жизнь, а все остальное ерунда. Мелочь. Я в жизни много чего не так сделал, сглупил где, где перегнул, но встреча с ней, наши отношения, они все это исправляют, оправдывают. Есть Анна, и все не зря, и я не впустую живу.

Гарик потер шею в раздумьях, искоса поглядывая на Ивана:

– Как ты решился?

– И не жалею.

– Ревновал?

– И сейчас порой ревную. Умом понимаю – глупо к прошлому ревновать, а срываюсь. Хотя скорей это не ревность, а страх потерять ее. Маришка вся в нее… Вот обрадуются мои девочки, что больше никаких командировок, – сказал, с мягкой улыбкой глядя в окно. И видел не парковую золу, не розовые кусты – свою жену, их встречу, ссоры, споры, объятья. Их совместную жизнь, что наградила их и трудностями, и счастьем, и плохими минутами и хорошими, но сейчас вспоминаешь, и кажется, что и самое плохое было прекрасным, а сколько еще впереди?

Гарик взял конфету и принялся жевать ее, раздумывая над словами друга. В своей жизни он любил лишь одну женщину – свою мать. Остальное: увлечение, порыв, страсть, похоть. Но любовь? Только матери он не забывал говорить «люблю», но другой женщине даже не думал такое сказать. И казалось ему, что живет он правильно, а тут сомнения прокрались – не упустил ли чего важного?

– Может тоже на шлюхе жениться? – усмехнулся криво.

Иван тяжело посмотрел на него:

– Анна меня спросила как-то: почему, когда мужчина женщин меняет – он не шлюха, а если женщина, то она самая? Ведь по сути каждый ищет одно – себя рядом с другим, свое место в другой душе. А найдешь – и никто уже не нужен. Так что не обольщайся – не ты выбираешь – твоя душа, а ей все равно кто тот, к кому она потянется. Она не к телу устремится – к своему месту в родной душе. Твоя любимая может оказаться страшнее атомной войны и стервой редкостной, но для тебя станет ангелом во плоти, как и ты для нее, и никто вас не переубедит, что это не так. Я от души тебе советую, научись любить женщину. Не мать, не друзей – в этом тебе нет равных – женщину, с которой ты раскроешься полностью. Долг, верность, честь, дружба – эти понятия часть тебя, но ты все равно неполноценен, если не добавишь к ним любви. В этом отношении у тебя мизерный опыт.

– Зато у тебя, смотрю, его с лихвой.

– Иногда мне кажется, я старше этого мира. Он не удивляет меня и не увлекает, потому что все, что мне нужно, я уже получил, а большего мне ничто и никто уже не даст, да мне и не надо. Но немного завидую – тебе, Бройславу, его девочке – у вас еще все впереди. Как ни крути, а научиться любить наверняка главный урок нашей жизни.

– Задачка не из легких, – заметил озадаченный Гарик. – Любить мать – это понятно, друга – тоже, они не предадут, но постороннюю женщину? Бабы переменчивы как ветер, и доверяться им?

– Весь мир переменчив, друг мой, и все же постоянен в своей неизменности до оскомины. По большому счету меняется лишь антураж, а суть остается незыблемой. И факт, что он ни черта не хочет по большому счету не влияет на тебя, а вот ты наоборот и хочешь, и влияешь, да не всегда понимаешь. А вот научишься любить – поймешь: не ты в его руках – он в твоих. Весь в одной маленькой ладони любимой, которая одна тебе и нужна, – и смущенно улыбнувшись, поскреб щеку. – Старею – философствовать начал, как старик на лавке. Вовремя на покой ухожу.

Бройслав любовался Леной, не видя ничего вокруг кроме нее. Он пил взглядом свет ее глаз, изгиб бровей, хмурую морщинку на лбу, свежесть малиновых губ, гордую линию шеи и хрупкость плеч. И все думал – как же они жили друг без друга и сколько сил употребили, чтоб все-таки существовать, все-таки надеяться на встречу.

Ему было настолько спокойно и уютно рядом с ней, что он, только осознав, вкусив это безмятежное приятное состояние, больше ни за что не хотел с ним расставаться. Он нашел не только ее, он нашел себя.

Бройслав понимал – впереди долгая и трудная дорога, на которой придется терпеливо отогревать сердечко любимой, прощать, поступаться своими интересами ради нее.

Но все это было незначительно для него и не пугало, а скорее радовало, наполняя новым, истинным, смыслом его существование. Главное – она рядом, с ним, и худшее позади. В этой жизни он исправит свои прошлые ошибки и сбережет ее. На этот раз никто не отберет у них счастья быть вместе, жить и дышать в унисон. И то, что им не довелось узнать тогда – они узнают сейчас, а что не познают сейчас, познают в следующей жизни.

Любимые действительно не умирают, потому что любовь не знает смерти. Она единственная постигла секрет вечной жизни.

Глава 21

Я чувствовала себя мухой, запутавшейся в паутине его внимания, он как паук питал меня ядом – своей нежности и выпивал силы противостоять ей. Я не хотела привязываться, но понимала, что уже привязалась. Когда успела, как? Не знаю.

Весь день Бройслав не отходил от меня и все смотрел, обнимал, держал за руку. Я слабела, терялась под его взглядами и не могла себя найти. То, что было важно еще вчера, отчего-то казалось сегодня уже ненужным, более того, глупым и пустым. Он не расспрашивал меня о моей жизни, не лез в душу и тем все глубже проникал в нее.

Я понимала – еще сутки в таком духе и мне с ним не справиться, как уже не справиться со своим сердцем. И пришла к единственно правильному, как казалось, выводу: нужно сорвать с него маску мягкости и благородства, чтоб увидеть истинное лицо, ужаснуться и остыть. Нужен был четкий план – спонтанность с Бройславом не пройдет. Но выработать тактику и стратегию своего поведения днем я не смогла – он не давал, сбивал с мысли, расслаблял, направлял мышление в другое, неизвестное мне пока русло чувственных эмоций, когда-то пугающих меня впечатлений. Я ждала ночи, чтобы лежа в тишине и одиночестве, по привычке прокрутить прошедший день, выявить свои просчеты и просчеты объекта, вспомнить, на что и как он реагировал, и понять из того, что ему нравится, а что нет, понять суть его личности, характера и составить план действий сообразно уже имеющимся фактам. И бить, но уже точно в цель, в подсказанные, открывшиеся невзначай тонкие места, давить – на больное, брать – за живое, давать – что хочет.

Но план провалился с треском: Бройслав не отпустил меня и ночью. Без разговоров привел в свою спальню.

– Я привыкла спать одна, – заявила ему сухо.

– Я тоже, – заверил он, прижимая меня к себе. – Но теперь все изменилось – будем привыкать спать вдвоем.

– Я пинаюсь, – предупредила. Он засмеялся.

– Надеюсь, что у меня подобной привычки нет.

– А еще жутко храплю!

– Да что ты? – он смеялся, глядя мне в глаза, и при этом уже пробирался под рубашку, гладил бедра, расстегивал пуговицы на груди. – Арию храпа эта спальня еще не слышала. Будет интересно.

Я попыталась оттолкнуть его, но он лишь крепче обнял меня:

– Девочка моя, ты можешь противиться, можешь не противится, но ничего не изменится, поверь: мы будем жить вместе. Нас теперь двое – ты не одна, запомни это.

Ладно, получи первую торпеду в приоткрытый шлюз:

– Я уже жила с другими, но при этом оставалась одна. Они не были настолько навязчивы.

Лицо мужчины закаменело, взгляд ушел в сторону, видно, чтобы не пугать меня своей злостью. А она была, если судить по голосу:

– Я просил тебя, забудь прошлое, не упоминай о нем. Мне неприятно.

– Мне тоже неприятно твое общество.

– Неправда.

– Ты так решил?

Бройслав прищурился на меня и улыбнулся. О, эти его улыбки! Он словно заглядывал мне в душу, читал в ней, как в книге, и знал истину, что скрыта от всех, потому что принадлежит лишь ему. И радовался этому, и довольно улыбался, скрывая свои знания, и не верил моим словам.

Он отодвинулся, расстегнул манжеты, снял рубашку, начал расстегивать ремень на брюках:

– Значит, я тебе неприятен?

– Да, – заверила, во все глаза рассматривая его мускулистый торс, от которого исходила сила и привлекала в свой капкан.

– И не хочешь, – подошел ко мне, обнажившись.

– Не хочу, – решила быть твердой и на этот раз не поддаться, одержать хоть маленькую победу, правда, вряд ли над ним, ведь предстоящая битва была скорее с собой.

– Совсем? – провел по моим губам, обнял, снимая с плеча рубашку.

– Считаешь себя неотразимым?

– Даже не пытаюсь.

– Тогда перестань изображать сексуально озабоченного плейбоя.

Он засмеялся и, подхватив меня на руки, уложил на постель.

– Девочка моя, когда женщина не хочет мужчину, она не пожирает его взглядом, в ее глазах стоит холод, а не горит пламя страсти.

Бройслав навис надо мной, прошел ладонью от бедра к груди и зашептал с лукавой улыбкой на устах:

– Держу пари, ты хочешь меня.

– Не-ет, – а губы сами изогнулись в ответной улыбке, и глаза зачарованно смотрели в его зрачки, теплые, ласковые, в которых мне виделся целый мир, прекрасный, как рай, не знающий ни горя, ни печали, ни забот. Бройслав гостеприимно распахивал дверь в него, приглашал без всяких условий, но как легко было войти в него, доверившись, так и легко пропасть в нем. Я была не готова открыться столь же безоглядно, как это сделал он, не готова пустить его в свой мир, потому что в нем был ад, а он не равноценен раю.

– Ты ведешь себя как мальчишка.

– И чувствую себя молодым, – прошептал, лаская меня. Я невольно выгнулась: жарко, тесно, но как приятно быть зажатой его телом, отдаваться его рукам и губам. Почему? Ведь были у меня любовники не менее искусные, не менее сильные и привлекательные, но хоть бы раз у меня сильнее застучало сердце, не то что закружилась голова от их объятий. Я знала, как себя вести и прекрасно справлялась с ролями нимфетки, нимфоманки, скромницы или тигрицы, но разве чувствовало хоть что-то? Обычный театр: постель – сцена, маска страсти одета, роль отыграна, и она снята, брошена в стопку реквизитов.

Но только не с ним. Его близость, прикосновения, ласки, тепло дыхания сорвали с меня не то что маску – кожу. Я чувствовала себя по-настоящему обнаженной, беззащитной и ранимой, настолько хрупкой, что нет иного пути, как только слушаться его, отдаться в полную власть, довериться, встав под его защиту, а он уж сбережет, укроет, защитит и наградит лишь наслаждением, в котором я не знаю, где душа, где тело, сердце, мое – его. Он еще не взял меня, но я уже была его глупой от плоти до возвышенной души. И радовалась, что пока обнажена и беззащитна, он не стремится меня поработить, использовать себе во благо, но щедро награждает, оценивает как великий дар, так и нежно, трепетно, настолько терпеливо обходится со мной, что нет возможности сфальшивить, солгать, сыграть хотя бы стон. Он сам врывается и устремляется к нему, и губы ищут приют на его губах, на теплой коже плеч, груди, ладоней.

Что я делаю? Целую?

Сошла с ума.

Очнись!

Но нет сил отстраниться, хоть жестом воспротивиться, есть только силы, чтоб призвать, обнять сильнее, слиться.

– Глупенькая девочка моя, как ты боишься привязаться и отвергаешь факт, что мы уже привязаны. Ты, я – давно одно. Я позабочусь обо всем, не бойся, стрел не будет.

– Пули в обиходе.

– На нас понадобятся две.

Я вскрикнула, ногтями впившись в его кожу и требуя: еще, еще!

Какие пули?!

– Перестань болтать.

– Не нравится?

– Сбивает с мысли.

– Зачем они тебе? Я за двоих подумаю.

– Я и сама умею…

– И сейчас?

– Да… нет… а-а-а!…

– Мне нравится ход твоих мыслей, – прошептал, улыбаясь. И подстегнул меня теплом дыхания, голосом, улыбкой – я забилась, сдаваясь:

– Ты победил.

– Нет, – остановился, обхватил лицо ладонями. – Побеждают в бою, в борьбе с врагами, но между нами сражений быть не может. Я тебя люблю. Любить и биться невозможно.

Я задыхалась – слова приятны, любую бы очаровали, но мне слов было мало – разум спал – плоть правила:

– Еще, – вздохнула. Бройслав рассмеялся:

– Скажи «люблю».

– Нет…

– Не трудно это. Я ведь научился. А может, сомневаешься? – движенья начал. – Скажи.

– Нечестно!… – застонала. Сейчас меня спроси любую тайну – открою, что уж там сказать «люблю». Но будет ли то правдой? Пусть он победил над телом, пусть разбудил его как спящую красавицу, но душа – мое!… Или уже – его?…

– Скажи, – просил, стесняя лаской грудь.

– Ты хочешь лжи?!

– Нет – правды, – в глаза смотрел, лицо зажав ладонями. Сколько я держалась – минуту, две, а может миг? И выгнулась дугой, к нему прильнув, и закричала, еще не понимая что:

– Люблю!… Люблю…

И забыла как дышать, застыла в биенье двух сердец, сливающихся в ритме в одно, как наши тела, взгляды, сплетенные пальцы.

– Спасибо, – прошептал Бройслав и губ моих коснулся, вдыхая вновь им взятое дыханье.

Я лежала в плену его рук, крепко прижатая к его телу, и смотрела в темноту, слушая сонное дыхание Бройслава, чувствуя тепло и умиротворение. Мне было хорошо и этим страшно. Привычка думать – что же завтра, меня не отпускала даже в миг покоя.

Да, Бройслав покорил меня, а впрочем, не сильно я сопротивлялась. Все очень быстро произошло, в какой-то миг решилось и словно не день – век прошел, как мы вместе и все естественно понятно, но разве так бывает?

Допустим, то, что я увидела в полете не в гробу, а меж мирами, не мистика, а правда, допустим, он тоже что-то узнал, допустим, нас свели опять. Вот тут и начинается мученье.

Я точно поняла, что Бройслав не слабак, не трус и не дурак, сегодня мягок, завтра прочитает досье и оголит свою натуру. По праву – да. Но мне уже то будет больно, а прошлое исправить не дано даже Богу. И что мне делать? Пряник получив, отведать и кнута? От него – согласна. Но как на счет последствий? Презрения в его взгляде, холода, осуждения, указания на дверь и вон из сердца и, лишь только приручив? А в чем я виновата? В том, что жила, вгрызаясь в жизнь? А нужно было подставляться, давать топтать себя?

И как же он? Что он почувствует, узнав, как я жила, насколько подло в жизнь играла? Мне больно будет, а ему подавно. Ну и к чему длить пытку и множить мазохизм? Кому было угодно, убив тогда нас, вновь свести опять, и всколыхнуть то, что по всем канонам должно быть забыто? И правда ли то, что я увидела, что он узнал? Кому, зачем то было нужно?! Кому понравилось нас мучить?!

И как страшно ошибиться, принять Бройслава за Оррика и вдруг узнать, что он лишь бледный призрак, а то, что привиделось, всего лишь бред. Насколько сказки необходимы детям, настолько же вредны для взрослых. То, что происходит, иначе чем сказкой не назовешь, но чем манит она меня, тем же и грозит убить, разрушить пусть видимость, но обороны против внешней грубости мира. Надо признать, я жуткая трусиха: боюсь верить, боюсь надеяться на хорошее, боюсь давления, но особенно – боли, и ее самого худшего проявления – психологической ломки. Возможно, этот страх и заморозил мою душу, законсервировал ее, ожидая момента рождения – смерти той личности, что, явившись в этот мир, при первом же вздохе отравляется миазмами лжи, обид, зависти, хитрости, подлости и разлагается, взрослея в них, и, наконец, умирает, пропитавшись насквозь гнилостными испарениями того, что называют жизнью, и умирает, чтобы действительно родиться. Ничего с этим не поделать, не изменить ни здесь, ни там, и мне всегда было наплевать, как отражаются мои игры с окружающими на жизнях и душах – они, как я, мертвы с рождения. Я не убивала их, я помогала им родиться. Но впервые мне было важно, как Бройслав посмотрит на меня, как он отреагирует на мои привычки, как мое появление отразится на его жизни. Я не хотела причинять ему боль, но и сама не хотела получить ее. Ни измениться, ни подстроиться под него тоже бы не смогла, как не хотела бы менять его, подминая под себя. На его честность, что чувствовала душой, я не хотела отвечать бесчестной ложью. Однако правда была слишком страшной.

Что делать я пока не знала, и оставалось лишь одно – пустить все на самотек, хоть это и не в моих привычках. Запасной аэродром в данной ситуации не прилагался, а разум еще спал, одурманенный всего одним днем, проведенным рядом с Бройславом. Что будет завтра? Не окажется ли тонкая ниточка, связавшая нас по недоразумению, канатом или якорной цепью, я не знала, но подозревала, что так оно и будет, и противилась фактам, надеясь, что завтра все изменится, или у меня найдутся силы все изменить.

А может Бройслав наиграется в романтика и вспомнит о себе другом, что даже в мягкости своей оставался защищенным от любых укусов. Да мало ли какие неожиданности приносит каждый день? Жизнь мертвецов в аду полна сюрпризов, а до финиша, за которым рай, еще далеко, если я не потороплюсь ему навстречу.

– Лена! – услышала, уже засыпая, и не сразу поняла, кому взбрело звать меня. Мыслишка даже мелькнула – а не водятся ли в этом дворце привидения на манер уважающих себя английских замков?

– Лена! – опять прошелестело еле слышное.

Да что за черт? Это что новый вид местного будильника?

Я осторожно высвободилась из объятий Бройслава и прихватив первую попавшуюся рубашку, скользнула в коридор. Меня ждал первый сюрприз нового дня – Галина. Женщина маскировалась под тень, сродняясь с ночным силуэтом пальмы.

– Что вы здесь делаете? – удивилась я и увлекла ее к оранжерее, чтобы ненароком не разбудить Бройслава.

– Я хочу помочь вам, – горячо зашептала она. – Простите меня, что я промолчала за столом, но поймите, открытая демонстрация ни к чему не приведет. Глупо показывать всем, что у вас на уме, и потом, я не хочу неприятностей для Витислава, поймите меня.

Я поморщилась, пытаясь припомнить, вызывали ли службу спасения?

– Еще раз?

– Вы дали понять, что вам плохо, что вам здесь не нравится. Вы хотите домой – я помогу как смогу, правда, нужно время…

– Стоп. Когда я говорила, что хочу домой?

– За столом. Разве вы не помните?

– Может, это вы домой хотите?

– Нет, я не оставлю Витислава.

О, верная русская декабристка. Только у наших женщин верность в крови по идейным соображениям!

– Даже если он гангстер?

– Он хороший человек…

– И вы его любите, поэтому что в золоте купаться, что кандалы таскать: "все мы делим пополам, пополам, пополам".

– Вы смеетесь?

До нее только начало доходить.

– Нет, пытаюсь понять, что вы предлагаете.

– Помощь, Лена. Я могу вывести вас отсюда, но не сейчас, потом, деньги на билет домой дать или доставить прямо в посольство…

Лучше сразу на гильотину.

– … Или письмо им отправить с просьбой о помощи.

– А ничего, что вы тем своего разлюбезного подставляете? Вы не пытались сначала думать, потом делать, и желательно до скоропалительной влюбленности в заморского принца в дебрях Селезневки? Вы вообще понимаете, о чем говорите и кому?

– Но вам нужна помощь. Вы сами дали понять, что вас третируют.

– Начнем с того, что меня просто украли с вашего благословления.

– С моего? – возмутилась женщина.

– Конечно. Жених ваш? Ваш. Люди его друга? Его друга. Украли меня и сунули в гроб. Украли. Ваш жених был в курсе? В курсе. Кто виноват? Вы.

– Мы будем препираться или составим план…

– Выхода из кризисной ситуации? Я привыкла надеяться на себя.

Нашла дурочку, дилетанту довериться. Пришла сюда, наверняка топая, как слон, и точно привела за собой роту охранников, в рупор, почти на все здание, о плане побега прокричала, а теперь я должна броситься ей на грудь со слезами умиления: спасительница моя!

Фу, ты, бродят тут всякие, спать не дают, а в постели так тепло и уютно было.

Бройслав почувствовал одиночество сквозь сон остро как удар, следом пришел страх, что прошлое вернулось, и он резко открыл глаза, сжав в кулак простынь на том месте, где спала Лена. Никого. Мужчина сел, облившись потом от страшной мысли, что девушка ему приснилась, вчерашний день иллюзия и ничего не было на самом деле. Сердце чуть не выпрыгнула из груди.

Бройслав вскочил и вдруг услышал тихий шорох, потом шепот.

Он замер: Лена?

Два голоса – один ее, он узнал бы его из тысячи, другой знаком, но определить, кому принадлежит Бройслав не смог. И насторожился, подкрался к дверям, тихонько выглянул: два женских силуэта у дверей в оранжерею немного успокоили его. Он присмотрелся и узнал Галину, но, услышав, о чем она говорит, нахмурился – еще этого не хватало, предлагать его жене бредовую идею о побеге! Что она себе вообразила, а о себе?!

Взгляд прошел по помещению и встретился с глазами Канн, притаившегося под лестницей и готового кинуть в спину Галине нож, если та вдруг заденет женщину господина.

Бройслав знал манеру Кан носить с собой ножи, прикрепляя их под одежду, а метал он их без промаха. Еще бы миг и посмевшая проникнуть на территорию господина рассталась с жизнью.

Энеску покачал головой и приложил палец к губам, давая понять Кан, чтобы он не вмешивался и уходил. Тот понял и исчез в своей комнате за лестницей, словно его не было.

Бройслав, прослушав разговор женщин, скользнул обратно в спальню и взял со столика телефон, набрал номер Витислава – он ему брат, но его женщина в сестры не записывалась.

– Да? – просипело сонное.

– Витислав, где твоя невеста?

– Орион?…

– Я спрашиваю, где твоя невеста?

Послышался шорох, озадаченное ворчание.

– Что случилось? – проснулся, наконец, мужчина и сообразил, что стальной голос Ориона гудит в трубку в четыре утра не от бессонницы.

– Завтра до обеда ты уедешь вместе с ней или, не обижайся, она уедет одна и прямо сейчас.

– Что она натворила?

– Предложила Лене бежать.

– А кто у нас Лена?… Ах, да!…

– Я предупредил, Витислав, – голос стал жестким и буквально хрустел как снег на зубах. Мужчина вздохнул, оценив его милость:

– Спасибо хоть предупредил.

– Ты мне брат.

– Жаль, что расстаемся.

– Тебе всегда здесь рады.

– Без Гали? Не пойдет.

– Тогда объясни ей, что к чему, чтобы впредь она не позволяла себе подобных вольностей. Месяц, чтоб я ее не видел, а там посмотрим, – и отключив связь с Витиславом, набрал номер Гарика: