Текст книги "Игры с призраком. Кон третий."

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

В губы поцеловал соколицу, а губы мед, томно от их вкуса в груди, дрожь берет, до того дивно. Так бы целовал и целовал.

Анжине снился Ричард, они обнимались и целовались и, она задыхалась от счастья: "любимый", – пело сердце…

Утром пришли, как положено, молодых проведать.

Богутар спал, обняв жену со спины и голову ее себе на руку положив. Сладко спал, чудо, как хорошо было. Шорох услышал и глаза открыл, насторожившись – Наймар поклонился, впуская повитуху и знахарку с дарами. Аона поклон положила, браслеты витые на запястья молодой вздела:

– Чтобы затяжелела кнеженка в ночь эту и сына тебе принесла, пресветлый кнеж, – зашептала с улыбкой. – Сынов тебе крепких, а и дочь в мать, ладную.

Богутар улыбнулся, уткнувшись носом в макушку Халены: славно-то как!

Знахарка в поклоне согнувшись, кольцо преподнесла, на пальчик спящей кнеженки надела:

– На мир да лад, долгие лета вам вместе нам на радость.

– Далеко не уходи, – предупредил ее мужчина.

– Тута я, тута, муж славный, – заверила с поклонами и пятиться.

Кормилица Богутара с поклоном перед спящей кнеженкой ленту бисером шитую положила – знак замужней женщины, а ему ленту мужа подали – теперь не с одной бусиной ходить будет, не один он.

В спальню слуги и гости заглядывали – все ли ладно. Наймар двери открыл – любуйтесь – все, как положено – спят молодые вместе, веселы – сладились. Полюбовно все.

Только вышли и, дверь прикрыл Наймар, Богутар женщину в плечо поцеловал, припал губами к нежной коже, вздыхая от счастья: Богиня моя!

Анжина улыбнулась, уверенная, что это Ричард. Повернулась к нему и глаза распахнула, не понимая, что это – сон, явь? На нее смотрел и улыбался кнеж полешанский. Взгляд томный, так и лучится. А торс голый, рубец виден на груди гладкой да литой, волосы по плечам широким рассыпаны. Постель!

Анжина села, как подкинуло, в голове зашумело от догадки, сердце как птица в клетке забилось.

Богутар ласково коснулся ее спины, припал губами к шраму на лопатке и… получил по губам. Откинуло его, кровь брызнула на полотно.

"Ну, вот и руда брачная", – улыбнулся. Не объяснишь люду, что Богини иные, а тут все как должно.

Анжина с постели соскочила, одежду свою увидев на лавке у окна, одеваться начала дрожа от негодования и стыда: это что же приключилось? Что было? Как она в постели этого мужчины оказалась?

– Куда ж ты, лапушка? – пропел, поднимаясь. Нагой!

– Как я здесь оказалась?! И прикройся! – рявкнула, кинув в него, что под руку попалось. Богутар светился улыбаясь, ничуть наготы не стеснялся:

– Сладились мы, лапушка, оженились. До утра свадьба гуляла. Даров вон нанесли, кивнул на заставленную корзинами, вещами, цветами стену.

Анжину в жар и холод кинуло, кровь в висках застучала:

– Убью! – опалила зеленью глаз. Богутар притих, увидев, как меняются ее глаза, захолонуло в груди:

– А если ты понесла уже? – спросил тихо.

Ей плохо стало. К окну отвернулась – колотит всю. Лицо потерла: бред, какой, бред! По створкам окна дала – распахнулись, воздух прохладный в комнату ринулся, голову остужая:

– Где Кирилл?!

– Побратим твой? – глянул на нее искоса, порты натянул, рубаху.

– Да!! – рыкнула в окно, поворачиваться не желая – лишний раз нагого мужчину видеть. Ладный, черт, ничего не скажешь, хорош и телом и лицом, но сволочь редкая! Как он ее сюда заманил? Где они вообще? В окно оглядела – городище из камня, мостовая широкая, столы на ней убирают, а по всему периметру лепестки накиданы, цветы – видно, пировали, правду Богутар сказал. Только б повод другим был!

– Я мужняя, идиот!

– Правда, твоя, – подошел к ней, но коснуться не посмел. – Муж я теперь тебе и перед людьми и перед Богами.

Анжина зубами скрипнула, кулаком по подоконнику грохнула в сердцах.

Мужчина плеча ее коснулся, сжал легонько:

– Что уж теперь? Ты лапушка не бейся, добрым мужем тебе буду, что не пожелаешь исполню…

И отлетел. Не сдержалась Анжина, ударила с разворота под ребра. Богутара на дары свадебные откинуло, но устоял, чуть цветы примял и только. Головой качнул, на женщину глядя: думал, что поутру нелегко придется, так что не подивила. Но ничего, посерчает и уляжется.

Улыбнулся ей ласково:

– Не ярись, люба ты мне. Горя знать не станешь. Кнеженка ты и жена мне – любого спроси. Что ж теперь колобродить? Слажено, как положено.

– Ты дурак?!

И кулаки сжала, внутреннюю дрожь унимая: ладно, тихо, потом попсихует.

– Кирилл где? – прошипела.

– Гулял всю ночь с родом, за здравие молодых пил, за деток наших. Подустал видно, уснул где-нибудь. Ты не тревожься за него, лапушка, приказ я отдал присмотреть за побратимом твоим – ладно с ним все.

А голос – ну мед! И взгляд…

– Если ты меня тронул…

– Как же молодую не тронуть? Осмеет люд-то.

У Анжины даже живот скрутило от такой вести, осела на лавку, пополам сложившись.

– Меч отдай, – просипела. Сейчас найдет Кирилла, «спасибо» скажет, что жениха ей местного нашел. И пусть дальше гуляет!… Выходит она Ричарду изменила?…

А хотела чтобы они порознь побыли и в себя пришли, надеялась успокоится все, забудется, время раны залечит. Выживет, может тогда снова вместе будут… А какой сейчас вместе-то?

– Что же ты наделал, придурок?

Злость на Богутара брала, но как на ребенка, что не понимал, что натворил. А вдуматься – убить его мало!

– Ты меня опоил? – вспомнила, как в каюту на лодью пришла.

– Да Бог с тобой, лапушка, сама ты от хмеля заснула, – а голос ровен, ласков, но это "лапушка"!…

– Меч!! – просипела, зубами скрипнув.

– Ты не уходить ли собралась? – понял и чуть побледнел. Страх взял, что он без нее останется.

– Именно! Ты эту кашу заварил, тебе расхлебывать. Идиот, одно слово! Убить тебя мало, придурка!

– Куда ж ты пойдешь, мужняя?

– Да не твоя!

– Моя, все городище свидетели. Али позора не маешь? К чему стыд тебе? Ведь колоть станут, никто более не возьмет.

– Здорово!! – вскочила, на него пошла, зеленью глаз сверкая. – Ты спасибо скажи, что придурок конченный, что не понимаешь, что натворил. Да тебе голову снять за содеянное мало! Богиню в жены взял, да?! А я не Богиня, прикинь!! Я женщина, которую ты, урод, уж не знаю какой хитростью, в постель к себе затащил! А это насилие называется!!!

– Какой, голубка? По чести все. Оженились, сладились. Я дев сроду силой не брал. Зря сквернишь и обиду чинишь. Кобылицу ты у меня приняла? Приняла. И в том моей быть согласилась, а еще вот, – выставил монетку у ножен кинжала на груди, – заклад в ответ дала, слово свое скрепила. Сама на лодью взошла. Какой силой? Все кто в спальню приходил – подтвердят – улыбалась ты, сонная, со мной была – полгородища зрело. А и повитуха браслеты лаловы на руки тебе лично ложила, абы в родах легко разрешилась, первенца желала. Сына.

Анжину затошнило от его речей, а он одно хотел – чтобы поняла, нет у нее дороги назад, позор ведь!

– Уйди, – выдохнула, гоня с дороги.

– Не могу, – уперся. И правда не мог. Боги позора не мают? Не знал, худо. Но ему – то как теперь без нее? – Познал я тебя, может тяжелая ты уже. Мое дите – куда его от отца? А сама как? Лихо наматывать, позор маить? К чему, лапушка, ведь по наряду все, чином…

– Уйди!!! – закричала – сил нет его слушать. – Спасибо скажи, что я тебя не убила!

– Люб значит, – улыбнулся, чуть исподлобья на нее глядя. – А и ты мне люба, что тут. Жизнь за тебя отдам, лапушка.

О Боже!! – взвыла Анжина.

– Уйди, говорю, идиот!!

Кулак мимо скулы свистнул – успел Богутар отклониться.

– Понял, – заверил. – Слово молвить дашь? Куда ты сейчас? А и побратима не сыщешь, мало ли где с воинами бавится али отсыпается? Давай за стол с тобой сядем, поутричаем, ладком и миром поговорим. Я слуг крикну – они побратима твоего найдут, приведут.

– Не о чем нам с тобой говорить, – отрезала – устала от него, жуть, но больше ситуация ее из себя вывела и обессилила. Выходило, что нет ей дороги к Ричарду. Перечеркнуто последнее. Была трещина, она ее залечить хотела, а в итоге пропасть образовалась. И из-за чего, кого?! Отсталого человечка, у которого голову от страсти и жажды власти снесло!

Чего только в жизни не было, но такого!

Люба она ему! Тьфу!

– Тебе подружек не хватало?! – рявкнула на него, а в душе смуть такая, впору плакать.

– Одна ты у меня и век верен буду. Зарок на том кладу – на других и не гляну, – кинжал вытащил и по ладони себе полоснул, и серьезен как в святилище.

Анжина чуть не взвыла: зоопарк какой-то!

– Кирилла зови!

– Поутричаешь со мной? – взгляд пытлив, радость в нем. И ведь ничего не понял придурок – "по чести" у него все, и верит, что плохого не сделал. Вот как с ним говорить?! А никак! К черту его!

– Кирилла, говорю, зови! – процедила. – И меч мой отдай!

Богутар улыбнулся примиряющее, вышел. Дверь закрыл и жестом к себе стражника:

– Хольгу сюда, быстро, – процедил, что лицо, что взгляд – жесткими стали.

Та минута и прискакала, склонилась, поглядывая на кнежа. Он ей плечо сжал, зашептал в ухо:

– Ведомо мне, опаивать умеешь, дурманом окутывать. Сейчас сделай, осыплю милостью.

– Богиня, жена твоя, присветлейший гневается? – спросила шепотком и улыбнулась хитро. – Сделаю, кнеж сердешный, не печалься, будет она тебе послушна, оставит гнев. Смирим.

И руку его тяпнув, поцеловала, засеменила бегом прочь.

– Утричать несите! – крикнул и в спальню вернулся. Встал у дверей на жену поглядывая, а та спиной к нему у окна стояла, лицо потирала да головой мотала. Крутило Анжину. Понять не могла, как Кирилл такое допустил, как она, дура, купилась?

Да не мог Шерби пить на свадьбе, лжет кнеж, в том она голову на отсечение дать может!

И обидно, сил нет – из-за какого-то дурака!…

А ему-то чего голову снесло, видел ведь час от силы?!

Идиооот! И она дура!

Но ведь помыслить не могла, что такое сотворится!

– Ну?! – развернулась к нему, глазами сверкнув. Но как хороша даже в гневе – спасу от ее красы нет, а уж как тело ее вспомнил, как вкус губ на его губах памятью всколыхнулся – жаром обдало, желанием скрутило.

Костьми ляжет – не отпустит. Иное заповедано у Богов, стыда они не мают, одна с дитем остаться не боится – ее дело, а ему за ней смотреть, бережить и холить. Его она и дите, что возможно понесла – его! Умрет, а не откажется! Никому она не достанется! Жена она ему! Где ж видано, чтобы почести слаженный союз рушить? Чтобы жена в отказ мужа пошла? На стыд и позор, только чтобы не с ним? Так не наложница же – все как положено, по закону предков! Перед родом и миром женой названа!

– Сейчас, – бросил глухо от желания и ревности стылой неизвестно к кому. Ветер ее волосы потрепал, а Богудару даже от этого худо – ветер коснулся ее, а право его! Его она!

Повязку мужа взял, на лоб наложил и повязал. Ей повязку налобную, женскую подал – по руке ударила – отлетел знак супружества.

– Гневаешься? – спросил тихо. Взгляд чуть виноват и лицо замкнутое – может, дошло, что натворил?

А ей-то легче что ли? – отвернулась к окну.

– За Кириллом послал?

– Да, – солгал не моргнув. За спиной у нее встал, наблюдая, как волосом шелковым ветерок играет, щек ее и губ касается, лика прекрасного. И горит в груди – ветру можно, а ему, мужу, не коснись?

– Уйди! – прошипела, взгляд недобрый через плечо кинув. Отступил нехотя. Лицо каменным сделалось, бледным, взгляд тяжелым.

– Мой род нехудой, Полеши веками славны делами…

– Это ты к чему?

– Верно, неравность тебя гнетет, так признаю, хоть рода славного, до Богов едино не дотянуться, но дети наши равны станут…

– Да пошел ты! – огрызнулась, и в окно смотрит. – Коней дашь, переправу укажешь…

– Нет переправы через Белынь, завсегда плотами али лодьями справлялись. Да и не след тебе за реку, горячо вскоре станет. Куда тяжелой в сечу?

– Еще слово и я тебя точно убью! – глазами на него сверкнула.

"Тяжелая"! Что он себе навыдумывал?! Нет, ну всяко было, но чтобы такое?!

И главное ведь не отмыться теперь перед мужем! И из-за кого все?! Из-за сопляка отсталого! Вот убила бы, а рука не поднимается – полоумный, что с него взять?

Если б Богутар противился, не отпускал ее, Халена бы не мешкала, убила бы точно, а тут и вести себя не знаешь как. Противности в себе не чувствует, к нему ненависти, только больно очень и обидно, и стыд перед Ричардом. Изменила! Она ему, неважно, что по глупости, недомыслию, непониманию. Как вообще такое случиться могло, что в ум шапочному знакомцу в жены ее взять придет! Дура, одно слово!

С Ричардом теперь точно конец. Не вернуться ей, не увидеть его.

Может и к лучшему – перечеркнулись дороги. Все равно к чему ему она, напоминание своей увечностью о жутких днях. Может правильно?

– Поиграла Морана, – прошептала, в окно глядя: ничего, и ее еще обойдет. К Мирославу надо, поднимать люд.

– Ты про ярлов говорил – правда то? – повернулась.

Богутар смотрел на нее, взгляда не спуская:

– Да.

– Короткий путь к Полесью укажешь и, на том разошлись. И упаси тебя все святые на моей дороге встретиться еще раз.

– Сердита ты на меня, а почто, не ведаю. Ласков я с тобой был и буду. Ни одному крика не спускал, куда уж руду пущенную, а тебе все вольно, хочешь, веревки вей – стерплю.

Анжина лишь головой покачала:

– С ума ты сошел, слухи, что я Богиня голову вскружили. Не правда то – я обычная женщина, к тому же замужняя, а ты… ты хоть понимаешь, что натворил?

– В жены тебя взял, – кивнул, а взгляд такой, что и сердиться невозможно: и любовь в нем и любование, и мольба и нежность.

– Замужем я! Да как ты понять не можешь! Замужнюю ты замуж взял!

Богутар улыбнулся ласково:

– Нет мужа у тебя, всем ведомо. А жених Гром… но то его дело, коль помешкал. А и не правый – кто ж голубу свою одну отпустит? Знать, не шибко нужна была.

Анжина на лавку осела – объясни ему, попытайся!

– Мы с тобой, как белка с медведем разговариваем, она ему об орехах, он о меде. И каждый уверен – собеседник идиот.

Дверь распахнулась. Парни и девушки стол внесли с поклонами паре, скатертью накрыли. Вышли, за ними другие пришли – метать пироги, рыбу, мясо начали. Пожилая, но не старая женщина в плат закутанная, сгорбленная, переваливаясь с кувшином вошла. Чарку выставила и чуть не на колени перед женщиной встала:

– На добре здравице, голубушка, соколица ты наша, кнеженка пресветлая! Уж как рады мы тебе, не обсказать. Ты шепни только коль что понадобиться.

Анжина кубок забрала – куда от женщины деваться и плечами повела – ушла б ты, а?

А женщина другую чарку кнежу подала, из кувшина ему налила.

– Испейте голуби заздравную, на многие лета, чтобы миру и ладу быть, хмари не знать.

– Не хочу, – огляделась, куда бы отставить кубок.

– Ай, как же? Не угодила? Худо медовуху сварила? – всплеснула руками женщина, на колени перед Анжиной рухнула. Та в сторону отшатнулась, глотнула, чтобы только отвязалась:

– Спасибо, вкусно.

– Да уж так стараемся, матушка наша, госпожа кнеженка.

– Не кнеженка я! – отрезала и кубок рядом на лавку хлопнула, на мужчину уставилась – убери женщину, сил нет слушать ее и поклоны видеть.

– Эта добрая женщина – Хольга. Не одному в роду помогла, не одного от ран спасла. Ты люби ее…

"Да пошли вы оба!" – глянула на него. Отступил, медовухи испил и кубок держит, смотрит, как Хольга облобызать руку женщине пытается:

– Уж прости госпожа, не серчай, видно не по сердцу тебе питие и яства. Так скажи, что любо, возьмем. Не гневайся, лапушка – голубушка, на дуру старую, как умею варю, иное неведомо…

Анжина выпила медовуху и отдала ей чарку:

– Вкусно!

"Видишь – я все выпила! Уйди, а?!"

– Ой, прости дева светлая, ой прости меня дуру старую лебедица наша, – поползла к выходу причитая.

"Ну, вот что с ними сделаешь"? – вздохнула Анжина, подняла женщину:

– Хорошо все, вкусная медовуха, не сержусь я, идите с миром, – помогла выйти, скороговоркой объясняя, что не к ней у нее претензии.

Дверь прикрыла и на Богутара уставилась:

– Кирилл где? Меч?

– Ищут твоего побратима, как сыщут, явиться, – и на стол указал. – Поутричай, голубка.

Анжина возмутиться хотела – поперек горла ей уже эти птичьи сравнения стояли, но что-то вялость навалилась. Глянула только на мужчину и то, не поймешь как, за стол села. И отяжелели руки что-то, туман-дурман в голове поплыл.

Застыла на пирог глядя, а не соображает, что видит. Богутар кубок на стол поставил. Подошел и присел перед ней на корточки, в лицо заглядывая. Руку, дрогнувшую ей на ногу положил – не шевельнулась. По лицу с трепетом провел, не откинула. Мужчина заулыбался, припал к ногам:

– Лапушка моя, любая!

В двери осторожно Хольга протиснулась, заулыбалась заискивающе:

– Оморочилась дева-то? – прошептала, сгибаясь перед Богутаром. – Доволен ли кнеж пресветлый?

– Доволен Хольга. Долго ли оморочная будет?

Женщина хитрее и щедрее заулыбалась, мешочек достала из юбок, протянула:

– Щепоть в питье и опять голубушка– лапушка спокойна будет.

Богутар кисет принял, оглядел знахарку:

– К Тарику ступай и молви – от меня ему слово, чтоб одарил.

– Да уж куда шибче дар – тебе послужить, соколик. Счастье-то какое роду, гудят вона – кнеж, мол, не абы на ком, на Богине оженился. Гоголем воины ходють, бабы плечи расправили. Весь род ты вскинул, сердешный, ай на каки высоты вскинул. Таперича супротив тебя ни един слова не молвит, выше-то небо только, сама Вышата тебе по колено, соколик.

– Льстива ты Хольга, – улыбнулся, пеняя, но не шибко – приятно было. – Кнеженка мне сказывали, недужна.

– Ой, да лихоманка у ей, – рукой взмахнула женщина. – То я сразу приметила – глаз блестюч, а кожа бела, под ланитами лихоманка и тлеет. Изгоню, не сумлевайся. Крепкая здоровьем кнеженка будет, доброй женой тебе, сынов именитых народит. По утру и к вечору зелье варить стану, а ты пои. А коль вскидываться начнет, ты щепоть порошка из мешочка в питье ей, и осядет, светлая. А там, гляди и обвыкнеться. Оно ж понятно, княже, тяжко ей, сердечной в тереме земном сидеть, долю бабью смертной тянуть. Времечко на то надобно. А ты светик не печалься, сладится.

– Ну, ступай, – кивнул ей, руку протягивая. Поцеловала и, кланяясь, попятилась. – Скажи девкам, пусть платье княжне несут да украшения. Столы сбирают.

– Сделаю, соколик наш, сделаю батюшка.

Выплыла из покоев.

Богутар по лицу Халене провел – чуть отвернулась и только. Улыбнулся ей нежно, поднял на руки, закружил, любуясь:

– Моя ты, вовек моя, лапушка. Ни в смерти, ни в жизни ни отдам. А и не один в уме не отдаст. Люба ты мне, сил нет как люба, – прижал к себе, в губы поцеловал – мед и мята на них голову кружит.

Кирилл зло жевал пирог, подобранный с пола. Поперек выпечка вставала, но мужчина понимал, что нужно питаться, иначе обессилит и тогда толку от него не будет.

Только и сейчас толку никакого. Всю ночь крюк этот ковырял – бесполезно, ощущение, что лом в стену ввернут – хоть бы на мион сдвинулся! Ночь прошла, утро кануло, день вовсю разыгрался и видно сквозь узкие щели окон под потолком, ноги в пляс идут, толпой опять аборигены куролесят. Крики да напевы стоят – гуляют. А повод ясен.

Кирилл поморщился от бессилия, ткнулся затылком в каменную кладку и понял – как не крути, один выход. Телефон достал из кармана у колена и номер Ричарда набрал. Долго тишину в трубке слушал и застонал от отчаянья – не берет в этом каменном мешке связь!

Миролюб в Славле в корчме сидел, пил с Яриком за здравие жениха и невесты. Удалось им сватовство сладить, отдал за Горемира хозяин корчмы дочь свою. По осени еще молодые сладились и вот приспело наконец, посватались, сговорились. Весна цвела и свадьбами рядилась – радость, что тут.

– В обрат не пустые пойдем, – улыбнулся Горисвет, подмигнул гридням. – Вот и еще прибыток в роде.

– Да уж, – хлебнул хмеля Ярик, кудри огладил. – Может и мне впору гнездо вить, а Миролюб? Ты как мерекаешь?

– По-мне, в пору.

– А сам?

– Девы по-сердцу покаместь не сыскал.

– Так и я не сыскал.

– Миролюбу одна по-сердцу, – прогудел Горисвет. – Халена.

– Халена, баишь? – развернулся к их столу белич из-за соседнего стола и кружку выставил. – А я гляжу, чего миряне гужуют? Знать по-нраву, что полешане вашу Богиню своей кнеженкой сделали? – прищурил глаз.

Мужики дружно уставились на него:

– Ты не ополоумел ли часом? – прогудел Горисвет.

– Так не я – по всем украинам уже баят – поменяла вас хранительница на полешан, люб больно кнеж их младой ей стал, Богутар. Привалило младому счастье, что тут.

– Ты от хмеля лихоманки ли не споймал?! – закаменел лицом Миролюб, Ярик бороду огладил: вот те, весточки.

– Нее, – рассмеялся и всем корпусом к ним развернулся. – Поутру пока вы дрыхли гонцы кнежа с добрыми дарами к вам пошли. Баяли тут задержавшись, как свадебку славно сыграли, как голуби младые любятся, милуются…

Миролюб не сдержал скверны – выплеснул в лицо мужчины хмельное из своей кружки. Бава началась – только столы затрещали. Беличи скопом ринулись, миряне гуртом – стена на стену – треск стоял.

Вынесло по одному во двор и там не закончилось. Пока не уделал белича Миролюб, не успокоился, а и после посидел, кровь сплевывая с разбитых губ на солому, но покоя не было. Горисвет шею бычью потер, оглядывая полегших беличей и на сотоварища уставился:

– А еже ли правду молвили?

Ярик последнего кулаком в рыло успокоил и вздохнул:

– Халена в святилище лежит!

– В повалуше Богутара она лежит, – прохрипел белич, поднимаясь, рудой харкнул и доплелся до бочки, голову в воду сунул. Зафыркал выныривая, глянул через плечо на горячие головы:

– Скоры вы больно на расправу, миряне. Худа весть-то? Токмо нам что, весело?

– В святилище Халена! – рявкнул Миролюб поднявшись, кулаки сжал – того и жди, опять ринется.

Мужчина отмахнулся, шатаясь в корчму пошел – неохота связываться, уделали уже.

– А если правый?

– Окстись!!

– Ну что ты на крик извелся? – уставился на Миролюба Ярик. – Прознать надо, после робить.

– Полешане роскам родня, Богутар племянник Эльфара!

– Ну!

– А Халена в святилище!

– Ну!

– Че «ну»! Наветничают! Роски все выкамуривают, скверну и лжу чинят!

Горисвет постоял, хмуро двор обозревая и кивнул сотоварищу:

– А едем-ка, послов кнежьих нагоним, ежели есть они вовсе.

– Дело, – кивнул Ярик.

– Ополоумели, точно! – взвился Миролюб.

– Охолонись ты, друже, – хлопнул его по плечу мужчина. – Коль навет – возвернемся, головы супостатам снесем, а ежели нет кривды, тут уж…

– Дааа, – протянули оба. Один Миролюб головой закачал:

– Халена в святилище!

– Опять ты свое. В святилище – о том спор разве? Токмо запамятовал ты, что Богиня она. А ну, опять возвернулась?

Миролюб затоптался: как же это? Куда? Зачем? Почему?

И бегом к коновязи.

– Лихо мает, приглянь за ним, – бросил Ярик Горисвету и тот за гриднем кинулся.

Служанки вздели на Халену платье парчевое. Стояла она – красота писаная, у Богутара слов не было. Повязал ей на лоб повязку женскую, подвески в жемчугах, и смотрит, смотрит – светится жена, истинно золото.

В губы поцеловал, обнял и вывел к столу пировать.

К полудню действительно повозки нагнали, переглянулись Миролюб с Горисветом:

– Полешане, вот Ярило те в заклад, – прогудел тот. Гридень и так видел. Подъехал:

– С чем да куда? – "люди добрые" – язык не повернулся молвить.

– Послы кнежа Богутара младого, – прогудел услужливо кудрявый и поклон отвесил. – Кудеяр я, рука правая кнежа. Дары везем кнежу Мирославу. А вы гляжу, не мирянские ли?

– Миряне, – чинно кивнул Горисвет – Миролюб говорить не мог – свело рот отчего-то. На дары все смотрел – меха, посуда чеканная, сундуки. – Мирослав князь наш, великий воин.

– То верно, – поклонился худой остроглазый мужчина, с косой у виска. – Гардар, советник кнежа Богудара. А вы кто есть, люд честной, воинский? – оценил мечи за спинами.

– Гридни князя Мирослава, по делу в Славле были, домой возвертаемся. А вот вы почто к князю наведываться вздумали? Уж не от росков ли с миром зарок везете?

– Мы полешане, славный гридень, роски нам хоть и сродны, но их дело не наше. С другим мы к кнежу вашему, с дарами за невесту.

– Вот ты! Кого ж и кто одарил?

– Так Халена Солнцеяровна кнежа нашего Богудара младого в мужья взяла…

И смолк – Мироллюб его за грудки сграбастал, в лицо уставился:

– Лжа!

– Чего "лжа"-то? – проворчал, пытаясь вырваться. Горисвет руку сотоварища отнял, заплясали кони округ пара на пару – Кудеяра да Гардара и Горисвета да Миролюба.

– Верно сказано! – отрезал стольник кнежий. – По чести все.

– Ай, Халена ли? – прищурил глаз Горисвет. Кудеяр грудь выпятил, свысока на мужей поглядывая: да и кто таки таперича? Их Богиня жена кнежу! Он выше всех встал, а с ним люди полешанские!

– Суди сам, муж воинский: волос Ярилой ткан, золотом высвечен, очи радугой делаются, одета в одежу мужеску, меч за спиной и справляется с им, сам зрил – дока.

Халена жива?! Вернулась?! – Миролюб куда деться не знал, позеленел, а и Горисвет стаял, хмарым как туча стал:

– Не пошла б Халена за вашего князя! Жениха ее, Грома, я сам зрил! Добрый муж!

– Увозом умыкнули, ахиды! – рванул на них Мироолюб и отлетел, в зубы получив.

– Охолонись паря!! Все по чести. Прилюдно сговорились! Сама на лодью взошла, сама дары приняла! Сговорено уж и слажено!

Миролюб челюсть потрогал, зло глядя на Кудеяра: ишь гоголем выпятился.

– Лжа!

– А вот по дрязге прибудь, коли они к вам не прибудут и сам узришь!

– Чего по дрязге-то, не далече? – прищурил глаз, закипающий Горисвет.

– А то, что не до посольств им пока!

– Дело молодое, – закивал Гардар. – Помиловаться, полюбиться надобно.

Перевернуло обоих:

– Лжа! – а больше и слов нет.

– Как знаете, не досуг нам вам обсказывать, дело у нас кнежье, честь одному и честь другому, – отрезал Гардар, мужчины коней повернули и за повозками двинулись.

Миролюба мутило от ярости и непонимания. Не знал куда коня направить – то ли обогнать послов, то ли в Славль напрямки, а там на Белынь и вниз, к полешанам.

– Не верю, – процедил.

Горисвет задумчиво вслед послам смотрел:

– Чую и я – неладно.

– Ладно да не для нас. Лютичи опять по украинам шебуршат, у горцев заваруха, ратятся. Роски голову с чего-то подняли, а тут вам весточка – Халена объявилась! Смуте быть. Перевабили ее, увозом ахиды утащили! Не иначе!

– Возвернулась, значится. Ну, быть беде, – протянул Горисвет. – Князя упредить надо.

– Езжай, – кивнул. – А я в Полеш проберусь, разузнаю, где ж Халена объявилась, почто не у нас и с какого боку с Богутаром сладилась… А ведь правду Ханга молвила – возвернется еще воительница, – уставился на сотоварища. – Ежели жива, и она, весть пошлю.

– На том и сговоримся!

Обнялись и разъехались, коней подначивая.

Кончилась гладь да бавы. Знать опять смута идет, сбираются тучи хмарые.

Глава 24

Туман ползет, туман стелется. Лица в нем, голоса, только не понять чьи и чего хотят.

Богутар в губы ее целовал и ликовали люд: слава кнежу и молодой кнеженке! Вовеки слава! Сынов крепких! Долгие лета! Мира да лада!

Дары все несли молодым, что в резных креслах у крыльца за отдельным столом рука об руку сидели. Во все глаза на кнеженку Халену смотрели и кто отмахивался – кака Богиня, окститесь – узрев деву, более не сомневался. Горда и придивна, красы неописанной, осанки величавой, лицом светла, а и взглядом холодна. Вот и кланялись молодым, вот и кланялись, все норовили ближе подойти, разглядеть чудо, что кнежу досталось, а и им через него. Только зорко стражи Богутара смотрели за любопытными, близко сильно не пускали, чуть замешкайся – отпихивали. Зрить давали, а вот слова молвить – нет.

Бабы-то от ума великого золотушных детишек притащили, чтобы Богиня их полечила – взашей, знамо дело, их стражники вытолкали. Но люд тоже с умом, с понятием – не гвалтел, чинно проходил, с поясными поклонами и сумятясь под взглядом Богини, отходил, после остальным обсказывая, какая она.

– Не устала, лапушка? – качнулся к ней Богутар, ручку белую поцеловал. Пальчики тонкие губами понежил, в глаза жене заглядывая: хороша она у него, ой хороша – дух захватывает.

Халена долго смотрела на него, пытаясь понять, кто он, отвернулась, так и не сообразив. Все равно как-то было. Плыло в голове туманом, мысли замерли, тело, как чужое.

Ела, пила, а что, не понимала. В губы ее целовал кто-то, а кто не ведала.

Только в спальне первую мысль поймала, на мужчину светловолосого глядя – знаком показался. Косица у виска, улыбка ласковая и голый торс, волос луной за его спиной высвеченный. Прищурилась, пытаясь упомнить – кто же он, где она, кто сама?

Богутар взгляд ее оживающий заприметил, в чарку с зельем от лихоманки щепоть порошка Хольги сыпнул – серо-зелен он, но запах приятный, пряный. Зашипел по настою и канул. Поднес мужчина чарку женщине к губам:

– Испей лапушка.

Выпила, пытаясь сообразить, что происходит, огляделась, отдавая посудину – спальня вроде. Богутар чарку на лавку поставил, платье женщине расстегнул – упало к ногам, все наготу ее дивную выставляя.

– Обними меня, лапушка, счастье мое велиокое, – обнял ее за талию ласково, дышать боясь в ее сторону. Уставилась на него – глаз то карий, то синий делается, хмурится женщина пытливо.

– Ты кто?

– Муж тебе, голуба моя белокрылая.

– Муж?

– Муж, лапушка, – обнял крепче. К губам наклонился. – Славница ты моя златоволосая, сокровище неземное, лапушка – соколица, – зашептал, губами нежно лица касаясь. Трепет охватил. – Люба ты моя, – прошептал задыхаясь, прижал ее щекой к своей щеке, пальцами в волосах зарылся – кружит голову близость ее, сумятит сердце и жаром одаривает. Уж так сладко и томно, что стон невольно сорвался. – Как же я раньше тебя неведал, лапушка? Как же жил без тебя, голубка моя?

Ладонями ей лицо обнял, поцеловал нежно, еле касаясь губ:

– Прости меня коли что. Затяжелей только быстрее. Страх меня берет, кой сроду не ведывал – а ну, придешь в себя и отринешь? Не жить мне без тебя. Позора не страшусь, тебя голубка моя, тебя лапушка, потерять страшно. Моя ты, слышишь ли, велиокая? Моя пока жив. Ради тебя сердце бьется, ради тебя дышу.

Целовал ее, как в дурмане был. На постель уложил и пил, пил поцелуем дыхание, свое сбивая. Счастлив был до без ума и нежил жену, сам нежась, пальчики целовал, надивиться на них не мог. Уж какие они тонюсенькие и гладенькие, белые да ровные, ноготочки как слюдой подернуты – мерцают.

Насытится ею не мог. Только познает, опять жар желания берет. И чем дальше, тем больше уносит – зацеловал бы любушку, уж так хороша, уж так сердцу, душе и телу мила. Таял он в нежности к ней, как мед на солнце, плыл, себя теряя. Увяз, как, сам не понял, да и неважно ему было – вот она, рядом, его, остальное пыль.

Она плыла по лунному свету, то ли спала, то ли грезила. Кто-то тревожил ее – вяло отзывалась и снова уплывала – покой и, она в нем растворилась: ничего не надо, ничего не интересно.

Богутар улыбался, даже во сне прижимая к себе женщину: счастье его с ним, оттого и сон сладок.