Текст книги "До каких пор буду звать?"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

8

Сукхрам продолжал свой рассказ:

– Дом Рустамхана был наполовину каменный, наполовину глинобитный. Предки Рустамхана жили здесь с незапамятных времен. Он был ревностным мусульманином, не пропускал ни одного намаза и пользовался благосклонностью окружных полицейских начальников. Он достиг совершенства в умении выуживать деньги у ростовщиков. Тхакуров из знатных родов он приветствовал, низко склонив голову, а незнатных не удостаивал даже кивком головы. Бедного брахмана приветствовал, слегка склонившись, словами: «Здравствуйте, господин пандит». А перед богатым расстилался, как перед именитым родственником.

Я не мог без отвращения смотреть на Рустамхана. Он был длинный и тощий, с хитрыми бегающими глазками. Рустамхан с первого взгляда оценивал, можно ли будет поживиться за счет пришедшего к нему человека. Как-то раз к нему в рваной и грязной одежде пришел красильщик Рахматали и начал жаловаться на свою бедность. Рустамхан так запугал его, что вынудил беднягу отдать ему последние сорок рупий. С важным видом ходил Рустамхан по деревне, нагоняя страх на всех натов.

В трудную минуту наты просили милостыню или собирали дикий мед для деревенских тхакуров. Кроме того, они занимались приготовлением снадобий и лекарств. Я слыл одним из первых знатоков трав. Однажды с помощью целебных трав и заклинаний я вылечил деревенского землемера от укуса голубого скорпиона. С тех пор слава моя начала расти…

Когда мы совсем близко подошли к дому Рустамхана, я вдруг почувствовал, что ноги совсем одеревенели и не слушаются меня. На Пьяри была широкая и очень грязная юбка. Кофта ее совсем порвалась, а покрывало пестрело заплатами, но она старательно прятала в него свое лицо. В тот момент мне показалось, что я иду грабить самого себя, но я не осмелился сказать об этом Пьяри.

Я остановился и присел на каменную плиту – здесь раньше, наверное, была дхармашала[32]32
  Дхармашала – гостиница для паломников-индусов; богадельня.


[Закрыть]. Пьяри села прямо на пыльную дорогу.

– Идем же, – торопила она.

– Ноги не идут.

– Это еще почему?

– Душа противится.

– Ты и меня не пустишь?

– Разве тебя остановишь?

– Можешь оставаться. Я иду.

И она ушла. Я посидел немного, потом улегся на каменную плиту и не помню, как уснул. Наверно, я проспал целый час, какой-то мальчишка разбудил меня. Во рту у него торчала сигарета.

– Эй, проснись! Ты нат по имени Сукхрам?

– Ну, дальше, – грубо ответил я.

– Тебя ищет начальник. Давай, дуй мигом. Он велел тебе немедленно явиться к нему.

Мальчишка убежал, а я поплелся к дому Рустамхана.

Дом стоял за кирпичной оградой, а двор был обыкновенный, земляной. В глубине двора был невысокий четырехугольный дом. С одной стороны к воротам примыкал глинобитный домик для слуг, а рядом с ним стояло небольшое строение с навесом. Под навесом была привязана буйволица, подле которой резвился буйволенок.

Я остановился на пороге, где сидела смуглая женщина из касты дом[33]33
  Каста дом (см. прим., к стр. 45 /В файле – примечание № 24 – прим. верст./).


[Закрыть].

– Проходи, – сказала она.

Я переступил порог.

– Господин сказал, чтобы ты поднялся к нему. Тебе везет, счастливчик.

В верхней комнате на цветастом ковре в чистой юбке и новой кофте сидела Пьяри. На голове у нее красовалось новое покрывало. Я, не веря своим глазам, смотрел на нее. Ее рот был красный от бетеля[34]34
  Бетель – вьющийся кустарник семейства перечных (Peper betle), листья которого вместе с семенами (плодами) арековой пальмы (Areca catechu) и различными специями употребляются для жевания.


[Закрыть]. Никогда она не казалась мне такой красивой. Рустамхан лежал на кровати.

– А, пришел, Сукхрам? Она все о тебе вспоминала. Садись.

Я поклонился и сел.

Пьяри покрыла голову и торжествующе посмотрела на меня.

– У тебя преданная жена, – продолжал Рустамхан. Она сказала мне: «Господин! Я только тогда останусь у тебя, если ты приютишь и моего Сукхрама». И ничего слушать не хочет. Что ж, будь по ее. Но ты, Сукхрам, должен понять, что теперь она – твоя хозяйка. Ясно? Ты будешь жить внизу, у ворот, в каморке. Ты будешь смотреть за буйволицей!

Меня будто по лицу ударили. Пьяри – моя хозяйка!!!

– Господин! Я бедный человек. Ты и без того осыпал меня своей милостью. Судьба послала мне эту женщину. Она так красива, что ей надо было родиться в таком доме, как твой, и жить в свое удовольствие. Бог услышал ее молитву, она нашла свое место. Позволь теперь мне уйти, господин. Я заведу другую семью.

Пьяри кусала губы от ярости.

– Ты никуда не пойдешь, понял! – закричала она.

– Неужели ты думаешь, что я буду прислуживать тебе, негодница?

Рустамхан сел на постели.

– Эй ты, перестань артачиться, скотина, а не то я тебе все ребра переломаю!

– Ломай, господин, но, пока я жив, этого не будет.

Пьяри встала с ковра и подошла ко мне.

– Я ухожу от тебя, господин, возьми свои вещи, – сказала она Рустамхану. – Он не даст мне спокойно жить. Я буду навещать тебя каждый день. Ты в накладе не останешься. А он не может видеть меня счастливой! Он хочет, чтобы я спала в лесу. Ну что же, и на том спасибо.

Рустамхан не знал, что делать. Пьяри протянула руку за своими старыми тряпками.

– Не трогай их, Пьяри! Заклинаю тебя! Я умру, если ты их тронешь, – крикнул я.

Протянутая рука Пьяри замерла на полдороге. На глазах у нее показались слезы.

– Чего же ты хочешь, несчастный? – спросила она.

– Я хочу, чтобы ты осталась здесь!

– А ты останешься?

– Слугой – никогда!

– Ах, ты хочешь остаться здесь, у господина, как мой муж? У тебя нет ни капли стыда! Тебе и дела нет до чести других людей.

Рустамхан закурил и протянул мне сигарету. Я несколько раз жадно затянулся.

– Ты права, Пьяри, – сказал я после некоторого раздумья. – Это не дело. Если даже у нас, низких людей, такое открыто не делается, как это может произойти в большом доме?

Рустамхану понравились мои слова, и его лицо расплылось от удовольствия.

– Господин, я взываю к твоей справедливости, – взмолился я. – Как мне теперь показаться людям? Почтенный господин, посади меня в тюрьму, будто за воровство, и я проведу там остаток жизни.

Рустамхан вопросительно посмотрел на Пьяри, но, увидав, что она смертельно побледнела, отрицательно покачал головой.

– Нет, Сукхрам, я не могу пойти на это. Это было бы несправедливо по отношению к тебе. А я – враг всякой несправедливости. Ты ничего не сделал такого, за что я мог бы посадить тебя в тюрьму.

Чтобы позлить меня, Пьяри не смотрела в мою сторону, но ее глаза метали молнии. Я повернулся к Рустамхану.

– Господин, посади меня только на несколько дней. А потом, как бы сжалившись надо мной, отпусти под честное слово. Я каждый день буду являться на отметку в участок. Ты не уронишь свое имя, Пьяри останется с тобой, и с моих плеч, господин, упадет гора!

Пьяри понравилась моя идея, но тогда мы еще не понимали, что делаем. Я сам добровольно шел в рабство к Рустамхану, а Пьяри попадала в такие сети, выпутаться из которых не было никакой возможности. Если бы Пьяри осмелилась бежать от Рустамхана, мне бы пришлось всю жизнь гнить в тюрьме. Оба мы тогда, казалось, лишились рассудка.

Рустамхан довольно хмыкнул, как бы говоря: «Попалась, рыбка!» Теперь он не опасался, что я, уступив ему на несколько дней Пьяри, совершу кражу и сбегу вместе с ней.

– Ладно, Сукхрам, это можно устроить. Чтобы все выглядело правдоподобно, тебе придется отвязать мою буйволицу. И тогда можешь быть спокоен. Дело сделано.

На другой день я увел его буйволицу. На окраине деревни меня арестовали. Все сочувствовали мне, говорили: «Не повезло бедняге: и жена сбежала, и сам в тюрьму угодил». Я припал к ногам торговца по имени Анарчанд, который торговал прогорклым топленым маслом, и он поручился за меня. Рустамхан отпустил меня под честное слово. Люди жалели меня, а я в душе смеялся над ними. Они ругали Пьяри за измену, а я был доволен ею как никогда. Я приходил к ней в полдень и оставался до самой ночи. Пьяри усаживала меня в комнате у ворот и вкусно кормила. Постепенно мне стала нравиться эта жизнь, и я даже начал присматривать за буйволицей.

Одного мне только не хватало.

Я тосковал по ночам, мне не хватало Пьяри. Она все больше и больше отдалялась от меня. В наших отношениях уже не было той близости и свободы, да и не могло быть. Пьяри сверкала чистотой, и в ее присутствии я казался себе грязным оборванцем. Она наклонялась ко мне, и мне кружил голову аромат жасминного масла, исходящий от ее волос.

С Пьяри происходили удивительные перемены. И чем больше она отдалялась от меня, тем больше я тянулся к ней. Самая разительная перемена, которую я обнаружил в ней, состояла в том, что в ней проснулось чувство стыда, она начала краснеть и смущаться. И походка ее переменилась, она ходила прямо и уверенно, без всякого страха. И смех ее стал другим, она перестала громко хохотать, растягивая рот до ушей, теперь она негромко смеялась, лишь слегка показывая зубы.

В носу у нее поблескивал булак[35]35
  Булак – украшение, которое носят, продев в носовую перегородку.


[Закрыть]. Его появление показалось мне знаменательным – впервые тела Пьяри коснулось золото. И как шло ей это украшение! С красными от бетеля губами и черными от краски деснами она походила на женщину из знатного дома.

Я приходил к ней в полдень – в это время, кроме нее, в доме никого не было – и оставался до вечера, а потом возвращался к себе в шатер спать. Возле меня поставили шатры другие наты, и мы зажили как одна семья. Пришельцы занимались только воровством, а их женщины путались с посторонними мужчинами и тем зарабатывали на жизнь. Среди них была и Каджри. По возрасту она была ровесницей Пьяри. Ее муж был черный и старый. Он так пристрастился к вину, что его почти никогда не видали трезвым. Но этого ему было мало, и он добывал где-то опиум. Напившись и накурившись, он заваливался спать еще засветло и спал до самого утра. Любил он и азартные игры, поэтому всегда нуждался в деньгах. За ними он предпочитал обращаться к Каджри. Она выделялась среди всех женщин своей красотой и светлым цветом кожи. Ее немножко портили слегка запавшие щеки. У нее была маленькая красивая грудь и широкие крутые бедра. Глаза были не очень большие, но красивой удлиненной формы и немного раскосые. В нос она продевала булак, а глаза густо подводила сажей. Каджри носила длинную свободную рубашку и ходила быстрой, слегка подпрыгивающей походкой. Я никогда не видел ее печальной, она постоянно улыбалась.

Оставаясь с Пьяри наедине, я пытался обнять ее, но она поспешно отодвигалась и не давала мне прикоснуться к ней. Меня это оскорбляло. «Почему она избегает моих объятий? Кормит меня, садится рядом, а к себе не подпускает? Смеется со мной, но смех какой-то тусклый, невеселый, да и в уголках рта появились печальные складки». Я не знал, что думать… Я стал замечать, что временами Пьяри подолгу, не мигая, смотрит на меня.

– Ночуешь все там же? – однажды спросила она.

– Да, но теперь я не один, со мной живут другие люди.

Пьяри начала подробно расспрашивать меня о моих новых соседях – ее интересовали мельчайшие подробности. Выслушав, она решительно заявила:

– Не смей путаться с Каджри, пока я жива. Я не вынесу этого.

– Но я ведь живой человек, я мужчина! Ты же не даешь до себя дотронуться. Ты целиком принадлежишь своему солдату!

Пьяри непонятно почему вдруг заплакала, но потом быстро вытерла слезы.

– Это – судьба, Сукхрам. А Каджри ты брось! Я принадлежу только тебе одному.

Я ее не понимал, и на душе у меня было неспокойно. Мои соседи наты жили веселой, беззаботной жизнью, их никто не трогал: еще бы, они были моими друзьями, а я пользовался особой милостью Рустамхана. Иногда, правда, начальник вызывал к себе кого-нибудь из них, но только затем, чтобы подсказать им, какого ростовщика нужно ограбить. Награбленное делили между собой. Кроме того, за деревней, в ложбине, полицейские открыли игорный притон, три четверти дохода от которого поступало в карман начальника полиции. Говорили, что раньше он служил у раджи. То ли он его брил, то ли стриг, но тот был им доволен. Однажды он позвал его к себе и сказал: «Проси, что хочешь!» Тот не растерялся: «О, дающий пищу, – припал он к ногам раджи, – мне нужен дом. Я знаю, от ваших дверей даже собаки голодными не уходят, а я – ваш преданный слуга». – «Да будет так, – согласился раджа, – строй дом. И тебе пора выйти в люди». И он сделал слугу начальником полиции. А тот за один год выстроил себе огромный дом. И все за счет крестьян и арендаторов. А скольких он сгноил в тюрьме за ничтожную провинность! Одного крестьянина избили до полусмерти, но ответчик подсунул начальнику полиции взятку, и тот отказался написать рапорт. Он сказал пострадавшему: «Принеси справку от врача». Больница находилась в семи милях от деревни, и несчастному пришлось идти туда под палящим июньским солнцем. В дороге ему стало плохо, и он потерял сознание. Когда его подобрали и привели наконец к доктору, тот потребовал платы. Денег не было, и доктор написал: «Легкий ушиб». А бедняга умер на обратном пути. Зато площадка перед домом начальника полиции площадью двадцать пять на двадцать пять ярдов[36]36
  Ярд – мера длины, равная 91,43 см.


[Закрыть] оказалась вымощенной каменной плиткой.

Я покинул свой табор и простился с крепостью. Потом я расстался с Исилой и Сауно, но у меня была Пьяри. Теперь, когда ушла Пьяри, со мной остались только конь да Бхура.

Наступила ночь. Я лежал в шатре. За пологом послышались чьи-то шаги, и у входа показалась Каджри.

– Ну? – не вставая, спросил я.

– На, поешь, – и она положила передо мной четыре маленьких круглых пирожных.

Но я уже не хотел есть.

– А ты почему не ешь?

– Я сыта.

– Где ты столько раздобыла?

– Сегодня мы ходили в большую деревню. Там был праздник у кшатриев[37]37
  Кшатрий – представитель второй по счету касты – воинов – в кастовой иерархии. Выше кшатриев располагаются только брахманы.


[Закрыть]. Они раздавали угощения. Мне тоже досталось. – Заметив, что я не ем, она робко спросила: – Что же ты? Не нравятся?

Я встал и сказал:

– Отнеси их Курри. – Так звали ее мужа.

– Да ну его, он спит пьяный. И говорить о нем не хочу. Ну, попробуй пирожные.

– Каджри, я сыт.

– Прошу тебя. – С этими словами она села на топчан, обхватила меня за плечи и усадила. Потом провела рукой по моей широкой груди. – Я каждый день буду приносить тебе еду. Уж если белить, так хороший дом. Зачем украшать развалины. – Она погладила мои мускулы. У меня были тугие бицепсы, и она с силой надавила на них пальцами. – Ты не верь женщинам. Твоя вот бросила тебя и живет теперь с полицейским. – Она провела пальцами по моей крепкой шее. Я съел пирожное. Оно мне понравилось.

– Каджри, возьми и ты.

– Нет, это все для тебя.

– Брось упрямиться, съешь! – Я протянул пирожное и только тут заметил, что она сидит с открытым лицом[38]38
  …заметил, что она сидит с открытым лицом… – До недавнего времени индийские женщины, разговаривая с посторонними мужчинами, закрывали лицо краем сари или головного платка или же сидели за специальной занавеской. С этим обычаем, обычаем парды – покрывало, – можно встретиться и сейчас, особенно в деревнях. Если женщина разговаривает с мужчиной, откинув покрывало, она объясняется ему в любви.


[Закрыть]. До сих пор я не обращал на это внимания, и она так обиделась, что даже отвернулась от меня. Я повернул к себе Каджри и насильно вложил ей в рот пирожное. Она рассмеялась и сказала с полным ртом:

– Правда, вкусно?

– Еще бы, – согласился я.

Она съела и второе пирожное. Я свесил ноги с топчана, собираясь встать.

– Куда ты, Сукхрам?

– Хочу пить.

– Я принесу, зачем тебе вставать, когда я здесь?

Она соскочила с топчана и принесла воды. Я жадно припал к котелку и сделал несколько глотков. Каджри тоже напилась. Я снова лег.

– Набить тебе трубку?

– Зачем, у меня есть бири.

– Подожди, я сейчас. – Она убежала и через минуту вернулась с пачкой сигарет.

– На, закури.

Это были дорогие сигареты.

– А если Курри узнает, что ты здесь? – спросил я.

– Что он может сделать, эта развалина? Я сама себя кормлю. И вообще, я не стану больше его терпеть!

– Он тебя поколотит, Каджри.

– Получит сдачи. Спуску не дам. А ты разве не заступишься за меня, если увидишь, что он меня бьет?

– Попробую пристыдить его.

– И все? Нет, чтобы сказать: «Я ему все ребра переломаю»…

– Он – твой муж.

– От такого молодца и сбежала жена. Теленок ты.

Я молча проглотил обиду и задумался.

– Ну и черт с ней! Чего грустишь? Ушла так ушла. Неверная она. Почему ты не приведешь себе другую?

– Нет, Каджри, она любит меня!

– Да, да, конечно, кто в этом сомневается. Она втирает масло себе в ноги, а ты волосы моешь водой. Она нежится на мягких подушках, а ты… – она засмеялась, – спишь рядом с Бхурой. Оба вы спите с собаками. Ты хоть с преданной, а она – с этим паршивым псом, с полицейским. – Каджри нежно перебирала мои спутанные волосы. – Ты часто ее вспоминаешь?

– Да.

– Тогда ты, наверно, не сможешь ее забыть?

– Пожалуй, не смогу.

Каджри тяжело вздохнула.

– Давно она ушла?

– Уже три месяца.

– И с тех пор ты живешь бобылем?

– Да.

– А видишься с ней?

– Каждый день.

– Теперь все ясно: она околдовала тебя. – Каджри тряхнула головой. – Ядовитая змея, вот она кто! Ишь, как скрутила тебя, негодная тварь!

– Перестань ругать ее, Каджри, – сказал я, доставая сигарету.

– Больше не буду. Закури. – Она протянула мне пачку. – Бери все.

– Ты же купила их для себя. Ну, как знаешь, – и я закурил сигарету.

Каджри задумчиво смотрела, как осыпался пепел, а потом нерешительно сказала:

– Так же, наверное, сгорает и твое сердце после ее ухода.

– Это еще почему?

– Да потому, что она такая бессердечная. Теперь ты, наверное, думаешь, что все женщины в мире такие.

– Нет, я так не думаю.

– Правда, не думаешь?

– Правда. Вот ты ругаешь Пьяри. А она не может без меня жить, потому и зовет каждый день.

– Посмотрит – и до свидания?

– Да.

– Только посмотрит?

– Ты что, не веришь?

– Хочу, да как-то не верится. Ты что, бревно? Или у тебя рыбья кровь? Ты же мужчина!

Я ничего не ответил.

– Мой муж – старик. Черный, грязный старик, у него и сил-то не осталось. Самое время распрощаться с ним. А ты силен и красив, у тебя белая кожа. Однажды я видела такого молодца у тхакуров. Увидела и обомлела. Все бы ему отдала. А тебя может бросить только женщина с каменным сердцем. Ты говорил с ней об этом?

– Нет. Она сказала, что умрет, если я сойдусь с другой женщиной.

– Ну и дурак же ты!

– Почему?

– Потому что слушаешь эту потаскуху. На твоем месте я бы ей все зубы повыбивала.

– Что ты говоришь, Каджри? – испугался я.

– А разве я не права? – настаивала она.

– У мужчины должна быть выдержка, – терпеливо объяснял я. – Женщины слабее.

– Господи, что за чепуху ты мелешь. Выдержка! Женщины слабее! Ты еще не видел женской выдержки! Всех мужчин из твоего рода до седьмого колена женщины держали под башмаком! Будь бы у мужчин выдержка, от них не убегали бы жены. Стоило ей пригрозить, и ты уж голову потерял. Ты ее раб! Ну и оставайся им! Да только я не такая дура, как ты, чтоб молодость свою со стариком губить.

– Чего же ты хочешь, Каджри?

– А ты до сих пор не догадался?

– Нет, ты же не говоришь.

– Ах, тебе и говорить бесполезно, – рассердилась Каджри. – Пьяри превратила тебя в бесчувственный чурбан! Ты как черная, грязная подстилка, к которой уже не пристанет другой цвет! Дрыхни! Я пошла!

Мне не хотелось ее обижать.

– Не уходи, Каджри, – попросил я. – Посиди еще.

Каджри покорно села.

– Каджри!

– Чего тебе?

– Ты пойдешь завтра на базар?

– Пойду, если тебе надо.

– Сходи, а? Возьми это. – Я достал глиняный кувшин, вытащил из него пять ан и вложил ей в руку. – Принеси молока.

Каджри рассвирепела и швырнула мне в лицо все медные и серебряные монеты, и они рассыпались в разные стороны. От боли я закрыл лицо руками.

– Ты хочешь заплатить мне за пирожные, несчастный раб своей вертихвостки! Ты решил, что я такая же продажная, как она? Уж не разбогател ли ты на ее подачках? – воскликнула Каджри. Но в тот же миг, просунув свои ладони между моими, она стала гладить мне лицо.

– Тебе больно? – участливо спросила она.

– Нет, – улыбнулся я. – Ты очень рассердилась?

– А ты бы не рассердился? Уж лучше бы избил. – И Каджри вздохнула. Мне хотелось как-нибудь утешить ее, но тут я опять вспомнил Пьяри. Она ждет меня. Но она далеко, очень далеко. Теперь она уже не принадлежит нашему племени и не позволяет мне даже коснуться ее. Так кормят собаку, чтобы она потом умильно виляла хвостом. Пьяри думает только о себе. Какое ей до меня дело?

На дворе зарычала было Бхура, но умолкла. Подул холодный ветер. На небе одна за другой засветились звезды. Снова воцарилась тишина. Мир сузился. В нем был только маленький шатер, Каджри, я да спящие вокруг нас наты.

– Можно я спрошу тебя об одной вещи, Сукхрам?

– Ну спроси.

– А ты ответишь?

– Обязательно.

– Почему ты не ударил меня, когда я швырнула тебе в лицо деньги?

– Потому что ты не поняла меня, Каджри. Я вовсе не думал платить тебе за пирожные. Я видел радость в твоих глазах, и мне было хорошо. Я захотел, чтобы глаза у тебя снова стали счастливыми, вот и придумал эту глупую историю с молоком.

Каджри не выдержала и прослезилась.

– Тебе нравится видеть меня счастливой?

Я промолчал.

– Сукхрам, – нежно сказала она, – скажи мне!

– Нравится.

– Ты добрый, Сукхрам. Добрые мужчины – большая редкость. Женщина, сделавшись матерью, становится добрей хотя бы для своего ребенка. Мужчины – другое дело. А ты очень хороший человек, поэтому ты и терпишь муки со своей Пьяри. В тебе совсем нет хитрости, Сукхрам! Можно, я буду приходить к тебе каждую ночь? – робко попросила Каджри. – Я не буду сердить тебя. Мы бы говорили друг с другом, а?

– Нет, – ответил я, но мне стало как-то не по себе.

– Мой старик когда-то тоже был добрым. Он рассказывал мне разные истории и сказки. А ты знаешь сказки, Сукхрам?

Я рассердился и резко схватил ее за руку. А она рассмеялась:

– Вот у меня был попугай, он тоже знал много историй[39]39
  …у меня был попугай… – Намек на известные во всей Индии «Сказки попугая» – сборник самых разнородных литературных произведений: новелл, волшебных сказок, назидательных историй, анекдотов, басен, притч. Одним из первоисточников «Сказок попугая» является древнеиндийский сборник на языке санскрите – «Шукасаптати» («Семьдесят сказок попугая»), в котором попугай семьдесят ночей подряд рассказывает сказки жене своего хозяина, чтобы помешать ей пойти на свидание в отсутствие мужа.


[Закрыть]…

Я окончательно вышел из себя и заломил ей руки за спину.

– Нет, ты не острый нож, ты садовые ножницы, – не унималась Каджри. – Пока плоды не упадут тебе на голову, ты и не подумаешь их срезать. А может быть, ты и не знаешь, с какого конца держать нож?

– Ты коварная женщина, Каджри!

– Я? Коварная? Ты удивляешь меня, откуда у тебя такие мысли?

Но по ее лицу я понял, что она польщена…

Начали гаснуть первые звезды, Каджри встала.

– Пожалуй, я пойду, а то скоро мой Курри проснется.

– Ты боишься?

– Пусть боятся мои туфли, им придется здорово поработать по его голове. – Она посмотрела на меня. – Одно слово, и я останусь.

– Иди, Каджри. Придешь завтра?

– Давай деньги, принесу завтра молоко.

– Как их сейчас в темноте найдешь?

– Ладно. Я принесу и так.

– Скажи, Каджри, почему тебе вздумалось кормить меня?

– Почему? А как ты думаешь, зачем все женщины в мире разводят очаг? Для того, чтобы кормить, поить, ласкать и утешать мужчину. Мужчины – это сторожевые собаки, которые лижут руки тому, кто их кормит.

– Вон отсюда! – рассвирепел я.

Каджри рассмеялась и, радостно бросив: «Приду завтра», убежала.