Текст книги "До каких пор буду звать?"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

17

Наступила ночь. Подул ветер, зашумел в лесной чаще, и деревья, словно пытаясь спастись от его холодного прикосновения, замахали ветвями, усыпанными нежными клейкими листочками. Высоко в небе замерцали звезды. Издалека доносился отрывистый лай шакалов. Бхура несколько раз тявкнула в ответ. Конь сердито забил копытами. Потом все стихло, и черное покрывало ночи плотно окутало землю. Все предметы утратили свои очертания, даже шатер стал похож на чернильное пятно на фоне усыпанного звездами неба.

– Каджри! – позвал Сукхрам.

Каджри лежала с закрытыми глазами, но сон не шел. Услышав голос Сукхрама, она сразу вскочила.

– Что? Принести воды?

– Не надо, иди лучше ко мне.

Эти слова заставили Каджри затрепетать. Его желание быть с ней рядом прогнало сон.

– Я все время была возле тебя, – сказала она, подходя к нему, – думала, ты спишь, и боялась, как бы не разбудить тебя. – Она спешила успокоить его. Разве она оставит его одного? – Ты звал меня, что? – спросила она.

– Ничего, просто так!

В этих словах скрывалась любовь.

– Полегчало?

– Да, Каджри, мне уже лучше.

Снаружи послышались шаги. Каджри выскользнула из шатра. Сукхрам услыхал, как за пологом шатра беседуют двое, но не мог разобрать, о чем, потому что они говорили шепотом.

– Кто там? – спросил он.

– Явилась наконец! – воскликнула Каджри. – Это жена Мангу.

Сукхрам успокоился.

– Я принесла мясо.

– Накорми его, мясо прибавляет кровь, – слышал он.

Каджри нежно погладила в темноте щеку женщины, желая показать, как она признательна ей. Убить перепелку ночью в лесу – не такое простое дело! Каджри и раньше нравилась жена Мангу. Каджри прослезилась.

Она вернулась в шатер, долго жарила птицу и потом кормила Сукхрама. Пока он ел, она на все лады расхваливала жену Мангу. Сукхрам ел и кивал в знак согласия.

Каджри задумалась.

– О чем ты? – спросил ее Сукхрам.

– На душе у меня неспокойно, – вздохнула Каджри.

– Я прикончу этого Банке! – решительно сказал Сукхрам.

– Хочешь, чтобы тебя повесили?

– По-твоему, значит, надо молча терпеть обиду?

– А что будет со мной, если тебя заберут?

Сукхрам погрузился в раздумье. Связала его по рукам и ногам любовь Каджри! В чем главное счастье человека? В победе над низменными чувствами?

– Помни, ты не один, Сукхрам, тебе и друзья помогут.

– Но и с Банке не так-то просто справиться.

– Мангу говорит, что надо выждать немного… – Каджри остановилась, не закончив фразы.

– Нет, нет, Каджри. Кто теперь не знает, что Банке – мой заклятый враг? Полиция всех арестует! Еще и тебя обесчестят!

– Много ли во мне чести! Кто меня считает за человека? Я – падшая женщина, распутница, другого имени у меня нет! Один ты уважаешь меня, потому что ты добрый.

– Грех человека скрыт в его душе, человек грешит только душой, а ты душой чиста!

– Нет, Сукхрам. Такие, как я, никогда не заслужат прощения.

Оба умолкли. Но не потому, что им больше нечего было сказать. Они просто не находили слов, чтобы выразить свои мысли и чувства.

– Я уходила, – нерешительно начала Каджри, внимательно глядя на Сукхрама и стараясь угадать, какое впечатление произведут ее слова. – Пока ты спал…

Сукхрам насторожился.

– Куда? – тихо спросил он.

На лице Каджри появилось лукавое выражение.

– К возлюбленной самого Рустамхана, – беззаботно сказала Каджри.

Сукхраму показалось, что у него земля уходит из-под ног.

– Каджри! – воскликнул он.

– Чего кричишь, я ведь рядом, слышу, – усмехнулась Каджри.

– Ты была у нее? Когда же ты успела? – недоумевал он.

– Пока ты лежал без сознания.

– Так это правда? – Он посмотрел ей в глаза долгим, пристальным взглядом, как будто хотел проникнуть ей в самую душу. – Каджри! – сдавленным голосом произнес он и молча схватил ее за руку. – Ты меня не обманываешь?

Она неохотно начала свой рассказ, ей и самой не все было ясно.

– Сперва Пьяри испугалась, потом принялась бранить меня. Ну, и я в долгу не осталась. Сказала, что это из-за нее тебя ранили. Она стала биться головой о дверь. А я говорю: ты бы лучше подумала, как Банке отомстить. Она ответила, что ничего сделать не может. Я обругала ее, она на меня бросилась с кулаками. Тут прибежал ее полицейский, но она заступилась за меня, а его выгнала… А потом я ушла.

– Стало быть, вы поладили.

– Я лучше буду ладить с тобой, – сказала Каджри. – У тебя есть лошадь, собака Бхура. Пусть и Пьяри живет при тебе. Мне-то что? Я кормлю собаку, даю траву коню, и ей тоже что-нибудь перепадет.

– У тебя каменное сердце, – произнес Сукхрам. – Думаешь, я, как слепой котенок, ничего не вижу, не понимаю. Нет, женщина, я понял, отчего ты льешь слезы! Но кто обо мне подумает? Кто поймет, каково мне? Даже караванный верблюд, которого привязали к хвосту другого, ухитряется по пути ухватить где колючку, где пучок травы. Но я, я не смею думать о себе, у меня нет права! Иди, иди только прямо, не смей смотреть по сторонам, не то твоя разлюбезная подружка утонет в слезах от горя!

Каджри залилась веселым смехом.

Мир был восстановлен. Казалось, что и ссоры никакой не было. За шатром сгустилась ночь, дул холодный ветер, шелестя сухими листьями, а в шатре царили мир и согласие.

– Болит? – участливо спросила Каджри и провела рукой по волосам Сукхрама.

– Голова – нет.

– Чандан искусный лекарь.

– Он знает тайну трав.

– А плечо ноет?

– Немного.

– Ты бы уснул.

– Нет, вечером выспался. Теперь можно и поболтать.

– Тебе нельзя много разговаривать, – назидательно произнесла Каджри, но тут же не утерпела и спросила: – А ведь с тобой дрались пятеро, правда?

– Не все ли равно, сколько?

– И ты не знал, что против тебя замышляет Банке?

– Нет. Ну, были кое-какие подозрения, потому-то я и захватил с собой палку.

– А если были подозрения, зачем полез на рожон? Боялся, что тебя обвинят в трусости?

– Каджри, не женского ума это дело.

– Где уж мне!

Сукхраму было неприятно вспоминать о случившемся. Он попытался переменить тему разговора, но Каджри не желала слушать ни о чем другом. Сукхраму пришлось поведать и о своем разговоре с Пьяри и Рустамханом. Каджри внимательно слушала.

– Сукхрам, обещай исполнить то, о чем я тебя попрошу, – сказала она.

– Что еще?

– Нет, сначала пообещай.

– Да говори же!

– Ага, теперь ты уже даешь обещания с оглядкой. Совсем перестал мне верить. Нечего мне тебе сказать!

– Каджри! Мы – отверженные. Что мы можем сделать против сильных? У нас все отняли. Ведь я – владелец старой крепости…

– Ты, может быть, и отверженный, – возразила Каджри, не обратив внимания на его последние слова. – Я – нет!

– Твое «нет», Каджри, делу не поможет. Посмотри, что творится в деревне: крестьянин – нищий, голодный, но ростовщик дает ему взаймы, ему доверяет. А мы – ниже их всех, хуже деревенской собаки. Почему мы с тобой наты, Каджри?

– Потому что нас родила натни.

– Почему мы не родились от женщины высокой касты?

– Видно, не судьба.

– Но мы ведь такие же люди, как и они, почему же все притесняют нас?

– А кого не притесняют в этом мире? Полицию, ростовщика, даже заминдара! А остальные разве знают покой? Тот, кто притесняет, говорит, что делает это ради того, чтобы набить себе утробу, накормить жену и детей… Сукхрам, человеческая утроба – вот что правит в этом мире. Ради нее угнетают людей. Опусти в нее горстку зерен, смотришь – тело согрелось, на душе легко, летать хочется. Я смотрю на жизнь, как она есть. И раньше так было, и впредь то же будет. Непонятно, почему так происходит. А не все ли равно? Выпало нам жить – будем жить. Мужчине все доступно в жизни, а разве женщина от него отстанет? Ты только поправляйся, Сукхрам. Мы уйдем отсюда в другие края. Заживем новой жизнью, эта мне уже надоела. Недавно я встретила Курри. Увидел он меня, рассмеялся и говорит: «Каджри, когда ты была со мной, ты никогда не носила таких рваных башмаков. Не стыдно?» Я ответила ему: «Ты никогда раньше не вспоминал о стыде». Тогда он сказал: «Всевышний поселил в лесу змей, скорпионов и пантер; мы – тоже лес, Каджри…» Я повернулась и ушла.

Каджри встала, подошла к горшку и, запустив в него руку, достала сигареты.

– На, – протянула она одну Сукхраму, а другую взяла себе.

Оба закурили.

– Такими сигаретами ты угощала меня в нашу первую ночь.

Каджри покраснела.

– Ты все помнишь, – порадовалась она. – Я всегда говорила, что ты попугай.

На душе у них опять стало легко и весело.

– А теперь спи, – приказала Каджри.

Сукхрам задремал. Каджри долго, не отрываясь, смотрела на него. В руках у нее дымилась сигарета. Сегодня она курила с удовольствием, она глубоко затягивалась, выпуская изо рта клубы сизого дыма. Сукхрам ровно и глубоко дышал. К шатру подошла Бхура, посмотрела на хозяйку и уселась у самого входа. Она преданно несла службу и не смыкала глаз. Каджри продолжала курить, облокотившись на спинку кровати. Уснул конь, его теперь не было слышно. До Каджри доносились только ночные шорохи. Казалось, будто кто-то трется о край шатра. Ветер стал понемногу стихать…

Когда Сукхрам открыл глаза, на дворе было совсем светло. На дереве весело щебетали птицы. У входа в шатер спала Бхура, окончив свое бдение, а за шатром бил копытами и мотал головой пробудившийся конь – раньше него проснулись мухи.

Сукхрам чувствовал себя бодрым и почти здоровым. Он повернулся на другой бок и замер от удивления.

Каджри спала, положив голову на спинку кровати. Она так, сидя, и уснула. Сукхрам решил ее не будить.

Человеку надо очень устать, чтобы заснуть в таком неудобном положении. Но она проснулась сама. Подобно матери, спящей вместе с ребенком и просыпающейся от его малейшего вздоха, пробудилась Каджри.

Она громко и протяжно зевнула, затем встряхнулась, чтобы окончательно прогнать сон, протерла глаза, накрыла платком голову и села на постель. Потом, как бы вспомнив о Сукхраме, посмотрела на него и улыбнулась.

– Я уснула. Ах, как я хорошо выспалась, – произнесла она и залилась громким, счастливым смехом, заставившим Сукхрама забыть о своих ранах.

Он почувствовал новый прилив сил. Пусть он все еще прикован к постели, но этой ночью, когда Каджри бодрствовала у его изголовья, он во сне проник в тайны, где скрывается сама жизнь, где царят любовь и преданность.

А Каджри продолжала смеяться. Она выглядела счастливой, и пусть от усталости у нее свинцом налились веки, но она улыбалась и сияла. Она знала, для кого живет.

– Я очень счастлив, Каджри, – взволнованно произнес Сукхрам и замолчал, словно боялся спугнуть свое счастье.

– Почему ты вдруг это сказал? – спросила Каджри.

– Не знаю, как тебе объяснить, – серьезно ответил Сукхрам. – Не знаю. Просто у меня есть ты. Вот и все. И больше мне ничего не надо.

Каджри ушла. Сукхрам приподнялся и сел на кровати, потом нерешительно встал, сделал несколько шагов и сам удивился, что держится на ногах.

18

Наступила вторая половина февраля. Пришел месяц пхагун[70]70
  Пхагун – последний месяц индийского календаря, соответствует февралю – марту. Новый год в Индии начинается в марте.


[Закрыть], и снова повеяло живительным теплом. Куда не взглянешь, всюду просыпалась новая жизнь. Задули теплые, порывистые, порой переходящие в ураган ветры, фиговые деревья запылали красными лепестками, стелющийся по земле ветер рванулся кверху, унося с собой старые высохшие листья.

Сколько волшебных чар приносит с собой весна! Своим жарким дыханием она согревает землю. Даже старые полузасохшие деревья молодеют, покрываются нежными изумрудными листочками, которые о чем-то весело шелестят, играя с весенним ветром. И уже не черное воронье, а ярко-зеленые, сливающиеся с листвой попугаи с радостным гомоном рассаживаются по ветвям, а потом вдруг с отчаянным криком стаей взмывают кверху, кружат над деревьями и вновь опускаются на них, растворяясь в густой листве.

Мальчишки гоняются за большими желтобрюхими шмелями.

Проснулись пчелы, и лес и поляны наполнились звоном тонких пчелиных голосов. Обгоняя друг друга, пчелы сновали взад и вперед, сооружая большой улей на ветке могучего дерева. Рядом с пчелами порхали легкие бабочки, указывая яркими крыльями путь к цветам.

По ночам в деревне слышались гулкие призывы барабанов. Жители собирались вместе и пели весенние песни. После каждого куплета раздавались возгласы «Хей-эй! Хей-эй!», а за одним куплетом следовал другой, и песня, подобно тяжело груженной лодке, с ритмичным всплеском скользила по реке голосов, а потом замирала на самой высокой ноте.

В полях колосились хлеба. Плавно колыхались горчичные посевы. Зазолотился нежный шелковистый ячмень. Поднялась в человеческий рост пшеница, золотом налились ее колосья. И только снопы травы канс стояли сиротами, серые от дорожной пыли.

В деревне кипела работа. Жара усиливалась, пора было позаботиться об урожае. Прибавилось дела и сторожам. Число краж и потрав росло с каждым днем. А тут еще подоспели свадьбы; боги не дремали и соединяли влюбленных. Опьяненные весной замужние женщины ночами напролет распевали песни. Юнцы, расправив плечи, с гордым видом расхаживали по дорогам и бросали жаркие взгляды на красавиц, а те тоже не дремали. Недаром имена приглянувшихся парней то и дело повторяли девичьи уста. Пьянели леса, трепетали сады, и по ночам влюбленно шептались звезды.

У Банке зажили раны, полученные на следующий день после драки с Сукхрамом при таинственных обстоятельствах и нанесенные явно неумелой, женской рукой. Выздоровели Рустамхан и Пьяри. Сами на то и не надеясь, они получили в дар вторую жизнь.

Пьяри расцвела новой, еще более яркой красотой. Но как только на дереве ним налились плоды, она вновь затосковала по Сукхраму. По небу поплыли белые блестящие облака, порывы прохладного ветра, прогнавшие жару, успокаивали душу, но желание видеть Сукхрама росло с каждым днем. В ней теперь не осталось ничего дурного. Ничего. Она совсем здорова. Да и он, наверное, тоже поправился. Но он все не приходил, отговариваясь болезнью. Одни отговорки. Он нарочно не приходил. А может быть, Каджри его не пускала? Глядя с крыши дома на цветущее буйство весны, Пьяри не могла отделаться от мысли, что это не земля, а она сама истекает кровью или пылает, охваченная огнем. Ночью она не могла смотреть на звезды – слишком тяжелы были воспоминания. Свежий весенний ветер проникал ей в сердце, и она чувствовала себя еще более одинокой. Когда до нее доносился аромат жасмина, у нее перехватывало дыхание. Ночью ее будил аромат тубероз, она лежала с открытыми глазами и долго не засыпала, а утром не могла сдержать слез при виде сверкающей в лучах солнца росы, покрывавшей нежные лепестки цветов. И слезы, словно капли росы, не просыхали на глазах у Пьяри. Буйная зелень затуманивала глаза, ей хотелось растоптать, разорвать, уничтожить эту зеленую завесу и умчаться прочь, взмыть кверху и лететь, лететь, лететь…

Стихли шутки и смех молодых женщин, все реже звенели браслеты; нетерпеливое ожидание, угадывавшееся в страстных, призывных танцах ранней весны, было вознаграждено. Все тише звучали песни; теперь их пели только вполголоса. А Сукхрам все не появлялся.

Чакхан регулярно приносил от него лекарства. Пьяри и Рустамхан принимали их. У Сукхрама еще побаливала нога при ходьбе, говорил Чакхан. Пьяри слушала Чакхана и старалась унять душевную боль. Болтовня возлюбленных ранила ее в самое сердце. Собрав всю свою волю, она пыталась улыбаться, и тоже тщетно. Раньше она не питала такой ревности к Каджри, она страдала только от разлуки с Сукхрамом и от своей болезни…

Раньше она страдала душой и телом, теперь же ее душа мучилась больше, чем тело.

Все дни Пьяри проводила всегда в глубоком раздумье. Ничто теперь не удерживало ее у Рустамхана. Она ненавидела его и во всем винила Сукхрама. Почему он не заберет ее отсюда? Рустамхан стал снова прикладываться к вину. Когда он приходил из участка, Пьяри сказывалась больной. Его снова часто навещал Банке, и они подолгу о чем-то совещались.

В один такой день, когда Рустамхан и Банке, как всегда, коротали время за разговором, Пьяри спустилась вниз и стала подслушивать.

– …теперь ты совсем здоров.

– Похоже, что выздоровел.

– А эта твоя поправилась?

– Поправилась, потаскуха!

– Что-то ты не очень лестно о ней отзываешься.

– Что с них взять, все они такие.

– Я тебе раньше говорил об этом. Она же натни. Разве можно им доверять? А ты еще поселил ее у себя. Теперь-то хоть выгонишь?

– Нет, Банке, в ней что-то такое… она мне нужна! Сначала закончи то дело.

– Я готов.

– Нет, нет, – Пьяри будто увидела, как Рустамхан делал предостерегающий жест, – подожди немного.

– Почему?

– Займись пока Дхупо, но только чтобы никто ничего не узнал!

– Не беспокойся.

– Не нравится мне все это!

– Что не нравится?

– А ну взгляни, где Пьяри – у себя наверху? Я начинаю ее бояться.

Пьяри припала к стенной нише. «Дхупо!!! – подумала она. – Ей грозит беда. Но чем я могу ей помочь? Сукхрама нет. А если и придет, с какой стати я буду рассказывать ему об этом? Опять впутается в какую-нибудь историю! В мире сотни мужчин, сотни женщин. Я всех их оберегать не обязана».

В полдень солнце так палило, что казалось, оно сожжет все небо. Пьяри сидела у себя одна. Во дворе, недалеко от окна, примостился Чакхан. Вдруг Пьяри услышала знакомый голос.

– …Хорошо, брат, теперь все позади.

Вспыхнув, Пьяри бросилась к окну. Во дворе стоял Сукхрам, позади него – Каджри.

Он все-таки привел ее! Но теперь Пьяри не испытывала к ней ничего, даже простого интереса. «Как они друг другу подходят!» – подумала Пьяри. Каджри была одета во все новое. Сукхрам казался здоровей, чем прежде. Пьяри вдруг почувствовала себя больной и разбитой. Она не могла побороть в себе чувства растущего безразличия ко всему. Удар по самолюбию заставил ее забыть все желания. Отчаяние овладело ею.

От слабости у нее закружилась голова. Она добралась до кровати и легла.

Каджри и Сукхрам поднялись наверх.

– Кто там? – окликнула Пьяри, хотя знала, кто. – Ты? – С притворным удивлением она села на кровати. – Наконец-то! А я уж думала, что ты покинул наши края.

Она умышленно не обращала на Каджри никакого внимания, но та ничего не замечала. Она вертела головой во все стороны и с любопытством разглядывала убранство комнаты. Сукхрам и Пьяри вместе, не сговариваясь, посмотрели на нее. Сукхрам улыбнулся. Заметив его улыбку, Пьяри вспыхнула от обиды и с мольбой взглянула на него, будто спрашивая: зачем он причиняет ей такие муки?! Но Сукхрам только отвел глаза.

– Каджри! – позвал он с укором.

– Да? – вздрогнула Каджри.

– Ну что ты глазеешь по сторонам?

Каджри смутилась.

– Видишь, вот сидит моя старшая жена.

– Позволь мне взять прах с ее ног! – насмешливо произнесла Каджри и, подражая тхакурани, несколько раз почтительно провела руками по ногам Пьяри, начиная с колен и до ступней. Лицо Пьяри стало пунцовым от стыда. Ей оставалось лишь произнести полагающиеся в таком случае слова: «Пусть улыбается тебе судьба, пусть растет твое счастье! Купаться тебе в молоке, растить одних сыновей». Затем она повернулась к Сукхраму и приказала:

– Садись!

Сукхрам сел на пол, а Каджри осталась стоять.

– Так это и есть твоя Каджри? – спросила Пьяри.

– Это она.

– Хороша! – одобрила Пьяри.

Каджри прыснула и покрыла голову платком.

– Ну а ты что скажешь? – спросил ее Сукхрам.

Каджри отвернулась.

– Что говорить? – притворно смутилась она. – Я не знаю, куда деваться от стыда.

Пьяри нахмурилась и, взглянув на Сукхрама, укоризненно покачала головой.

– Садись, Каджри, – сказал Сукхрам.

– Ах, я и забыла пригласить, – попыталась оправдаться Пьяри.

– Я и без приглашения могу сесть, – безо всякого смущения ответила Каджри. Она казалась беззаботной и счастливой, в ней играло все очарование весны.

– Иди, сядь со мной, моя саут, – позвала Пьяри, показывая рукой рядом с собой, на кровать.

Но Каджри опустилась на пол рядом с Сукхрамом, как будто не считала нужным обращать внимание на слова Пьяри. Она будет поступать так, как ей захочется. Ее решительная поза говорила о том, что она нисколько не смущена присутствием Пьяри.

– Я хотела, чтобы ты села здесь, – недовольно произнесла Пьяри. В ее взгляде горело нетерпение, а еще больше – уязвленное самолюбие. «Как ты посмела ослушаться моего приказа, да еще в моем доме!!!» – звучало у нее в голосе.

– Мое место рядом с ним, – отрезала Каджри.

– Ну что ж, – согласилась Пьяри и покачала головой, словно хотела что-то добавить. Сукхрам понял, что творилось в ее душе. Она признала превосходство Каджри и поэтому пригласила ее сесть рядом с собой. Но Каджри, как настоящий лесной цветок, отказалась сидеть на расшитом фальшивыми цветами покрывале.

– Да, тебя трудно переспорить, – усмехнулась Пьяри. Она попыталась все обратить в шутку.

Но Каджри и на этом не успокоилась.

– Мы бедные люди, хозяйка, нам и тут хорошо. Я не украшу твою кровать, если усядусь на нее рядом с тобой. В шатре я привыкла сидеть на полу, зачем же отступать от своих привычек?

– Что ж, оставайся там, где сидишь, – разозлилась Пьяри. – Воля твоя. – И приступила к делу.

– Без разговора с хозяином не обойтись, – сказала Пьяри.

– Я сам поговорю, – ответил Сукхрам.

– А ты прикидывайся больной, ладно? – добавила Каджри.

– Насчет этого не беспокойся, – улыбнулась Пьяри, погладив ее по голове.

– Значит, ты уже во мне не сомневаешься? – с усмешкой спросил Сукхрам.

– Ты меня изводишь! – недовольно сказала Пьяри.

Сукхрам рассмеялся.

– Не сердись, сестрица. Я все устрою.

– Когда-то ты теперь придешь! Смотри, не забывай, когда пойдешь назад, что ты кому-то задал урок.

– Я ему об этом что ни день твержу, – вставила Каджри.

– Не возьму ее больше с собой. Мне не напастись новых тряпок, чтобы приводить ее сюда. А в старых она нипочем не пойдет.

Сукхрам и Пьяри засмеялись, а Каджри покраснела.

– Она же младшая жена, – мягко сказала Пьяри.

– Ну ладно, нам пора, – проговорила Каджри.

– Еще придешь?

– Позовешь – так, конечно, приду.

Дойдя до дверей, Каджри остановилась.

– В следующий раз не забудь, пожалуйста, втереть мне краску в ноги, – лукаво улыбнулась она.