Текст книги "До каких пор буду звать?"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Рангея Рагхав

Предисловие

В большом актовом зале широкоизвестного в Индии литературного общества Нагари Прачарани Сабха в городе Агре среди портретов маститых ученых и писателей, почтенных седовласых мужей, прославившихся своими трудами в области языка и литературы хинди, висит портрет средних лет человека с благородными чертами лица, высоким лбом, большими задумчивыми глазами, немного грустной застенчивой улыбкой. Это известный индийский писатель Рангея Рагхав. Большую часть своей короткой жизни он прожил в Агре, и жители этого города по праву гордятся своим земляком. Рангея Рагхав родился в 1923 году в небольшой деревушке Раджастхана неподалеку от города Бхаратпур. Отец будущего писателя, всесторонне образованный человек, стремился привить сыну с детских лет любовь к родному краю, интерес к его истории, литературе и искусству. После окончания начальной школы в Раджастхане будущий писатель отправляется в Агру. Там он поступает в университет на отделение истории и литературы, по окончании которого для продолжения образования едет в Бенгалию в Шантинекетан, где в университете Вишвабхарати – основанном Рабиндранатом Тагором, под руководством одного из его учеников известного ученого и писателя Хазарипрасада Двиведи пишет и успешно защищает докторскую диссертацию «Горакхнатх и его эпоха», посвященную одной из наименее изученных проблем истории своей родины – религиозно-реформаторским движениям Индии IX–X веков.

Молодой доктор философии не удовлетворяется изучением далекого прошлого своей родины, он чутко прислушивается к голосу нового времени, глубоко сочувствует бедственному положению своих соотечественников, смело протестует против колониального рабства.

В годы наивысшего подъема национально-освободительной борьбы индийского народа, завершившейся освобождением Индии от колониальной зависимости, Рангея Рагхав, стремясь глубже разобраться в окружающем, изучает марксистско-ленинскую теорию. Его глубоко потрясла страшная трагедия голода в Бенгалии в 1943 году, ставшего причиной гибели миллионов людей. С группой оказания помощи голодающим Рангея Рагхав отправляется в Бенгалию. По возвращении в Агру он пишет серию статей и репортажей, сразу привлекших внимание широких масс читателей, создает пьесу, которая с большим успехом ставилась коллективами Ассоциации индийского народного театра.

В первой половине 40-х годов происходит становление Рангея Рагхава как писателя. Диапазон его творческих интересов чрезвычайно широк и многообразен. Он пробует свои силы во всех литературных жанрах. Перу Рангея Рагхава принадлежит более ста тридцати книг, среди них романы, сборники рассказов и пьес, поэмы и поэтические сборники, исследования в области индийской истории и культуры, литературно-критические и общественно-политические работы.

Уже первый роман Рангея Рагхава «Игрушечные домики» (1941) привлек внимание индийской общественности к молодому писателю. В нем нарисована правдивая картина жизни индийского студенчества накануне освобождения Индии, показано, как пробуждается чувство национального самосознания среди индийских юношей и девушек, как они все более активно включаются в борьбу за независимость родины.

Острой социальной проблематикой отличаются многие романы Рангея Рагхава, вышедшие в свет в 40–50-е годы. В романе «Печальная обитель» (1946) Рангея Рагхав воссоздает полную драматизма атмосферу голода в Бенгалии. В романе «Господин» (1952) писатель рассказывает о том, как медленно меняется сознание людей, с каким трудом отказываются они от консервативных взглядов и убеждений. Подобные идеи развиваются также в романах «Ружье и вина» (1958), «Путь без остановки» (1957), «Прямые пути» (1957), в которых изображаются борьба передовой индийской интеллигенции против уродующих жизнь людей обветшалых общественных отношений, и в некоторых других романах, в которых, по словам индийского литературоведа Трибхувансинха, «воссоздаются впечатляющие картины реальной индийской действительности».

Рангея Рагхав известен также как один из создателей в литературе хинди жанра исторического и историко-фантастического романа. Писатель обращается, как правило, к тем периодам истории своей родины, которые меньше всего изучены учеными-историками. Он как бы стремится проникнуть в тайны прошлого, воссоздать недостающие звенья истории Индии. В романе «Одежда аскета» (1951) изображается Индия времен правления императора Харшивардхана (VII в. н. э.), объединившего разрозненные, враждовавшие между собой княжества в единое централизованное государство. В романе «Сын Деваки» (1954) Рангея Рагхав впервые в индийской прозе сделал попытку, отбросив религиозную оболочку, которой брахманы всегда обволакивали образ популярного в индийской мифологии Кришны, нарисовать его как народного героя древней Индии, борца за счастье обездоленных людей. В романе «Глаза Лакхмы» (1957) Рангея Рагхав создает живой, осязаемый облик великого индийского средневекового поэта Кабира.

Один из лучших романов Рангея Рагхава этой серии, «Курган мертвых» (1946), в котором рассказывается трагическая история гибели древнеиндийской цивилизации Мохенджо-Даро, вышел у нас в русском переводе в 1963 году под названием «Гибель Великого города»^{1}.

Рангея Рагхав известен в литературе на языке хинди и как поэт, весьма разносторонний и своеобразный. Его поэма «Медхави» снискала ему репутацию поэта-философа, тонкого лирика, певца красоты индийской природы и человеческой души. И в то же время он является автором героической поэмы о Сталинградской битве – «Непобедимые руины» (1943), создателем многих патриотических, гражданских стихов, вошедших в сборники «Расплавленные камни» и «Светильник на дороге».

Весьма примечателен Рангея Рагхав и как поэт-переводчик. Широко известны его переводы Шекспира, отрывков из древнеиндийской эпической поэмы «Рамаяна», лирической поэмы «Облако-вестник», принадлежащей перу прославленного поэта и драматурга древней Индии Калидасы. И в то же время Рангея Рагхав является переводчиком на язык хинди «Левого марша» Маяковского, в котором ему средствами индийской поэзии удалось воссоздать могучий пафос нашей революции, всю атмосферу кипучей молодости нового века, характерную для поэзии Маяковского.

Все творчество Рангея Рагхава неразрывно связано с жизнью, с борьбой индийского народа за счастливое будущее. В своих стихах он воспевает мужественных борцов за мир, прославляет человека, разрывающего ненавистные цепи рабства, выходящего на дорогу к новой жизни; в своей пьесе «Последнее клеймо позора» он поднимает голос протеста против гнета португальских колонизаторов в Гоа, в речах он призывал братьев по перу самоотверженно служить творчеством своему народу.

Весьма интересны научные труды Р. Рагхава по истории и культуре Индии, наиболее известными из которых являются «Древняя индийская традиция и история» (1954), «Поэзия, реализм и прогресс» (1955), «Поэзия, искусство и шастры» (1956). В этих работах писатель стремится с материалистических позиций подойти к оценке культурных ценностей, созданных в Индии в различные исторические эпохи.

Характеристика Рангея Рагхава была бы неполной, если бы мы не упомянули еще об одном его призвании – призвании художника. Еще в юности, вернувшись из поездки в пораженную голодом Бенгалию, он создал серию зарисовок, получивших высокую оценку зрителей. Впоследствии он часто брался за карандаш или палитру и кисть, создавая иллюстрации к своим собственным произведениям. Наиболее удачными рисунками Рангея Рагхава являются его красочные иллюстрации к своему переводу на язык хинди поэмы «Облако-вестник».

В конце 50-х годов по состоянию здоровья Рангея Рагхав вынужден был покинуть Агру и вернуться к себе на родину в Раджастхан. Неизлечимая болезнь продолжала прогрессировать. Последние годы жизни Рангея Рагхав был прикован к постели. Но до самого конца он не бросал своего боевого оружия – за несколько дней до смерти писатель продолжал диктовать роман, который так и остался неоконченным. В 1962 году в возрасте 39 лет Рангея Рагхав умер.

Думая о Рангея Рагхаве, перечитывая его произведения, невольно вспоминаешь единственную встречу с писателем. Это было за несколько месяцев до его кончины. Мне вспоминается небольшой светлый, утопающий в зелени домик, расположенный на окраине Джайпура, молодая привлекательная женщина с ребенком на руках – жена писателя, встречавшая нас у калитки сада, лежащий у открытого окна на высоких подушках худой, бледный, с горящими глазами человек.

С каким воодушевлением рассказывал он о своем родном крае, как хорошо он знал его, как горячо любил он своих земляков-раджастханцев, как страстно хотел сделать их жизнь счастливой и процветающей!

В разговоре с Р. Рагхавом я спросил, лежат ли в основе его романа «До каких пор буду звать?» (в русском издании роман печатается с некоторыми сокращениями) реальные события и связан ли образ писателя, приехавшего погостить к своему другу в деревню, с ним самим. Рангея Рагхав задумался, затем сказал: «В жизни я встречал много таких людей, как Сукхрам, людей с самого дна человеческой жизни, с трудной судьбой, но с большим сердцем. Все, что изображено в романе, весьма близко к тому, что я видел сам, о многом мне рассказывали… Поезжайте в любую деревню и послушайте рассказы раджастханцев. Легенды в них переплетаются с реальными событиями».

«А существует ли в действительности эта недостроенная крепость?» – спросил я. Писатель ничего не ответил, лишь задумчиво посмотрел в окно на синеющие вдали горы. Я вспомнил дорогу из Дели в Джайпур, извилистой лентой вьющуюся между невысоких скалистых гор, на вершинах которых то там, то здесь виднеются полуразрушенные средневековые замки и крепости, некогда принадлежавшие раджпутской феодальной знати. Сколько хранят они трагических и печальных рассказов и преданий о человеческих судьбах, подобных тому, о котором поведал Рангея Рагхав в своем романе!

Еще тогда, во время встречи и разговора с Рангея Рагхавом, у нас возникла мысль о переводе на русский язык лучших его романов «Курган мертвых» и «До каких пор буду звать?». Этот последний был сразу же признан индийской общественностью одним из лучших произведений Р. Рагхава. Это рассказ о жизни земляков писателя – раджастханцах. Главные его герои, наты, – люди одной из самых низших каст индийского общества, всеми презираемые и угнетаемые, доведенные до самого унизительного бесправного положения. И тем не менее их отношения, основанные на взаимном чувстве и велении сердца, гораздо естественнее и чище, чем моральные принципы высокорожденных власть имущих, руководствующихся расчетами и выгодой.

Борясь за свое личное счастье, наты – люди с самого дна жизни порой смело бросают вызов освященным религией закоснелым обычаям. Весьма характерен в этом отношении в романе образ Каджри, молодой женщины из касты натов. Душа ее жаждет настоящей любви и счастья. «Мне хочется, чтобы кто-нибудь полюбил меня и назвал своей», – говорит она. Во имя любви к Сукхраму она порывает с обычаями и бросает ненавистного мужа, навсегда отказывается от своего кастового ремесла – проституции – и становится женой любимого человека.

Достоинства человека определяются не его происхождением и социальным положением, а его личными качествами – такова одна из главных идей романа. И еще: «Одному не под силу сравнять гору, – говорит Каджри Сукхраму, – только все люди могут совладать с горой». Мысль о том, что в борьбе с социальной несправедливостью люди должны объединиться, все чаще приходит им в голову.

Никого из героев романа не пощадила судьба. Гибнут родители Сукхрама, а вслед за ними Пьяри и Каджри, уходит из жизни его приемная дочь Чанда, теряет рассудок горячо любивший ее юноша Нареш… Все эти удары один за другим обрушиваются на Сукхрама и, несмотря на всю его силу и выносливость, разрушают его разум.

Но судьба ли это? Нет! Все это не злой рок или случайное стечение обстоятельств. Причиной всех несчастий и гибели людей являются освященные религией законы касты, с самого рождения обрекающие человека на страдания, лишающие его человеческого достоинства, запрещающие ему любить и быть любимым, узаконивающие нищету и бесправие, произвол и насилие.

Трагическое звучание приобретает в романе чистая, прекрасная любовь девушки Чанды и юноши Нареша. Их любовь заранее обречена на горе и страдания, так как Чанда принадлежит к самой низкой касте натов, а Нареш – сын высокорожденного брахмана. И несмотря на то что отец Нареша просвещенный, интеллигентный человек, что он участник освободительного движения, что по своему характеру он добрый и отзывчивый, он не может подняться выше закона касты, принося в жертву своего сына во имя соблюдения «закона предков».

Через всю жизнь Сукхрама как зловещий призрак проходит недостроенная крепость. Мысль о том, что он не нат, а тхакур, потомок знатного рода, некогда владевшего этой крепостью, постоянно гложет его сознание, отравляет ему все существование и существование близких ему людей. Слишком поздно Сукхрам понимает это и сжигает портрет владелицы недостроенной крепости – семейную реликвию, доставшуюся ему в наследство от отца.

До тех пор пока кастовые предрассудки, как ржавчина, будут разъедать души людей, они не смогут свободно жить и наслаждаться жизнью – такова идея романа. Эта мысль выражается словами писателя, от чьего лица ведется повествование: «Мы стали свободной страной, но еще не смогли вычистить грязь из своего дома». Символически в этом отношении звучит последняя фраза романа: «…в тот день, когда обездоленные познают подлинную человечность, они избавят человечество от страданий. Тогда-то и появится новый человек!»

«До каких пор буду звать?» – звучит страстным призывом человека, оскорбленного и униженного, но не удовлетворенного своим положением, стремящегося к свету и правде.

К. Челышев

До каких пор буду звать?
(Роман)

1

В надвигавшихся сумерках зимнего дня стены беломраморного дворца казались сошедшими со страниц сказки. Последние лучи солнца коснулись благоухающих ююбовых[1]1
  Ююба – невысокое дерево из семейства крушинковых (Zizyphus jujuba).


[Закрыть], деревьев, легко заскользили по вершинам огромных ракит и тутовых деревьев и, наконец спустившись вниз, позолотили плотную завесу дорожной пыли, взметенной копытами проходившего стада. С полей повеяло холодом.

Шел тысяча девятьсот сорок девятый год. Болезнь, покрывшая мне ноги нарывами, перед которыми оказались бессильны снадобья городских хакимов[2]2
  Хаким – врач-мусульманин, лечащий по правилам традиционной арабской медицины.


[Закрыть], острые иглы хирургов и микстуры гомеопатов, забросила меня в глухую деревушку на попечение местного знахаря. Моего исцелителя звали Сукхрам. На шее у него болтались бусы, на голове гордо красовался высокий тюрбан, на руках позванивали стеклянные браслеты. Тайком от всей деревни он приносил из лесу травы, садился передо мной, дул на мои больные ноги, закатив глаза, кружил вокруг, прищелкивая пальцами, выкрикивая что-то гортанным голосом, а на седьмой день этой чертовщины он снял с моей ноги повязку и сказал: «Сегодня ты сможешь пойти со мной на прогулку, господин».

Он повел меня в сад, посередине которого возвышалось чудо из белого мрамора.

В притихшем старом саду умолк птичий гомон; темнота, казалось, поглощала все звуки. Лишь монотонное гудение храмовых колоколов, созывавших людей на молитву, да позвякивание колокольчиков возвращающегося стада нарушали тишину наступавшей ночи.

– Пора возвращаться, господин, – сказал Сукхрам.

– А что это там возвышается?

– Господин, ты же видишь, крепость.

– Кто ее построил?

– Сын того самого раджи, что воздвиг дворец.

– Какая она странная.

– Крепость не достроена.

– Почему?

– Строивший ее раджа скончался. Говорят, его отравила жена его старшего брата. Он принял яд из ее рук, зная об этом.

Глаза Сукхрама увлажнились. Я был заинтригован.

– Как же это могло случиться, Сукхрам? И почему ты плачешь?

– Сам не знаю, господин! – Сукхрам вытер слезы и виновато улыбнулся. – Теперь времена не те. Раджи лишились власти, к чему говорить о них.

– Нет, нет, Сукхрам. – Во мне проснулось любопытство, и я стал просить Сукхрама рассказать.

Мою просьбу Сукхрам пропустил мимо ушей.

– Нога не болит при ходьбе? – поинтересовался он.

– Не болит. Завтра мы тоже пойдем гулять?

– Почему бы и нет, теперь ты станешь поправляться.

– Сукхрам, а там что? – показал я в сторону синей горы. От нее веяло тишиной и прохладой. Казалось, что спускающаяся с небес темнота сначала собирается на ее вершине, а потом порывы ветра разносят ее во все стороны.

– Время позднее, господин, – решительно сказал Сукхрам, – пора возвращаться.

Он видел, что я сгораю от любопытства, но вместо ответа просто оборвал разговор и ушел.

На третий день мы отправились в лес. Я обратил внимание на дым над вершинами деревьев.

– Что это, Сукхрам?

– Там жгут костры. Это наш табор.

Мы подошли поближе. За деревьями ютились маленькие хижины, их было не более десятка. В вечернем сумраке они чуть заметно виднелись сквозь густую листву. Впереди чернел колодец. Я было направился к нему, но остановился, пораженный: к колодцу шла девушка лет тринадцати-четырнадцати. На ней были цветастая юбка и кофта с широким вырезом, открывавшим плечи. Я не мог отвести взгляда от ее прелестного нежно-розового лица, больших голубых глаз и золотистых волос. Ее нос был слегка вздернут, а на щеках пылал румянец. Она улыбнулась мне.

– Чанда? – послышался удивленный голос Сукхрама. – Почему ты не дома?

– Я пекла лепешки и вышла набрать воды.

Девушка была, видимо, дочерью Сукхрама, хотя всем своим обликом заметно отличалась от местных жителей. Только ее голос звучал так же резко и пронзительно, как и у всех в здешних краях.

Сукхрам закурил бири[3]3
  Бири – сигареты кустарного производства, сделанные из цельных табачных листьев. На приготовление бири идут самые низкие сорта табака.


[Закрыть] и задумчиво поглядел в ту сторону, где у подножия горы стоял просторный дом, освещенный лунным светом.

– Что там за строение, Сукхрам?

За него ответила девушка:

– Это дак-бунгало[4]4
  Дак-бунгало – постоялый двор, гостиница.


[Закрыть], раньше туда приезжали знатные господа, но теперь их времена прошли, – сказала она и засмеялась. По лицу Сукхрама пробежала тень. В тот вечер он не произнес больше ни слова.

Я вернулся к себе, вернее, в дом друга, где поселился. За дружеским столом мои хозяева без конца рассуждали о том, что хотели бы отсюда уехать, что им надоела деревня. Они долго жаловались на деревенскую жизнь, но, в конце концов, пришли к выводу, что деревня все же лучше, чем город, и поэтому, несмотря ни на что, они останутся здесь. Потом заговорили о моей ноге. Вспомнили про Сукхрама, и я рассказал о встрече с его дочерью. Хозяин дома отложил хукку[5]5
  Хукка – трубка типа кальяна, в которой табачный дым охлаждается и очищается, проходя через воду.


[Закрыть], вымыл руки в тазике и отодвинул его в сторону. Мой рассказ о встрече с Чандой его почему-то расстроил…

– Да скажите наконец, в чем дело? – спросил я. – Допустим, она не похожа на здешних девушек. Ну и что? Какое это имеет для вас значение?

– А ты пойди-ка поищи сейчас моего Нареша, тогда сообразишь…

– Не понимаю, что вы хотите сказать?

– А то, что Нареш стоит сейчас где-нибудь под деревом, вздыхает и повторяет на все лады имя Чанды.

Я рассмеялся. Старший сын моего друга едва достиг пятнадцати лет. Чанде и того меньше – лет тринадцать-четырнадцать. На мой взгляд, пара хороших подзатыльников быстро излечила бы обоих от любви.

– Неужели вы думаете… – начал я, но хозяйка дома прервала меня:

– Он еще ничего не ел, а уже десять часов. На улице такой холод…

Неожиданно она вскипела:

– Негодный мальчишка забыл, что он из дома тхакура[6]6
  Тхакуры – одна из высших военно-землевладельческих каст в Северной и Центральной Индии. В Раджастане – титул феодального аристократа. Согласно религиозной традиции индуизма произошли от второй по значению касты – касты воинов.


[Закрыть]. Бегает за натни-цыганкой[7]7
  Натни – женщина из касты натов, одной из самых низших в кастовой иерархии старого индийского общества. Относятся к так называемым бродячим племенам и составляют большое число кланов, члены которых являются танцовщиками, акробатами, жонглерами, фокусниками, заклинателями змей, татуировщиками, музыкантами, знахарями. Кроме того, наты изготовляют свечи, поделки из травы, соломы, металла и т. д. Наты бродят с одной деревенской ярмарки на другую; среди представителей других каст, включая и низкие касты, пользуются крайне дурной репутацией. В колониальной Индии все бродячие касты попадали под закон о преступных племенах от 1924 года, согласно которому любого члена преступной касты можно было арестовать и заключить в тюрьму без суда и следствия. Натов и представителей некоторых других бродячих каст часто называют индийскими цыганами.


[Закрыть], совсем нас опозорил!

Мой друг решительно встал. Я знал, что он простой и добрый человек, хотя и тхакур. Его два раза сажали в тюрьму за участие в движении ненасилия[8]8
  Движение ненасилия – организованное Ганди движение гражданского неповиновения приказам английской администрации при полном устранении всяких насильственных действий. План движения «ненасильственного несотрудничества» был принят в Калькутте на чрезвычайной сессии партии Индийского национального конгресса в сентябре 1920 года.


[Закрыть].

– Пойду поищу Нареша, – сказал он.

– Куда вы пойдете в такую темень? – попытался я отговорить его.

И в самом деле, ночь стояла хоть глаз выколи. Где-то далеко слышалось рычание пантеры.

– Не зажигай большого фонаря, я возьму с собой маленький, электрический, – обратился мой друг к жене, повязывая голову шарфом.

Все это напоминало сцену из детективного романа. Досадуя на себя, я быстро оделся и, прихватив палку, последовал за другом. Мать Нареша обрадовалась, что я иду вместе с ее мужем. По ее мнению, Чанда околдовала Нареша, чтобы втереться в знатную семью. Но мой друг придерживался иного мнения. Он говорил, что всему виной книжки про любовь. Начитавшись их, мальчишка совсем одурел: вообразил, что влюбился в цыганку, а бедная девчонка и вовсе голову потеряла.

Разве женщины способны рассуждать разумно?

Я слушал доводы друга и невольно улыбался. Женщина всегда думает, что ее сын агнец, и представления не имеет об уловках и хитростях мужчин. Она только знает, насколько бывают искусны в науке обольщения женщины.

Резкий, холодный ветер обжигал лицо. Войдя в лес, мы услышали юношеский голос: «Чанда! Ах, Чанда!»

Затем все смолкло. Мой друг включил фонарь. Вскоре нам навстречу вышел Нареш. Он присоединился к нам. Отец шел молча, его, видно, стесняло мое присутствие. Придя домой, Нареш с безразличным видом сел за стол.

Мать подала ужин. Она то и дело приговаривала:

– Сынок, почему ты не ешь? Неужели не голоден?

Я вышел на улицу, достал сигарету и закурил.

На другой день я встал пораньше и отправился с другом в поле. У него было пятьдесят бигхов[9]9
  Бигх (бигха) – земельная мера, равная 0,25 арам.


[Закрыть] земли, земля орошалась из колодца, и сейчас на ней дозревали пшеница и ячмень. По полю сновали мальчишки, криками отгоняя птиц, а возле кучи пожелтевших прошлогодних листьев сидел поливальщик, держа в руках постромки от парной упряжки рабочих волов. На поле я увидел и Нареша. Он сидел, задумавшись, недалеко от колодца. Как только ушел отец, я подсел к нему.

– О чем задумался, Нареш? – спросил я.

Он молча посмотрел на меня.

– Ты читал мои книги? – продолжал я. – Ведь в них я пишу о том, что нужно разорвать кастовые путы. Расскажи, о чем ты все думаешь, Нареш.

На юношески чистое, нежное лицо Нареша набежала тень. Но в его годы печаль недолговечна, ей на смену придут желания и надежды. В юности нам кажется, что весь мир создан для нас одних. Что ж, в юноше зреет мужчина, А девушка, подобная Чанде, становится маленькой женщиной. Бабочка еще не вышла из куколки, чтобы порхать от цветка к цветку и собирать душистый нектар, но гусеница уже прядет свою пряжу и одаряет мир своими нежными шелковинками. Это тот возраст, когда человек благодаря своему извечному стремлению к прекрасному, своим радужным надеждам и грезам уже стоит у ворот волшебного храма поэзии чувств. Так было всегда, со времен Ману[10]10
  …со времен Ману… – Ману в индийской мифологии – родоначальник человечества.


[Закрыть] до наших дней. Красота и поэзия как бы расправляют свои крылья после сладкого сна детства. Сколько веков наша земля, совершая бесконечный круговорот жизни, в каждой частичке своего огромного тела несет бессмертный поток человеческих чувств и желаний.

Я ласково взглянул на юношу. Его щеки залил яркий румянец, он, не отрываясь, смотрел на золотящуюся в лучах яркого солнца старую крепость.

Я ни о чем его больше не спрашивал. Наш молчаливый дружеский разговор был лишь прелюдией к большой задушевной беседе.

Вечером, когда последние лучи солнца заиграли на рогах возвращающегося стада, я опять отправился с Сукхрамом в лес. Наш путь лежал мимо озера. Солнечные отблески покрыли озеро оранжевым покрывалом, и оно напоминало одеяние буддийского монаха[11]11
  Буддийские монахи носят ярко-желтые или оранжевые одежды.


[Закрыть]. В тот день Сукхрам был особенно задумчив. Мы нашли укромное местечко и присели отдохнуть. Густой кустарник окружал нас, то тут, то там виднелись маленькие заброшенные храмы, заросшие тамариндовыми деревьями[12]12
  Тамаринд – дерево из семейства бобовых (Tamarindus indica) с длинными съедобными плодами.


[Закрыть], между которыми, пронзительно каркая, летали вороны.

Неожиданно рядом с нами кто-то проговорил:

– Чанда, если ты так решила, мы пойдем в крепость вместе, хорошо?

Я узнал голос Нареша.

Сукхрам сидел, погруженный в свои мысли. Он, казалось, ничего не слышал.

Из-за кустов послышался голос Чанды:

– Не знаю, мой любимый! Почему-то мне все кажется, что я хозяйка этой старой крепости. Странно, что я живу так далеко от нее!

– Хочешь, я поведу тебя в крепость? Хочешь, Чанда? – слышали мы.

И только тогда Сукхрам вздрогнул и схватил меня за руку.

– А тебе не страшно?

– Чего мне бояться? Говорят, что и сюда тоже приходят пантеры, а ведь мы с тобой не боимся встречаться здесь!

– Ты и вправду совсем бесстрашный, Нареш!

– Лучше скажи, почему тебе кажется, Что крепость твоя?

Чанда рассмеялась.

– Вчера я нашла в шкатулке у отца фотокарточку молодой госпожи, и мне вдруг почудилось, что я смотрю на себя. Будто в зеркало! Это было так странно и непонятно. Она и одета была не по-нашему. А под фотокарточкой лежала еще картинка, на которой нарисована знатная тхакурани[13]13
  Тхакурани – букв. жена тхакура. Тхакурани — также знатная, важная дама.


[Закрыть], жившая, наверно, много лет назад. И тут, не знаю отчего, я решила, что стану точно такой, как эта госпожа…

Сукхрам вскочил на ноги и громко закричал:

– Чанда! Эй, Чанда!

За кустами послышался легкий шорох и удаляющийся топот быстрых ног. Мы обогнули кусты, но там уже никого не было. Сукхрам был очень взволнован. Я терялся в догадках. Сукхрам сердито бормотал себе под нос: «Опять вспыхнет огонь, опять небо застелет дым!» Он с ужасом посмотрел на заброшенную крепость и неожиданно громко расхохотался. Мне стало не по себе. На Сукхрама было страшно смотреть.

– Пропади ты пропадом, неприкаянный злой дух! Никому не даешь покоя! – бормотал он, глядя на крепость.

– Сукхрам! – окликнул я его.

Он снова схватил меня за руку.

– Я говорю правду, мой господин! В тот день, когда закладывалась крепость, чтобы умилостивить злых духов, им в жертву принесли человека – был тогда такой обычай. Но могла ли крепость, построенная на человеческой крови, дать людям покой и счастье? В крепости враждовали родные братья: старший велел своей жене отравить младшего. Молодая вдова, оставшаяся после него, ждала ребенка. Ей пришлось скрываться в лесу, там ее приютил старый отшельник. Он принял новорожденного мальчика, отнес его к натам-цыганам. У них в таборе жизнь ребенка была вне опасности. Когда мальчику исполнилось два года, молодая вдова, переодевшись танцовщицей, проникла в крепость, чтобы отомстить старшему брату за гибель мужа. Она закрывала свое лицо, но ее пляска пленила раджу. Он прислал ей украшения, усыпанные брильянтами и жемчугом, но она смолола в порошок драгоценности и бросила их в лицо братоубийцы. Затем она заколола злодейку, отравившую ее мужа, и в ту же ночь убежала с полюбившим ее слугой…

Однако их обоих вскоре поймали. Молодую женщину казнили, а слуге удалось бежать из-под стражи. Он и воспитал ребенка. Мальчик подрос и стал натом…

– Ну, а дальше?

– Дальше? – Сукхрама слегка качнуло, словно у него под ногами дрогнула земля. – Я – последний тхакур в том роду, господин, – сказал он изменившимся голосом. – Когда тхакурани, пожив немного у цыган, пошла к соседним раджам, те сказали ей: «Мы не примем тебя в свой круг, ты ела пищу, оскверненную прикосновением натов[14]14
  …ела пищу, оскверненную прикосновением натов… – Индуизм запрещает представителям высших каст принимать пищу из рук людей, принадлежащих к так называемым «неприкасаемым кастам». Нарушивший этот закон обязан совершить унизительный обряд очищения.


[Закрыть]». Тогда молодая вдова заявила им: «Крепость моя. Любой ценой я добьюсь, чтобы мне ее вернули». Потом о крепости стала говорить английская мэм, а вот сегодня вы слышали, что сказала Чанда…

Слова Сукхрама приподняли завесу над удивительной историей, которую мне не терпелось узнать. И Сукхрам поведал мне ее.

– Я никогда не считал себя натом, начал Сукхрам. – Я самый настоящий тхакур.

– Это большой грех, Сукхрам. Ты отказался от людей, которые вырастили и воспитали тебя. Ты убедил себя, что все люди ненавидят друг друга, пригрел ядовитую змею ненависти в своем сердце, и она все жалит и жалит тебя, отравляя твой разум. Человек, который знает тайну лесных растений, – продолжал я, – должен знать и о том, что дерево человечности – самое могучее на земле.

Сукхрам пристально смотрел на меня и молчал, словно не слышал того, что я ему говорю.

Приближалась ночь, и мы вернулись домой. На следующий день я стал записывать рассказ Сукхрама. Я ничего не прибавил от себя. Иногда я задаю себе вопрос: зачем мне понадобилось записывать? Но всякий раз в голову приходила мысль, что средневековый уклад жизни индийских княжеств не изменился и в наши дни, в век сложнейших машин. Надо, чтобы люди серьезно об этом подумали.

Сукхрам приходил ежедневно; мы вместе отправлялись на прогулку, и я слушал его нехитрый рассказ. А трагическую развязку всей этой истории мне довелось увидеть собственными глазами: у тела дочери стоял сам Сукхрам в тяжелых ручных кандалах…

Читатель! Если ты любишь удивительные истории, прочти и эту. Жизнь далеко не такая, какой она нам кажется.

То была страшная ночь. Бушевала буря. Я провел пальцами по холодной щеке Чанды. Как прекрасно было ее лицо! А Нареш метался и без конца повторял: «Дайте ей уснуть, не трогайте ее. Завтра она сама проснется и придет ко мне».

– Сынок, опомнись! Мальчик мой! – Голос матери прерывался, от рыданий судорожно вздрагивали ее плечи. – Несчастная! Зачем я родилась женщиной? Разве женщина может быть счастливой? Никогда!

– Сукхрам, – тихо спросил я, – значит, это ты ее убил?

– Да, господин. Но я убил не Чанду, а злого духа, терзавшего душу тхакурани. Ее душа бродила среди нас. Она не хотела покидать крепость. Сколько людей она сбила с пути. Я освободил ее душу. Теперь она наконец обретет покой. Несметные сокровища, которыми хотел завлечь ее раджа, тхакурани бросила в лицо злодею, загубившему ее мужа, завладела крепостью и всеми ее сокровищами. С тех пор четыре поколения сменили друг друга, а ее злой дух все бродил среди людей. Господин, богатство подобно золоченой клетке: попав в нее, человек становится хуже попугая, открой ему дверцу – он не улетит…

Полицейские увели Сукхрама. Яркие вспышки молний освещали Нареша, простершего руки к крепости.

– Чанда! – кричал он. – Чанда, ты победила! Ты стала хозяйкой крепости!

Он вдруг расхохотался. За дверью неистово гремела буря. Страшное горе, постигшее этих людей, казалось, всколыхнуло всю природу… Чанда погибла, Нареш лишился рассудка.

Но мой рассказ еще впереди. Он охватывает четыре поколения, и в каждом из них властвует алчный демон феодализма, крепость, фундамент которой построен на людской крови. Само здание порой кажется обманчиво красивым, и за ним не всегда увидишь все то уродливое и дикое, что и по сей день разъединяет людей…

В глазах моего друга уже нет слез. Умолкла и его жена. Затихла буря, застыл, как каменный, Нареш. Сникли порывы ветра, и воцарилась тишина.

Но я знаю, что это ненадолго. Снова завоет ветер, набегут тучи. Снова застонет уснувший лес, и наполнится звуками чернота ночи. Вновь польются слезы из глаз друга, и запричитает его жена, и опять в безумном смехе забьется Нареш. Безумный! Пятнадцатилетний мальчик, и этот леденящий душу страшный хохот!

Ночь отступала. И вдруг стало так светло, что можно было ясно разглядеть струйки воды, стекающие по листьям.

– Подойди поближе, – вдруг позвал меня Нареш. – Никто не хочет понять меня. Только ты один. Посмотри! Вон она, Чанда! Смотри, смотри, она стала госпожой. На ней те же украшения, что и на картинке. Сегодня Чанда стала наконец хозяйкой крепости…