Текст книги "До каких пор буду звать?"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

2

– …Мне исполнилось двенадцать лет, – рассказывал Сукхрам. – Я еще говорил высоким, ломким голосом, но постепенно выходил на дорогу юности.

Многое уже позабылось, но я отлично помню, что в ту памятную ночь было полнолуние.

Мой отец сидел в хижине и потягивал вино. У него были длинные усы и острые, как у орла, глаза. Все, кроме моей матери, боялись его. Моя мать была натни. Ей было лет тридцать пять, не больше.

Спускаясь с гор, лунный свет серебрил долину, и в его мерцающих переливах тонкими лезвиями высвечивались стебельки сухой травы. Более прекрасного зрелища я не мог себе представить. Я стащил у отца несколько бири, забрался в укромное местечко под деревом, среди причудливо изогнутых корней, и долго вглядывался в синеватые ночные тени. Издалека слышалось пение юношей и девушек. Чей-то красивый и сильный голос выводил нежную, трепетную мелодию, которая странно волновала меня.

Полный диск луны выплыл из-за гор и смело нырнул в озеро, обернувшись серебряной лодкой со множеством пассажиров – светло-желтых зайчиков. Набежавшие волны опрокинули лодку, и светло-желтые зайчики запрыгали, заплясали на волнах.

Я загляделся на темный молчаливый лес, который простирался до самого горизонта. В свете луны лес был особенно красив.

Неожиданно послышался хриплый, густой бас моего отца:

– Сукхрам! Эй, Сукхрам!

Я побежал на голос. Отец сказал:

– Сукхрам! Мы идем в лес. Я покажу тебе, где растут целебные травы. Сегодня полная луна, все видно, как на ладони.

– Хорошо, отец! – сказал я.

Он обнял меня и поцеловал в лоб. От него исходил терпкий запах вина, но у нас в доме все пили. Когда я был маленький, моя мать давала мне несколько капель, чтобы я скорее заснул. Я привык к запаху вина, и не это меня поразило в отце в то полнолуние. Отец казался мне необычно взволнованным, он раскачивался, как могучий баньян, чьи висячие корни-ветви погрузились в землю, дав жизнь новому дереву. И, подобно старому баньяну, он, возложив руки мне на плечи, задумчиво смотрел в бескрайнее небо, в посеребренный луной небесный простор.

Мы пробирались сквозь кустарник. За лесом пела натни:

 
…Все залито лунным светом.
Я усну с тобой рядом, любимый,
потому что боюсь луны…
 

А голос ната отвечал:

 
О, луноликая красавица,
тебе ли бояться луны?
Ведь ты ее дитя…
 

Мы шли краем леса. Отец был мрачен, он не смотрел по сторонам. Я впервые видел его таким задумчивым. Отец был отважным человеком, руками разрывал лисьи норы, легко догонял и валил на землю антилопу нильгау и побеждал дикобраза. Один раз на глазах у всех он убил гиену, рыскавшую в наших краях и нагонявшую ужас на всю окрестность. Отцу не жилось на одном месте, он кочевал от деревни к деревне. Мою мать он очень любил и ни разу не поднял на нее руку. Когда она напивалась пьяной и начинала заигрывать с другими мужчинами, отец молча брал ее на руки и уносил домой. Я часто слышал, как по ночам он шептал ей ласковые слова.

Мы вышли к маленькому храму Дурги, стоявшему на краю леса. За храмом мы увидели сидящих у костра мужчин и женщину рядом с ними. Это была моя мать. Они пили вино и смеялись.

Отец пошел было к ним, но неожиданно остановился, услышав насмешливый голос Исилы, человека с очень темной кожей, сидевшего напротив матери:

– Ну и тхакур! Он и из тебя решил сделать госпожу?

– Да, – странным, неуверенным голосом ответила мать. Она как будто собиралась что-то добавить, но передумала.

– Его родила цыганка, опять заговорил Исила. – А он, вишь, хочет, чтобы господа признали его своим, вот он и кричит: «Я не нат, я не нат! Я тхакур!»

Все засмеялись. Второй мужчина, Манка, налил вино в глиняный горшок и пустил его по кругу. Горшок переходил из рук в руки, и каждый старался отпить как можно больше. Я взглянул на отца. Он будто прирос к земле. Выражение его лица испугало меня. Я подумал, что нам лучше поскорей уйти, и тихо сказал:

– Отец, луна скоро спрячется за горами, и мы тогда ничего не увидим. – Он вздрогнул, взял меня за руку, и мы пошли.

В ту ночь лес показался мне особенно таинственным. За лесом вновь послышалась песня. Ее звуки едва доносились до нас, и мне вдруг почудилось, что я сплю и сквозь сон слышу слова колыбельной, смысла которой мне никогда не узнать…

В лесу отец выискивал и подбирал какие-то корешки и травы и отдавал их мне.

– Хорошенько запоминай их, сынок, – приговаривал он и рассказывал, как ими пользоваться. – Я не буду жить вечно. Я обучился всему этому у натов. По их обычаю отец передает свое искусство сыну.

– А мы разве не наты?!

– Нет, сынок, – торжественно сказал отец. – Мы не из их несчастного племени. Их преследуют, бросают в тюрьмы. Но ты и я, мы – тхакуры. Слышишь, тхакуры! – Его голос зазвучал хрипло и надсадно, казалось, отца мучает жажда. – Мы тхакуры! – Отец перешел на свистящий шепот. – Взгляни туда. Ты знаешь, сынок, что это? – Он показал рукой на чернеющие вдали стены.

– Недостроенная крепость, – ответил я.

– Это наша крепость. Мы с тобой ее владельцы. Теперь в ней хозяйничает английский холуй, раджа. Он проводит дни и ночи с продажными женщинами. Ему и дела нет до страданий простых людей! Этот подлец бесчестно захватил крепость. А настоящие ее владельцы – мы! – Волнение мешало отцу говорить, прядь черных, слегка тронутых сединой волос выбилась из-под тюрбана и свисала ему на лоб. Его большие глаза сверкали из-под густых нависших бровей.

Я был потрясен. Мы – владельцы недостроенной крепости! Богатство, власть – вот что нас ожидает. Кровь бешено стучала в висках. В моем воображении росли могучие, уходящие высоко в небо стены.

– Отец, – прошептал я. – Это правда?

– Да, сын, – отозвался он. – Было время, когда наш род владел этой крепостью.

– Кто сказал тебе об этом?

– Твой дед.

– А ему кто сказал?

– Твой прадед.

– Расскажи мне!

Отец опустил глаза, как бы собираясь с мыслями, а потом сказал:

– Твой прадед, а мой дед был прямым наследником этой крепости. Мы тхакуры, а не наты. Понял?

– Да, отец, но почему ты не говорил мне об этом раньше? – пылко воскликнул я.

– До сих пор ты был всего лишь мелким кустарником. Разожги я тебя, и ты бы погас от пригоршни воды. Теперь же ты подобен молодому лесу, и, если я поднесу огонь, твое пламя будет разгораться с каждым дуновением ветра.

Я опустился на траву, обхватил голову руками. Отец ласково посмотрел на меня.

Неожиданно из леса вышла мать. В руке у нее был кинжал, поблескивавший в лунном свете. Мать подошла и порывисто обняла меня.

– Ты мой сын, мой сын. Слышишь, ты мой, а не его, – быстро заговорила она. – Ты не его сын. Ты не тхакур.

– Женщина! – с болью в голосе крикнул отец.

– Это мое дитя! – продолжала мать. – Мой единственный сын. Он не будет таким сумасшедшим, как ты. Ты довел себя до безумия, но я спасу моего мальчика. Он не станет таким, как ты!

– Пусти, – взмолился я.

– И тебе не стыдно говорить так со мной? – обрушилась она на меня. – Неблагодарный! Чего я только не натерпелась ради тебя! – В голосе матери слышались и горечь, и любовь, и ревность. – А ты, – гневно закричала она на отца, – грязное цыганское отродье, кто тебе поверит, что ты тхакур! Живешь в поганой хижине, а болтаешь о дворцах. Но мой мальчик не будет таким, как ты!

– Замолчи, женщина! – взревел отец.

– Меня не запугаешь! Полоумный тхакур! – гневно закричала мать. Ее глаза метали молнии. – Ты плюешь в колодец, из которого пьешь! Когда умер твой отец, ты был беспомощным ребенком. Мой отец воспитал тебя. Столько натов добивались меня, но я стала твоей. Могла ли я знать, что ты будешь всю жизнь меня презирать! Разве ты меня любил? Ты только хотел, чтобы я родила тебе сына, мечтал вырастить его тхакуром. А я лучшие годы отдала тебе. Начальник полиции Харнам сулил мне райскую жизнь, но я отвергла его ради тебя. Каримхан посадил тебя в тюрьму и грозил, что не выпустит, пока я не уступлю его домоганиям. И для твоего спасения я пошла к нему. Ради тебя и твоего сына я ходила в годы неурожая из деревни в деревню и проводила ночи с другими мужчинами, чтобы хоть что-нибудь заработать и спасти вас от голодной смерти. Люди моего племени никогда не презирали меня. Только ты один пренебрегал мною.

Мать была пьяна и едва держалась на ногах. Отец слушал молча, закрыв лицо руками.

– Сукха, мой раджа, – продолжала мать, обращаясь ко мне, – я говорю тебе правду, ты не его сын, ты нат. Я не могу сказать, кто твой отец. Откуда натни знать отца своих детей!

– Нет! – громко закричал я. – Я его сын! Я – тхакур! Отец, ведь правда, я тхакур?

Отец отнял руки от лица и горестно покачал головой.

– Твоя мать во многом права, пусть, – промолвил он наконец дрожащим голосом. – Но она лжет, что ты не мой сын. Ты мой! Ты – сын тхакура! Ты владелец крепости…

Прежде чем отец успел закончить, я воскликнул, обращаясь к матери:

– Слышишь, что сказал отец?

– И ты с ним заодно? – изумленно проговорила мать, все еще не решаясь поверить моим словам. – Так-то ты ценишь материнскую любовь? Змееныш! – Слова заклокотали у нее в горле, но вдруг она рассмеялась каким-то безумным смехом и обернулась к отцу: – Ну, тхакур! Забирай своего наследника! И прощай…

С этими словами она опрометью бросилась к зарослям у старых полуразрушенных водоемов, куда обычно приходили на водопой пантеры. Мать бежала, не оглядываясь, а я растерянно смотрел ей вслед. Отец вскрикнул и ринулся за матерью.

– Женщина, – кричал он на бегу, – остановись! Заклинаю тебя! Остановись! Ради сына!

Но мать бежала все быстрее и вскоре скрылась в кустарнике. Через мгновение оттуда послышался страшный вопль, и я увидел отца, схватившегося с двумя пантерами. Я закричал, зовя на помощь. Из табора прибежали люди с зажженными факелами, но было уже поздно. Отец и мать погибли.

Я остался один.

Слезы застилали мне глаза. Я вспоминал скорбное лицо матери. Только любовь помогала ей переносить равнодушие отца, не мое презрение она не смогла вынести и решила умереть. Мое сердце обливалось кровью. В ту ночь я остался сиротой.

Ко мне подошли Исила и Манка.

– Как это случилось? – спросил один из них.

Я не отвечал и продолжал плакать.

– Наверно, он узнал обо всем, – сказал Исила.

Манка покачал головой и не ответил.

Они ушли, а я заплакал еще безутешнее. В голове проносились несвязные мысли: я видел себя то тхакуром, владельцем крепости, то мне казалось, что это я убил отца и мать. Я не представлял себе, что теперь со мной будет.

Луна скрылась за горами. Одиноко сидел я в предрассветной мгле, погруженный в тревожные думы, как вдруг кто-то нежно погладил меня по голове. Я обернулся и увидел Пьяри, дочь Исилы. У нее была очень светлая кожа и большие удлиненные глаза. Недавно ей исполнилось девять лет. Подобно девушкам из касты канджаров[15]15
  Канджары — одна из низших каст в кастовой иерархии. Канджаров чаще, чем других, называют индийскими цыганами. Основное занятие – изготовление веревок и канатов.


[Закрыть], она повязывала голову платком. Она дружила с детьми канджаров и переняла все их повадки и обычаи. Она была более развитой и сильной, чем ее сверстницы, а в ловкости могла потягаться с любым из мальчишек.

– Сукхрам, – нежно сказала она.

Я молча поднял на нее глаза.

– Ты плачешь?

Я уткнулся ей в плечо и горько зарыдал, а она нежно гладила меня по голове.

– Пьяри, иди домой, – позвал Исила.

– Не пойду.

Исила не понял, в чем дело, он подошел ближе и потянул дочь за руку. Пьяри заплакала.

– Не пойду я с тобой! – упиралась она.

– Что это на тебя нашло?

– Я останусь с Сукхрамом.

Люди из табора слышали этот разговор. Они засмеялись, но кто-то сказал: «Позови и его, Исила. Сукхрам ведь нам не чужой».

– Ну, Сукхрам, – сказал тогда Исила, – вот тебе мое решение: пусть будет так, как хочет Пьяри, будешь жить у нас. Но если ты обидишь ее или станешь презирать и корчить из себя невесть что, то, как бог свят, мой кинжал напьется твоей крови, а когда я умру, то за меня будет мстить злой дух ната Исилы.

Мы вернулись в табор. Я перенес весь наш скарб в хижину Исилы. Кроме Пьяри и ее отца в хижине жила мать Пьяри, Сауно. Пьяри была единственной дочерью Исилы, но совсем не походила не него.

Когда я раскрыл ларец отца, то нашел в нем портрет знатной госпожи. Судя по одежде, она жила очень давно.

– Кто это? – удивленно спросила Пьяри.

– Откуда я знаю?

– Положи картинку на место, – сердито сказал Исила, но Пьяри была упрямой девчонкой.

– Отец, а ты знаешь, кто это? – упрямо твердила она. – Ну, скажи!

Мать Пьяри, Сауно, сидела за прялкой. Исила, чтобы отвязаться от дочери, дал ей подзатыльник. Пьяри заплакала и прижалась к матери, а Исила невозмутимо принялся раскуривать хукку.

– Чего уставился? – повернулся ко мне Исила, – иди-ка прогуляйся!

Я не двинулся с места.

– За что ты его гонишь? Как не стыдно? – набросилась на мужа Сауно, прижимая меня к себе.

Исила презрительно пожал плечами и отвернулся.

– Дочь избаловала, а теперь и мальчишку испортит, – проворчал он.

– Ну чего ты придираешься? – продолжала Сауно. – Единственное дитя просит тебя. Неужели тебе трудно ей ответить?

– Ладно, ладно, – смягчился Исила. – Женщина на этой картинке жила три поколения назад, от нее и пошли все беды. Бесстыжая, спуталась со слугой. А этот горемыка, – Исила показал пальцем на меня, – потомок сына этой потаскухи…

– Она была хозяйкой старой крепости? – спросила Сауно.

– Да.

Сауно крепко поцеловала дочь, а затем и меня.

– Исила! – торжественно сказала она. – Сегодня ты соединил мою дочь с человеком из рода настоящих владельцев крепости! – Глаза Сауно светились радостью. – Поняла, Пьяри? Ты теперь не натни, ты – жена господина. И жить ты должна, как госпожа. Сможешь ли ты вести себя с подобающим достоинством? Закрывать лицо от посторонних и жить в роскоши, как они. Или пойдешь по рукам, как другие натни?

– О чем ты болтаешь, Сауно? – прикрикнул на нее Исила, но глаза его растерянно бегали по сторонам.

– Ах, я болтаю? – возмутилась Сауно. – А ты, значит, не хочешь, чтобы твоя дочь жила в чести? Мы наты. Нас здесь никто ни во что не ставит. Полицейские бросают нас в тюрьму, когда им вздумается. Слуги раджи похищают наших женщин. И нас же еще называют ворами!

Исила молча выбивал трубку, ему нечего было возразить. Он виновато поглядывал в мою сторону. Я сидел потупившись, а Сауно ласково гладила мои волосы. Пьяри легла, положив голову на колени матери. Исила встал и подошел к нам.

– Нет, Сауно, пойми, – говорил он, притянув Пьяри к себе. – Пьяри моя дочь. Я хочу, чтобы она стала такой же натни, как ты. И больше никем. Кто нетвердо стоит на земле, но хочет дотянуться до неба, обязательно упадет лицом вниз…

Я вскочил, обнял Пьяри и прижал ее к себе.

– Пьяри моя, – твердо сказал я. – Я тхакур, а она моя тхакурани.

Сауно засмеялась.

– Помнишь, Исила, – воскликнула она, схватив мужа за руку, – ты ведь и сам когда-то так же обнял меня и сказал мне те же слова.

Исила нежно посмотрел на жену, а затем повернулся ко мне. Глаза его сразу стали злыми.

– Ты что же, все-таки настаиваешь, что ты тхакур? – процедил он сквозь зубы. В его голосе я почувствовал насмешку, удивление и… сочувствие.

– Припадаю к ногам твоим, почтенный тхакур, – склонив голову, шутливо приветствовала меня Сауно.

– Но запомни, несчастный! Раз и навсегда! – грозно произнес Исила. – Ты нат! Ты будешь жить с нами, и даже собака тхакура будет от тебя нос воротить. Понял?

У меня на глаза навернулись слезы.

– Раскис! – презрительно бросил Исила. – Разревелся! У кого не умирают родители! Эх, ты, теленок! Пойдем, я покажу тебе лесные корни и травы. В нашем таборе в них знали толк лишь двое – той отец да я. Отца твоего не вернуть, теперь я буду учить тебя. Это большое искусство, – продолжал он тихим голосом, – такое большое, то даже полицейские меньше придираются, если знают, что ты можешь им понадобиться.

Я вытер слезы. Сауно заулыбалась и поцеловала меня в лоб. И Пьяри тоже вслед за матерью ласково взяла меня за руку. Я почувствовал себя в кругу близких людей и впервые за все время улыбнулся.

3

– Исила был доволен моей сообразительностью, – продолжал Сукхрам свой рассказ. – Я быстро научился разбираться в лесных травах и кореньях.

…Мне минуло шестнадцать, а Пьяри – тринадцать лет. Она по-прежнему проводила время среди канджаров. Я же за эти четыре года обучился всем трюкам натов: легко взбирался по шаткому бамбуковому стволу, ходил по канату, стал ловким и гибким. Слава о моих успехах долетела даже до тех домов, где жили тхакуры. Исила гордился мной. Я стал настоящим цыганом. Но моя Пьяри не стала натни. Она очень любила меня, но все дни проводила в шатрах у канджаров.

Однажды я вернулся домой поздно. С порога я услышал голоса Исилы и Сауно.

– …Ну и что же, – говорила Сауно. – В тринадцать лет и я уже не была девчонкой. Вспомни, разве в те годы я не была похожа на взрослую женщину? А Пьяри пошел уже четырнадцатый год.

– Так в чем же дело? Сукхрам тоже стал взрослым.

– Э, в нем не видно кипения молодости. И вино-то он по-настоящему не пьет, каждый раз морщится, и с девушками его ни разу не заставали. Что же это за парень? Он и ругаться-то толком не умеет. Мужчина! Воровать тоже не ворует, ни в карты, ни в кости не играет…

– А знаешь, почему? – Исила хитро прищурил глаза. – Он боится меня, боится, что я его убью.

– Убьешь?

– Ну да. Я же ему пригрозил тогда.

– Ты что, и к Пьяри запретил ему прикасаться? Э, да если он не покажет себя мужчиной, разве она ляжет с ним?

– Что ты болтаешь, Сауно!

– Ох-ох-ох, будто ты и сам не знаешь. Будто Пьяри не моя дочь! Женщина хочет жить с настоящим мужчиной. Если твой Сукхрам ничего не может, Пьяри найдет себе другого.

– Замолчи, Сауно! Стыда у тебя нет! Они еще дети!

– Много ты понимаешь, – усмехнулась Сауно. – Дети!

Послышались чьи-то осторожные шаги. Кто-то подошел ко мне. Я узнал походку Пьяри и в темноте протянул к ней руки. Пьяри обняла меня за шею и прижалась ко мне. И я вдруг почувствовал себя взрослым мужчиной, а Пьяри была моей женщиной.

– Э, да что тебе говорить, – вновь послышался голос Сауно. – Ты уже состарился.

– А ты все еще молодая?

– Говорю тебе, девчонка сбежит с кем-нибудь.

Я крепче обнял Пьяри и почувствовал, как кровь стремительно побежала по моим жилам, а сердце громко и часто забилось, его удары гулко отдавались у меня в ушах. Я еще сильнее, до боли в руках, сжал Пьяри, но она даже не поморщилась, а только теснее приникла ко мне.

Я видел, как в хижине во весь свой огромный рост поднялся Исила. Неяркий свет свечи упал на него.

– Знаешь, почему я это говорю? – прерывающимся голосом спросила Сауно.

– Нет.

– Так слушай. Моя дочь станет женой тхакура, она должна жить, как госпожа. Я не хочу, чтобы она жила, как мы.

– Яблоко от яблони недалеко падает, – рассмеялся Исила. – Кем была ты, тем станет и твоя дочь. Посмотри на Сукхрама, он вылитый отец. И такой же молчаливый. Иногда я с опаской думаю: уж не вообразит ли он себя нашим господином? Вряд ли он откажется от своего желания стать тхакуром. Вода в пруду много раз пересыхает, но каждый сезон дождей пруд вновь наполняется водой, потому что пруд – не река. Ты готова отказаться от своего племени, Сауно. Я вылечил тебя, когда ты подхватила дурную болезнь. Так почему ты избегаешь меня?

– Ты все о том же, – лицо Сауно залилось краской. – За дочерью присмотрел бы. Она путается с канджарами.

Я вздрогнул, как от удара, и посмотрел на Пьяри. Я хорошо видел в темноте ее глаза: они светились безмятежным спокойствием, а губы улыбались. На лице не было и тени смущения или страха. Пьяри прижалась губами к моему рту. К ее дыханию примешивался терпкий запах вина.

– Я заменила Сукхраму мать, чтобы он избавил мое дитя от позора нашей жизни. Ничего нет особенного в этих женщинах из высших каст, но их окружает почет и уважение. Разве моя дочь не может так жить? Я жила только этой надеждой, пока растила мою девочку.

Первые следы увядания уже коснулись лица Сауно, под глазами уже наметились тонкие морщинки, в уголках рта залегла суровая складка. Исила ничего не ответил жене. Опустив голову, он задумчиво ходил из угла в угол, а затем остановился и поднял голову.

Пьяри жадно прижалась своими губами к моим. Запах вина наполнил мои легкие, у меня закружилась голова, но я не оттолкнул Пьяри, мои объятия становились все теснее и настойчивее.

– Ты ничему не научил Сукхрама, – слышал я. – Ты превратил его в женщину. Нет, нет, даже не в женщину, потому что в женщине не меньше страсти, чем в мужчине. Ты превратил его в…

– Замолчи, Сауно! Слишком много воли взяла! – крикнул Исила.

– Как бы не так! Думаешь, я не знаю, что мать Сукхрама путалась с тобой?

В руках Исилы сверкнул нож, но Сауно не замолчала.

– Хочешь запугать меня? Ладно, я больше ничего не скажу. – Сауно с гордым видом замолчала. Ее лицо было сурово, но глаза, обращенные к мужу, смягчились. – Исила, – сказала она после долгого молчания, – ты самый близкий друг моей молодости. Я всегда любила тебя и всегда хотела только тебя одного. Подойди ко мне, я прощаю тебя.

В ее взгляде уже не было осуждения, в нем засветилась любовь. Лицо Исилы вспыхнуло, он, казалось, стыдился самого себя. Вдруг он звонко щелкнул пальцами. Пьяри испуганно обернулась на звук и пошатнулась. Я подхватил ее. Не выпуская Пьяри из своих объятий, я вместе с ней обогнул хижину и вышел на задний дворик. Конь Исилы настороженно повернул голову в нашу сторону, но, узнав нас, стал спокойно щипать траву. Незаметно, как тигр, подкралась наша собака Бхура. Распластав по земле хвост, она села возле нас, чтобы оберегать наш покой.

Пьяри безмятежно спала у меня на руках…

Неожиданно для себя я нежно погладил Пьяри по голове и вдруг заметил, что ночь уже проходит.

– …Позавчера приходил полицейский. Он видел Пьяри, – услышал я голос Сауно. – Что ты продал сегодня?

– Ты соткала хорошую пряжу. Я отдал ее, чтобы сделали покрывало.

– Мне нужна юбка.

– У Харлала буйволица опять буйволенка принесла.

Сауно рассмеялась:

– Как он ни молит бога, что коровы, что буйволы у него всегда приносят бычков. А с бычка какой прок? Хорошо, что у нас Сукхрам стал зарабатывать.

– Да, Сауно. Он оказался толковым парнем. Совсем не то, что другие. Позавчера я ходил в нагале[16]16
  Нагала – большая деревня, главная деревня, т. е. деревня, вокруг которой расположены поселки представителей низких каст: кожевников, мусорщиков и т. п.


[Закрыть], его очень хвалил Чандан.

– Какой Чандан? Тот, что катает горшки и колдует на маргхате[17]17
  …катает горшки и колдует на маргхате… – Среди низких каст в Индии широко распространена вера в белую и черную магию. Существует поверье, что места кремации трупов – маргхаты – населены ведьмами и злыми духами. Почти в каждой индийской деревне живет свой колдун, который, по твердому убеждению всех жителей, непосредственно связан с духами, живущими на маргхате, и с их помощью может добиться осуществления любого желания. Обряд «катания горшков» связан с поверьем, что если покатить горшок от храма богини Дурги в сторону обидчика, выкрикивая при этом соответствующие заклинания, то последний должен обязательно погибнуть. Если обидчику удается все же избежать смерти, то это приписывается гневу богини, которую тут же необходимо задобрить, принеся ей в жертву петуха.


[Закрыть]?

– Да. Он сказал, что если Сукхрам осилит науку о травах, то, наверно, сможет покупать Пьяри серебряные украшения.

– Пьяри своевольная девчонка. Я видела, как она вытащила у него из тюрбана все деньги, все, что он заработал за день.

– Куда это он запропастился?

Лицо Сауно опечалилось. Она задумалась.

– И Пьяри нет.

– Девчонка опять пропадает у канджаров.

– Как бы Сукхрам не обиделся, а?

– Все в руках всевышнего. Но, по-моему, он очень любит Пьяри.

– Еще бы, ведь это она привела его в наш дом.

– Что из того? Ты-то любил его мать, а не его.

– Ты опять за свое? – насторожился Исила.

– Теперь-то чего злиться? – рассмеялась Сауно. – Помнишь, как однажды я рассердилась на тебя и ушла к другому в соседнюю деревню, а ты решил через суд привести меня обратно?

Исила молча разжег трубку и сделал несколько затяжек:

– Как бы Сукхрам не обиделся, – повторил он.

Сауно зевнула.

– Я лягу. Спать хочется, – сказала она.

«Я кажусь им странным? Почему я не танцую, не пью? Почему до сих пор без женщин? В моих объятиях спит Пьяри. Она моя жена. Однако почему она тогда бегает к канджарам? Если эта дрянь еще раз уйдет от меня, я ее проучу! Негодная тварь!» – вспыхнул я.

Но я не умел долго сердиться, и постепенно мрачные мысли покинули меня. Неожиданно мой взгляд упал на виднеющиеся вдали стены крепости; серп луны повис над ней и осветил ее. Как зачарованный смотрел я на открывшуюся передо мной картину. Когда-нибудь я стану владельцем крепости! Когда я сделаюсь ее хозяином, то поселю в ней натов. Их женщины будут прятать лицо от посторонних мужчин, они заживут другой жизнью. Люди будут уважать натов и почтительно их приветствовать…

Внезапно прекрасное видение исчезло, я покрылся холодным потом. О чем это я размечтался? Наты – и вдруг почтительное приветствие! Тхакур – один я, а они низкие люди, преступники и воры. Нет, им там не место. Безумие охватило меня. Я почувствовал, что синие горы зовут меня. Веками люди слышали о том, что в густых девственных лесах живут отшельники-йоги, для которых нет ничего невозможного.

А если овладеть их тайной, разве я не смогу стать раджой? Да, да, раджой! Я ясно представил себе, как еду в большой машине. Раджа, наверное, каждый день ест хлеб с патокой, вот почему у него такие розовые щеки. А какие драгоценности сверкают в его ушах! Вокруг него суетятся слуги. А полицейские, почтительно склонившись до земли, приветствуют своего повелителя. Как все красиво, какой вокруг блеск! У меня даже в глазах помутилось. Натни пляшут и поют песни в честь раджи… Я хочу быть раджой!..

Если бы мне удалось скопить много денег, я мог бы жить, как они. Я бы перестал быть натом. Я ведь не из их племени. Поехал бы в Ахмедабад или Калькутту и показывал там свое искусство. Я бы мог хорошо заработать. Стал бы большим человеком. Какие трюки и фокусы я знаю! Недаром Манохар-портной говорит, что я – на редкость ловкий акробат.

У меня было бы такое же поле и сад, как у ната по имени Бхикам. Моей Пьяри не пришлось бы готовить еду, готовили бы другие, а она бы только ела. Ей не надо было бы зарабатывать на жизнь.

Я размечтался и так громко вздохнул, что Пьяри на минутку проснулась. Она посмотрела на меня, и я впервые почувствовал, что теряю голову от ее красоты.

– Ты – мой мужчина! – Пьяри обвила меня руками и залилась счастливым смехом. Уже совсем рассвело. Показались первые лучи солнца. Пьяри спала, положив голову мне на плечо. Заснул и я.

Меня разбудил крик Сауно:

– Да встанешь ли ты наконец! Милостивый боже! Такая холодная ночь, а они спят на улице. Подумаешь, какой стеснительный! Ты же не чужой нам. А если моя девочка простудится, а?

И она принялась тормошить Пьяри. Я сел и стал протирать глаза. Мне и вправду было стыдно. Бхура, просидевшая до рассвета у нашего изголовья, была свидетельницей этой ночи. Увидев, что я смотрю на нее, Бхура радостно завиляла хвостом. Конь Гхора тоже размахивал хвостом, отгоняя слепней, а когда они особенно досаждали ему, бил копытами о землю.

Я встал и закурил бири. Крестьяне уже потянулись на поля, а их чумазые детишки играли в уличной пыли. Натни с кувшинами на головах цепочкой шли к колодцу за деревней[18]18
  Натни с кувшинами на головах цепочкой шли к колодцу за деревней… – Членам низких каст запрещено пользоваться общим деревенским колодцем.


[Закрыть]. В воздухе пахло свежеиспеченным хлебом.

Пьяри смущенно поднялась с земли и убежала. Я пошел умываться, а когда вернулся и сел на топчан, в хижину вошла Пьяри, неся только что испеченные лепешки. Она уже успела повязать голову платком. Лепешки были густо смазаны маслом, а сверху политы соусом из красного перца.

– Какие сегодня вкусные лепешки, – похвалил я.

– Еще бы, иначе и быть не может, – усмехнулась Сауно.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Да я каждый день пеку эти самые лепешки, но ни от кого ни слова похвалы, а она вот испекла – теперь только и разговору!

Я смутился, но в голосе Сауно не было ревности, она просто шутила, а ее глаза радостно сияли.

– Послушай, Сукхрам! – позвала она.

– Да!

– Ты что, не собираешься на работу?

– Нет, у меня все тело ноет.

– Вот что значит проспать ночь на сырой земле.

Я улыбнулся, вместе со мной улыбнулась и Пьяри.

– Ты что смеешься? – напустилась на нее Сауно. – Принимайся-ка за дело, я с самого рассвета толкусь у плиты, а ты еще воды из колодца не принесла. Твой отец вконец тебя избаловал. Ну подожди, негодница! Я до тебя доберусь!

Пьяри схватила кувшин и убежала…