Текст книги "До каких пор буду звать?"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

6

Сукхрам продолжал:

– Мне стукнуло двадцать два года, а Пьяри – девятнадцать. Исила умер, и Сауно привела к себе молодого ната… Да, Исила умер. В одну из холодных ночей он простыл, у него поднялся жар, несколько дней он метался в бреду. Я бегал к лекарю за пилюлями, но они не помогли. Сауно, чтобы согреть мужа и выгнать из него простуду, накормила его горячей просяной кашей, и он вскоре после этого скончался. Мы сожгли его тело. Сауно долго плакала, но потом вытерла слезы и сказала почти спокойно:

– Теперь я одна во всем мире, никого у меня нет.

– А мы? – спросил я.

– У тебя есть своя женщина, ты ее, а не мой.

– Если ты на него будешь заглядываться, я тебе глаза выцарапаю, – набросилась на мать Пьяри. – Не можешь жить одна – найди кого-нибудь.

– Э-эх, дочка! Какой в мужчине прок! Посадить разве в мешок и стеречь, чтобы не убежал! Да! Ушел тот человек, ради которого я жила, теперь я уже никому не нужна, каждый может мною помыкать! Но я еще не так стара, моя милая! У меня еще есть силы. А когда и их не станет, найду себе крепкого старика и как-нибудь прокормлюсь. Все лучше, чем терпеть унижение в доме дочери.

– Эх вы! – вмешался я. – Пепел Исилы еще не остыл, а вы уже ссоритесь!

– Ишь ты, благодетель нашелся! Ее кормилец помер, так она, выходит, на твои деньги теперь жить будет?

– Нет, дочка, ты, видно, совесть потеряла! Я у тебя всю жизнь на шее сидеть не собираюсь, не бойся. Но знай, когда жена Маурсинха отказала Малу, своей бабке, в куске хлеба, так та пошла к Маурсинху, и он щедро вознаградил ее. Меня же вознаградить некому! Узнав о поступке сына, его отец даже обрадовался. Он сказал: «Сын мой! Проучив жену, ты возвеличил имя своих детей!» У Албели, жены медника, было семь любовников, и это при живом-то муже! И никто ей слова не сказал! А когда умер муж, она ушла к другому меднику. Канпури, жена парикмахера, совсем была старухой, когда ревнивый муж обвинил ее в измене и засадил в тюрьму. Но и это ничему ее не научило, она путалась с кем хотела. Да, мужчины не покидали ее всю жизнь. А у меня никого нет, совсем одна. Я уйду от тебя, доченька! Завтра же уйду. Чего натни бояться? С кем хочет, с тем и живет.

Пьяри вздохнула с облегчением. А я понял еще одну вещь: теперь я целиком завишу от Пьяри. Она будет мне защитой от полицейских, от слуг и наемников раджи и от многих других сильных мира сего. Но почему я такой беспомощный? Наверное, потому, что пристрастился к вину. По канату я уже ходить не мог, и мое место заняла Пьяри. Ее ослепительная красота притягивала зрителей. Когда же я осмеливался приблизиться к ней, она отталкивала меня: «Только что ушел сын менялы».

– Весна быстро проходит, дочка, молодость мимолетна, – говаривала в те дни Сауно.

Ревность и вражда, вспыхнувшие было между матерью и дочерью, быстро прошли. Сауно позаботилась о себе, и мы с Пьяри остались вдвоем. Я хотел уехать как можно дальше отсюда, куда-нибудь в другое княжество. Там мы могли бы стать продавцами бетеля. Но Пьяри не соглашалась: «Какой доход у жены бетельщика, лентяй ты этакий! Будь хоть ростовщиком, хоть тхакуром, а я останусь натни!» И она кружилась в танце, перебирая ногами и слегка покачивая бедрами. Я не выдерживал и улыбался. В эти минуты она мне особенно нравилась. «Посмотри на меня, – говорила она каждым своим движением, – я не стану рабою мужа, как какая-нибудь метельщица или чамарка. Я хочу жить и веселиться. В моем сердце пока ты один. Однако стоит мне разлюбить, и я тут же покину тебя».

Это злило меня. Вино туманило мне голову, и я бросался на нее с веревкой. Тело Пьяри покрывалось синяками, она плакала, называла меня жестоким и бессердечным, но потом сама кидалась мне на шею, крепко сжимала в объятиях и начинала выговаривать:

– Ну что ты бьешь меня, негодный, будто я уличная девка! Непутевый пьяница! Я же твоя жена. Ну, бей, если нравится, но знай, я тебя не боюсь.

– Зачем ты грозишь уйти от меня?

– Глупый, я же дразню тебя, а ты злишься. А если сам разлюбил, к чему тогда пускать в ход веревку? Ты стал холоден со мной. Когда я иду по деревне, все мужчины наперебой зазывают меня. Меняла вместо денег дает мне муку и зерно. Только один ты ничего мне не даришь, жестокий!

В раскаянии я нежно обнимал ее.

– Вернемся в наш табор, – просила Пьяри, – там много твоих старых друзей.

– Нет! Ты опять будешь бегать к канджарам.

– Клянусь тебе, у меня и в мыслях этого нет. Просто вспомнила табор, где прошло наше детство.

– Но я не хочу туда идти.

– Почему? – удивлялась Пьяри.

Я не отвечал.

Это ее обижало.

Как-то я снова взялся за веревку. На этот раз Пьяри не на шутку разозлилась, схватила попавшийся под руку башмак и стала наносить мне ответные удары.

– Не плюй в лицо тому, из чьих рук ешь. Чего тебе не хватает? Я ведь не рабыня, чтобы все молча сносить. Уйду от тебя!

– Куда же? – со злостью спросил я.

– Куда захочу.

– Бросишь меня?

– Конечно!

– Надавать бы тебе по щекам!

– На, бей! – Не ожидая ответа, она сама подошла ко мне и подставила щеку для удара. Ее дерзость возмутила меня, и я со всего маху влепил ей пощечину. Пьяри упала, но тут же вскочила и набросилась на меня. Не знаю, как получилось, но она ухитрилась ударить меня ногой в лицо. Удар был сильный, на лице показалась кровь. Пьяри засмеялась, перестала драться и уселась рядом со мной.

– Что, больно? – участливо спросила она.

– Больно, – поднявшись, ответил я и схватил лежавшую рядом косу.

Но Пьяри не испугалась.

– Что ж, зарежь. Пусть я умру, но умру от твоих рук!

Коса со звоном упала на землю. Любовь Пьяри опять одержала победу. Я стоял, любовался ею. Как она была прекрасна! Заметив, что я пристально смотрю на нее, Пьяри покраснела и закрыла лицо краем покрывала.

– Эй, чего смотришь, будто я чужая женщина.

Мы молча сидели в темноте, прижавшись друг к другу. Наш конь сердито бил копытом о землю, а Бхура рыскала по сторонам и изредка лаяла в ночную темноту. Стих шум в доме метельщика за деревней. Только со стороны деревенской свалки доносилось довольное похрюкивание свиньи. Все огни были погашены, и лишь один храмовый светильник горел неярким желтым пламенем.

На иссиня-черном небе горели яркие звезды. Я лег, положив руки под голову. Пьяри по-прежнему сидела возле меня. Неожиданно она вытащила из-за пазухи бумажку в пять рупий.

– Где ты это взяла? Столько денег! – Я насторожился.

– Думаешь, я ни на что не гожусь? Ты все молчишь, и я ничего не скажу. Ты же не говоришь, почему не хочешь вернуться в табор? Боишься, что я спутаюсь с каким-нибудь канджаром?

– Я боюсь не этого. Мне не дает покоя старая крепость.

– Потому что там живут духи? Но мы ведь все станем духами, когда умрем, – и бедняк, и раджа.

– Я – владелец крепости, Пьяри.

– Хочешь спать на шелковых тюфяках? Хочешь, чтобы рабыни растирали тебе ноги[27]27
  …рабыни растирали тебе ноги… – В Индии существует обычай, согласно которому женщины растирают (массируют) ноги мужчине. Это снимает усталость. Кроме того, женщина, растирающая ноги мужу, – образец добродетельной и преданной жены.


[Закрыть]? Давай уж лучше я это сделаю.

– Нет, не об этом я думаю, любимая. Но когда крепость у меня перед глазами, мне кажется, что она меня зовет.

– Ты раджа, а я рани… Рани, наверное, каждое утро ест сдобные лепешки! – мечтательно произнесла Пьяри. – Валяется на мягких подушках! Счастливая! – И Пьяри погрузилась в сладостные грезы. Некоторое время она молчала, а потом я услышал, как она тяжело вздохнула: – Чего бы я только ни сделала, чтобы изменить свою судьбу! Но в том, что я живу так, виноват один ты! Если мне не суждено стать рани, то стать возлюбленной начальника полиции уж я смогу.

– Что ты говоришь, Пьяри? – сказал я дрожащим голосом. – Я не проживу без тебя, неужели ты и впрямь хочешь меня покинуть?

– Ну как же я смогу тебя бросить? – рассмеялась Пьяри. – И ты будешь при мне.

Я остолбенел.

– Правда? – Я схватил ее за плечо. – Кто дал тебе эти деньги?

– Рустамхан, – ответила Пьяри, задумчиво глядя в сторону. Я уже не существовал для нее. – Тебе бы только мечтать о дворцах, ну и мечтай! Ты никогда не станешь владельцем крепости. Но я сама выбрала тебя своим мужем. И пусть я не смогу привести тебя во дворец, зато дам тебе власть. Я заплачу за это дорогой ценой, но тебе не придется больше бояться полицейских. Нам не придется подбирать жалкие объедки после свадеб и похорон. Я буду жить у Рустамхана, ты останешься при мне. Это он дал мне столько денег. Я так понравилась ему, что он называет меня на «вы». Он хочет упрятать тебя в тюрьму, но я не позволю ему! Сколько я уговаривала тебя: уйдем отсюда, уйдем! Но ты не соглашался. А теперь ничего нельзя поделать. Теперь я хоть поживу спокойно, да и тебе неплохо будет. Рамкали, жена торговца украшениями, была любовницей Рустамхана. Но она ему надоела, и он ее бросил.

Пьяри просто размышляла вслух. Она не спрашивала моего мнения или моего совета, она просто рисовала мне картину будущего.

– Я заставлю его избить тех тхакуров, которые обманывали меня при расчете. Я подожгу дом брахмана[28]28
  Брахман – представитель высшей касты в кастовой иерархии индийского общества.


[Закрыть] Нироти. Негодяй посмел обозвать меня шлюхой! Обещал мне целый кусок гура[29]29
  Гур – неочищенный тростниковый сахар.


[Закрыть], а как добился своего, все позабыл да еще оскорбил. Но теперь настанет моя власть, я им всем покажу! Рустамхан – приближенный самого Икбаля Бахадура, начальника всего района. Управляющий Пескар не дает мне проходу, пристает со своей любовью. Но все говорят, что, как только я приду к Рустамхану, я и его приберу к рукам. Вот увидишь, дай только срок. – Последние слова Пьяри сказала, повернувшись ко мне.

– Пьяри! Что ты говоришь!

– Тебе не нравится? О, еще бы! – В голосе Пьяри чувствовалось раздражение. – Ты же хочешь, чтобы мной и дальше все помыкали.

– Но ведь ты не продажная женщина!

– Нет. Кто посмеет сказать это?

– Но то, что ты собираешься делать…

– Значит, ты не хочешь видеть меня счастливой?

– А по-твоему, это счастье?

– Если я буду жить у него, никто не посмеет безо всякого повода избивать натов и бросать их в тюрьму. Мне-то он не откажет! Так что я думаю не только о себе.

– Ты уже все решила?

– Решила? А ты на что здесь сидишь?

– Неужели мне придется решать?

– Дурак! – отрезала Пьяри.

– Хорошо, уходи! Я тоже ухожу.

– Бросаешь меня?

– Да.

– Бросаешь свою жену и бежишь!

– Но ведь и ты уходишь?

– Ради тебя.

– Иди, иди, добродетельная богиня. Не нуждаюсь я в твоих милостях.

– Ах, вот как! – повысила голос Пьяри. – У меня, наверно, появилась соперница!

Я молчал.

– Теперь я все понимаю.

– Ничего ты не понимаешь.

– Хочешь от меня отделаться и обрадовался, что можно всю вину свалить на меня.

– Я перережу тебе глотку прежде, чем уйду, знаешь ли ты это?

– На, режь! Но Рустамхан наденет наручники на всех твоих даже умерших родственников, а тебя повесит. Можно уйти от бога, но от полиции еще никто не спасался. А Рустамхан был со мной нежен.

– Еще бы, ты пленила его своей несравненной красотой!

– Уж какая есть.

Я промолчал.

– Но ведь он чужой мне, – с волнением вновь заговорила Пьяри. – А ты мой муж. Если ты уйдешь, кто защитит меня?

Пьяри прижалась ко мне и заплакала, а я стоял истуканом и не знал, что делать. Пьяри была мне очень дорога. Жизнь без нее была бы мне не в жизнь. Я обнял ее и сказал:

– Не могу я покинуть тебя, Пьяри, не могу! Ты помогла мне, когда я остался совсем один. Разве могу я жить без тебя? Я готов терпеть унижения и побои, готов стать твоим покорным псом, только бы ты была со мной.

Пьяри еще крепче прижалась ко мне.

– Я знаю, – зашептала она, – молодость быстро пройдет. И Рустамхан прогонит меня. Тогда у меня останешься только ты один. У меня больше никого нет!

Стало совсем темно. Со свистом налетел ветер, и вместе с ним доносился к нам опьяняющий аромат ночного леса. За дверью хижины Бхура тихонько выла на выплывающий из-за горизонта месяц. Вдали молчаливо возвышались горы. Волнение в моей душе улеглось. Пьяри раздевалась, готовясь ко сну. Мигающие вспышки свечи золотили ее нежную кожу. Я встал и задул свечу.

7

– Наступило утро, – продолжал Сукхрам свой рассказ. – В ту ночь Пьяри почти не спала, она забывалась ненадолго, потом начинала что-то бормотать сквозь сон. Я прислушивался к ее шепоту, она повторяла: «Неужели ты уйдешь? Не покидай меня!»

Я успокаивал и прижимал ее к своей груди. В эту минуту я, наверно, походил на наседку, заботливо накрывающую крыльями своих цыплят. «Не уйду, не уйду, – нежно шептал я. – Я не покину тебя».

Волнение ее понемногу улеглось. Под утро стало совсем холодно. Я задремал, но почувствовал, что она вся дрожит. Я заглянул ей в лицо, ее губы нервно вздрагивали. Я прикрыл их рукой, чтобы унять дрожь, и она опять успокоилась.

Красота Пьяри всегда была предметом моего поклонения. Злился ли я на нее или даже ненавидел, но как только она появлялась возле меня, я лишался собственной воли, я мог часами любоваться ее стройным, гибким телом. Пьяри заливалась радостным смехом; она хорошо знала силу своей красоты. В те дни я был молод, полон сил и желаний. Я искал близости только с Пьяри, она одна могла утолить мое желание. Но в ту ночь, когда она лежала в моих объятиях, на меня нахлынуло новое чувство. Раньше, обнимая Пьяри, я видел в ней только женщину, а в ту ночь я впервые понял, что Пьяри не только женщина. В ту ночь ее высокая грудь, тонкая талия и крутые бедра не сводили меня с ума. Мне стало ясно, что красота женщины не ограничивается только этим. Женщина может внушить чувство благоговения, как богиня.

В тревожном забытьи Пьяри я увидел новый, открывшийся мне мир чувств и страстей. Даже во сне она, как и наяву, протягивала ко мне руки, даже в объятиях бога она стремилась быть только моей.

Я не понимал, что происходило, но сердце мое пело: я люблю тебя самой беззаветной любовью. Ты – моя, а я принадлежу тебе…

Тут Сукхрам замолчал, а я задумался.

У Сукхрама не хватало слов, чтобы выразить чувства, но я понял, что он хотел сказать. Это был бы рассказ о пробуждении человечности, о волшебной силе настоящей любви, которая освещает новым светом нашу жизнь. До этого мгновения он стремился только наслаждаться прекрасной Пьяри, ее молодостью и красотой. А в ту ночь он сжимал Пьяри в своих объятиях, ощущал ее каждой клеточкой своего тела, но не испытывал прежней слепой страсти; ее место заняло новое, неизведанное чувство, оно было для Сукхрама совершенно неожиданным и незнакомым. Он понял только одно: что новое чувство вытеснило ту страсть, которую он прежде считал любовью. Он обнимал тело женщины, над которым надругалось немало мужчин. Племя натов не имело понятия о супружеской верности. Наты не видели ничего дурного в желании физической близости. А их женщины считали своим долгом унимать мужские страсти. И не испытывали при этом никакого стыда. Но Сукхрам считал себя тхакуром, мания величия отравила его душу. И только манящая красота Пьяри не позволила этому яду погубить его чувство, ядовитое семя не проросло, не пустило корни. Пьяри отдала Сукхраму свое тело, и он был вполне доволен и не нуждался в большем. Но в ту ночь в этом дикаре проснулось нечто новое. В ночной схватке с Пьяри он увидел гордое и свободное сердце женщины. Сколько было в нем радости и печали, любви и ненависти! Только эти чувства наполняют смыслом жизнь женщины, делают ее значимой и существенной, и только женщина способна сочетать в себе самые противоречивые, самые непримиримые понятия.

Пьяри затихла, прижавшись к Сукхраму. Ее глаза были закрыты, она спала, но губы ее шевелились, и по ним можно было прочитать всю боль и любовь ее сердца. Вглядываясь в лицо спящей жены, Сукхрам все больше и больше проникался ее мыслями, и, странное дело, чувственное желание отступило перед любовью. Это было воистину прекрасное мгновение. В тихом шелесте ночного ветра, в неясных очертаниях леса и в таинственном дыхании ночи – везде царило несравненное всепобеждающее очарование большой любви, звучавшей в каждой частичке необъятной вселенной. Сегодня победила подлинная красота женщины, и Сукхрам смог постигнуть ее величие. Сегодня родилась новая любовь, жизнь Сукхрама озарилась ее светом.

Сукхрам продолжал свой рассказ:

– Она вдруг закричала во сне, а ее тело покрылось испариной. Я вздрогнул. Мне показалось, что она близко, но ускользает от меня. Я испугался и громко позвал ее:

– Пьяри! Очнись! Что с тобой, Пьяри?

Пьяри подняла голову.

– Мне приснился страшный сон. Ох, какой страшный! – Она вся дрожала. Она обвила мою шею руками. – Я больше не буду спать, не давай мне уснуть!

– Почему?

– А вдруг сон вернется?

– Такого не бывает, глупая.

Она немного помолчала.

– Они хотели разлучить нас…

– Кто они?

– Не знаю. Кругом были только змеи.

– Змеи! – испуганно закричал я. – Я поставлю светильник Хануману, надену гирлянду из цветов на бога Шиву[30]30
  Шива – один из верховных богов индуистского пантеона, бог-разрушитель.


[Закрыть], зажгу свечу на могиле святого отшельника, поднесу сахар муравьям на Идгахе[31]31
  …поднесу сахар муравьям на Идгахе… – Идгаха – огороженное место за городом или поселением для проведения мусульманского праздника Ид. Различают два праздника Ид: ид аль-фитр – праздник разговения по случаю окончания месячного поста рамазана и ид уз-зоха – праздник десятого зильхиджа, день принесения в жертву овец и коз. Сахар муравьям на Идгахе приносят для того, чтобы умилостивить бога.


[Закрыть], а если пожелаешь, то совершу подношение брахману. О, святой боже! Но что тебе все-таки приснилось?

– Мне приснилось, будто я иду по лесу. Тебя со мной нет. И вдруг я вижу брильянт, который ярко сверкает во мраке ночи. Я нагибаюсь, поднимаю его, но неожиданно появляется огромная страшная змея и с громким шипением бросается на меня. Я бегу от нее, а со всех сторон на меня бросаются змеи и шипят: «Держи ее, держи ее! Не уйдешь!..» Я увидела тебя, ты стоишь далеко на горе и зовешь меня. Но ты очень высоко, я никак не могу до тебя добраться и зову тебя: «Сукхрам! О, Сукхрам!» Но у меня словно перехватывает горло, голоса моего не слышно. Темнота ночи постепенно рассеивается, и небо, похожее на каменный свод пещеры, все надвигается и надвигается на меня. Кругом все гудит, звенит и грохочет… Появляется много-много канджаров, все они поют. Передо мной вдруг появляется мой первый возлюбленный. Он хочет спасти меня и протягивает мне руки, но я говорю ему: «Найкас, уйди прочь! Ты заслонил моего Сукхрама. Уйди с дороги!» И начинаю драться с ним… А змеи подползают все ближе и ближе. И вот одна поднимается передо мной, раздувая капюшон, и бросается на меня, чтобы ужалить, но я проснулась…

Чтобы подбодрить ее, я рассмеялся.

– Не бойся! Это же тебе только приснилось!

– Но у меня всегда были только хорошие сны.

– Глупая, никто не видит одни хорошие сны.

– Но и таких никто не видит. Такие сны снятся, только если гневаются боги.

– Но я уже молил богов о пощаде.

– Ты и правда очень любишь меня. – И Пьяри сжала мою руку. Ее волосы, обычно стянутые жгутом на макушке и локонами спадающие на спину, были сейчас распущены.

И мы снова легли.

– Посмотри, сколько звезд на небе. Все это души умерших, Сукхрам!

– Да, Пьяри. Так говорят люди.

– После смерти наши души звездочками взлетают на небо. А потом они падают, да?

– Угу, Исила так говорил.

– Он умел колдовать, но не научил меня.

– Почему?

– Не знаю. Он говорил мне, что и твой отец умел колдовать.

– Мой отец? Я почти не помню его.

– Ты тогда был еще маленьким.

– Будто ты была старше!

– Я тоже была маленькой.

– Но ты тогда пожалела и приютила меня.

– Что ты, – смутилась Пьяри. – Разве это женское дело – давать приют мужчинам?

Я понял причину ее смущения: она не хотела быть в моих глазах благодетельницей.

– Сукхрам! Научись колдовать.

– Зачем?

– Сможешь зарабатывать сколько захочешь.

– Почему же твой отец не зарабатывал сколько хотел?

– Он не владел секретами колдовства, знал лишь несколько заклинаний, и все. Секреты колдовства открываются не всем, их не выучишь, как наши трюки. В деревне живет один старец. Говорят, он видит людей насквозь. Раз он встретил меня и тут же отвернулся. А сам давай ругаться: «Ведьма! Колдунья!» Я страшно испугалась.

Ее слова поразили меня. В них звучал новый, незнакомый мир. Мне показалось, что я не иду по земле, а лечу по небу.

«Сукхрам!» – слышится чей-то голос.

Я не отвечаю.

«Куда ты летишь?»

Я молча продолжаю парить в небе.

И вдруг я оказался в крепости. Моей крепости. Передо мной стоят, склонив голову, мои люди…

Голос Пьяри вывел меня из оцепенения.

– …Только ты живешь в моем сердце. И это главное. Все остальное – суета. Мне нет никакого дела до мирских забот. Скажи! Ты не бросишь меня из ревности? Не будешь приходить в ярость, если увидишь меня с другим мужчиной?

– Нет, – ответил я, хотя с трудом верил в это.

– Выполни еще одну мою просьбу, обещаешь?

– Ну, говори.

– Не смей волочиться за другими женщинами!

– Почему? Ты же считаешь себя свободной?

– Я – совсем другое дело. Я с самого начала пошла по этому пути. Но тебя не касалась никакая другая. Ты всегда принадлежал только мне одной.

– Зачем ты требуешь от меня такое?

– Хочу, и все!

И что только скрыто в этих женщинах, удивлялся я. С детства мне запомнился один случай: нат по имени Хаджари был известным вором, но никогда не попадался. Однажды, напившись, он начал приставать к жене другого ната, Чанду. Тот вступился за жену, и они стали драться на кинжалах. Вокруг собралась толпа. Все стояли и молча смотрели. Жена Чанду, преодолев страх, неожиданно бросилась разнимать их, и Чанду по ошибке ударил ее кинжалом прямо в грудь. Тогда Хаджари буквально на куски изрезал Чанду, а утром этот неуловимый преступник сам явился в полицейский участок. Его повесили. Любовь ослепила его, и он сам пошел в лапы смерти.

Я сел и закурил бири.

– Пьяри! – позвал я.

Она тоже села.

– Хочешь курить?

– Давай.

Мы закурили вместе.

– Ты будешь навещать меня?

– Что ты сказал?! Ну-ка повтори!

– Ты будешь приходить ко мне иногда? – И еще я сказал: – А твой полицейский будет кормить меня?

– Не он, а я буду о тебе заботиться! Только на этом условии я соглашусь жить у него. Думаешь, мне не страшно жить у него в доме?

– Неужели тебе знаком страх?

– Не знаю, но с тобой мне будет не так страшно.

– Хорошо, я пойду с тобой, но жить буду на свои деньги.

Она недовольно фыркнула, но глаза ее радостно засияли. Ей понравилось, что у меня есть чувство собственного достоинства. Что это за мужчина, если он живет за счет женщины?

– Я не буду есть твой хлеб, – повторил я.

– Как хочешь, я не настаиваю. Но я позабочусь, чтобы тебя уважали.

В то время мы еще не представляли, как это все будет выглядеть. Но мы твердо знали, что начальник полиции имеет очень большую власть. Он – доверенный человек самого раджи. Жители деревни боятся его имени. Его принимают люди из самых высших каст. Куда бы он ни ехал, от него прячутся все наты. Стоит ему захотеть, и он приводит к себе любую из женщин натов или канджаров. Все мы панически боялись его, так как он когда угодно мог засадить любого из нас в тюрьму, обвинить в воровстве и избить. Иногда он брызгал на свою жертву отравленной водой, из-за чего на коже появлялись багровые пятна, и все тело начинало распухать. Полицейский всегда был прав. Он ругал нас на чем свет стоит, но стоило кому-нибудь возразить, как несчастного тут же бросали в тюрьму. Каторжный тюремный труд быстро сбивает спесь. Однажды один из полицейских заразил натни какой-то дурной болезнью. Она очень долго болела, и только Исила своими травами смог вылечить ее.

– Ты знаешь тайну лечебных трав? – неожиданно спросила Пьяри.

– Да.

Она замолчала.

– Почему ты спросила меня об этом?

– Я всем расскажу, что ты – искусный лекарь. Они все будут льстить тебе.

Довольный, я погладил ее по голове, а потом встал, чтобы напиться.

– Принеси и мне, – попросила Пьяри.

– Встань и напейся…

– Я сегодня любовью полна, милый друг, наливай мне вина, – улыбаясь, пропела Пьяри.

Я засмеялся, принес ей воды, а потом снова закурил бири. Пьяри подошла и села рядом со мной.

– Пьяри, сегодня ночь у нас прошла без сна.

– Но утренней звезды еще не видно.

– Спой мне песню.

– Какую?

– Ту, в которой говорится: «Без любимой я страдаю»…

– Но я же рядом с тобой. Почему ты хочешь именно эту?

– Ты же знаешь, что сегодня ночью ты не была моей…

– Но были же и другие ночи.

Пьяри запела:

«Я сгораю от любви. Любимый, я молю, приди! В горах увяли все цветы. Любовь! Увянешь так и ты! Любимый, в сердце загляни, что в нем осталось, посмотри. Я – знаю, принял ты обет познать седую тайну лет и у священного огня сидишь, молчание храня. Мой йог, мне в душу загляни, какой пожар в душе горит!..»

«Твоей души святой пожар родил во мне ответный жар, – подхватил я. – И в ярком пламени огня в любви к тебе сгораю я. Любимая, что мне обет, когда тебя со мною нет!..»

«О, йог, коль принял ты обет, назад тебе возврата нет. И у священного огня познай всю тайну бытия. Коль раньше времени придешь, то гнев подруг всех навлечешь. И обо мне пойдет молва, что знаю чары колдовства. Своим проклятым колдовством я йога сделала ослом. И вот, забыв закон ослов, он мне, как раб, служить готов!..»

«Любимая, на всей земле никто не ведает, увы, ослы мы или колдуны. А женский род болтать привык, всех не повесишь за язык. В священном пламени огня я ясно вижу, друг, тебя. И дым, что вьется надо мной, напоминает локон твой. Сгораю весь я от любви. Что делать мне? Ты подскажи. Обета цепью скован я, те цепи разорвать нельзя…»

«Не любишь ты меня, друг мой, ты не нарушишь свой покой! Ты, видно, так ушел в себя, что днем не замечаешь дня! Играет солнце лишь тогда, когда ты видишь у пруда, вокруг подружки дорогой, любовной жаждою томим, танцует танец свой павлин. И страсть тогда в тебе кипит, когда ты видишь, как бежит за оленицею олень, ища полуденную тень. Любовь вселяющий дурман! Поверь, любовь твоя – обман! Ты словно туча дождевая, что летом по небу гуляет. Мгновение – и тучки нет, в траве лишь виден влажный след. Мне доли, видно, нет иной, чем слезы лить весь день-деньской…»

«Любимая, тебе клянусь! Я все равно назад вернусь, как только день умчится прочь и спустится на землю ночь. Любовь твоя всему виной, я йогом стал, обрел покой. Хотел в спокойствии души найти я таинство любви. Но понял я, друг дорогой, в тебе одной найду покой…»

Наши голоса наполняли безмолвие ночи. Нежный и высокий голос Пьяри слился в заключительном куплете с моим низким голосом:

«Сегодня опять торжествует любовь! – неслось над степью. – К подружке вернулся возлюбленный вновь! Все сокрушает безжалостный меч, не может свои он лишь ножны рассечь! И дерево пламени пищу дает. Без пищи потухнет оно и замрет. Влюбленные души, поведайте мне, кто первый сгорает в любовном огне? Вопрос этот старый, не нов и ответ: огонь ли сгорает иль дерева нет?»

Так песней приветствовали мы рассвет нового дня.