Текст книги "Гóра"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

Глава шестьдесят шестая

Шучорите очень хотелось пересказать Горе все, что она услышала от Пореша. Неужели Гора не задумывался над тем, что Индия, которую он старался показать ей, которую хотел заставить ее любить всем сердцем, стоит пред лицом разрушения, что гибель уже нависла над ней?

До сих пор Индия умудрялась держаться силой своих внутренних устоев, так что индийцам не приходилось особенно тревожиться. Но не пора ли покончить с этой беспечностью? Имеем ли мы право сидеть дома сложа руки, по-прежнему уповая на нерушимость этих древних устоев?

«Тут должна быть доля и моего труда, – думала Шучорита. – В чем же он состоит?» Ей казалось, что в такое время Гора должен быть рядом, чтобы распоряжаться ею и указывать путь. Если бы только он устранил с ее пути все препятствия, вразумил ее и указал принадлежащее ей по праву место, она бы доказала, насколько выше она стоит всех сплетен и клеветы, которые обрушило на нее общество.

Гордость переполняла ее, и она спрашивала себя, почему Гора не испытал ее, почему не возложил на нее осуществление какой-нибудь невероятно трудной задачи? Смог ли бы хоть один из его последователей пожертвовать всем с той же легкостью, как она, Шучорита? Неужели ему не нужна такая готовность и самопожертвование? Разве не наносится ущерб родине тем, что она – Шучорита – до сих пор бездействует, скованная общественным мнением? Она не допускала мысли, что он может так пренебречь ею.

«Не может же Гора так просто оставить меня, – говорила она себе. – Он должен прийти, он должен испытать меня. Он должен окончательно преодолеть смущение и робость, ведь как бы ни был он велик и силен, он нуждается во мне. Он сам говорил мне это! Как же он может забыть теперь обо всем из-за какой-то пустой болтовни?»

Тут к Шучорите прибежал Шотиш.

– Диди! – сказал он, остановившись около нее.

– Что, болтунишка? – спросила Шучорита, обняв мальчика.

– В понедельник у Лолиты свадьба, – ответил Шотиш, – и я на несколько дней перееду к Биною-бабу. Он сам меня пригласил.

– А ты спросил тетю?

– Да, но она рассердилась на меня и сказала, что ничего не знает, и послала меня спросить тебя – говорит, как она скажет, так и делай. Диди, разреши мне! Не думай, я заниматься не брошу. Я буду каждый день учить уроки, и Биной-бабу поможет мне.

– Да, но ты же будешь всем мешать, когда в доме идут такие приготовления.

– Нет, нет, диди, обещаю, что я никому нисколечко не помешаю.

– А собачонку свою ты тоже собираешься взять с собой?

– Да, Биной-бабу велел обязательно взять ее. Он даже ей специальное приглашение прислал – на красной бумаге. Там сказано, что ее просят быть на свадебном обеде со всем своим семейством.

– А кто же это семейство?

– Ну как же, Биной-бабу говорит, что я, конечно, – нетерпеливо затараторил Шотиш. – И еще, диди, он велел принести нашу музыкальную шкатулку. Дай мне ее, я не сломаю.

– Я бы только спасибо сказала, если бы ты ее сломал. Хоть на время избавилась бы от нее, и то хорошо! Так, значит, вот зачем твой друг пригласил тебя! Оказывается, ему просто нужна была твоя музыкальная шкатулка, чтобы не нанимать на свадьбу оркестра!

Шотиш пришел в страшное негодование.

– Нет!! Совсем нет! Биной-бабу сказал, что он хочет, чтобы я был его шафером. Что должен делать шафер, диди?

– Он должен поститься весь день.

Мальчик не поверил. Тогда Шучорита привлекла его к себе.

– Хорошо, болтунишка, скажи мне, кем ты будешь, когда вырастешь?

На этот вопрос у Шотиша ответ был готов, так как, поскольку, по его наблюдениям, их школьный учитель являл собой образец неограниченной власти и необыкновенной учености, он решил, что обязательно станет учителем, когда вырастет.

– Только работать много придется, – сказала Шучорита, после того как Шотиш известил ее о своем намерении. – Как ты смотришь на то, чтобы нам с тобой объединиться и работать вместе? Трудиться придется, не жалея сил, если мы хотим возвеличить нашу страну. Впрочем, разве ее нужно возвеличивать? Где еще есть такая великая страна, как наша? Мы должны подняться сами, чтобы стать достойными ее! Знаешь ли ты это? Понятно ли это тебе?

Шотиш был не из тех, кто легко признает, что чего-то не понял. Поэтому он твердо ответил:

– Да!

– Знаешь ли ты, как велика наша страна и наш народ? – продолжала его сестра. – Как бы тебе это объяснить? Это удивительная страна! Сколько тысячелетий тому назад господь решил сделать ее первой страной в мире! Сколько людей из разных стран стекалось сюда, чтобы помочь осуществлению божьей воли. Сколько великих людей родилось на нашей земле, сколько великих сражений разыгралось здесь, сколько великих истин было высказано, сколько наблюдалось примеров великого подвижничества! Сколько было создано религиозных учений! В какие только тайны не проникали наши мудрецы! Вот наша Индия! Запомни, дорогой, Индия – это великая страна. Никогда не забывай ее и не пренебрегай ею. Когда-нибудь ты поймешь то, что я тебе говорю сегодня. Я думаю, ты и теперь кое-что понимаешь. Ты должен осознать, что родился в этой великой стране, и отдавать все свои силы служению ей!

Немного помолчав, Шотиш спросил:

– Диди, а ты что будешь делать?

– Я тоже буду трудиться ей на благо. Ты мне поможешь?

– Да, конечно, – сказал Шотиш, гордо выпятив грудь.

Дома Шучорите не с кем было поделиться чувствами, переполнявшими ее сердце. Вот она и излила их бурным потоком своему маленькому брату. С детьми его возраста обычно не говорят таким языком, каким говорила она, но Шучориту это нисколько не смутило. Воодушевленная своим новым познанием, она считала, что нужно лишь объяснить как следует все то, что поняла она сама, и все – старые и малые, каждый насколько сам это сумеет, так или иначе поймут ее. И ей казалось невозможным умалчивать о чем-то или приспосабливаться к чужому пониманию, потому что так можно было исказить истину.

Воображение у Шотиша разыгралось.

– Когда я вырасту большой и у меня будет много, много денег…

– Нет, нет, нет! – перебила его Шучорита. – Не говори о деньгах! Нам с тобой, болтунишка, не нужны деньги. Дело, которому мы себя посвятили, потребует от нас преданности, самой жизни нашей!

В эту минуту в комнату вошла Анондомойи. Кровь прихлынула к сердцу Шучориты. Она наклонилась и взяла прах от ног Анондомойи. Шотиш последовал ее примеру, но сделал он это нехотя, так как низкий поклон почему-то ему никогда не удавался.

Анондомойи привлекла к себе мальчика, поцеловала в голову.

– Я пришла посоветоваться с тобой, – обратилась она к Шучорите. – Потому что больше пойти мне не к кому. Биной заявил, что свадьба должна быть у него в доме. Но я не согласилась. Что он, наваб [58]58
  Наваб (слово арабского происхождения) – в XVIII в. титул некоторых владетельных индийских князей, номинальных вассалов могольских императоров (наваб А-уда, наваб Бенгалии и т. д.). Часто употребляется в значении «богатый человек», «вельможа».


[Закрыть]какой-то, чтобы вся свадебная церемония – включая выдачу невесты – происходила в его собственном доме? Нет, это недопустимо, а потому я подыскала дом, неподалеку от вас. Я прямо оттуда. Ты уговори, пожалуйста, Пореша-бабу.

– Отец согласится, – заверила ее Шучорита.

– Но и тебе, дорогая, тоже придется сходить туда. Свадьба назначена на понедельник, и за эти несколько дней нам нужно успеть привести там все в порядок. Времени остается не так много. Я бы управилась и сама, но знаю, что Биною будет очень обидно, если ты не придешь помочь. Сам попросить тебя он не решается. Собственно, он даже твоего имени не упоминает, и отсюда я заключаю, что это его, видимо, очень тревожит. И, пожалуйста, не старайся держаться в стороне – этим ты и Лолиту обидишь.

– Вы сможете присутствовать на свадьбе? – воскликнула Шучорита.

– То есть, что значит «присутствовать»? Разве я чужая, чтобы только присутствовать? Это же свадьба Биноя! И я должна все для него сделать. Но я предупредила Биноя, что в этой свадьбе я ему никто, я со стороны невесты, он возьмет Лолиту из моего дома.

Сердце Анондомойи было переполнено жалостью к Лолите из-за того, что родная мать отвернулась от нее в такой час. Именно поэтому она так старалась, чтобы в день своей свадьбы Лолита не чувствовала недостатка в заботе и ласке. Анондомойи решила, что сама займет место матери Лолиты, своими руками оденет ее к свадьбе, сама встретит жениха и доглядит за тем, чтобы как следует встретили всех немногочисленных приглашенных, если они все-таки придут. И она твердо решила привести новую квартиру в такой порядок, чтобы Лолита сразу же почувствовала себя дома.

– А у вас не выйдет из-за этого неприятностей? – спросила Шучорита.

– Очень может быть, но что из того? – ответила Анондомойи, вспомнив, как неистовствовал по этому поводу Мохим. – Даже если и будут маленькие недоразумения, самое главное суметь промолчать – тогда все скоро уляжется.

Шучорита предполагала, что Горы на свадьбе не будет, и ей не терпелось узнать, не пытался ли он помешать матери принимать в ней участие. Но она не решилась спросить сама, а Анондомойи о Горе не обмолвилась ни словом.

Хоримохини слышала, как пришла Анондомойи, но она сначала не спеша кончила свою работу и только тогда вышла к ней.

– Как поживаешь, сестра? – спросила она. – Что-то ты давно не показываешься и не даешь о себе знать?

Не отвечая на упрек, Анондомойи сказала:

– Я пришла за твоей племянницей.

И она объяснила цель своего посещения. Хоримохини надулась и некоторое время недовольно молчала.

– Я не могу ввязываться в это дело, – сказала она наконец.

– Нет, сестра, я и не прошу тебя, – сказала Анондомойи. – А за Шучориту не волнуйся. Она будет все время со мной.

– Тогда выслушай меня! – воскликнула вдруг Хоримохини. – Радхарани все время твердит, что она индуистка, и, надо сказать, сейчас она и рассуждать и поступать стала, как правоверная индуистка. Но если она хочет войти в индуистскую общину, ей следует быть поосторожнее. Разговоров и так не оберешься. Ну, это я еще как-нибудь улажу. Но пока что ей хоть некоторое время нужно вести себя с оглядкой. Люди прежде всего спросят, почему она до сих пор не замужем? Пожалуй, и это можно кое-как замять. Постараться, так и хороший жених найдется. Но если она опять примется за старое, так ведь ее не остановишь. Ты ведь выросла в индуистской семье, сама должна, кажется, понимать! И как у тебя духу хватило звать ее? Ну, скажи, будь у тебя дочь, смогла бы ты послать ее на эту свадьбу? Небось подумала бы, как ее замуж потом выдавать-то будешь?

Пораженная Анондомойи могла только молча смотреть на Шучориту, лицо которой пылало от стыда.

– Да я нисколько не настаиваю, – проговорила наконец Анондомойи, – и, если Шучорита возражает, то я…

– Тогда я уж и вовсе не понимаю, что у тебя в голове, – воскликнула Хоримохини. – Ведь твой собственный сын ей тут индуизм проповедовал, а ты вдруг такое предлагаешь! С луны ты, что ли, свалилась!

Куда девалась прежняя Хоримохини, которая в доме Пореша-бабу всегда старалась держаться как можно незаметнее, словно чувствовала себя в чем-то виноватой, которой достаточно было заметить в вас хоть искру симпатии к себе, чтобы она тотчас горячо привязывалась к вам? Теперь она дралась за свои права, как тигрица. Все время ее мучили подозрения. Ей казалось, что все вокруг только и думают о том, как бы отнять у нее Шучориту. Она никак не могла разобраться, кто же – друг и кто – враг, потому-то она так и разволновалась сегодня. Душа ее больше не находила успокоения в молитвах, и бог, к которому она обратилась, когда весь мир ее рухнул, больше не помогал ей. Когда-то она была вполне земным человеком. Потом, после того как на нее обрушились одно несчастье за другим, она решила, что ей уже больше ничего не нужно – ни денег, ни дома, ни родных. Но стоило сердечной ране немного затянуться, и жизнь со всеми ее соблазнами снова заявила на Хоримохини свои права, и в ее изголодавшейся душе опять пробудились после долгого сна прежние желания и надежды. Она очень быстро возвращалась к тому, от чего столько времени отрекалась, и стала теперь куда жаднее к жизни, чем была в прежние дни.

Перемена, происшедшая с Хоримохини в столь короткий срок и сквозившая теперь буквально во всем – в ее лице, в глазах, в каждом жесте, в словах и поведении, – страшно поразила Анондомойи, и ее нежное сердце наполнилось мучительным беспокойством за Шучориту. Если бы только Анондомойи знала об этой скрытой опасности, она никогда бы не пришла звать Шучориту на свадьбу. Теперь же надо было думать, как лучше выйти из создавшегося положения.

Как только Хоримохини исподтишка подковырнула Гору, Шучорита, опустив голову и не проронив ни слова, вышла из комнаты.

– Не бойся, сестра, – сказала Анондомойи. – Я сначала не подумала обо всем этом. Но теперь я не буду больше ее уговаривать, и ты ей тоже ничего не говори. Ее воспитали в определенных понятиях, и, если ты начнешь слишком уж ее прижимать, она может и не выдержать.

– Ты думаешь, я сама этого не понимаю? Нет, я еще из ума не выжила. Пусть она сама тебе скажет, стесняла я ее когда-нибудь или нет! Она до сих пор делала, что хотела, я ей слова не сказала. Я всегда говорю: лишь бы она жила! Больше мне ничего не нужно. Горькая моя судьба! Я ночей не сплю, все думаю – как бы чего не случилось.

Когда Анондомойи собралась уходить, Шучорита вышла из своей комнаты и поклонилась ей. Анондомойи ласково погладила ее по голове.

– Я приду, дорогая, и расскажу тебе обо всем, так что ты не унывай. С божьей помощью все обойдется по-хорошему.

Шучорита ничего не ответила.

На следующий день, рано утром, Анондомойи, взяв с собой Лочмию, отправилась очищать дом от многодневной пыли, и только они устроили на полу настоящий потоп, как в дверях появилась Шучорита. Увидев ее, Анондомойи отбросила метлу и щетку, подошла и нежно прижала девушку к груди. А затем принялась усердно мыть, скрести и оттирать все в доме.

Денег Пореш-бабу дал Шучорите на расходы достаточно, и, исходя из этой суммы, они с Анондомойи составили список необходимых покупок, который без конца изменяли и дополняли.

Немного погодя приехали и сам Пореш-бабу с Лолитой, которая больше не могла оставаться дома, так как теперь никто из домочадцев не осмеливался даже разговаривать с ней, и их молчание она болезненно чувствовала на каждом шагу. Когда же в довершение ко всему друзья Бародашундори валом повалили к ней, чтобы выразить свое соболезнование, Пореш почел за лучшее вообще увести дочь из дому. В час прощанья Лолита пошла поклониться матери, и после ее ухода Бародашундори продолжала сидеть отвернувшись, и на глазах ее были слезы. Лабонне и Лила в душе были порядком взволнованы замужеством сестры и, будь их воля, сами с восторгом приняли бы участие в свадебных хлопотах. Но, когда Лолита пришла к ним проститься, сестры вспомнили о своем суровом долге перед «Брахмо Самаджем» и придали лицам непреклонное выражение. У порога Лолита заметила Шудхира, но за его спиной толпилось несколько брахмаистов, внимательно наблюдавших за всем происходящим, так что ей не удалось обмолвиться с ним ни словом.

Сев в экипаж, Лолита заметила в углу на сиденье какой-то сверток. Она развернула его и увидела серебряную вазу для цветов, на которой было выгравировано по-английски: «Да благословит господь счастливую чету». К вазе была привязана карточка с инициалами Шудхира. Лолита твердо решила не позволять себе плакать сегодня. Но, получив в час прощания с отчим домом этот единственный знак внимания от друга детства, не смогла удержаться, и слезы градом покатились у нее по щекам. Пореш-бабу, сидя тихонько в углу, тоже утирал глаза.

– Входи, входи, дорогая моя! – закричала Анондомойи с таким видом, будто все время караулила ее появление, и, взяв Лолиту за обе руки, ввела ее в комнату.

– Лолита навсегда покинула наш дом, – сказал Пореш-бабу, когда по его просьбе вызвали Шучориту, и голос его дрогнул.

– Здесь она не будет чувствовать недостатка в ласке и заботе, отец, – ответила Шучорита, взяв его за руку.

Когда Пореш собрался уходить, Анондомойи, натянув край сари на голову, подошла к нему и поклонилась. Смущенный Пореш тоже ответил ей поклоном.

– Не беспокойтесь за Лолиту, – сказала Анондомойи. – Тот, кому вы ее вручаете, никогда ничем не огорчит ее. У меня никогда не было дочери, и мне всю жизнь недоставало ее, но я всегда надеялась, что дочерью мне станет жена Биноя. Господь наконец услышал мою молитву и послал мне такую замечательную дочку, о какой я даже и мечтать не могла.

С самого того дня, как начались волнения в связи с замужеством Лолиты, Пореш-бабу впервые почувствовал какое-то облегчение и увидел в жизни какой-то просвет. По крайней мере, он узнал, что есть в мире уголок, где он может отдохнуть душой.

Глава шестьдесят седьмая

После того, как Гора вышел из тюрьмы, к нему повалили посетители, но их лесть и восторги доводили его до того, что он едва сидел дома. В конце концов, чтобы избежать самых назойливых из них, он снова пустился странствовать по окрестным деревням.

Наспех позавтракав, он ранним утром уходил из дома и возвращался только поздно ночью. На поезде он доезжал до какой-нибудь станции недалеко от Калькутты и оттуда пешком отправлялся в близлежащие деревни; заходил в дома маслоделов, гончаров, рыбаков и людей других низших каст. Они не понимали, зачем этот светлокожий высокий брахман ходит из дома в дом и расспрашивает об их горестях и радостях, и, сказать правду, часто встречали его приход с недоверием. Но Гора, не обращая внимания на косые, подозрительные взгляды, по-прежнему заходил то в одну, то в другую хижину, и его не останавливали даже неприветливые замечания, которые ему приходилось иногда выслушивать.

Чем ближе он знакомился с жизнью этих бедняков, тем неотступнее преследовала его одна мысль. Он видел, что в деревне общинные узы были намного крепче, чем среди интеллигенции. Зоркое око общины день и ночь следило за тем, как едят, лежат, сидят обитатели каждого дома, соблюдают ли они религиозные обряды. Люди простодушно верили в необходимость соблюдения обрядов, никаких сомнений на этот счет у них никогда не возникало. Но эта слепая вера в незыблемость традиций и власть общины отнюдь не придавала им сил в борьбе с тяготами повседневной жизни. Сомнительно, чтобы где-нибудь еще в мире можно было встретить существа столь запуганные, беспомощные, не умеющие думать о своем благе, как индийские крестьяне. Единственный путь к облегчению своей участи они видели в неукоснительном соблюдении законов индуизма, и если им пытались указать иной путь, они просто не понимали, о чем им говорят. Вся жизнь их обусловливалась запретами – запретами, грозившими всевозможными карами, установленными суровыми правилами общины. Казалось, будто их с ног до головы опутывает сеть разнообразных наказаний, грозящих за нарушение правил, которые на каждом шагу предписывали или запрещали что-нибудь. Но эта сеть была похожа на тенета ростовщика. Крестьяне смотрели на общину, как на безжалостного заимодавца, а не как на милостивого повелителя, среди них не было единства, которое помогло бы им стоять рядом, плечо к плечу, и в горе и в радости. Гора не мог не видеть, что, пользуясь оружием традиций и обычаев, один человек сосет кровь другого и безжалостно душит его. Сколько раз он наблюдал, какими жестокими становились эти люди, лишь только дело касалось соблюдения установленных общиной обрядов. У одного из этих бедняков долгое время болел отец. Лечение, питание больного, уход за ним окончательно разорили беднягу, но никто и пальцем о палец не ударил, чтобы помочь ему. Более того, односельчане уверяли, что этот неизлечимый недуг является наказанием, посланным свыше за какой-то тайный грех, и настаивали, чтобы больной совершил обряд покаяния, требовавший новых расходов. Всем было известно, что человек этот нищ, беспомощен, но жалости он ни в ком не вызывал. И так было повсюду и во всем. Для детей похороны родителей были гораздо большим несчастьем, чем сама их смерть, подобно тому как расследование преступления полицией было для деревни большим несчастьем, чем само преступление. Ссылки на бедность, на невозможность выполнения обрядов во внимание не принимались; безжалостные требования общины должны были быть выполнены полностью. Родственники жениха пускались на любые хитрости, чтобы только сделать бремя расходов отца невесты окончательно невыносимым, ни капли сострадания к несчастному ни у кого не было. Гора видел, что общество не помогает человеку в нужде, не старается ободрить его в несчастье, оно лишь угрожало ему, втаптывало в грязь и унижало его.

Гора забывал об этом в обществе просвещенных людей, среди которых он привык жить, ибо это общество испытывало на себе действие внешних сил, помогающих людям объединиться ради общего блага; там стремились сохранить единство, и приходилось думать лишь о том, чтобы их совместные усилия не вылились в слепое подражание кому бы то ни было и не оказались бесплодными.

Но в застывшей в летаргическом сне деревне, на которую удары извне не оказывали непосредственного действия, Гора увидел ничем не прикрытую, позорную слабость своей страны.

Юноша нигде не находил и следа той религии, которая стремлением помочь, любовью, состраданием, самопожертвованием и уважением к человеку даровала бы людям силы, жизнь, счастье. Традиции, старинные обычаи только разобщали людей, старательно отделяя их друг от друга; они изгоняли из обихода людей даже любовь и не давали простора уму; они только ставили препятствия человеку на каждом шагу. Здесь, в этих деревнях, Гора воочию убедился, как жестоки и пагубны последствия этого слепого рабства – он не мог не видеть, что они проявлялись буквально во всем, отражаясь на здоровье людей, их умственной деятельности, нравственности, труде, и не мог заставить себя и дальше верить в иллюзию, созданную собственным воображением. Прежде всего Гора увидел, что среди низших каст в деревне вследствие недостатка женщин или по какой-то другой причине получить девушку в жены можно было лишь за очень большой выкуп, поэтому многие мужчины до преклонного возраста, а кое-кто и пожизненно были обречены на безбрачие. И вместе с тем вдовам строго-настрого запрещалось выходить вторично замуж. В результате здоровье многих людей подрывалось и не было человека, который на себе не испытывал бы всего вреда и неудобства этого закона. Проклятие тяготело над всеми без исключения, и в то же время никто не видел способа избавиться от него. И тот самый Гора, который в просвещенном обществе не допускал ни малейшего отклонения от обычаев, здесь, в деревне, решительно вступил в борьбу с ними. Ему удавалось иногда убедить в правильности своих доводов деревенских жрецов, но на простых людей общины влиять он не умел.

– Все это хорошо, – недовольно говорили они, – вот когда вдовы брахманов начнут выходить замуж, тогда и мы будем поступать так же.

Им казалось, что Гора презирает их, как людей низших каст, и проповедует свои идеи только для того, чтобы заставить их придерживаться подобающих им низких обычаев; за это они сердились на него.

Скитаясь по деревням, Гора заметил, что у мусульман есть нечто такое, что помогает им сплотиться. Он заметил, что в любом несчастье мусульмане крепко держатся друг за друга, что совершенно несвойственно индуистам, и часто размышлял над причинами столь резкого различия между двумя общинами, живущими бок о бок. Он никак не хотел согласиться с ответом на этот вопрос, который напрашивался сам собой. Ему слишком тяжело было признать, что мусульман объединяют не обычаи, а религия. С одной стороны, обычаи, исполнения которых требовала их община, не были столь бессмысленными, и с другой – религия сближала и объединяла их. Мусульмане объединялись на положительной, а не на отрицательной основе, они не были чьими-то должниками, наоборот, им принадлежало что-то ценное, ради чего они готовы были по первому зову встать плечо к плечу и без колебаний пожертвовать своей жизнью.

В просвещенном обществе Гора писал, спорил, выступал с речами, для того чтобы убеждать других. Для него было естественным рисовать все в розовом свете, власть его воображения оживляла слова, которые должны были помочь ему перетянуть кого-то на свою сторону. Он давал утонченные объяснения самым простым вещам и создавал в лунном свете своих эмоций чарующую картину того, что на самом деле было всего лишь грудой жалких обломков. Видя, что в Индии существует группа людей, которые отвернулись от страны и видят в ней только плохое, Гора, движимый страстной любовью к родине, старался окутать ее недостатки блестящим покрывалом своих чувств и скрыть их от оскорбительных и холодных взглядов этих людей. Иначе он не мог. Все в Индии хорошо. Он не просто доказывал это, как защитник на суде, не убеждал, что недостаток может обернуться добродетелью, если на него посмотреть с другой точки зрения, нет, он всей душой верил в то, что говорил. Даже там, где отступали все, он оставался стоять, гордо держа в крепких руках победное знамя своей веры. Его девизом было: «Сперва мы вернем уважение народа к своей родине, все остальное – потом!»

Но во время странствий по деревням, где он не был окружен слушателями, где ему нечего было доказывать, где не нужно было призывать на помощь все свои силы, чтобы повергнуть в прах всех этих высокомерных и ненавидящих, он не мог больше скрывать от себя истину. Именно сила любви к родине и заставила его с такой отчетливостью увидеть всю правду о ней.