Текст книги "Гóра"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

– Разве ты один решаешь, как правильно поступить в данном случае? Подумал ли ты, в какое положение ставишь этим браком своих будущих детей?

– Становясь на такую точку зрения, ты только узакониваешь социальную несправедливость, – возразил Биной, – зачем же ты тогда порицаешь конторского служащего, который терпеливо сносит оскорбления и попреки хозяина-англичанина? Ведь он тоже думает о своих детях!

Биной никогда не заходил так далеко в своих спорах с Горой. Еще совсем недавно душа его содрогалась при одной мысли о возможности разрыва с индуистской общиной. Он никогда не позволил бы даже мысли об этом закрасться ему в голову. Если бы не этот спор с Горой, дело приняло бы совсем другой оборот. Биной никогда не поступил бы вразрез со своими раз и навсегда установившимися понятиями. Но в ходе спора его увлечение, к которому примешивалось теперь чувство долга, выросло и окрепло.

Спор с Горой был очень горяч. Как всегда в такого рода дискуссиях, Гора не прибегал к логическим доводам, а лишь с величайшей – нечасто свойственной людям – страстностью отстаивал свое мнение. Так и сегодня он не щадил усилий, чтобы в пух и прах разбить Биноя, но скоро понял, что это не так-то просто. До сих пор каждый защищал в споре свою теоретически обоснованную точку зрения, и Биной обычно терпел поражение. Но сегодня столкнулись не два мнения, а два человека, и Гора уже не мог найти нужных слов, чтобы отражать сыпавшиеся на него словесные стрелы, они вонзались ему прямо в чуткое, наболевшее сердце.

– Я не собираюсь препираться с тобой, – сказал в конце концов Гора. – Словами тут делу не поможешь, правильное решение может подсказать только сердце. Но то, что ты хочешь жениться на брахмаистке и тем самым порвать связи со своим народом, лично мне очень тяжело и больно. Очевидно, ты способен на это. Я же никогда бы не мог – в этом, по всей вероятности, и заключается вся разница между нами, а вовсе не в знаниях и не в способностях. Нас влекут к себе и волнуют совсем разные вещи. Вряд ли ты испытываешь какое-то чувство к индуистской общине, раз уж ты готов нанести ей такой удар. Для меня же в ней сосредоточивается вся жизнь. Мне нужна моя Индия. В чем бы ты ни обвинял ее, как бы ни ругал, именно она нужна мне. Дороже и выше ее для меня никого нет на свете – и не будет! И я никогда не сделаю ничего, что могло бы хоть на волосок отделить меня от нее.

И прежде чем Биной успел что-либо возразить, Гора продолжал:

– Нет, Биной, ты напрасно со мной споришь. Я хочу стоять у позорного столба рядом с той самой Индией, которую все обливают презрением, от которой отвернулся весь мир, – с моей Индией, раздираемой кастовыми перегородками, предрассудка ми, идолопоклонством! И знай, что, отказываясь от нее, ты отказываешься и от меня!

Гора вскочил, вышел из комнаты и принялся шагать взад и вперед по крыше. Биной сидел молча. Вошел слуга и доложил, что на улице собрались какие-то люди и что они хотят видеть Гору. Обрадовавшись предлогу уйти, Гора поспешил вниз.

В толпе, собравшейся около дома, он заметил Обинаша. Гора был уверен, что Обинаш рассердился на него за вчерашнее, но по его виду этого отнюдь не было заметно. Больше того, он сразу же стал в чрезвычайно высокопарных выражениях рассказывать о том, как Гора отказался принять гирлянду, которую хотели возложить на него.

– Мое преклонение перед Гоурмохоном-бабу неизмеримо возросло, – говорил он. – Я давно знал, что он необыкновенный человек, но вчера я убедился в том, что он велик! Мы хотели воздать ему почести, но он отклонил их, проявив редкую в наши дни и достойную восхищения скромность. Что еще можно добавить к этому?

Услышав это, Гора очень смутился, и страшное раздражение против Обинаша вновь овладело им.

– Послушай, Обинаш, – нетерпеливо сказал он, – неужели ты не понимаешь, что такие почести оскорбительны для человеческого достоинства. Вы хотите заставить меня кривляться вместе с вами на улице, и вам в голову не приходит, что именно скромность никогда не позволит мне этого! Неужели, по-вашему, величие проявляется в этом? Вы что – решили организовать бродячую труппу и ходить по улицам, собирая подачки? Очевидно, настоящая работа вас нимало не прельщает! Так вот, если ты хочешь работать вместе со мной – прекрасно, хочешь бороться против меня – тоже хорошо! Об одном только прошу: не кричите при каждом удобном и неудобном случае «браво!».

Благоговение Обинаша возрастало с каждой минутой. Он обернулся с сияющей улыбкой к толпе, приглашая присутствующих отметить все благородство слов Горы.

– Какой замечательный пример самоотречения во славу нашей бессмертной родины подал ты нам сейчас! – воскликнул он. – Если ты прикажешь нам пожертвовать жизнью ради нее, мы готовы!

И с этими словами он хотел прикоснуться к ногам Горы, но Гора с раздражением отодвинулся от него.

– Гоурмохон-бабу, – продолжал Обинаш, – вы можете не принимать от нас почестей, но вы не можете отказаться почтить своим присутствием ужин, который мы собираемся устроить в вашу честь. Уж на это вам обязательно придется согласиться.

– Я не смогу есть за одним столом с вами, пока не со вершу обряда покаяния.

Покаяние! Глаза Обинаша засверкали.

– Никто из нас не подумал бы об этом! – вскричал он. – Но Гоурмохон-бабу никогда не уклоняется от обрядов, предписываемых индуистским учением!

Все сошлись на том, что лучше и не придумать, чем устроить празднество в день, когда состоится обряд покаяния. На церемонию решили пригласить нескольких выдающихся пандитов, чтобы на примере Гоурмохона-бабу они могли убедиться, что даже в наши дни живы еще заветы индуизма!

Был обсужден также вопрос, когда и где состоится торжество, и когда Гора сказал, что по некоторым причинам он не может предложить для этого свой дом, один из его почитателей – владелец большого дома с садом на берегу Ганги – предложил устроить все у него. Расходы договорились разложить на всех поровну.

Перед тем как уйти, Обинаш еще раз обратился к собравшимся с вдохновенным словом.

– Пусть Гоурмохон сердится на меня, – отчаянно жестикулируя, говорил он, – но когда сердце переполнено, молчать невозможно! Для защиты вед в прошлом на нашу священную землю нисходили боги. [50]50
  Индийская мифология хранит множество сказаний о земных воплощениях божеств. Боги якобы нисходили на землю в образе царей, героев, диковинных существ и пр. для искоренения зла.


[Закрыть]И сегодня, чтобы спасти индуизм, бог явился к нам. Только в нашей стране есть шесть времен года, и только в нашей стране рождались некогда – и будут рождаться впредь – боги. Мы счастливы, увидев подтверждение этому сегодня! Воскликнем же, братья: «Слава Гоурмохону!»

Раздались приветственные возгласы. Подогретая красноречием Обинаша, толпа начала кричать. Гора в полном смятении обратился в бегство.

Сегодня, в первый день освобождения из тюрьмы, он чувствовал себя страшно разбитым. Пока Гора сидел в тюрьме, он не раз мечтал о том, как с новым подъемом возьмется за работу, отдаст все свои силы родине, и вот сегодня его неотступно тревожил один и тот же вопрос.

«Где же ты, моя родина? – спрашивал он себя. – Неужели я один вижу и понимаю тебя? Человек, с которым меня связывает дружба с раннего детства, с которым я делился всеми своими мыслями и планами, ради приглянувшейся ему девушки готов в один миг безжалостно порвать с прошлым своей страны и ее будущим. А все эти так называемые мои последователи после того, как я столько раз объяснял им, в чем заключаются мои взгляды, вдруг решают, что я – бог, рожденный только для того, чтобы спасти индуизм! Для них я всего лишь ходячая шастра! Но где же Индия? – мучительно думал Гора. – Шесть времен года! Да, в Индии шесть времен года! Но если они помогают вызревать плодам, вроде Обинаша, мы ничего не потеряли бы, будь у нас несколькими временами года меньше».

В этот момент вошел слуга и доложил, что Анондомойи зовет его. Гора вздрогнул.

«Мать зовет», – повторил про себя он. И эти слова приобрели для него вдруг новый, глубокий смысл. «Что бы там ни было, но у меня есть мать! – думал он. – И она зовет меня! Она примирит меня со всеми, не допустит разрыва ни с кем. Я знаю, те, кто с ней, в ее комнате, – мои истинные друзья. Я слышал ее голос в тюрьме, она являлась моему мысленному взору там. А сейчас она зовет меня, и я пойду к ней и увижу ее наяву».

Думая так, Гора взглянул в окно на холодное, ясное небо, и такими мелкими и незначительными показались ему вдруг его размолвки с Биноем и Обинашем. В полуденном солнечном сиянии ему казалось, что Индия простирает к нему руки. Он видел ее реки и горные цепи, протянувшиеся к океану, ее многочисленные города. И лившийся откуда-то чистый ослепительный свет ярко озарял ее всю. У Горы перехватило дыхание, слезы восторга подступили к глазам, и от уныния в душе не осталось и следа. Теперь он был снова готов с радостью отдать всего себя той бесконечной работе, которая принесет плоды лишь в далеком будущем. Но юноша уже не сожалел о том, что не увидит великой Индии, представшей его взору в эти сокровенные минуты.

«Меня призывает мать, – повторял Гора. – Я иду к ней, дарующей людям пищу и правящей миром, к той,что находится бесконечно далеко от меня во времени и которую я вижу повсюду, к той,что стоит выше смерти и присутствует во всех проявлениях жизни, к той,что освещает чудесным светом великого будущего несчастное, убогое настоящее. Я иду в недосягаемую даль, которая вместе с тем совсем рядом, – меня призывает мать!»

Горе казалось, что его радость разделяют и Биной и Обинаш – словно не было сегодняшних размолвок, словно все мелкие раздоры потонули в единой гармонии.

Гора вошел в комнату Анондомойи с преображенным, светящимся счастьем лицом. Чье-то чудесное присутствие, казалось, наполняло радостью все вокруг. В первое мгновение он не узнал ту, которая сидела рядом с его матерью. Это была Шучорита – она поднялась и поклонилась ему.

– Так это были вы! – воскликнул Гора. – Садитесь, пожалуйста!

Эти простые слова Гора произнес так, будто приход девушки был необыкновенным, значительным событием.

Когда-то Гора решил, что ему не следует больше встречаться с Шучоритой. Во время своих странствий, пока он был занят делами и преодолевал всякие трудности, ему удавалось не думать о ней. Но когда он находился в тюрьме, мысли о ней постоянно преследовали его. В свое время Гора не задумывался над тем, что Индию населяют также и женщины. И когда благодаря Шучорите он впервые познал сию непреложную истину, замечательное это открытие совершенно потрясло его мужественное сердце.

Стоило солнечному свету и вольному ветерку проникнуть в темницу, наполняя тоской душу, внешний мир переставал казаться ему его личным полем деятельности, местом, где обитают лишь представители сильной половины рода человеческого, и тотчас же в видениях ему являлись прекрасные лица двух богинь, царивших над этим миром. Они рисовались ему на нежной лазури спокойного неба, озаренные то солнечными, то лунными и звездными лучами и, казалось, сияли неземным светом – одно из них, светившееся материнской любовью, было знакомо ему с младенческих лет, другое же – красивое и нежное – он узнал совсем недавно.

В тюрьме, томясь от скуки и раздражения, Гора не мог отогнать от себя воспоминания об этом прекрасном лице. Радостное волнение, которое он испытывал при виде его, раздвигало стены темницы, и лишения тюремной жизни начинали казаться ему нереальным, ничего не значащим сном. Взволнованное сердце юноши словно излучало невидимые волны, которые беспрепятственно проходили сквозь все преграды и, растворившись в небесной голубизне, витали по всей вселенной.

Весь этот месяц Гора убеждал себя, что смешно бояться образа, созданного фантазией, ибо страшны людям только реальные вещи, поэтому он не препятствовал своим мыслям устремляться навстречу чудесному видению.

Когда же он вышел из тюрьмы и увидел Пореша-бабу, его сердце наполнилось радостью. В первый момент Гора даже не понял, что эта радость вызвана не столько встречей с Порешем-бабу, сколько тем, что она всколыхнула волшебное чувство, которое неизменно вызывал в нем так часто являвшийся ему в заточении чудесный образ. Но постепенно, уже на пароходе ему стало ясно, что при всех своих достоинствах Пореш-бабу не мог бы пробудить в нем столь сильного чувства, и Гора решил, что пора взять себя в руки.

«Я не поддамся!» – внушал он себе.

На пароходе же он принял решение уехать куда-нибудь подальше и не дать сковать свою волю даже самым прекрасным цепям.

Именно в таком состоянии духа он и заспорил с Биноем. Его спор с другом при первой же встрече после разлуки никогда не перешел бы в столь бурную стычку, если бы Гора не спорил в данном случае прежде всего с самим собой, мучительно пытаясь разобраться в своих собственных сомнениях, в своих собственных мыслях и чувствах. Он так страстно возражал Биною, потому что это было совершенно необходимо ему, Горе. И Биною, в ком сегодняшние бурные наскоки Горы вызвали не менее бурную реакцию, который мысленно в пух и прах разбил все его доводы и всем своим существом возмутился против них, считая их проявлением глупейшего фанатизма, и в голову не приходило, что Гора никогда не говорил бы с ним так резко, если бы эта резкость не была направлена против него самого.

После разговора о Биноем Гора решил, что нельзя так просто покинуть поле битвы. «Если, испугавшись за себя, я решу отступиться от Биноя, он окончательно погибнет», – думал он.

Глава пятьдесят четвертая

Глубокая задумчивость овладела Горой. Все это время он не думал о Шучорите, как о живом человеке, – она была мечтой, созданной его воображением. Ее образ являлся для него олицетворением индийской женщины, воплощением чистоты, святости и красоты семейного очага. Он испытал огромное счастье, когда рядом со своей матерью увидел живое воплощение богини процветания Лакшми – той, которая одаряет лаской детей, ухаживает за больными, утешает страждущих, дает познать великое чувство любви самым ничтожным, той, которая никогда не покинет даже самого убогого из нас в несчастье и горе и никогда не презирает нас, той, которая, сама достойная поклонения, с преданностью относится к самому недостойному. Ему казалось, что это прикосновение ее искусных, прекрасных рук освящает все дела людей и что сама она, неистощимая в терпении, всепрощающая в любви, была послана всевышним на землю как вечный дар.

«А мы не обратили внимания на этот драгоценный дар, – думал он. – Отодвинули его в тень, забыли о нем – это ли не признак нашего внутреннего убожества? Ведь она и есть то, что мы называем родиной. Это она восседает на столепестковом лотосе в сердце Индии, а мы только ее слуги. Бедствия страны – бесчестье для нее. И нам, мужчинам, должно быть очень стыдно со спокойным безразличием взирать на это бесчестье».

Гора сам удивился своим мыслям. Он даже не подозревал, насколько неполно было его представление об Индии, пока он не замечал ее женщин. И так же неполно было его представление о долге в отношении своей страны, пока женщины оставались для него чем-то неясным, расплывчатым и нереальным. Казалось, что в его понимании долга была твердость, но не было жизни, как в человеческом теле, сильном, мускулистом, но лишенном нервов. И ему вдруг стало ясно, что чем решительнее будут мужчины отстранять от себя женщин, чем меньше места отводить им в своей жизни, тем слабее будут становиться они сами.

Поэтому слова Горы «так это были вы!»—не являлись обычной вежливой фразой. Его слова содержали в себе удивление и вновь обретенную радость жизни.

Пребывание в тюрьме наложило свой отпечаток даже на внешний облик Горы. Он заметно похудел; тюремная пища была так противна ему, что целый месяц он почти голодал. Он побледнел, а коротко подстриженные волосы еще сильнее подчеркивали худобу лица.

Увидев, как похудел Гора, Шучорита почувствовала, что в душе ее подымается глубокое уважение к нему, и в то же время сердце ее сжалось от боли. Ей захотелось склониться перед ним и взять прах от его ног. Гора показался ей факелом, горящим чистым и ярким пламенем. Благоговение и сострадание переполнили ее грудь, так что она не могла произнести ни слова.

– Вот теперь я поняла, Гора, – нарушила молчание Анондомойи, – что за счастье иметь дочь! Если бы ты знал, каким утешением была для меня Шучорита в твое отсутствие! До тех пор пока я не знала ее, я и не подозревала, что в каждом несчастье есть и своя светлая сторона – потому что только тогда мы познаем все истинно хорошее и великое. Наша беда в том, что мы не всегда знаем, где и какое утешение в горе уготовил нам всевышний. Ты смущаешься, дитя мое, – она обратилась к Шучорите, – но я не могу не рассказать, сколько счастья ты принесла мне в это тяжелое время.

Взглядом, полным признательности, посмотрел Гора на смутившуюся девушку.

– В печальные дни она приходила разделить твои страдания, – сказал он матери. – Теперь же, когда к тебе вернулась радость, она снова пришла, чтобы умножить ее. Так поступают только истинные бескорыстные друзья, люди с большим сердцем.

– Когда попадается вор, диди, – заговорил Биной, заметив растерянность Шучориты, – его бьют все, кому не лень. И раз уж сегодня ты попалась нам в руки, приходится и тебе пожинать плоды своих дел. Теперь тебе не убежать. Я ведь тебя давно знаю, но до сих пор никому ничего не выболтал. Правда, в душе я был уверен, что в один прекрасный день все раскроется.

– Ну еще бы, конечно, ты молчал! – со смехом сказала Анондомойи. – Ты же молчалив от природы! С первого дня знакомства, – обратилась она к Шучорите, – он без удержу поет вам всем хвалебные гимны!

– Слушай и запоминай, диди, – проговорил Биной. – Вот тебе свидетельство того, что я умею ценить хорошее в людях и отнюдь не лишен чувства благодарности.

– Ну, а теперь вы поете хвалебные гимны самому себе, – воскликнула девушка.

– Нет, от меня о всех моих достоинствах вы никогда не узнаете, – ответил Биной. – За этим вам следует обратиться к ма. Она вам такого наскажет, что ушам не поверите. Я и сам поражаюсь, когда слушаю ее. Кажется, готов умереть молодым, если она пообещает написать мою биографию!

– Вы послушайте только, что говорит этот мальчишка! – воскликнула Анондомойи.

– Твои родители, Биной, дали тебе имя как раз под стать характеру, – промолвил Гора.

– Они молили о скромности, наверное, только потому, что не ожидали от меня иных достоинств, не то быть бы мне посмешищем для всех.

Так была преодолена неловкость первой встречи.

– Заходите к нам как-нибудь, – сказала Шучорита Биною на прощание.

Биноя Шучорита пригласила, но Гору пригласить не решилась, а тот, не поняв настоящей причины, слегка обиделся. Раньше его ничуть не огорчало то, что Биной очень легко сходился с людьми и находил свое место в любом обществе, тогда как сам он этого не умел; сегодня же он почувствовал, что это существенный недостаток его характера.

Глава пятьдесят пятая

Биной понимал, что Шучорита позвала его для того, чтобы поговорить о возможности его женитьбы на Лолите. По-видимому, несмотря на то, что он принял окончательное решение и объявил о нем, вопрос этот по-прежнему висел в воздухе. Было похоже, что ни одна сторона не собиралась выпускать Биноя из рук, покуда он был жив!

До сих пор юношу больше всего беспокоило, как он сообщит эту новость Горе. Думая о Горе, он представлял себе не просто друга детства. Гора олицетворял для него определенные идеалы, определенные убеждения, он был его опорой в жизни. Их постоянное общение было привычным и в то же время служило постоянным источником радости для Биноя, а всякое разногласие с Горой было для него равносильно внутреннему разладу.

Но неизбежное свершилось, и первое смущение, вызванное внезапным разговором, исчезло. Биной воспрянул духом, рассказав Горе о своих отношениях с Лолитой. Ожидание операции всегда страшнее самой операции; стоит вскрыть нарыв, и пациент, несмотря на боль, начинает чувствовать облегчение и понимает, что на самом деле все совсем не так страшно, как казалось.

Раньше у Биноя не хватало решимости спорить даже с самим собой, но, раз поспорив с Горой, он теперь постоянно думал, что мог бы возразить приятелю в том или другом случае. Он в два счета мысленно разбивал любые доводы Горы. Если бы только ему удалось толком обсудить все с Горой, поговорить по душам, поспорить – пусть даже поссориться, – он мог бы все-таки сделать для себя какой-то определенный вывод. Но было очевидно, что Гора доводить до конца начатое объяснение не собирается. Биноя это возмущало.

«Гора не желает понять, – думал он. – Но и объяснять он тоже ничего не желает. Он просто хочет силой заставить меня подчиниться. Сила! Разве я могу когда-нибудь склониться перед силой! Но, будь что будет, правда на моей стороне!» И только он произнес мысленно слово «правда», как оно целиком завладело его сердцем. Чтобы устоять против Горы, ему нужно было заручиться поддержкой надежнейшего союзника, и, решив, что таким союзником и опорой может быть для него только правда, он настойчиво стал повторять про себя это слово. Придя к убеждению, что он нашел прибежище в правде, Биной проникся к себе глубоким уважением и потому, направляясь к дому Шучориты, шел, высоко подняв голову. Склонность ли к правде вселяла в него такую уверенность в себе или склонность еще к чему-то, определить Биною в его теперешнем состоянии было довольно трудно…

Хоримохини хлопотала на кухне, когда пришел Биной. Заглянув к ней и сделав заявку на обед, достойный брахмана, он прошел наверх.

Шучорита что-то шила. Не отрывая глаз от работы, она сразу же заговорила о том, что было у нее на уме.

– Как по-вашему, Биной-бабу, – сказала она, – нужно ли считаться с внешними препятствиями при отсутствии внутренних?

В разговоре с Горой Биной стоял на одной точке зрения, теперь же, в разговоре с Шучоритой, он переключился на диаметрально противоположную. Кто бы мог подумать, что у него был с Горой горячий спор на эту тему?

– Но не преуменьшаете ли вы значения внешних препятствий? – спросил Биной.

– На это есть причины, Биной-бабу, – пояснила Шучорита. – Ведь препятствия, которые ставит наше Общество, трудно назвать чисто внешними, поскольку наша община основана на религиозных принципах, тогда как община, к которой принадлежите вы, связана главным образом узами общественных отношений. Вот почему для вас выйти из членов общины не было бы столь большой потерей, как для Лолиты.

Затем последовала дискуссия на тему о том, должно или нет личные религиозные убеждения ограничивать рамками какой бы то ни было общины.

В разгар этой дискуссии в комнату вошел Шотиш с письмом и газетой в руках. При виде Биноя он очень обрадовался и сразу же настроился на праздничный лад. Немедленно между Шотишем и его другом завязался оживленный разговор. Шучорита же взялась за брахмаистскую газету и приложенное к ней письмо, которые прислала ей Лолита. В этой газете внимание Шучориты привлекла заметка, в которой сообщалось, что некой весьма известной брахмаистской семье угрожала недавно опасность выдать одну из своих девиц замуж за индуиста. Однако угроза эта теперь отпала сама собой ввиду того, что жених вдруг заартачился. Взяв это сообщение в основу своего повествования, автор далее проводил сравнение между достойной сожаления слабостью брахмаистского семейства и силой убеждения молодого индуиста, причем сравнение это было далеко не в пользу брахмаистского семейства.

Шучорита решила про себя, что брак Лолиты с Биноем нужно устроить во что бы то ни стало, но, понимая, что одними разговорами от этого молодого человека ничего не добьешься, она отправила Лолите записку с просьбой прийти немедленно, ни словом не упомянув, что Биной уже у нее.

Поскольку нет такого календаря, который по мере надобности обращал бы будни в праздник, Шотишу все-таки пришлось собираться в школу. Шучорита тоже поднялась и, извинившись, попросила Биноя подождать, пока она примет ванну.

Когда Биной остался один в комнате, возбуждение от спора мало-помалу улеглось, сознание своей молодости, своей мужественности овладело им. Было около девяти часов. Прохожих в переулке – почти ни души. Только маленькие часы на письменном столе Шучориты своим тиканьем нарушали тишину. Атмосфера комнаты начала постепенно оказывать свое действие на ход мыслей Биноя. Казалось, будто вся обстановка стала вдруг знакомой до мельчайших подробностей. Строгий порядок на столе, вышитые чехлы на креслах, шкура антилопы на полу, несколько картин на стенах, небольшая полка с книгами в красных переплетах – все это глубоко трогало Биноя. Ему казалось, что комната полна какой-то волшебной тайны. Казалось, она до сих пор хранила нежные, робкие отзвуки секретов, которыми шепотом обменивались здесь девушки в тиши полудня.

Биной попытался представить себе, кто, где и как сидел во время этого разговора. Сколько мыслей, сколько образов навеяли на него слова Пореша-бабу: «Я слышал от Шучориты, что Лолита к тебе неравнодушна». Что-то сладостное и волнующее, как песня странствующего певца, коснулось его сердца, и из самых дальних тайников души поднялось такое замечательное, непостижимое чувство, что, не будучи ни поэтом, ни художником, Биной буквально изнемогал от невозможности передать его. Ему казалось, что сделай он что-то, и все будет хорошо, и в то же время ощущал в себе полную неспособность к действию. Будто легкая завеса отделяла его от того, что было совсем рядом, и делала это близкое непостижимым; однако найти в себе силы сорвать эту завесу он не мог.

В дверях появилась Хоримохини и спросила, не надо ли ему воды. Когда Биной ответил отрицательно, она вошла и села.

Пока Хоримохини жила в семье Пореша-бабу, она была искренне расположена к Биною. Но стоило ей переехать на новую квартиру и почувствовать себя дома, как все приятели Шучориты сделались ей до крайности неприятны. Она пришла к заключению, что во всех Шучоритиных погрешностях против правил поведения следует винить исключительно ее друзей. Хотя Хоримохини знала, что Биной не брахмаист, она прекрасно видела, что в индуистской вере он не слишком крепок, так что теперь она не очень-то стремилась приглашать этого сына брахмана к трапезе, освященной у алтаря.

– Ведь ты же, дорогой мой, сын брахмана. А вечернюю молитву ты разве не читаешь? – спросила она как будто между прочим Биноя.

– Тетя, – сказал Биной, оправдываясь, – мне столько в жизни пришлось долбить наизусть, что я забыл все подходящие молитвы.

– Пореш-бабу тоже немало учился, – ответила Хоримохини, – и хоть он и другой веры, а молится же как-то и утром и вечером.

– Но, тетя, – повинился Биной, – чтобы такого достичь, мало заучить наизусть несколько текстов. Если я когда-нибудь стану таким, как Пореш-бабу, я тоже буду молиться утром и вечером.

– А пока что следовал бы хоть заветам предков, – сказала Хоримохини раздраженно. – А то получается ни то ни се. По-твоему, хорошо это? Ведь должен же человек во что-то верить. А ты и от старого отстал, и к новому не пристал! Разве так можно?

На этом месте речь ее была прервана появлением Лолиты, которая, увидев Биноя, пришла в полное смятение.

– А где диди? – спросила она Хоримохини.

– Радхарани пошла купаться, – ответила Хоримохини, и Лолита, словно ее приход нужно было как-то объяснить, залепетала:

– Это Шучорита меня позвала.

– Ну так посиди пока, – сказала Хоримохини, – она сейчас придет.

Лолиту Хоримохини тоже не очень жаловала, потому что теперь ей хотелось вырвать Шучориту из прежнего окружения и окончательно прибрать к рукам. На остальных дочерей Пореша-бабу обижаться ей не приходилось, но Лолитину манеру поминутно забегать, чтобы поболтать с Шучоритой, Хоримохини очень и очень не одобряла. Иной раз, чтобы прекратить их разговоры, она поручала Шучорите какую-нибудь работу, а то начинала сетовать, что занятия Шучориты идут уже не так успешно, как прежде. Это, однако, нисколько не мешало ей ставить Шучорите на вид каждый раз, как та все-таки садилась за книги, что для молодых девушек ученье не только не нужно, но даже вредно. А было все дело в том, что, чувствуя свое бессилие перед Шучоритой, она винила в этом попеременно то ее знакомых, то науки.

Нельзя сказать, чтобы Хоримохини доставляло большое удовольствие сидеть с Лолитой и Биноем, но она была на них сердита и потому не уходила. Она чувствовала, что их связывают какие-то таинственные отношения, и потому решила про себя:

«Не знаю, как уж там в вашем кругу принято, но у себя в доме я никакого бесстыдства, никаких таких христианских штучек не допущу».

Но и Лолиту мучил дух противоречия. Вчера она собиралась с Шучоритой к Анондомойи, но, когда дошло до дела, почувствовала, что не сможет заставить себя пойти. Несмотря на все свое уважение к Горе, Лолита питала к нему острую неприязнь – ей никак не удавалось освободиться от чувства, что сам Гора относится к ней сугубо отрицательно. Она ощущала это настолько отчетливо, что с самого того дня, когда Гора вышел на свободу, изменились и ее чувства к Биною. Еще совсем недавно она немало гордилась своим влиянием на Биноя; теперь, при мысли о том, что он никак не может вырваться из-под опеки Горы, его слабохарактерность возмущала ее до глубины души.

Биной же, напротив, увидев входящую в комнату Лолиту, пришел в страшное волнение. Он никак не мог заставить себя сохранять непринужденность манер в ее присутствии, так как, с тех пор как сплетники стали ставить рядом их имена, мысли его при ее появлении начинали метаться из стороны в сторону, как магнитная стрелка перед бурей.

Лолита не на шутку рассердилась на Шучориту, застав у нее Биноя. Она поняла, что ее пригласили сюда выяснять отношения, а также в надежде, что она сумеет вновь завоевать расположение заупрямившегося Биноя. Поэтому она сказала, обращаясь к Хоримохини:

– Скажите диди, что у меня нет сейчас времени и что я зайду в другой раз, – и поспешно вышла из комнаты, даже не взглянув на Биноя.

Теперь, поскольку Хоримохини больше незачем было оставаться в комнате, она тоже встала и пошла по своим хозяйственным делам.

Биною и раньше приходилось видеть на лице Лолиты выражение, словно она едва сдерживает рвущийся наружу огонь. Но это было давно. С тех пор он успел успокоиться, уверенный, что черные дни, когда Лолита в любую минуту готова была разить его огненными стрелами гнева, навсегда миновали. И вдруг сегодня он увидел, что она опять извлекла это старое оружие из своего арсенала и что на нем нет и тени ржавчины. Тяжело, когда на вас сердятся, но сносить презрение такому человеку, как Биной, было еще тяжелее. Ему вспомнилось, с каким отвращением смотрела она на него, когда считала его всего лишь спутником планеты «Гора». И он мучился мыслью, что Лолите его колебания не могут не казаться трусостью. Биною представлялось невыносимым, что сомнения, в основе которых лежит чувство долга, Лолита принимает за малодушие, а сказать что-нибудь в свое оправдание она ему, конечно, не даст. И это было для Биноя жесточайшим наказанием, потому что он знал, что говорит хорошо и убедительно, ловко манипулирует словами, и что его способности отстаивать в споре любое положение можно только позавидовать. Но Лолита, открывая против него враждебные действия, никогда не давала ему высказаться. Не представилось такой возможности ему и сегодня.