Текст книги "Миры Пола Андерсона. Т. 4. Чёлн на миллион лет"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

Жены и младшие дети Бессмертного стояли подле дома как привязанные. Отсюда толпа была не видна, но радостные крики были слышны и на расстоянии. Перепелиная Шейка помимо воли все поглядывала в сторону праздника – что с нее взять, она ведь почти девочка. Шаман остановился лицом к лицу с домочадцами. Те приоткрыли рты, хотели сказать что-нибудь, но подходящих слов никто не нашел.

– Молодцы, что подождали здесь, – сказал он наконец. – А теперь вам лучше присоединиться к остальным – помочь в стряпне, да и попировать со всеми.

– А как же ты? – негромко спросила Вечерняя Изморось.

– Я не запрещал этого, – с горечью отвечал шаман. – Да и что я мог поделать?

– Ты высказывался против лошадей, высказывался против охоты, – зашамкала Яркая Бронза. – Или у них отнялся ум, что они тебя больше не слушаются?

– Они еще узнают, – предрекла Вечерняя Изморось.

– Как я рада, что смерть скоро приберет меня. – Яркая Бронза протянула дряблую руку к Бессмертному. – А тебе, бедному, придется пережить и этот урок.

Перепелиная Шейка оглядела своих детей и слегка поежилась.

– Ступайте, – сказал шаман. – Веселитесь. Так оно будет лучше. Мы не должны дать людям почувствовать, что между нами легла трещина. Это может привести к беде. Я всегда старался сберечь единство народа.

– А сам все-таки останешься в стороне? – внимательно взглянула на него Вечерняя Изморось.

– Я попробую поразмыслить, что еще можно сделать, – ответил он и вошел в священную хижину. Домочадцы помялись еще немного, не в силах справиться с тревогами: необычная для Бессмертного неуверенность в себе, открытое непослушание ему подрывали в их глазах самые основы мироздания.

Хижина, обращенная входом к востоку, уже погружалась во мрак; проникавший в дверной проем и дымовое отверстие свет бесследно рассеивался в затопившем круглое помещение полумраке. Магические предметы смутно вырисовывались неясными контурами, бликами и клубками глубокой тени. Бессмертный подошел к центральному очагу и возложил на него кусочки бизоньего мяса, потом взял кремешок и трут, чтобы добыть огонь трением. Когда трут затлел, он вздул костерок, набил трубку табаком, привезенным издалека, раскурил ее и глубоко затянулся в надежде, что священное головокружение повергнет его в транс.

Но озарение не давалось, и он даже обрадовался, когда в проеме двери возникла чья-то фигура. Солнце уже склонилось к невидимому горизонту, окрасив облака ароматного дыма от кухонных костров закатной желтизной. Праздничный гвалт казался нереальным и громким одновременно.

– Отец!.. – раздался застенчивый шепот.

– Входи, – отвечал Бессмертный. – Добро пожаловать. Три Гусыни пригнулся и вошел, устроившись по другую сторону очага. На морщинистом лице бесполого даже в полутьме читалась тревога пополам с озабоченностью – да он их и не стыдился.

– Я надеялся, что ты дашь мне здесь убежище, отец, – признался он.

– От чего? Тебя кто-нибудь обидел?

– Нет-нет. Все веселятся. – Три Гусыни поморщился. – От того-то и больнее всего. По-моему, даже старики отбросили прежние сомнения.

– Но не ты.

– Наверное, есть еще кто-нибудь. Откуда мне знать? Большинство женщин сердцем с нами, но мужчины от них отмахиваются. А добыча у Бегущего Волка со спутниками действительно огромная.

– В будущем он, конечно, сулит еще больший прибыток? Три Гусыни утвердительно хмыкнул.

– Почему же ты не разделяешь общих надежд? – поинтересовался Бессмертный.

– Ты мой отец, и ты всегда был добр ко мне. Боюсь, что в том грядущем, какое по сердцу Бегущему Волку, людям будет не до милосердия.

– Судя по тому, что слышно о племенах, избравших путь лошади, – это именно так.

– Говорят – иногда я оказывался поблизости от мужских разговоров, и удавалось подслушать, – некоторые племена сделали это не по своей воле.

– Верно. Захватчики, пришедшие с далекого востока, изгнали их из родных лесов в прерии. А тех в свою очередь изгнали захватчики с ещё более дальнего востока. И те захватчики, говорят, владеют ужасным оружием, мечущим молнии, – они получили его от бледнолицых иноземцев, слухи о которых докатывались и до нас. Но другие, вроде паррики, добровольно избрали путь лошади и ныне движутся лавиной с западных гор.

И ведь у них, – продолжал Бессмертный, – вовсе не было в том нужды. И у нас нет такой нужды. Я говорил с путниками, с торговцами – с каждым, кто несет весточку о других краях. К северу от нас арикара, хидаца и манданы по-прежнему живут на старый лад. Сила, покой и благосостояние не оставляют их. Хотел бы я, чтоб и у нас так было.

– А я говорил с двумя-тремя юношами из тех, что привели лошадей вопреки твоей воле, отец, – сообщил Три Гусыни. – Один из них сопутствовал Бегущему Волку и в учении, и в охоте на бизонов. Они говорят – он говорит, – что они не хотели ничего дурного. Это вовсе не от нехватки уважения и не от стремления опрокинуть порядок вещей. Они просто хотят принести благо перемен.

– Знаю. А еще я знаю, что выбора уже нет. Перемены – это как связка амулетов: или ты берешь ее всю, или отвергаешь напрочь.

– Отец, – совсем тоненьким от грусти голосом сказал Три Гусыни, – кое-кто сомневается в твоей мудрости, хоть я и не отношусь к их числу. Они не верят, что ты, живущий вне времени, способен принять перемены.

По губам Бессмертного скользнула печальная улыбка.

– Странно, сын мой, странно, что лишь теперь, когда дни твои истекают, мы по-настоящему открылись друг другу. – Он порывисто вздохнул. – В общем, я редко говорю о своей юности. Она покинула меня давным-давно и кажется теперь полузабытым сном. Но еще мальчиком я слыхал от деда, как многолетняя засуха погнала наш народ с плоскогорий сюда в поисках лучшей доли. Когда я уже стал мужем, мы еще только учились жить в прериях. Тогда я еще не догадывался, кто я такой. Нет, я думал, что постарею и упокоюсь в земле вместе с остальными. Но мало-помалу я понял, что этого не произойдет, – можно ли вообразить себе перемену, способную сильнее потрясти душу? Когда стало ясно, что боги меня отметили, мне пришлось обратиться к шаману, дабы тот учил меня, и вот новая перемена – из самостоятельного мужчины в послушники, а потом и еще одна – из отца семейства в шамана. А годы летели быстрей и быстрей. Я выдавал замуж девочек, которых качал на руках, а потом наблюдал, как они стареют, и хоронил их рядом с моими детьми и детьми детей. Я видел, как прерию заполнили новые племена и как между ними вспыхнула война. Ты знаешь, что лишь в годы девичества твоей матери мы надумали поставить частокол? Правда, благоговение предо мной помогало держать врагов на отдалении, но… Бегущему Волку было видение о новых богах.

Бессмертный устало рассмеялся и продолжал:

– Да, сын мой, я знавал перемены. Я чувствовал, что время мчится, как река в половодье, унося с собой обломки надежд. Теперь ты понимаешь, почему я пытался оградить мой народ от новых перемен?

– Они обязаны тебя послушаться! – простонал Три Гусыни. – Сотвори заклятие, которое откроет им глаза и откупорит уши!

– Кому же под силу сотворить заклятие против времени?

– Если кому и под силу, отец, то только тебе. – Бесполый обнял себя за плечи и задрожал, хотя воздух еще хранил дневное тепло. – У нас тут была добрая, спокойная жизнь. Сбереги ее для нас!

– Попытаюсь. Оставь меня наедине с духами. Но сперва, – Бессмертный протянул руки, – подойди и позволь обнять тебя, сын мой.

Старая остывающая плоть сына ненадолго соприкоснулась с молодым горячим телом отца. Потом Три Гусыни простился и вышел.

Угли понемногу угасли, землю накрыла ночь, а Бессмертный все сидел не шевелясь. Шум вокруг огромного костра не затихал; слышался рокот барабанов, песнопения, топот ног. Дверной проем посветлел: взошла полная луна, и гомон усилился. Луна поднялась выше, залив землю призрачным светом, но сумрак в хижине вновь сгустился. Наконец веселье увяло, и тишина накрыла землю своим покрывалом.

Видение так и не пришло; быть может, придет хоть сон. Доводилось слышать, что шаманы кочевых племен часто истязают себя в надежде на сошествие духов. Ясно одно: с древней ненасильственной гармонией придется расстаться. Подстелив под себя несколько шкур и накрывшись еще одной, Бессмертный уснул.

Звезды скользили по небосводу своей дорогой. Похолодало, на земле заблестела роса. Затихли даже койоты, только река продолжала свой неумолчный лепет. Вода пробиралась под тополями, огибала песчаные плесы и бежала вперед и вперед, словно убегая от заходящей луны.

Но вот восточный горизонт стал понемногу светлеть, гася звезды одну за другой. И в этот час к деревне почти неслышно приблизились всадники. Неподалеку от нее остановились и дальше двинулись пешком.

В общем-то, они намеревались лишь увести топтавшихся у частокола лошадей. Но оставленный за сторожа мальчонка углядел конокрадов и с воплями кинулся к воротам. Он кричал, пока вонзившийся в спину дротик не поверг его на четвереньки. Серый Зайка захлебнулся наполнившей рот кровью, дернулся пару раз и свернулся на земле крохотным комочком.

Рассветную тишину вспорол боевой клич.

– Выходите! – ревел выскочивший на улицу Бегущий Волк. – На нас напали! Спасайте лошадей!

Он первым выбежал за ворота. Соплеменники, похватав подвернувшееся под руку оружие, устремились за ним, многие в чем мать родила. Чужаки набросились на них. Послышались гортанные выкрики, запела тетива луков. Раздались крики раненых, вопивших не столько от боли, сколько от ярости. Бегущий Волк с томагавком в руках вихрем ворвался в гущу врагов и принялся, рыча, разить их направо и налево.

Поселяне численно превосходили чужаков, но их застали врасплох. Вождь паррики выкрикнул команду, призывно подняв над головой копье, и его люди устремились на призыв. Сплоченный отряд расшвырял обороняющихся в стороны и ворвался в распахнутые ворота.

Было уже довольно светло. Женщины, дети и старики врассыпную бросились по домам, будто луговые собачки по норам. Паррики со смехом преследовали их. Бегущему Волку пришлось задержаться, чтобы собрать воедино своих рассеявшихся воинов. Тем временем паррики торопливо мародерствовали, хватая что придется – замешкавшегося ребенка или женщину, кожаные штаны, балахон из шкуры бизона, рубаху с красочным узором из перьев – и снова собирались на улочке, ведущей к воротам.

Один из воинов заглянул в самый маленький домик возле круглой хижины, нашел там трех женщин – молодую красавицу, пожилую матрону и дряблую старуху – и тут же схватил младшую. Та завизжала и попыталась выцарапать ему глаза, но он скрутил ей руки за спиной и погнал вперед, не обращая внимания на наскоки двух старух. Из хижины наперерез выскочил мужчина, вооруженный лишь погремушкой и жезлом. Он затряс ими, но воин лишь оглушительно захохотал и замахнулся томагавком. Шаман отпрянул, а воин, не выпуская добычу, присоединился к своему отряду.

Люди Бегущего Волка запрудили ворота, но тут на них сзади галопом налетели паррики, остававшиеся при лошадях, ведя свободных коней на поводу. Поселяне рассыпались, а мародеры, хватаясь за гривы, одним махом взмывали на конские спины, прихватывая пленников и награбленное добро. Те, кто уже сидел верхом, помогали взобраться на коней раненым. Не были забыты и трупы трех или четырех убитых.

Бегущий Волк рявкал, подбадривая соплеменников. Стрелы у них иссякли, однако в конце концов они сумели сосредоточиться, так что враги предпочли больше не покушаться на их табун, а устремились на запад, увозя добычу. Охваченные ужасом поселяне и не пытались их преследовать.

Взошло солнце. Пролитая кровь ярко засверкала в его лучах. Бессмертный оглядел поле битвы. Опомнившиеся жители деревни уже занялись наведением порядка. Несколько человек уродовали трупы двух оставшихся на поле боя врагов, чтобы их призраки до скончания веков блуждали во тьме. Одновременно они желали вслух попавшим в плен погибнуть в муках. Другие заботились о своих погибших. Три Гусыни оказался среди тех, кто пользовал раненых. Руки его приносили облегчение страданиям, кроткие речи помогали сдерживать крики. Бессмертный принялся помогать ему: ведь всякий шаман – еще и лекарь.

– Отец, – произнес бесполый, – по-моему, важнее, чтобы ты сотворил амулет от новой беды.

– Не знаю, остались ли во мне силы для таких амулетов, – ответил Бессмертный.

Три Гусыни аккуратно вгонял древко стрелы в плечо раненого, пока зазубренный наконечник не вышел с противоположной стороны, где его можно было извлечь без особого вреда. Хлынула кровь, налетели мухи, и Три Гусыни забил рану травой, пробормотав:

– Мне стыдно, что я не был в битве…

– Ты давно уже не юноша, – сказал Бессмертный, – да и не создан ты для битвы, но я… Меня застали врасплох, и я не вспомнил даже, что когда-то знал о бое.

Бегущий Волк бродил неподалеку, ведя счет потерям и убыткам. Слова шамана долетели до его ушей.

– Да никто из нас ничего не знал о бое, – вспылил он. – В другой раз будем умнее.

Три Гусыни прикусил губу. Бессмертный хранил бесстрастие. Чуть позже он вернулся к своим обязанностям. Вместе с учеником, который еще вчера не осмеливался даже стоять с ним рядом, он завершил заупокойные ритуалы, сотворил заклинание о благополучном исцелении ран и сделал приношения духам. Один старик набрался храбрости поинтересоваться, отчего шаман не ищет предзнаменований.

– Грядущее стало чужим для меня, – ответил шаман, повергнув старика в ужас.

Ненадолго заглянув по пути к оставшимся без матери детям Перепелиной Шейки и кое-как утешив их, Бессмертный вновь уединился в священной хижине.

Назавтра хоронили мертвых. Позже люди спляшут в их честь, но сперва все здоровые мужчины собрались на площадке, знававшей более радостные собрания. Так потребовал Бегущий Волк – чтобы встретились не только старейшины, способные спокойно прийти к согласию, а все способные ходить, – и никто не стал ему перечить.

Они собрались перед небольшим холмом на краю обрыва, откуда открывался вид на южный простор, на широкую бурую реку с деревьями по берегам. Дальше в прерии не было ни единого деревца. К востоку от частокола теснились поля, а рядом могильные холмики – и свежие, и почти стертые временем. Под свежим ветром колыхались, переливаясь, травы всех оттенков – от белого до темно-зеленого. По небу мчались облака, отбрасывая на землю резкие тени. С запада надвигались иссиня-черные грозовые тучи. Человеческие жилища с высоты обрыва казались ничтожными, разоренными муравьиными кучами. Ничто не шевелилось, кроме взбрыкивавших стреноженных лошадей, только и мечтающих вырваться на простор.

Бегущий Волк взобрался на холм, простер руку и воскликнул:

– Слушайте, братья мои!

Платье из бизоньей шкуры делало его выше и стройней. Он изрезал себе щеки в знак скорби, расписал лицо черными полосами мести. Степной ветер трепал перья на его лобной ленте.

– Мы знаем, что пережили, – сказал он, глядя людям прямо в глаза, обращаясь ко всем и к каждому в отдельности. – Теперь надлежит подумать, отчего нас постигла беда и как избежать ее в грядущем. Ответ прост, говорю я вам. У нас мало лошадей. У нас почти нет охотников, умеющих ездить верхом, и совсем нет искушенных воинов. Мы бедны и несчастны, ютимся в этих жалких стенах и питаемся от своих скудных посевов. А другие племена тем временем идут вперед, используя сполна богатства прерий. Вскормленные мясом, они набираются сил и могут прокормить множество ртов, и многочисленные их сыновья в свою очередь становятся верховыми охотниками. У них есть и время, и закалка, чтобы научиться воевать. Они могут расселиться по всему свету, и все равно гордое братство, скрепленное клятвами верности, соединяет их воедино. Так разве удивительно, что мы стали для них легкой добычей?

Тут его суровый взгляд упал на Бессмертного, стоящего в первых рядах. Шаман не опустил глаз, ответив ему таким же твердым, но бесстрастным взглядом.

– Многие годы они знали свое место, – продолжал Бегущий Волк. – Они знали, что среди нас есть наделенный могуществом духов. И все-таки в конце концов отряд юнцов решился совершить набег. Я думаю, кому-то из них были даны видения. Видения легко приходят к тем, кто день за днем мчится по бескрайним просторам, а ночует под усыпанным звездами небом. Наверное, они долго подзадоривали друг друга. Осмелюсь сказать, что им нужны были всего лишь наши кони, и битва стала такой кровавой лишь потому, что мы не знали, как держаться в бою. Это тоже горький урок. А теперь паррики узнали – и скоро эта весть долетит до каждого скитальца прерий, – что мы лишились даже остатков боеспособности. Есть ли у нас новые амулеты? – Он скрестил руки. – Вопрошаю тебя, Бессмертный! О великий, какой новый амулет можешь ты сотворить?

Бегущий Волк не спеша отступил в сторону. Грозовые тучи громоздились над головами, накрыв землю сырой прохладой. По рядам собравшихся прошелестел сдавленный вздох. Все обратили взгляды к шаману. Тот постоял какое-то мгновение, затем взобрался на холм и встал лицом к лицу с молодым вожаком. На Бессмертном не было украшений, всю его одежду составляли лишь штаны из оленьей кожи. Рядом с Бегущим Волком он казался каким-то неряшливым и тусклым, будто жизнь покинула его. Но речь его звучала ровно:

– Позволь сперва спросить тебя. Ты, кто принял предводительство от старших, выслушай и ответь. Скажи, если будет по-твоему, – что мы должны делать?

– Я говорил тебе! – провозгласил Бегущий Волк. – Надо добыть больше лошадей. Разводить их, покупать, ловить диких и – да! – красть их самим. Мы должны отвоевать свою долю в богатствах прерий. Мы должны усовершенствоваться в боевых искусствах. Найти дружественные племена, заключить с ними союзы и занять достойное место среди народов, говорящих на языках Дакоты. И все это надо начать немедленно, иначе будет слишком поздно.

– Если так, – негромко сказал Бессмертный, – то кончите вы тем, что покинете родину и могилы предков. У вас не будет иного пристанища, кроме ваших вигвамов. Вы станете скитальцами без крова и родины, как бизоны, как койоты, как ветер.

– Может, и станем, – с той же сдержанностью ответил Бегущий Волк. – И что же в том дурного?

Большинство слушателей невольно охнули, но несколько юношей кивнули в знак согласия, вскинув головы, как норовистые кони.

– Будь почтителен! – прошамкал престарелый внук шамана. – Он же Бессмертный!

– Да, Бессмертный, – подтвердил Бегущий Волк. – Но я высказал, что у меня на сердце. Если я не прав, скажи нам. А затем скажи еще, как нам следует поступить и кем мы станем в конце концов.

Ответные слова слышал он один, но и остальные угадали их смысл. Одни покачнулись в ужасе, другие тяжко задумались, а третьи затрепетали, как псы, почуявшие дичь.

– Не знаю… – Бессмертный отвернулся от Бегущего Волка, встал лицом к собранию. Голос его окреп, и каждое слово падало камнем: – Здесь мне больше делать нечего. У меня больше нет амулетов. Никого из вас еще не было на свете, когда до меня дошли слухи о невиданных существах, которых зовут лошадьми, и о племени загадочных людей, приплывших из-за большой воды и приручивших молнию. Со временем лошади добрались до наших краев, и начало сбываться то, чего я опасался. Сегодня это свершилось. Грядущего не дано предугадать никому. Все, что я знал, утекло, как песок меж пальцев.

К лучшему или к худшему, – продолжал Бессмертный, – но вам, скорей всего, просто придется измениться, ибо вас слишком мало, чтобы постоять за свой поселок. Так или иначе, вы изменитесь, дети мои, народ мой. Вы сами хотите перемен, а тех, кто не хочет, всего горстка, и остальные увлекут их за собой. Моя же сила исчерпана. Время одолело меня. – Он простер руку. – Да будет с вами мое благословение, и позвольте мне уйти.

На этот раз не сдержался Бегущий Волк.

– Как уйти? – вскричал он. – Это невозможно! Ты всегда был с нами.

– Если я что-то и узнал за свой долгий век, – едва заметно усмехнулся Бессмертный, – то лишь то, что никакого «всегда» не существует.

– Но куда ты пойдешь? Зачем?

– Мой ученик вполне заменит меня, пока не завоюет у воинственных племен более могущественный амулет. Об обеих моих престарелых женах и детях позаботятся мои взрослые сыновья. А я… Я в одиночку отправлюсь искать обновления или смерти. И конца стремлений… – Последние слова шамана были встречены гробовым молчанием. – Я служил вам, чем только мог. А теперь позвольте мне уйти…

Он спустился с холма и зашагал прочь, ни разу не оглянувшись.

Глава 13
СЛЕДУЙ ЗА ПЬЯНОЙ ТЫКВОЙ

Всю ночь бушевала гроза, озаряя землю вспышками молний и сотрясая ее громами, но под утро небо очистилось, и когда взошло солнце, все вокруг так и заиграло красками. Омытая зелень сверкала свежестью. Правда, для полевых работ чересчур сыро, но посевы и так подрастают на славу. Люцерна удалась сочная, только что не звенит, а кукуруза к Четвертому июля наверняка вымахает до колена. Мэттью Эдмондс решил после завтрака заняться плугом. Во-первых, пора уже заточить лемех, а во-вторых, одна из ваг дала трещину. Но если ее хорошенько укрепить, то еще годик она послужит. А потом надо еще лудить и паять прохудившуюся посуду – Джейн набрала ее целую гору.

Закрыв за собой кухонную дверь, он с наслаждением вдохнул полные легкие прохладного свежего воздуха, пропитанного ароматами мокрой земли, скотины и всходов. По правую руку от Мэттью солнце озарило лес, заиграло на мокром петушке-флюгере на шесте, вызолотило грязный двор, и даже лужи казались зеркалами, отражающими бездонное голубое небо. Мэттью перевел взгляд налево – мимо силосной ямы, мимо свинарника и курятника, оглядел свои широко раскинувшиеся поля, сулящие щедрый урожай. Земля изобильна и добра, и разве под силу человеку хоть чем-нибудь отплатить за милосердие Господне?

Тут его внимание привлекло какое-то движение, и Мэттью повернулся налево всем телом. В сотне ярдах от западной границы его владений был виден окружной тракт, по ту сторону тракта лежала земля Джесса Линдона, но дома соседа отсюда было не разглядеть: дом стоял дальше к северу, позади принадлежащего Джессу леска. Да и проселка, ведущего к дому Эдмондса, тоже не видно за яблоневым садом, где на ветвях среди изумрудной зелени листвы уже проглядывали крохотные яблочки. А по саду бежала женщина.

К ней навстречу с лаем бросился фокстерьер Фрэнки. Женщина испуганно шарахнулась в сторону. Хорошо еще, что десятилетний сынишка Джейкоб, выгоняя коров на пастбище, прихватил с собой Чифа, полукровку колли. Женщина уклонялась от Фрэнки, загораживаясь руками, но не останавливалась. Но вот она оступилась, обессилев, и едва не рухнула на землю. На ней не было ничего, кроме доходящего до середины икр тоненького платьица – как там его называют дамы, сорочка, что ли? Некогда желтая, но теперь выгоревшая, грязная, изодранная, пропитанная потом сорочка липла к телу, подчеркивая невероятную худобу беглянки, еще более заметную из-за кофейного цвета ее кожи.

Спрыгнув с крыльца, Эдмондс сам бросился бегом, по пути прикрикнув:

– Тихо, Фрэнки, молчать!

Собачонка отскочила в сторону, высунув язык и виляя хвостом. Мужчина и женщина встретились у амбара, остановились, испытующе вгляделись друг в друга. Она была молода – на вид лет двадцать – и по-своему красива, хотя жизнь, очевидно, ее не баловала. Ей бы немного отъесться – и она станет просто высокой, а не костлявой, как теперь. Узкое, совсем не негритянское лицо, правильный нос с тонкими ноздрями, большие глаза с длинными ресницами; только вот губы чуть полнее, чем у большинства белых. Коротко подстриженные густые волосы ничуть не курчавились; стоит им немного отрасти, и они, наверное, будут торчать во все стороны. Эдмондсу с болью в душе подумалось: похоже, что ее мать или бабку изнасиловал рабовладелец.

Дышала она с присвистом и все пыталась выпрямиться, но сотрясавшая тело дрожь опять сгибала ее.

– Мир тебе, – сказал Эдмондс. – Ты у друзей. Она подняла глаза на мужчину. Он был светловолос, но носил одежду куда темнее, чем принято, а верх широкополой шляпы был совершенно плоским. Наконец она выдохнула:

– Вы будете масса Эдмондс?

– Я самый, – кивнул он и, не повышая голоса, спросил: – А ты, наверное, беглянка?

– Пжалста, сэр, пжалста, – сжала она руки в мольбе, – меня гонют! Вот-вот нагонют!

– Тогда входи.

Взяв девушку за руку, Эдмондс повел ее через двор к дому. Просторная кухня была залита солнечным светом, воздух наполнен ароматами стряпни. Джейн Эдмондс кормила овсянкой с ложечки годовалую Нэлли, а четырехлетний Уильям тем временем забрался на табуретку, вылил кипяток из чайника в таз Для мытья посуды и теперь деловито наполнял чайник свежей водой. Увидев вошедшую в сопровождении отца негритянку, домочадцы прервали свои занятия.

– Эту девушку надо спрятать, и побыстрее, – сказал жене Эдмондс.

Джейн, молодая женщина с тонкими чертами лица и выбивающейся из-под платка рыжей прядью, выронила ложку я охватила кулак одной руки ладонью другой.

– Но, дорогой, мы ведь не успели подготовить никакого укрытия… – И решительным тоном: – Ну ничего. Обойдемся чердаком. В подвале спрятаться просто негде. Может, подойдет старый сундук? Если будет обыск…

Негритянка тяжело оперлась на длинный кухонный стол. Она уже отдышалась и больше не дрожала, но затравленный огонек в ее глазах не угас.

– Ступай с Джейн, – сказал Эдмондс. – Делай, что она скажет. Ты на нашем попечении.

Рука девушки коричневой молнией метнулась к полке и ухватила большой мясницкий нож.

– Живая я им не дамся!

– Положи! – испуганно вскрикнула Джейн.

– Дитя мое, дитя мое, забудь о насилии, – призвал Эдмондс. – Доверься Господу нашему.

Но негритянка отступила назад, выставив сверкающий клинок перед собой, и прохрипела:

– Я никого не хочу поранить, даже ежели меня сыщут. Только пусть попробуют поволочь меня обратно, я порешу себя, но сперва кого-то из них, ежели Бог мне подсобит.

На глазах Джейн сверкнули слезы.

– Да что ж они с тобой сотворили, чтоб довести до такого? Эдмондс настороженно приподнял голову.

– Фрэнки снова лает. Пусть нож остается у нее, разбираться некогда. Убери ее подальше с глаз, а я с ними поговорю.

Чтоб еще больше не натоптать в доме грязными сапогами Эдмондс вышел через кухонную дверь, обогнул дом и оказался у выходящего на запад парадного крыльца. От развилки за границей сада, где южная дорога сливалась с трактом, доносился топот копыт. Эдмондс утихомирил пса и присел на ступеньку перед дверью, скрестив руки на груди. Завидев его, двое всадников – дородный блондин и тощий брюнет – рысью приблизились к крыльцу и натянули поводья.

Забрызганные грязью лошади выглядели совсем свежими и нисколько не загнанными. У седел были приторочены чехлы с ружьями, а с пояса у каждого всадника свисал револьвер.

– День добрый, друзья, – поприветствовал их Эдмондс. – Чем могу служить?

– Мы ищем беглую негритоску, – сказал блондин. – Не видал?

– Как тебе такое в голову пришло? – ответил вопросом на вопрос Эдмондс. – Впрочем, Огайо – штат свободный. Кто бы тут ни прошел, белый или цветной, он так же свободен, как ты и я.

– И много тут таких, как ты? – Темноволосый сплюнул на землю. – Да негритосы все до единого – беглецы, и черт тебя подери, ты и сам это знаешь, квакер!

– Откуда мне знать? – отвечал Эдмондс с улыбкой. – Могу назвать тебе хотя бы Джорджа из продовольственной лавки, Цезаря из кузницы, Менди, заправляющую хозяйством у Эбширов…

– Хватит дурить нам голову, – оборвал его блондин. – Слушай) нынче утром мы сами ее видали, только поодаль, а она нырнула в лес и ушла от нас. Но бежать ей больше некуда, кроме как сюда, а на тракте следы босых ног.

– И на твоей дороге тоже! – вклинился его спутник.

– Лето не за горами, – пожал плечами Эдмондс. – Чуть позволишь, и детишки сбрасывают обувку где придется.

– Ну ладно, – с прищуром проворчал блондин. – Раз ты тут вовсе ни при чем, ты ж не станешь нам мешать? Мы просто посмотрим, ладно?

– Она могла сюда проскользнуть без твоего ведома, – уточнил второй с вымученной усмешкой. – Держу пари, тебе, да и жене с детишками это будет совсем не по вкусу. Так что мы за тебя же радеем.

– Ага, – подхватил первый. – Ты ведь не станешь нарушать закон, так? Ты наверняка нам поспособствуешь. Валяй, Аллен.

Он уже хотел спешиться, но Эдмондс остановил его жестом широкой загрубелой ладони и кротким, увещевающим голосом сказал:

– Погодите, друзья. Простите, но не могу пригласить к себе никого из вас.

– Чего? – рыкнул блондин.

– Боится, что жена заругается, ежели мы заляпаем ей полы, Гейб, – хихикнул Аллен. – Не волнуйся, хозяин, мы хорошенечко вытрем ноги.

– Сердце мое разрывается от горя, друзья, – покачал головой Эдмондс, – но позволить вам войти я не могу. Прошу вас удалиться.

– А-а, так ты укрываешь негритоску! – взорвался Гейб.

– Не могу этого сказать, друг. Просто не хочу более беседовать с вами. Прошу покинуть мою землю.

– Слушай, ты! Помогать беглым – это федеральное преступление, и обойдется тебе в тыщу долларов или шесть месяцев тюряги. Закон велит, чтоб ты помогал нам.

– Это порочное установление, столь же противное заповедям Господним, как действия президента Пирса на Кубе. Господь повелел нам…

– А теперь я тебе повелю, – зарычал Аллен, выхватывая пистолет. – Отойди!

Эдмондс не шелохнулся. Голос его был все так же спокоен:

– Конституция гарантировала мне и моей семье право на неприкосновенность жилища.

– Клянусь Богом!.. – Зрачок ствола уставился прямо на Эдмондса. – Тебе что, жить надоело?

– Вовсе нет. Но если убьешь – тебя, знаешь ли, повесят.

– Опусти пистолет, – махнул рукой Гейб и выпрямился. – Ладно, мистер Негролюб! До города рукой подать. Я сей же час двину прямиком туда за ордером и помощником шерифа. А ты, Аллен, пригляди, чтоб никто отсюда не убег, покуда я в отлучке. – Он с прищуром оглядел Эдмондса. – А может, ты передумал, парень? Даю тебе последний шанс.

– Я не передумаю, если только Господь не повелит мне иначе. По моему разумению, я поступаю здраво, а вы, друзья, глубоко заблуждаетесь.

– Ладно! Не хватало только выслушать парочку ветхозаветных цитат. Аллен, глаз с него не спускай!

Гейб развернул лошадь, дал шенкеля и, вздымая брызги, помчался прочь. Стук копыт почти заглушил лай вскинувшегося Фрэнки.

– А теперь, друг, будь добр удалиться, – обратился Эдмондс к Аллену, но охотник за рабами лишь ухмыльнулся.

– Я всего-то маленько покатаюсь тут вокруг! Чудная погода и все такое. Ничего не буду ломать, никуда не буду совать нос.

– Но при том ты без разрешения вторгаешься на мою землю.

– Навряд ли судья так решит, ежели ты нарушитель закона и вообще…

– Друг, наша семья делает все, что в наших скудных силах, дабы не нарушать закон.

– Ну да, как же…

Аллен вытащил дробовик из чехла, положил его поперек седла, чмокнул лошади и трусцой поехал с дозором вокруг двора.