Текст книги "В годы большевисткого подполья"

Автор книги: Петр Никифоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Павел, наставляй мальчишку, – обратился купец к старшему приказчику.

Покупателей было еще немного. Павел стал показывать мне товары. Показывая, называл их и наказывал: «Хорошо запомни. Повторять не буду». Так он перечислил множество названий, которые я, конечно, не мог сразу запомнить и тотчас же перепутал.

Потом Павел подвел меня к хозяину. Купец преподал мне такое наставление:

– Есть можешь все, что хочешь. Но не смей ничего выносить без моего разрешения. Не смей курить! Не смей пить водку! Не смей брать у покупателей деньги или подарки. Если проштрафишься, выпорю!

Последнее он сказал с таким выражением, что у меня не осталось никакого сомнения, что он меня выпорет, если я проштрафлюсь.

Купчиха стояла тут же и с любопытством наблюдала за моим «учением». Браслеты, кольца на ее пальцах, брошь на груди и серьги сверкали в полумраке магазина.

От всех разговоров, от многочисленных названий товаров, от хозяйских наставлений у меня шумело в голове. Я зашел в заднюю комнатку, сел на мешок с мукой и закрыл глаза. Мне казалось, что я никогда не смогу запомнить проклятых названий товаров.

Приказчиков на службе у Козырева состояло шесть человек. Старший приказчик, Павел Семенович, был человек лет двадцати пяти, среднего роста,„гибкий и расторопный, с румяным лицом, небольшой светлой бородкой и небольшими усами. Волосы его вились, живые голубые глаза светились. Был он красив, с покупателями ласков. Но когда задумывался, глаза его делались злыми.

Второй приказчик, Дмитрий Ефимович, – Митрей, как его обычно окликали, – был «ломовым» приказчиком: катал бочки, таскал кули с мукой, сахаром, крупой, тяжелые ящики с мылом. Изредка он занимался с покупателями, бравшими товары оптом. Митрею было лет под пятьдесят, и обладал он большой силой. Волосы подстригал в кружок, аккуратно подстригал и бороду. Рослый, сутулый, зимой и летом ходил он без шапки, только шнурком подвязывал волосы. Был трудолюбив, покорен и честен. Когда выпивал, хозяин и приказчики боялись попадаться ему на глаза.

Митрей был большим другом дворника Егора.

Обжившись, я спросил одного приказчика:

– Почему все боятся Митрея, когда он пьян?

Приказчик ответил:

– Митрей смирный. Но когда напьется, начинает «искать правду». Один раз ухватил Павла Семеновича и перегнул его в дугу, чуть хребет не сломал. «Я, – говорит, – выверну у вас с хозяином правду». Едва отняли. После этого целый месяц Павел Семенович в постели отлеживался…

Остальные четверо приказчиков были молодые: Николай и Назар – лет по двадцати, и еще двое – совсем молодые, лет по шестнадцати.

Меня хотя и учили обращению с покупателями, однако основной моей обязанностью было подметать магазин, ставить самовар и относить покупки на дом богатым клиентам.

Магазин Козырева находился на мелочном базаре. Базар назывался мелочным, потому что на нем продавали «мелочные» товары, привозимые из деревень: овощи, картофель, молочные продукты, птицу, яйца и другие. Хлебом, сеном, дровами торговали на других базарах.

По обе стороны базарного помоста располагались крестьянские возы с продуктами. По краям помоста на низеньких скамейках сидели торговки с горшками молока, простокваши, творога и другой снеди. Под вечер они скупали по дешевке у крестьян все, что к не успевали продать за день.

Крестьянские возы, придвинувшись задками к помосту, стояли плотными рядами. Отпряженные лошади, помахивая хвостами, неторопливо жевали сено. Между колесами телег дрались собаки, визгом и лаем увеличивая базарный шум.

В пять часов вечера базар закрывался. Захлопывались тяжелые двери магазинов; купцы, приказчики, бухгалтеры расходились по домам. Сторожа осматривали замки и проверяли печати. Торговые ряды принимали угрюмый вид. Разом наступала такая тишина, что было слышно, о чем разговаривали на другом конце площади. Базарный помост становился безлюдным, только по его середине важно выступала черная фигура городового.

Мои хозяева уходили в большой дом, а приказчики и я – во флигель. Умывшись, садились обедать. После обеда шли в подвалы. Выкатывали бочки с маслом, с вареньем, круги сыра, тащили зашитые в рогожи окорока. Все это грузили на подводы и увозили в магазин. Я вместе с дворником Егором убирал коровник.

Так началась моя новая жизнь.

Я помнил, что хозяин называл приказчиков ворами. Но как я ни присматривался, не замечал ничего такого, что оправдало бы слова купца. Приказчики весьма бережно относились к товарам и рьяно защищали интересы хозяина перед покупателями. Особенно строго наблюдал за приказчиками Павел Семенович. Мне казалось, что он был требовательнее, чем сам Козырев. Однако купец глядел на него холодным, пронизывающим взглядом, как будто не доверяя ему.

Дворник Егор, когда мы с ним чистили коровник, вел со мной поучительные беседы.

– Ты, малыш, не смотри, что все у нас тихо да гладко. Это до поры до времени. Все сейчас – ангелы: за хозяйское добро глотку любому покупателю перегрызут, особенно Павел Семенович. Он – змея: умен и хитер. Муры ведет с хозяйкой. Хозяин это подозревает: я знаю…

– Когда хозяин меня нанимал, он говорил, что все приказчики – воры. Верно это, дядя Егор?

– Верно. Это он хорошо знает.

– А чего он их не прогонит?

– Кого? Приказчиков-то? Ну, брат, нет, он их не прогонит… У них с хозяином круговая порука…

Как-то вечером, вычистив коровник, мы с Егором сели отдыхать на бревно. Егор стал набивать свою почерневшую трубку.

– Слушай, малыш, – сказал он. – Я заметил, что ты любишь тетку Наташу и слушаешься ее,

– Мне тетя Марьюша велела ее слушаться. Она сказала, что тетя Наташа мне вместо матери будет.

– Вот, правильно. Вместо матери.

Егор замолчал и задумался. Потом опять заговорил:

– Вот что, отрок. Скоро все у нас на время изменится. Мне приходит пора пить; следом за мной запьет и хозяин. Вот тут-то наши «ангелы» и начнут свой настоящий вид показывать. Так ты стой в сторонке. Не соблазняйся. А что будешь видеть, о том молчи. Никому не говори. Хозяин и хозяйка об этом слушать не любят. Да и не наше с тобой это дело…

Этот разговор меня напугал. Вечером я спросил Наташу:

– Почему дядя Егор меня отроком называет? Почему говорит, что скоро у нас все изменится?

– Отроком? Ах ты, господи! Значит, опять запой начинается. Перед тем как запить, он обязательно из святого писания начинает говорить.

– Он сказал мне, что скоро сам хозяин запьет.

– Это так и водится. Как только один начинает пить, так сейчас же за ним и другой, словно сговариваются.

Дня через три, когда приказчики сидели за обедом, со двора послышался рев. Все бросились к окну. Посредине двора, в одной рубашке и нижних портах, стоял Егор и пел какой-то псалом. Он поднял к небу свои огромные кулачищи и гудел, гневно встряхивая всклокоченной головой.

– Ой, батюшки! – всплеснула руками Наташа. – Уже надрызгался!

Ну, теперь гуляй, молодцы! – подмигивая приказчикам, весело проговорил Митрей. – Теперь мы под женской властью.

– Не задерживаться! В магазин! – властно приказал старший приказчик. Все быстро собрались и поспешили в магазин. А Егор все гудел. Хозяин вышел на крыльцо и долго смотрел на него. Губы его презрительно сжались.

– Что ты все один и тот же псалом поешь? Да еще перевираешь…

– A-а, Витим! Ты вот не можешь петь. Ты, как свинья, неба не видишь!

– Тьфу ты, цыганское отродье! – выругался купец и ушел в дом. Егор выкрикнул ему вслед:

– А ты, Витим, не плюй! Все равно, покель я не вытрезвлюсь, ты сиднем сидеть будешь!

В этот день за кассой стояла хозяйка. Павел Семенович руководил торговлей вместо Козырева.

Два дня крепился хозяин, а на третий день не выдержал. Вечером, когда мы вернулись из магазина и сели обедать, зазвенел хозяйский звонок. Наташа, вытирая передником руки, помчалась в дом. Скоро она вернулась.

– Петюшка! Хозяин велел тебе итти к нему. Пообедай и беги.

– Я боюсь, тетя Наташа… Я один не пойду.

– Не бойся, он тебя не тронет. Пойдем вместе, я побуду с тобой.

Как и в первый раз, когда я представлялся Козыреву, навстречу мне и Наташе выскочил с лаем пес. Но теперь мы были с ним уже друзьями. Он весело подпрыгнул и лизнул меня в подбородок.

– Это мы, Витим Софронович, – подала голос Наташа.

– Идите сюда! – сказал Козырев.

Мы вошли. Хозяин лежал на кровати, сапоги его валялись на полу.

Наташа стала подбирать разбросанные по комнате вещи. Козырев молча наблюдал за ней.

– А ну, ты, долго будешь возиться? Принеси сюда Петькину постель: он будет спать здесь, у моих дверей. Стеречь меня будет. А ты, малый, возьми вон на столе письмо и лети к Хамидулову, отдай ему. Понял?

– Понял, Витим Софронович.

Я схватил письмо и выскочил из дома. Хамидулов – торговец винами и гастрономическими товарами – жил на той же улице, через два дома. Когда я подал ему письмо, он спросил:

– Запил хозяин?

– Не знаю, – ответил я, – лежит в кровати.

– Ну, значит, запил. Иди, я все пришлю.

Я вернулся в приказчицкую, но Наташа заставила меня пойти в дом, к хозяину.

– Отдал письмо? – спросил он, когда я вошел в кабинет.

– Отдал. Хамидулов сказал, что все пришлет.

Как бы в подтверждение моих слов, зазвонил на дворе звонок. Молодой татарин передал Наташе корзину и свертки.

– Хозяин велел кланяться Витиму Софроновичу, – сняв шапку и почтительно кланяясь Наташе, проговорил посланец.

– Ладно, ужо передам, иди.

Выпроводив учтивого татарина, Наташа внесла корзину и свертки в кабинет. Освободила письменный стол от бумаг и поставила на него дюжину бутылок с коньяком. Потом принесла тарелки и разложила на них закуску: разную рыбу, черную икру, мелкие огурцы, маринованные рыжики, зеленый сыр… Наташе распоряжаться было, видимо, не впервые, и она знала, что делать: откупорила три бутылки, заткнула их стеклянными пробками и поставила на маленький поднос три пузатых синих рюмки. Хозяин молча наблюдал за Наташей. Когда она привела все в порядок, он приказал:

– Налей!

Наташа налила все три рюмки. Пес, лежа у дверей, умными глазами смотрел то на нее, то на хозяина. Когда Наташа вышла из кабинета, я тоже хотел уйти. Но хозяин заметил мое намерение и позвал:

– Петька! Все, что стоит на столе, можешь есть, но к рюмкам и бутылкам не прикасайся. Понял?

– Понял, Витим Софронович.

– Спать будешь здесь, за дверьми. Никого не впускай ко мне, даже хозяйку.

– А если хозяйка меня не послушает?

– Послушает. Позови Наташу.

Я позвал.

– Наташка! Почему нет черного хлеба?

– Ой, простите, забыла!

Она побежала за хлебом.

– Петька!

– Я здесь, Витим Софронович, – откликнулся я, боясь войти в кабинет.

– Иди сюда!

Хозяин слез с кровати, повернул кресло и сел спиной к столу.

– Иди, позови Егора!

Я пошел за Егором. Каморка Егора помещалась во флигеле. Жили в ней Егор и его жена Савельевна. Полы в комнате были застланы половиками, из небольших окон лился скупой свет. В переднем углу – иконы. Перед ними мерцали три зеленые лампадки.

Савельевна сидела у окна и что-то вязала. Егор, сухой и длинный, лежал в кровати. На нем была холщевая рубаха и такие же порты. Когда я вошел, Егор поднялся и спустил с кровати босые ноги.

– Чего пришел?

– Хозяин тебя зовет, дядя Егор.

– Зовет? А ну, Савельевна, дай стаканчик зеленого змия; пойду с дьяволом беседу вести.

Савельевна покорно отложила работу, открыла шкафчик, налила стаканчик водки, поставила на стол рядом с круто посоленным куском черного хлеба и опять села вязать.

Егор сунул ноги в калоши, подошел к столику. Единым духом выпил он водку, понюхал кусочек хлеба и положил его обратно на поднос.

– Пойдем. Мы теперь с Витимом, аки ангел с дьяволом, борьбу вести будем. А ты, отрок, внимай, внимай. „

Когда мы вошли в дом, Егор захватил в – прихожей табуретку и с ней вошел в кабинет. Он ни слова не сказал хозяину, сел и прислонился спиной к стене. Купец молча наблюдал за ним и презрительно улыбался.

– Садись на диван и сиди там, – приказал он мне.

Я сел на диван. Козырева я уже перестал бояться, но перед Егором робел. Он казался мне страшнее хозяина. В нем незаметно было никакой робости и почтительности к купцу.

– Пророк, выпьешь коньяку? – спросил Козырев.

– Коньяк не пью и ничего пить у тебя не стану.

– Гордый раб. Как пес, сторожишь мое добро… Честно сторожишь, а к чему?

– Не добро твое я стерегу, а блюду свою личность.

– Личность? Ха-ха-ха! Ну, уморил. Личность! Юродивый ты, а не личность… Сторож ты добра моего, пес… вот ты кто.

– Я добра твоего не сторожу. Вижу, как приказчики твои воруют, но не мешаю им. Потому не мешаю, что они твое воруют. Ты сам вор. Все вы воры.

– Я вор? Это ты правильно сказал. А что приказчики мои воруют, так я и без тебя знаю. Нет таких приказчиков, чтобы не воровали… А ты честный дурак. Ты думаешь, твоя честность мне прибыль дает? Думаешь, ты лучше меня? Нет. Ты не воруешь потому, что глуп. Пользы своей не понимаешь. Понял?

– Нет, Витим. Я не ворую и не буду воровать потому, что не хочу быть таким, как все вы. Не хочу барахтаться с вами в мерзости… Вы, как волки, скалите клыки друг на друга. А я – человек и не хочу быть волком. У тебя вон клыки волчьи выглядывают.

Хозяин крякнул, повернулся к столу и выпил три рюмки коньяку. Егор сидел неподвижно, подняв кверху бороду, и глядел в потолок.

– Честностью своей меня удивить хочешь?.. Плюю я на нее, на честность твою!

– Плюешь? А вот меня, Егора, дворника твоего, боишься. Потому что я есть сам по себе. Потому что думки мои не такие, как у тебя. Приказчики твои думают по-твоему, потому что они тоже волки, как и ты. И воете вы все в один голос… А вот я не вою.

Егор поднялся, повернулся к двери и грузными шагами вышел из кабинета.

Хозяин долго смотрел на опустевший табурет, потом стукнул по столу кулаком.

– Врешь ты, пророк!.. Эй, Петька! Принеси холодной воды!

Я побежал во флигель. Приказчики почему-то стлали себе постели не на кроватях, а на полу. Митрей, сидя в нижнем белье на тюфяке, курил.

– Спектакля сегодня будет, – проговорил он загадочно.

Наташа налила в графин воды, дала мне граненый стакан, и я вернулся в дом. Хозяин, отпив несколько глотков, приказал мне:

– Закрывай дверь и ложись спать с той стороны!

Я развернул свой тюфячок и лег. Барсук, собака хозяина, свернулся возле меня. Козырев ходил по кабинету и что-то бормотал. Я не заметил, как уснул. Проснулся от странного стука в кабинете. Барсук сидел возле дверей и радостно повизгивал. Я приподнялся и стал прислушиваться. Из кабинета слышалось металлическое щелканье. Через некоторое время хозяин открыл дверь.

– Проснулся, Петька? Ну, иди сюда!

Я вошел в кабинет. Витим Софронович стоял, одетый в охотничий костюм, опоясанный патронташем. Барсук визжал и метался, прыгал на хозяина, стараясь лизнуть его в лицо.

– Ну, хорошо, хорошо, Барсук, мы сегодня с тобой такую охоту устроим, что всем чертям тошно будет.

Хозяин указал мне на ружья, стоявшие у стены.

– Бери эти ружья и неси за мной!

Он со свечой в руке пошел вперед, а я, с трудом неся несколько ружей, боязливо тащился за ним. Купец открыл дверь и выпустил Барсука на двор. Потом открыл кладовку, вошел в нее, поставил свечу на стол. В кладовке было только одно маленькое слуховое окно, выходившее в сторону флигеля. Витим Софронович взял у меня ружья и разложил их одно рядом с другим на столе.

– Иди принеси стул, – приказал он.

Я побежал в комнаты и принес стул. Хозяин стоял на столе и смотрел – в слуховое окно.

– Давай сюда!

Я подал ему стул. Он пристроил его у оконца, сел и стал наблюдать за флигелем.

– Ну-ка, подай мне ружье.

Я подал ему двустволку. Он стал целиться приговаривая:

– Я вас выкурю… Я покажу вам, как дрыхнуть…

На дворе было тихо, не было слышно ни единого звука. Вдруг раздался оглушительный выстрел, за ним другой. Барсук метался по двору и неистово лаял.

– Давай еще! – приказал хозяин.

Я взял у него разряженное ружье и подал другое. Так я подавал ему ружья одно за другим, а он палил по флигелю и приговаривал:

– Врете, прохвосты. Выкурю я вас!

Я подумал: «Не выкуришь, они все на полу лежат». «Спектакля сегодня будет», – вспомнил я слова Митрея.

Купец выпустил все заряды по флигелю. Подав мне последнее разряженное ружье, он еще долго смотрел в окошко, потом проговорил:

– Ну как, довольно, что ли?

– Довольно, Витим Софронович, – робко ответил я.

– Ладно. Пойдем спать. Зови Барсука.

Барсук уже нетерпеливо скреб дверь. Хозяин приласкал собаку.

Я перетащил все ружья в кабинет. Хозяин устало опустился в кресло.

– Раздень меня.

Я снял с него куртку, патронташ и сапоги.

– Теперь помоги дойти до кровати.

Я довел хозяина до кровати. Он лег и закрыл глаза. Я укрыл его одеялом, прикрутил керосиновую лампу, вышел, прикрыл дверь и улегся спать. Около меня свернулся Барсук.

Утром меня разбудила Наташа. Хозяин еще не просыпался. Наташа собрала со стола бутылки, остатки закусок, перетерла рюмки, поставила в шкаф ружья, прибрала в комнате, и мы пошли завтракать. Козырев так и не проснулся.

– Теперь он до вечера будет спать, – сказала Наташа, – а там опять за коньяк примется… Квартальный приходил. Протокол хотел составить. Павел Семенович ему пятерку сунул. Приставу банку варенья да картуз табаку послали.

– А в тюрьму хозяина не посадят?

– Ну, кто же его посадит! Полиция – что: придет, получит сколько ей надо – и все.

– А если он убьет кого-нибудь?

– Ну, кого он убьет!.. Патроны давно вместо картечи песком насыпаны. Павел Семенович за этим очень следит.

Вечером пришла хозяйка и уговаривала мужа бросить пить.

– Я знаю: ты меня не любишь, – говорила она. – Но тобой живет наше большое дело. Когда ты пьешь, оно расстраивается.

– А Павел разве плохо справляется?

– Витим, опять ты ревнуешь меня к приказчику… Разве ты не понимаешь, что ты выше его во всех отношениях. Я очень уважаю тебя, Витим, и, несмотря ни на что, люблю тебя.

Она положила руку ему, на плечо. Он мягко отстранил ее.

– А почему ты защищаешь Павла?

– Ну, прогони его!

– Нет. Этим дела не поправишь. Какая разница, будет ли он здесь или в другом месте. Пусть ведет дело. Пусть ворует.

Хозяин подошел к столу и налил две рюмки. Третью рюмку он отставил.

– Пить буду меньше. Послушаюсь. Ведь я когда-то любил тебя, Вера!

Он выпил одну за другой обе рюмки.

Хозяйка ушла. Я выскользнул за ней.

Хозяин долго ходил по кабинету, потом я слышал, как он лег и, по-видимому, заснул. В эту ночь стрельбы не было.

На следующее утро я проснулся рано. Хозяин еще спал. Мы с Барсуком вышли во двор. Савельевна доила коров, я начал чистить коровник. Приказчики грузили товары на подводы и увозили в магазин. По приказу хозяйки я в магазин не ходил, а был все время при ее муже.

Вычистив коровник, я вышел во двор. Там еще стояли нагруженные товаром дроги. Ломовики закрывали их брезентами. Павел Семенович наблюдал за возчиками. Из каморки вышел Егор. Опираясь на толстую палку, он молча наблюдал за ломовиками и Павлом Семеновичем.

– Тащи, Павел, тащи… – громко произнес Егор. – Хозяин пьет, приказчик тащит… Волки вы все, волки!

Он погрозил крючковатым пальцем и ушел в свою каморку. Павел Семенович, увидев меня, прикрикнул:

– А ты чего тут торчишь? Пошел к хозяину!

На заднем дворе стояли высокие штабеля мешков крупчатки разных сортов. Приказчики по ночам перебрасывали их через забор к владельцу пивной. На полученные деньги целые ночи гуляли у него с девками.

Три недели пили Егор и хозяин. Иногда вели они пьяные споры. Иногда купец стрелял по флигелю. Хамидулов через каждые три дня присылал коньяк и закуски.

Однажды утром я увидел, как Егор свирепо пылил по двору метлой. Я побежал к Савельевне. Она стояла на коленях и усердно молилась.

– Слава богу, кажется, кончился запой у Егорушки, – сказала она мне.

Павел Семенович внимательно осматривал штабеля муки и ругал приказчиков, заставляя их скрыть следы краж, совершенных во время запоя купца.

Хозяйка вернулась в дом и распоряжалась приказчиками. Я переселился в приказчицкую. Запой хозяина подходил к концу.

Прошел год, минул другой. С каждым запоем Козырев становился злее. Он дознался, что ружейные патроны ему заряжали песком, и стал сам заряжать их картечью.

От выстрелов разлетались стекла окон флигеля; стрельба стала опасной.

Доктора объявили, что Козырева ждет буйное помешательство.

Три года прожил я у Козырева. Наташа заботилась обо мне, как мать. Она не позволяла приказчикам обижать меня.

Наташа, Митрей и Егор были моими защитниками. То, что Егор не боялся Козырева, насмехался над ним, ставило в моих глазах Егора выше хозяина. А Митрей привлекал меня тем, что хозяин его по-настоящему боялся.

Мне исполнилось пятнадцать лет. Сестра Наталья в это время оказалась в весьма затруднительном положении. Жила она у купца Сапожникова в горничных. Сошлась с его старшим приказчиком и забеременела. Хозяева ее прогнали, приказчик замуж не взял.

Я очень любил сестру. Нанесенная ей тяжелая обида ожесточила меня. Я и до этого не любил приказчицкую среду. Теперь я возненавидел эту пресмыкающуюся перед хозяином воровскую ватагу.

Однажды я заявил Наташе, что не буду больше жить у Козырева.

– Куда ты пойдешь? Ты еще мал. Окрепнуть тебе надо, – уговаривала меня Наташа.

Но уговоры Наташи не помогли. Я от купца Козырева ушел.

Мы поселились с сестрой у дяди, родного брата моей матери. Дядя был садовником и имел на окраине города небольшой домик. Он уступил нам одну комнатку. С его помощью я поступил на лесопильный завод масленщиком на двенадцать рублей в месяц. Сестра стала пробиваться шитьем. Весь свой заработок я отдавал ей. Так мы оба стали жить самостоятельно,

КОРНЕЙ ЛАПТЕВ

За Ангарой, на берегу реки Иркута, стоял лесопильный завод Корнея Лаптева. На остром мысу, при впадении Иркута в Ангару, серый, словно куча мусора, ютился рабочий поселок: домишки, землянки, сарайчики, узкие извилистые улочки, завешанные разноцветным рваным детским бельем.

Поселок иногда шумел пьяным разгулом, драками. Налеты полиции всегда встречали здесь дружный отпор.

На завод меня привел мой дядя, Федор. Корней Лаптев, владелец предприятия, сидел в небольшом кабинете за конторкой.

– А, Федор Константинович, здравствуй! С чем пожаловал? – весело приветствовал он дядю.

– Доброго здоровья, Корней Силантьевич! Вот племянника привел. Может, приспособишь?

– Сколько тебе лет? – спросил меня Лаптев. – Пятнадцать? Что же, пожалуй, можно… Мне как раз масленщик нужен к рамам. Позовите Потапыча! – крикнул он в дверь.

Корней Силантьевич был с виду кругленький и весьма подвижный. Серые узенькие глазки его быстро бегали. Бритое лицо всегда изображало благожелательную улыбку.

В контору вошел человек в синей блузе, в очках.

– Звали, Корней Силантьевич?

– Да, да, звал. Вот, Михайло Потапыч, получай масленщика!

– На рамы, что ли?

– На рамы. Подойдет?

– Маловат еще, но попробовать можно. – Потапыч строго посмотрел на меня.

Он понравился мне менее, чем хозяин. «Злой», – подумал я.

– Ну что же, Федор Константинович, приспособим мальчонку. Жалованье – двенадцать рублей. Бери его, Потапыч.

Мы шли между двумя рядами бревен, двигающихся друг за другом. Рабочие подкатывали бревна к низеньким тележкам и укладывали на них. Тележки зацеплялись крючьями за петли троса, и бревна одно за другим двигались к двум лесопильным рамам. Пилы с хрустом врезались в дерево. С другой стороны рам выходили готовые доски.

– Ты откуда, парень? – спросил Потапыч.

– Из села, из Оёка.

– Ты еще, значит, деревня?

– Я три года у купца Козырева служил, – ответил я, обидевшись.

– У Козырева? Это который в своих приказчиков стреляет?

Я промолчал. Меня удивило, что Потапыч знает о пьяных похождениях моего бывшего хозяина.

Вошли в машинное отделение. Огромный, трехметрового диаметра, маховик стремительно вертелся, увлекая шесть толстых канатов, протянутых от трансмиссии. В машинном стояло неутихающее гуденье.

– Как тебя зовут? – спросил Потапыч.

– Петькой.

– Петром, значит… Вот, Петруха, – проговорил он неожиданно ласково и положил мне на плечо руку. – Здесь – сердце завода. Пока бьется это сердце, завод работает; перестанет биться – завод умрет.

Таковы были первые сведения о заводе, полученные мною от механика Потапыча.

На мостике стоял человек и смотрел на какие-то приборы со стрелками. Потапыч окликнул его:

– Степан Иванович, я масленщика тебе привел. На рамы.

Человек спустился с мостика.

– Добре, добре! Ну что же, пойдем, покажу. Как зовут-то тебя?

– Петром.

– Добре, Петро, добре… Машин еще не видал? Ничего, привыкнешь.

Степан Иванович был помощником машиниста и кочегаром. У Лаптева был такой порядок: механика он нанимал с условием, что он будет и машинистом, а помощника машиниста он нанимал с условием, что будет и кочегаром.

Рамы стояли на каменных фундаментах. Машина, приводившая в движение пилы, находилась под полом. Там было просторно, но темно, сыро и душно. Тускло горела одна электрическая лампочка. Пол был усыпан толстым слоем опилок. Из-под них выступала подпочвенная вода, и местами образовались лужи. Рамы работали полным ходом. Отполированные шатуны блестели, двигаясь, как человеческие руки. На шатунах были укреплены цилиндрические масленки с пружинными поршнями, под нажимом которых густая смазка шла по медным трубкам в подшипники. Смазку приготовляли масленщики из сала и мазута. Набивать масленки надо было на ходу, не останавливая машины. Все это мне объяснил Степан Иванович и, удостоверившись, что я понял, ушел к своей машине. Я остался один с незнакомыми мне быстро двигавшимися механизмами.

Первый день я ходил возле машин с большой опаской. Мне все казалось, что эти чудовища ухватят меня и сомнут. Набив кое-как быстро двигающиеся масленки, я отходил подальше от рам, садился на чурбачок и с любопытством наблюдал за движением машины. Прошло несколько часов, и мне захотелось есть.

Пришел Потапыч. Осмотрел масленки, прощупал подшипники, посмотрел на меня и спросил:

– Ты, наверное, проголодался?

– Да, – ответил я, глотая слюни.

– Пойдем. Здесь пока все в порядке.

Мы пошли в кочегарку. Два огромных котла дрожали от сильного давления пара. Возле топок высились горки опилок. Кочегар слегка подталкивал в топку опилки, они втягивались туда, как насосом, и пылали жарким пламенем. Тут же на большой сковороде поджаривались на кузнечном горне ломти черного хлеба.

– Гостя привел, Степан, принимай, – сказал Потапыч. – Без хлеба пришел и сидит под полом, голодный, скрючившись. Ты уж нас двоих покорми.

Степан достал из шкафчика три почерневшие кружки, и мы стали пить чай,

– Ешь досыта. Это то самое сало, которым ты рамы заправляешь. Ешь, не стесняйся… – угощал меня Потапыч.

После горячего чая и хлеба с салом мне стало веселее. Я смелее обращался с масленками и негромко напевал.

В шесть часов вечера раздался гудок. Под пол спустился человек. Он подошел к рамам, ощупал подшипники, осмотрел масленки и только после этого заметил меня.

– Ты чего тут торчишь?

– Я не торчу. Я масленщик, набиваю масленки, – ответил я обиженно.

– А кто тебе разрешил масленки набивать?

– Кто? Михайло Потапыч.

– Михайло Потапыч? Так ты и в самом деле масленщик?

– Масленщик.

В полумраке мне не удалось рассмотреть лица сменщика, но по голосу и поведению я определил, что это сердитый человек.

– Ну, раз ты масленщик, так дуй домой. А завтра не опаздывать. В шесть часов будь передо мной, как лист перед травой. Понял?

– Понял. Не опоздаю.

Мы с сестрой были рады, что я так скоро устроился на работу.

– Я буду шить, – говорила она, – и тоже заработаю рублей восемь или десять, вот нам и хватит. Только когда ребенок родится, будет нам трудно… – закончила она грустно.

– Ничего, прокормимся, – старался я по-взрослому ободрить сестру.

Когда отец и мать узнали, что Наталья ждет ребенка, они были очень огорчены: мать – несчастьем, которое свалилось на ее дочь, а отец – тем, что Наталья опозорила семью.

Отец приехал в город, долго упрекал сестру и даже в возбуждении заявил, что отрекается от нее. Сестра заплакала. Тогда я сказал отцу:.

– Раз ты, тятя, отрекаешься от Натальи, ты к нам больше не езди.

– А ты-то что? – вскинулся он на меня.

– А то, что я сестру никому обижать не дам.

Отец посмотрел на меня и ничего не сказал. Потом обратился к сестре:

– Ты, может, деньжонок немного дашь?

Сестра хотела отдать последние наши деньги, но я сказал:

– Не надо. Я сам дам. Пойдем, тятька.

Мы оба вышли во двор.

– Вот что, тятя: ты от Натальи отрекся, а денег у нее просишь. Садись и поезжай домой. А денег я пришлю вам по почте, когда получу. Сестру больше не трогай.

Отец с удивлением посмотрел на меня. Усмехнулся, покачал головой. Сел в телегу и уехал.

Однажды, возвратившись домой, я застал брата. Он, как и отец, упрекал сестру. Я стоял у двери и слушал. Не вытерпел, подошел к нему вплотную и спросил:

– Скажи, Степан, зачем ты к нам приехал?

– Как зачем, чужие вы мне, что ли?

– Ты нам чужой. Уезжай.

– Прогоняешь, что ли?

– Прогоняю. Уезжай и не приезжай больше. Проживем без вас.

– Защитник, видно?

– Защитник! Уезжай.

Степан уехал. Мы остались с сестрой одни.

– За что, за что они все на меня?.. Что я им сделала?.. – Сестра горько плакала.

Вошел дядя Федор.

– Ох вы, горемычные! Не плачь, Наташа. Они ведь деревня. Города не знают. Они и взаправду думают, что ты их опозорила. Не горюй! Все пройдет. Они же приедут прощения просить. Мать не позволит им обижать тебя.

Он погладил сестру по голове и ушел к себе.

Вначале жилось нам очень трудно. С шитьем у сестры получалось неважно. За полмесяца она за* работала три рубля. И только, когда я получил первую получку – 12 рублей, мы немного оправились. Сестра даже купила мне ситцу на новую рубашку. Появилось у нас мясо, молоко, и мы почувствовали, что становимся на ноги. Три рубля отправили матери. Часто к нам приходили подруги сестры. Они бережно и чутко относились к ней и с полудетским любопытством гадали, кто родится: мальчик или девочка. Не давала нам скучать дочь дяди – Таня. Жилось не всегда сытно, но весело. Лишь сестра иногда тайком выплакивала свое девичье горе.

К работе я привык быстро. Освоил механизмы, и их больше не боялся. Близким моим приятелем и даже другом стал помощник машиниста и он же кочегар, Степан. Это был удивительно добрый и знающий свое дело человек. Сам он был из Екатеринослава (ныне Днепропетровск). В молодости работал на Брянском заводе. Отслужил одиннадцать лет во флоте, объездил все моря и многие страны. Вышел со службы в звании младшего квартирмейстера, а как попал в Сибирь, об этом никогда ничего не говорил. Он часто выпивал, и даже на работе. Но так как дело свое знал хорошо, Лаптев ему это в вину не ставил, а только предупреждал:

– Гляди, завода мне не сожги!

Механик не относился ко мне так ласково. Он был всегда сдержан. Но терпеливо учил меня разбирать и собирать механизмы, ухаживать за ними, учил варить смазочный состав из сала и нефти.